 |
Глава 4 300 000 + 300 на мелкие расходы
|
|
|
|
Перед отъездом в Швейцарию Гаю оставалось повидаться с Иштваном, который должен был передать ему последние донесения Ганса и Альдоны из Базеля, после чего взять билет и сдать чемоданы в багаж. Гай намеревался сделать это после завтрака. Но Иштван опередил его, позвонив по телефону и условным языком назначив срочную встречу.
Гай сел к нему в машину на стоянке у Ангальтского вокзала.
Первая фраза Иштвана испортила ему настроение.
– Ты не едешь в Швейцарию, все изменилось…
Нет, конечно, они ведь договаривались, что личные желания, а тем более капризы ни в какой расчет приниматься не будут, но в Швейцарии его ждало безусловно серьезнейшее дело, и он настроился туда ехать, испытывал нетерпеливую потребность двигаться и действовать и потому не мог сразу подавить в себе недовольство. А может, случилось что-то с Гансом и Альдоной? Или с Маргаритой?
– Прокол? – хмуро спросил он.
– Там все в порядке, – успокоил Иштван. – Фриц велел сказать тебе следующее. В Базеле надо все подготовить основательно, а для этого потребуется месяца два, не меньше. Тут сам фактор времени будет средством, орудием… Я передаю тебе слова Фрица буквально, понимаешь?
– Это не ново. Постепенность – девиз проверенный…
– Не нравится – скажешь ему самому, когда увидитесь. Это у тебя что-то новое. – Иштван, по-видимому, категорически не одобрял реакцию Гая.
Поняв это, Гай сразу пришел в себя:
– Прости, Иштван, дорогой! Чертов характер!
Иштван тихо засмеялся, что бывало с этим пятидесятилетним, но выглядевшим на все шестьдесят, серьезным и несколько меланхоличным человеком весьма редко.
– Могу поставить десять против одного, что в детстве у тебя никто не отнимал игрушек, – сказал он.
|
|
|
– Это верно, – искренне удивленный, подтвердил Гай.
– Думаю, Фриц очень хорошо понял твой характер, если велел изложить тебе такую длинную мотивировку, да еще слово в слово, а?
– Он разбирается.
– Успокоился?
– Я слушаю. Прости еще раз.
Иштван сообщил, что Фриц будет ждать Гая на явочной квартире – у парикмахера Шнейдера – послезавтра. А до тех нор, чтобы не терять времени, надо разыскать Рубинштейна, узнать, как дела у этого пройдохи, и прощупать почву – не согласится ли он сотрудничать с Гаем в одном коммерческом предприятии. Одна существенная деталь: это будет сопряжено с переездом в Амстердам. Остальное Гай узнает от Фрица.
Ему сразу стало легче: намечалось что-то новое, необходимо было действовать – этого достаточно. Его предотъездные меры не напрасны – придется уезжать, хотя и не сегодня вечером. Но хозяйке квартиры объяснить некоторую задержку не составит труда.
Расставшись с Иштваном, он наведался на Ляйпцигерштрассе, где располагалась контора бывшей фирмы Шиммельпфенга и где он в последний раз видел Рубинштейна, караулившего клиентов на тротуаре перед входом в контору. Но Рубинштейна там не оказалось. Старик швейцар ничего о нем сказать не мог, но посоветовал обратиться в еврейское благотворительное общество, обосновавшееся рядом с Лертербангофом. Так Гай и сделал.
Со старой квартиры Рубинштейн съехал, а нового адреса Гаю в этом обществе не сообщили – вероятно, уже обжигались на молоке и теперь дули на воду, а может, действительно не знали, но бесплатный совет дали: Рубинштейна можно увидеть в Тиргартене. Гай отправился в Тиргартен.
Часовое гулянье по саду оказалось не напрасным: в одной из боковых аллей, на ярко-желтой скамье с черной надписью «Только для евреев», он увидел неподвижно сидевшего старика, в мятой шляпе со слишком большими бесформенными полями, в потертом, лоснившемся на рукавах пальто и в ботинках с разноцветными шнурками, в котором с трудом, но можно было узнать Рубинштейна.
|
|
|
Гай обрадовался:
– Здравствуйте! Что вы здесь делаете, господин Рубинштейн?
Старик медленно поднял голову. Он был давно не брит. Лицо темное, из-под шляпы торчат пряди седых волос.
– Он еще спрашивает… Что может делать еврей на желтой скамейке? Отдыхаю, господин Манинг! А вы гуляете?
– Искал вас. Мне подсказали в еврейской столовой около Лертербангофа…
– Что ж, эта скамья – теперь мой адрес. А зачем я вам? – Рубинштейн смотрел на него не то чтобы с неприязнью, но без всякой радости.
Гай присел рядом, закурил сигарету и весело сказал:
– Мне сегодня приснился пророк Исаак. Он был чем-то недоволен. Ругался на все племя человеческое. А потом читал длинную проповедь. Я запомнил только последние слова: «Грош цена тому еврею, у которого нет своего торгового дела! »
– Не морочьте мне голову, – сердито отозвался Рубинштейн.
– Нет, серьезно. У меня к вам деловое предложение. Мне нужен компаньон.
Рубинштейн наконец изменил позу, сел прямо.
– Мой нос не украсит ничью фирму.
– Я собираюсь организовать кое-что, но не здесь, а в Амстердаме. Могли бы вы туда поехать?
Рубинштейн начинал верить, что с ним не шутят.
– Как все это будет выглядеть?
– О деталях после. Сейчас мне нужно знать в принципе – согласны вы или нет.
– Моя жена и сын сидят в лагере. Меня к ним не пускают. Я не могу им помочь. – Он словно рассуждал сам с собой. – Что еще может держать меня в этом проклятом городе?
Гай промолчал.
– Но я смогу сюда вернуться? – спросил Рубинштейн.
– В этом я вам помогу.
– Но что я должен делать?
– Я же сказал: детали позже. Мы займемся чистой коммерцией.
– Я вам скажу, господин Манинг: если на свете есть ариец, который лучше сотни евреев, так он-таки есть вы!.. – Он вздохнул и добавил: – Только знаете, что я вам скажу? Никогда не говорите мне, кто вы и что вы. Вы платите жалованье, а я честно исполняю распоряжения. А кто и что – я не знаю…
Гай не мог не улыбнуться:
– А почему вы решили, что я собираюсь вам говорить?
– Ну, тогда я спокоен.
Они условились, что встретятся вновь через два дня в кафе «Уландэкк» в восемь часов вечера.
|
|
|
В парикмахерской Шнейдера Фриц изложил задачу. Они говорили целый час, и Гай услышал от него такие подробности, относящиеся к предстоящей операции, что у него все время вертелось на языке спросить: откуда все это известно? Но задавать подобные вопросы он не имел права, да, скорей всего, и не получил бы ответа.
Суть дела заключалась в следующем.
Гитлеровская разведка имеет немало осведомителей во Франции. Пока они за свою иудину деятельность не получают сребреники, фашисты не могут зачислить их в свой постоянный актив, не могут держать их в руках и управлять ими. Чтобы превратить добровольных осведомителей в платных агентов, их необходимо повязать деньгами.
У гестапо созрел такой план. В Голландию будут нелегально переправлены деньги, которые через посредство какой-нибудь фирмы поступят в банк, а банк переведет их во Францию малыми суммами по тем адресам, которые ему укажут. Предпочтение будет отдано еврейской фирме: такой камуфляж, кроме того, что он соблюдает главное условие – анонимность, дает к тому же возможность при желании использовать эту финансовую операцию в провокационных целях. Получатели на почте дадут расписки в получении денег, и потом их можно шантажировать скандалом.
Гай должен добыть списки адресатов.
Так как, по всей вероятности, нацисты хотят провернуть дело в самом скором времени, следует поторопиться.
Рубинштейн учредит в Амстердаме посредническую фирму. Курьера, который привезет из Германии деньги, надо подвести именно к этой фирме. Задача трудная, но осуществимая. Остальное предусмотреть невозможно, все будет зависеть от расторопности Гая. Прибегать к помощи Микаэла Манинга запрещается, и вообще появляться у него в баре Гай не имеет права…
День выезда курьера и его имя Гаю сообщат. Сам Гай должен будет действовать уже под именем графа ван Гойена, голландца, живущего в Соединенных Штатах. Полезно сделать пробу для этой легенды и вжиться в новую оболочку.
И опять на лице у Гая явственно обозначился вопрос: ну откуда Фрицу могут быть известны такие вещи о курьере? Фриц, видно, легко прочел его, этот немой вопрос, но ничего не сказал, только улыбнулся…
|
|
|
Штурмбанфюрер Дитер Бюлов сидел в большом кресле под портретом Адольфа Гитлера в своем служебном кабинете в министерстве иностранных дел. В левой руке у него дымилась толстая сигара, в правой он держал служебную анкету красивого блондина в штатском, стоявшего перед Бюловым руки по швам.
– Штурмфюрер Клаус Лёльке явился в ваше распоряжение, штурмбанфюрер, – отрапортовал блондин.
– Вижу, – сухо бросил Бюлов и продолжал просматривать анкету. Прочитав до конца, он положил папку на стол, сделал несколько неглубоких затяжек и все так же сухо спросил: – Вы служили в фирме Герзона?
– Так точно!
– Ваш магазин находился в начале Курфюрстендамм? По левой стороне, под синей вывеской?
– Так точно!
Бюлов откашлялся.
– Вас временно откомандировали из группы охраны рейхсфюрера к нам, в министерство иностранных дел. Вам известно – почему?
– Никак нет!
– Потому что вы имели обширное знакомство среди евреев, и даже говорите на их жаргоне… Это верно?
– Да.
– Гм… Садитесь, штурмфюрер, и слушайте внимательно. – Бюлов положил сигару в пепельницу. – Вы из газет знаете, что учение нашего фюрера находит сочувствующих и последователей во многих странах, даже во Франции. Из-за своих убеждений они подвергаются гонениям и терпят невзгоды. Мы обязаны их поддерживать материально. Я мог бы и не говорить вам всего этого, но мне надо, чтобы вы прониклись важностью и благородством предстоящей вам задачи и выполняли ее сознательно.
– Я понимаю, штурмбанфюрер.
– Высшее руководство дает вам совершенно секретное поручение. Завтра вечером вы отправитесь в Амстердам. Надо подыскать фирму, которая могла бы, действуя от своего имени, через банк перевести деньги во Францию по указанным вами адресам. Избранная вами фирма должна быть свободна от подозрений в сочувствии нашей стране или идеям фюрера. Скажу больше: пусть это будет прямо враждебно настроенная фирма. Чем враждебнее, тем лучше. Вы поняли?
– Так точно!
– Вы работали в торговле, штурмфюрер, и понимаете, что главная техническая трудность заключается в передаче денег наличными: в наше время денег в чемоданах никто не возит. Этот момент целиком будет зависеть от вашей изобретательности и инициативы. Если чувствуете себя не готовым, вам следует отказаться теперь же.
– Я готов, штурмбанфюрер!
– Тем лучше. Завтра вы получите дипломатический паспорт. В Амстердаме для вас заказан номер в отеле «Карлтон». Там вы будете не Клаус Лёльке, а Абрам Моссе. Вам что-нибудь говорит эта фамилия?
|
|
|
– Впервые слышу.
Бюлов поморщился: каждый грамотный немец знал фамилию издательского короля, еврея Моссе.
– Придите ко мне через два часа. Я дам вам кое-что прочесть, и мы поговорим насчет того, как следует вести себя в Амстердаме.
Открыть новую фирму оказалось трудно. При самом благоприятном ходе дела улаживание всех необходимых формальностей требовало не меньше двух месяцев. А между тем уже спустя неделю по прибытии в Амстердам Гай получил сообщение, что интересующий его клиент выезжает через несколько дней и должен остановиться в отеле «Карлтон» под именем Абрама Моссе. Надо было срочно что-то предпринимать.
Стреляный воробей Рубинштейн видел выход лишь в одном: найти фирму, которая из-за финансовых затруднений стоит на грани краха, и вступить в пай, а еще лучше – откупить патент, не меняя вывески.
Ничего иного не оставалось. Они начали лихорадочные поиски.
В ту пору в Амстердаме уже появилось много коммерсантов-евреев, которые в предвидении худшего предпочли бросить в Германии хорошо налаженные дела и убраться подальше от фашистов. Среди этой публики у Рубинштейна имелись обширные знакомства. И в конце концов он получил ценный бесплатный совет: ему указали на фирму «Импорт – экспорт», сокращенно «Импэкс», основанную еще перед мировой войной и в настоящее время из-за недавней смерти старого владельца и благодаря мотовству и распутству его наследника находящуюся при последнем издыхании.
Резиденция этой фирмы, всегда пользовавшейся безупречной репутацией, которую молодой владелец еще не успел, несмотря на мотовство, сильно подмочить, располагалась на третьем этаже старинного пятиэтажного дома на площади Рокин, украшенной в центре четырехугольным бассейном, соединенным с рекой узким каналом.
Соглашение, которое заключил молодой владелец фирмы с Рубинштейном, было его первой и, вероятно, последней выгодной сделкой. Подписав минимально необходимые бумаги, он взял деньги наличными и исчез, предоставив Рубинштейну возможность самому вводить себя в курс немногочисленных дел фирмы.
Это произошло накануне появления в Амстердаме Абрама Моссе, то есть штурмфюрера Клауса Лёльке. В отеле «Карлтон», где он занял довольно скромный номер, тремя днями раньше поселился и Гай – граф ван Гойен, вернувшийся из Соединенных Штатов.
Предстояло создать Абраму Моссе такие условия, чтобы он в своих поисках неизбежно уткнулся в вывеску «Импэкс» и непременно перешагнул порог фирмы. Рубинштейн в разговоре с Гаем вспомнил про детскую головоломку – фанерный ящичек с верхней крышкой из стекла, в ящичке заключен хитрый лабиринт, в котором бегает стальной блестящий шарик. Он сказал, что провести шарик по дорожкам лабиринта и загнать его в черную дырку гораздо легче, чем то, что предлагает сделать Гай, но тут же отправился к своим берлинским коллегам. А сам Гай, с удовольствием отметив, что господин Рубинштейн за последнее время опять обзавелся брюшком, а костюм его обрел те обтекаемые линии, которые свидетельствуют о благополучии, сел на телефон и принялся звонить в рекламные отделы газет и радио.
В Берлине, инструктируя штурмфюрера Клауса Лёльке, штурмбанфюрер Дитер Бюлов сообщил ему, конечно, некоторые данные о семье владельцев крупнейшей издательской фирмы Моссе. Абрам Моссе должен был выдавать себя за дальнего родственника этой семьи. Но так как во время беседы выяснилось, что Лёльке вообще не слышал о такой фамилии, а из этого, в свою очередь, следовало, что он книжек не читал, – мнимое родство с издателями практической выгоды не давало. Поэтому главная ставка делалась на великолепное знание штурмфюрером того жаргона, на котором изъяснялись еврейские коммерсанты в Берлине.
Действительно, перед Абрамом Моссе в Амстердаме открылись все двери. Исправно посещая синагогу и еврейские культурные общества, он через неделю стал своим в торговых и финансовых кругах. Почти всякий раз, когда он заводил речь о некой гипотетической деликатной финансовой операции и просил совета насчет фирмы, наиболее сведущей в этом вопросе, его собеседники без колебаний называли «Импэкс». Не полагаясь на собственные впечатления и зная, как в Берлине любят документацию, Лёльке обратился за помощью к частным информационным конторам. Его требования были противоречивы и сбивали информаторов с толку, но кипа справок росла, и в конце концов, перечитав их снова и снова, Клаус Лёльке решил, что наиболее скромной, враждебной национал-социалистам и в то же время солидной в лучшем смысле этого слова является фирма «Импэкс», выполняющая иногда и поручения финансового характера. Ни одного скандального случая об этой фирме ни в синагоге, ни в лучшем еврейском ресторане, ни в торговой палате он не услышал.
Довольный сделанным, он сел однажды вечером на скорый поезд и утром доложил свои наблюдения штурмбанфюреру Бюлову.
Осторожный Бюлов с неделю понемногу его расспрашивал, в то же время, очевидно, советуясь со своим начальством, и наконец объявил:
– Ну, хорошо. Выбор одобрен. Теперь вы поедете на Принц-Альбрехтштрассе и примете деньги. Их надо сдать в Нидерландский коммерческий банк через фирму «Импэкс». А список французских адресатов вы сами отдадите непосредственно банку.
– Я понял.
– Вы назвали сумму в восемнадцать тысяч долларов?
– Да. Столько полагается фирме и банку за услуги.
– Хорошо. Значит, вы получите на Альбрехтштрассе триста тысяч долларов и эти восемнадцать.
При этих словах перед глазами у Лёльке проплыли большие радужные круги во главе с высокомерной тройкой, целый поезд с паровозом. Дальнейшее доходило до его ушей как бы под отдаленный звон колоколов, хотя он слушал Дитера Бюлова со всем вниманием.
– Вы поедете на машине. Кроме шофера, вас будут сопровождать двое в качестве охраны. Таможенный досмотр вас не касается – вы имеете дипломатический паспорт. Пересечь границу будет просто. Выгрузиться в «Карлтоне» тоже не трудно. Пока вы будете улаживать дело в банке и у дирекции фирмы, чемодан с деньгами должен находиться в запертом номере под охраной. Опасным моментом будут десять минут переноса чемодана из «Карлтона» в банк на Калверстраат или двадцать минут в помещение фирмы на Рокине. Но Амстердам не Чикаго, эсэсовцы – не американские полицейские.
Дитер Бюлов встал.
– Желаю удачи. – И, нарушая ритуал, протянул одеревеневшему Клаусу Лёльке руку.
Когда Лёльке вышел, Бюлов из неплотно прикрытой боковой двери впустил в кабинет молодого и очень интеллигентного на вид штурмфюрера Конрада Рейтера.
– Вам хорошо было слышно?
– Вполне!
– Вы назначаетесь ответственным за целость денег при всех обстоятельствах. Вам заказаны комнаты по соседству с номером Лёльке. В случае нападения захватите чемодан и немедленно пересекайте границу в любом удобном месте. Не бойтесь нарушить законы. Если понадобится – стреляйте.
Получив подробные инструкции, Рейтер покинул кабинет, и тогда Дитер Бюлов пригласил из своей комнаты для отдыха ожидавшую там молодую женщину в форме унтерштурмфюрера СС.
Вошедшая была светлой блондинкой, великолепно сложена, и даже эсэсовская форма не могла убавить впечатления яркой женственности, и лицо ее, матово белое, было красиво. Но стоило только раз взглянуть в ее зеленоватые узкие глаза, и возникало странное ощущение какого-то тревожного несоответствия. Они убивали всю женственность. Глядя в них, человек невольно начинал лихорадочно соображать: а не натворил ли он чего-нибудь, противного закону и совести?
– У этой девки палаческие глаза, – сказал Бюлов майору вермахта Цорну из Цвайгштелле-5. Цорн был начальником отделения-5 Отдела документации крупнейшей технической фирмы Германии. Под этой маской новорожденный генштаб вермахта держал один из своих разведывательных центров. Именно Цорн рекомендовал Бюлову свою сотрудницу Дорис Шерер для этой операции.
Женщина щелкнула каблуками и вытянулась в ожидании.
– Вот и все, унтерштурмфюрер. Вы слышали разговор со всеми участниками операции, и вы одна знаете систему в целом… Больше я у себя никого не прячу. – Он хмуро усмехнулся. – Ни деньги, ни их охрана вас интересовать не должны. Ваша забота – Клаус Лёльке. Вы должны оберегать его… как бы это выразиться… от него самого. Вам понятно?
– Так точно!
– Если он начнет мудрить – застрелите его.
– Так точно!
Бюлов помолчал, не зная, что еще сказать этой особе, взгляд которой рождал в нем смутную беспричинную тревогу.
– Вы можете идти, унтерштурмфюрер Шерер, – проговорил он наконец, глядя в сторону.
Она щелкнула каблуками и неслышно исчезла.
Лёльке обладал прекрасной арийской наружностью, какую весьма ценили богатые пожилые дамы, посещающие модные магазины берлинского запада. В одном из них Клаус Лёльке достиг положения старшего приказчика, потому что умел вовремя со сладкой улыбкой подать покупательнице стул и терпеливо предлагать ей бесчисленные образцы дамского белья. Клаус Лёльке уважал своего хозяина до тех пор, пока однажды ненароком не обманул его доверия. С того дня он стал намеренно повторять такие случаи, совершенствуя приемы и увеличивая количество украденных денег. Одновременно с тайным сознанием собственной нечистоплотности в нем росло желание нагадить хозяину как можно больше. Когда у Лёльке появился собственный домик около Крумме Ланке и свой автомобиль, он был уже глубоко убежден, что честными способами нельзя нажить даже честного имени. Набожность жены внушала ему одно лишь раздражение – он понимал, что глупая Эльза, похожая на лошадь, чище и лучше его, белокурого красавца Клауса. Он бессознательно завидовал ей, считая справедливыми ее пощечины за многочисленные измены, но изобретал себе оправдания, почему-то старался представить себя невинным страдальцем, и именно этот скрытый комплекс неполноценности заставил его вступить в штурмовой отряд.
Все текло спокойно, пока не произошел переворот, приведший Гитлера к власти. Давнишний приятель Лёльке, ресторанный официант Эрнст, стал всесильным начальником берлинских штурмовиков. Как-то он попросил взаймы денег, Лёльке дал втрое больше и без отдачи, и Эрнст, кое в чем исказив партийную биографию дружка, произвел его в командиры батальона. В «Ночь длинных ножей» Эрнста расстреляли, чему Лёльке был весьма рад, потому что таким образом устранялся нежелательный свидетель. Послушный, аккуратный и воспитанный Лёльке перешел из штурмовиков в СС и за арийскую внешность и безупречное поведение был назначен в личную охрану фюрера. К чести Лёльке, он не был идейно убежденным национал-социалистом. Просто вовремя сориентировался. Будучи нечистым на руку и обладая задатками мелкого авантюриста, рассчитывать на крупную карьеру не приходилось. Но Лёльке твердо знал, что своего-то он не упустит.
Когда его привели в подвал на Принц-Альбрехтштрассе, 9, где посреди стальной комнаты-сейфа стоял железный стол, на котором высились груды денег, то Лёльке вначале оцепенел и стал как будто бы плохо видеть и слышать: точно сквозь кисею он увидел стальной чемодан, снаружи обтянутый кожей, аккуратные штабеля долларов в крупных купюрах, которые люди в белых халатах аккуратно укладывали в чемодан, и наконец цифру 300 000, запечатленную на бумаге, где он и расписался… А затем поставил подпись на отдельной бумаге, где значилось число 18 000…
С той минуты он как бы не принадлежал себе. Он стал придатком колесницы из пяти радужных нулей и высокомерной тройки. Его приковали золотой цепью к этой колеснице, и куда она его влечет, было никому не ведомо…
На длинном, как торпеда, черном бронированном «мерседесе», в обществе двух немолодых охранников, Лёльке без происшествий прибыл в Амстердам и поселился в знакомом номере отеля «Карлтон». Ему оставалось осуществить чисто техническую часть операции – отнести чемодан в Нидерландский коммерческий банк, где вице-директор сдаст деньги, а он, Лёльке, вручит ответственному служащему банка список адресатов.
За день до прибытия Абрама Моссе Гай, уже успевший приглядеться к текучему составу обитателей «Карлтона», отметил появление в отеле целой группы новых путешественников. Они заняли на втором этаже все номера по соседству с номером, где до этого останавливался Моссе, исчезнувший на целую неделю, но оставивший номер за собой. Гай жил на том же этаже, но в другом конце коридора.
Новых обитателей роднила не только манера поведения и речь. Посидев в ресторане за обедом неподалеку от них, Гай без труда установил, что все шестеро подчиняются одному – симпатичному блондину с интеллигентным лицом.
Тут все было ясно. Но, сосредоточив интерес на этой группе, Гай поначалу не обратил внимания на свою новую соседку – молодую красивую женщину, приехавшую в тот же день. Он слышал утром плеск воды в смежном номере, который до этого пустовал; позже, в середине дня, выйдя купить сигарет, встретился с нею в коридоре. В светло-сером английском костюме, белой шляпе, белых перчатках и туфлях-лодочках на высоком каблуке, она шла по мягкой ковровой дорожке преувеличенно мелкими шажками, и у Гая мелькнула мысль, что вероятно, у этой странной красавицы жмут туфли или слишком узка юбка. И еще он отметил, что она упорно глядела прямо себе под ноги, словно боялась споткнуться. Так, наверное, ходят мужчины, переодетые в женское платье.
Но все эти мимолетно зафиксированные подробности не имели бы никакого значения, если бы вечером, прогуливаясь возле бассейна на площади Рокин в ожидании, когда Рубинштейн опустит жалюзи на окнах и выйдет из конторы, – граф ван Гойен был одним из клиентов фирмы «Импэкс» и часто встречался с вице-директором в нерабочее время, – если бы в этот вечерний час Гай вновь не увидел свою соседку и не был поражен происшедшей в ней переменой. Одетая в скромный темный костюм, в черной шляпе, в черных башмачках, она шагала широко, почти по-солдатски. Можно было подумать, что это совсем другая женщина, но Гай отлично запомнил ее лицо.
Она прошла по тротуару мимо подъезда, взглянув на табличку фирмы, затем вернулась и скрылась в подъезде. Минут через десять жалюзи на окнах опустились, еще через минуту появился Рубинштейн, а женщины все не было.
На четырех верхних этажах дома размещались различные торговые конторы, так что странная дама могла задержаться где угодно, но Гай почему-то испытывал такое ощущение, что целью ее прихода был именно «Импэкс», и у него шевельнулась тревога.
– К вам сейчас заходила молодая дама? – спросил он у подошедшего Рубинштейна.
– Да. С такими, знаете, глазами… – Старик пошевелил пальцами, не находя определения.
– Что она хотела?
– Поинтересовалась, может ли фирма взять на себя продажу недвижимого имущества и последующий перевод денег в Германию.
– Угу… – Гай продолжал смотреть на двери подъезда. Дамы не было.
Прошло еще десять минут, и вдруг он увидел ее идущей по тротуару широким солдатским шагом. Она появилась из-за угла соседнего с конторой дома, стоящего впритык, другая сторона которого выходила в переулок.
– Идите в «Палас» и ждите меня, – сказал Гай Рубинштейну.
Тот ушел. А Гай, проводив глазами непонятную даму, пока она не скрылась из виду, поспешил к дому.
Вверх до четвертого этажа вела солидная широкая лестница с пологими маршами, с частыми удобными ступенями. Поднявшись на четвертый этаж, он с площадки посмотрел вниз. Отсюда отлично была видна и входная дверь, и дверь конторы «Импэкс».
Пятый этаж явно был достроен позже. И лестница уже не та, и с площадки в обе стороны тянутся длинные коридоры, в которые выходят узкие двери маленьких каморок. Свет проходил через длинные стеклянные окна в потолке. Похоже на чердачные кладовые. А может, жилье для прислуги…
Гай пошел по левому коридору, в конце которого на торцевой стороне тоже была узенькая дверца. Открыв ее, он увидел коридор соседнего дома. Здесь было полутемно, горела лишь маленькая тусклая лампочка.
Гай прошел коридор насквозь и очутился на лестничной площадке пятого этажа соседнего дома. Спустился и вышел из дома в переулок.
Вот, значит, каким образом молодая дама появилась не оттуда, откуда он ее ждал.
Кто же она такая? Чего здесь искала?
Впервые за последние пять месяцев Гай выругал себя самым нещадным образом. Если какая-то смазливая дамочка сочла необходимым так тщательно исследовать место интересующего ее действия, то о чем же думал он?
В том, что эта дама имеет прямое отношение к предстоящим событиям, можно было не сомневаться. Оставалось только определить, какую роль она играет.
У швейцара Гай узнал, что оба смежных дома принадлежат одному хозяину, а коридор на пятом этаже сделан по настоянию пожарной городской охраны. Почему именно на пятом? Очень просто: на остальных четырех этажах уровни домов не совпадают…
Выпив с Рубинштейном чашку кофе и договорившись о контакте на завтра, Гай вернулся в отель.
Портье не очень удивился, услышав от графа вопрос, касающийся красивой дамы. Заглянув в книгу, он сообщил, что это Эрна фон Штиллер, студентка из Берлина. Цель ее приезда – занятия в городской библиотеке Амстердама.
Гай познакомился с нею за табльдотом – их места оказались рядом. Он изобразил склонного к пустой болтовне беспечного космополита-одиночку, шляющегося по свету в надежде убежать от скуки. Вставил и поместье в Новой Гвинее, обширное, но бестолково ведущееся, и надоевший Вавилон современности – Нью-Йорк, покинутый им недавно и, к счастью, навсегда… Однако Эрна фон Штиллер совсем не горела желанием поддерживать разговор в том легком взаиморасполагающем тоне, который с места в карьер взял этот легкомысленный граф. В тех местах его словоизлияний, где полагалась бы поощряющая улыбка, она лишь снисходительно кривила свои свежие, полные, яркие без помады губы. А взглянула на него только раз, и тем едва не оборвала его болтовню. Гай подумал: принадлежи эти глаза мужчине, он не хотел бы с ним повстречаться на узенькой дорожке.
Но все же они познакомились и жили в смежных номерах, а это уже кое-что…
Наконец появился Моссе с чемоданом из толстой зеленой кожи, и коридор второго этажа с этого момента уже не пустовал: кто-нибудь из немцев обязательно прохаживался по ковровой дорожке.
И уже к вечеру Гай установил непреложный факт: Эрна и Моссе связаны одной веревочкой. Трижды Моссе покидал отель, и трижды покидала его Эрна. Моссе посетил контору «Импэкс», почтамт и синагогу. У конторы и синагоги Эрна, следовавшая за ним незаметно, останавливалась ждать на улице, а в почтамт даже зашла. Гай отметил, что к аксессуарам ее скромного темного костюма добавилась непропорционально большая и тяжелая на вид сумка. В такой вполне мог уместиться и крупнокалиберный револьвер дальнего боя. Сумочка заметно оттягивала ей руку. Тому, кто видел эту дамочку воздушно двигавшейся по коридору «Карлтона» в элегантном сером костюме и белой шляпе, обязательно бросилась бы в глаза разительная перемена: она сделалась вдруг быстрой и решительной.
Визит Моссе в «Импэкс» был довольно продолжительным, и Гаю не терпелось узнать, о чем там шел разговор. Поэтому, проводив после синагоги Моссе и Эрну в отель и убедившись, что сегодня, за поздним временем, больше ничего существенного ждать не приходится, он отправился в «Палас», где условился встретиться с Рубинштейном.
Он весь день не ел и потому заказал плотный ужин, а затем уже повернулся к Рубинштейну:
– Ну?
– Вы хорошо сидите на стуле? – по своей всегдашней манере вопросом на вопрос отвечал старик.
– Ну, ну, не тяните.
– Герр Моссе, хотя я-то знаю, что это совсем не герр Моссе, – он не такой уж проходимец, как вы, может быть, себе думаете… Он почище!
– Короче можно?
Но Рубинштейн не спешил. С видом гурмана, которому в еврейском ресторане на Калверстраат подали петушиную печенку, жаренную в духовой печи на бумаге и приправленную нудлями, посыпанными корицей и тмином, он смаковал предстоящее удовольствие. И только полностью насладившись, приступил к делу:
– Герр Моссе интересуется достать голландский заграничный паспорт.
У Гая даже уши заложило – несколько секунд он не слышал оркестра.
– Что вы ему сказали?
– Что я могу сказать? Вы помните, что я сказал вам, когда вы попросили достать жетон гестапо: нужны деньги, много денег.
– Это все? Он ведь торчал в конторе битый час…
– Еще он спрашивал, могу ли я положить деньги в банк на имя какого-то одного человека.
– Ну?
– Я ему сказал: какая мне разница?
– И до чего же вы договорились?
– Придет завтра в девять…
– А вы действительно можете достать паспорт?
– Я? Нет… Деньги – могут.
Гай и не хотел, а улыбнулся:
– С вами пообщаешься – жить научишься.
– Ого-го! – Рубинштейн был явно польщен.
– А много надо денег? – спросил Гай.
– Вы говорите так, как будто в кошелек надо лезть вам, а не ему.
– Но все-таки: сколько?
– Этого я не знаю, но это легко узнать.
– А с чего вы взяли, что он не Моссе?
– Когда этот мальчик шлялся тут по городу, его встретила одна моя знакомая – она работает посудомойкой в столовой. Удрала из Берлина еще три года назад. Она знает этого Клауса Лёльке, как я вас.
– Придется доставать паспорт.
– А кто говорит, что не придется?
Из ресторана, взяв такси, Гай отвез Рубинштейна не к нему домой, а на квартиру к его хорошим знакомым, жившим в Амстердаме с незапамятных времен, которые, как сказал Рубинштейн, знали здесь всех, кроме кладбищенских сторожей, и которых тоже знали все, кроме налоговых инспекторов.
А утром, ровно в девять, Рубинштейн встречал в конторе дорогого, уважаемого клиента – Абрама Моссе.
Поговорив о преимуществах берлинской погоды перед амстердамской, они перешли к сути.
– Как насчет паспорта? – смахивая со стола несуществующие пылинки, как бы между прочим, поинтересовался клиент.
– Можно. Тысяча долларов.
Клиент кивнул головой.
– А как скоро?
– Три дня.
– Что от меня еще требуется?
– Фотокарточка и ваш паспорт.
Клиент вынул из кармана немецкий паспорт на имя Абрама Моссе, порылся в портмоне, извлек фотокарточку, положил то и другое на стол. Рубинштейн спрягал паспорт и карточку в свой карман и выжидающе взглянул на клиента. Тот понял и отсчитал из толстой пачки, лежавшей в портмоне, десять стодолларовых купюр.
– Может быть, вы хотите взять другую фамилию? – осведомился предупредительный вице-директор, приняв и пересчитав деньги.
Клиент подумал и сказал:
– Пожалуй…
– Как же?
– Карл Герзон.
Если бы Рубинштейн знал, что Абрам Моссе, он же Клаус Лёльке, штурмфюрер СС, пожелал взять себе фамилию своего бывшего хозяина, обворованного и в конце концов доведенного им до краха, даже такой тертый калач подивился бы вычурности человеческих прихотей. Но он этого не знал, и потому бесстрастно записал в блокнот новое имя герра Моссе.
– Теперь о деньгах, – сказал клиент.
– Да, я слушаю…
– Вы должны положить их в Нидерландский коммерческий банк на это имя.
– Как прикажете, так мы и сделаем. Процент за услуги тот же.
– Но это не все. Необходимо соблюсти еще одно условие…
– Слушаю…
– Мне непременно надо иметь документ из банка, подтверждающий отправку денег во Францию по нескольким адресам.
Рубинштейн наморщил лоб:
– Это сложнее.
– Но можно?
– В принципе все можно…
– Я готов платить сколько надо.
– Но по каким адресам?
Клиент извлек из портмоне сложенный вчетверо лист, протянул его вице-директору.
– Хорошо, постараюсь, – скромно обещал Рубинштейн.
– Значит, через три дня!.. Сегодня вторник… Прикажете в пятницу?
– Приказывает тот, кто платит, герр Моссе, – еще более скромно прозвучало в ответ.
Клиент как будто маялся еще каким-то невысказанным желанием. Вице-директор подбодрил его.
– Если у вас возникнут затруднения…
– Один вопрос, – прервал его Моссе. – Мне нужен билет на пароход. Скажем, в Суринам…
– Ничего не может быть легче, – сразу понял вице-директор, снял трубку телефона и назвал телефонистке номер. Моссе внимательно слушал его разговор: – Алло, скажите, милая, если мне надо побыстрее сесть на пароход, который доставил бы меня в Суринам, – что я должен делать?.. Да… Пожалуйста, я подожду… Да-да… Очень буду благодарен… Один билет, да… Каюту… – И к Моссе: – Люкс? – Тот кивнул. – Да, люкс, пожалуйста… «Королева Вильгельмина»? Спасибо, я приеду за билетом… – Рубинштейн положил трубку. – Ну вот, видите. Лайнер «Королева Вильгельмина» снимается из Амстердама ровно в двадцать четыре в пятницу.
Моссе был доволен, и только поэтому, вероятно, его наипоследнее пожелание облеклось в такую мягкую форму:
– Вы не болтун?
– О чем вы говорите! – весело запротестовал Рубинштейн. – Что́ хочет наш клиент, то́ умирает вот здесь. – Он ткнул себя пальцем в левый бок.
– Хорошо. Насчет квитанции из банка мы договоримся в пятницу – как и что. До свидания…
Гай, ожидавший конца этой затянувшейся деловой беседы, сделал еще одно немаловажное открытие.
Когда он шел за Моссе на площадь Рокин, сюда же шла и Эрна. Слежка сильно осложнилась для Гая с тех пор, как она составила ему компанию в этом неблагодарном занятии: приходилось быть незаметным и для Моссе, и для нее, причем для нее – в большей степени, ибо с Моссе он, по крайней мере, не был знаком и не завтракал с ним за табльдотом. Некоторое успокоение он
|
|
|
