Глава девятая: Сверхчеловек - Дьявол Воплощенный 4 глава

Чудовищные змееподобные божества были и в верованиях иного народа, неевропейского по происхождению, но, тем не менее сыгравшего заметную роль в истории США. Чуть ли не с начала появления европейских колоний в Новом Свете туда стали ввозить дешевую рабочую силу в виде чернокожих невольников из Африки. Отношение к ним у плантаторов было совсем иное, нежели к индейцам. С одной стороны к индейцам относились с куда большим уважением - храбрые воины, отважно сражавшиеся против численно превосходящего и лучше вооруженного противника, обладатели богатой и поэтичной культуры. Их истребляли всеми доступными способами, выселяли в бесплодные западные земли, но при этом не считали зазорным породниться с ними - потомки индейской племенной знати сами становились плантаторами и рабовладельцами. На фоне коренных американцев, негритянские невольники, пойманные и проданные в рабство своими соплеменниками, с их дикарскими обычаями, гортанным выговором, черной кожей, зачастую весьма непривлекательной (на взгляд европейца) внешностью выглядели гораздо хуже. Но с другой стороны - они жили бок о бок с белыми, на мелких фермах белые вообще работали вместе с ними в поле. Черные были дровосеками, кучерами, лесниками, присматривали за скотом, их женщины работали горничными и кухарками в доме господ, многим из них белые господа доверяли присматривать за детьми. Посредством чернокожих рабов белые американцы знакомились с таинственным и зловещим культом зародившимся среди населенных каннибалами африканских джунглей, еще более ужесточившимся в мрачных горах Гаити и наконец появившимся на американском Юге. По сенью густых кипарисовых рощ, среди населенных аллигаторами и ядовитыми змеями топких болот, происходили обряды поклонения языческим богам (для приличия прикрытых фиговым листком католических святых), по всему югу ходили устрашающие легенды о неведомых духах приходящих из чащи на зов черных колдунов, об оживших мертвецах и древнем страшном боге в облике змеи, почитаемым приверженцами таинственного культа. Мощный толчок его развитию дало присоединение в 1803 году французской Луизианы к США. В отличие от юго-восточного побережья Соединенных Штатов, которое завозило большинство рабов из британских колоний в Вест-Индии, Новый Орлеан и штат Луизиана завозили рабов из Западной Африки. Кроме того, много рабов прибыло в Новый Орлеан вместе со своими владельцами из других регионов Соединенных Штатов и стран Карибского бассейна. Уже к 1800 году вуду пустило в Луизиане прочные корни. Французская администрация попыталась было запретить ввоз рабов с тех карибских островов, которые были особенно сильно "заражены" вудуизмом. Но в 1803 году Наполеон продал Луизиану Соединенным Штатам. Почти сразу после этого Новый Орлеан просто захлестнули толпы беженцев с Гаити, где в 1804 году произошла революция.
Вуду в Новом Орлеане, равно как и на всем юге США имело свои особенности в сравнении с Вест-Индией. Женщины считались здесь более важными религиозными фигурами, чем мужчины, особо почитался лоа (бог или дух) Дамбаллах, гигантская змея. Но наиболее значимым отличием являлся акцент на колдовстве в ущерб религии. В обрядах и ритуалах луизианского Вуду, часто использовались змеи, черные коты, петухи, питье крови и секс - короче полный набор всех страхов будораживших воображение средневековых обывателей перед собственными ведьмами и колдунами. Но здесь было уже немного другое время и место - древние страхи уже не вызывали желания немедленно предать колдунов огненной казни. Да и не пристало белым господам так уж боятся нелепых верований своих рабов. К страху все больше примешивалось любопытство, а также вполне меркантильный интерес. Одним из первых колдунов Вуду, чьими услугами пользовались не только черные, но и белые жители стал так называемый Доктор Джон. Он говорил, что когда-то был африканским принцем в Сенегале. Он был взят в рабство испанцами, привезен на Кубу и освобожден своим хозяином за хорошую службу. Потом стал моряком и в конечном счете прибыл в Новый Орлеан. Здесь он стал владельцем дома, заполненного ритуальными предметами вуду — черепами, рептилиями, змеями и скорпионами. Доктор Джон главным образом предсказывал будущее, читал мысли, насылал и удалял проклятия, исцелял от болезней. Вуду сделало Джона Монтенета видным человеком - он стал вести себя подобно белым, одевался как они и даже завел себе белую жену. У Доктора Джона училась знаменитая королева Вуду - Мари Лаво, вскоре превзошедшая своего учителя. История жизни этой, без сомнения, выдающейся женщины, столь интересна, что на ней стоит остановиться подробнее.
Известно, что Мэри была свободной цветной женщиной, возможно, дочерью богатого плантатора и рабыни. Возможно, она имела и индейские корни. Один источник утверждает, что она прибыла в Новый Орлеан после восстания рабов в Сан-Доминго в 1809 году. Ее описывают как высокую, изящную женщину, вьющимися волосами, черными глазами и «хорошими» (то есть относительно европеоидными) чертами лица. За плату Мари производила и снимала заклятия, делала приворотные зелья и наводила порчу, видные политические деятели искали ее помощь, прося ее предсказать их будущее. Но в чем она особенно преуспела, так это в сборе секретной информации о местной знати. Мари владела парикмахерской, обслуживающей богатых белых и креольских женщин в Новом Орлеане. Они доверяли Мари свои самые интимные секреты: рассказывали о своих мужьях, любовниках, доходах своих мужей и любовников, их делах, об их страхах потерять рассудок или, что кто-нибудь обнаружит в их предках негритянскую кровь. Мари выслушивала и запоминала их признания, которые использовала, чтобы укрепить свою колдовскую славу.
В ту пору для того, свои главные обряды чернокожие исполняли на площади Конго чуть ли не в центре Нового Орлеана. Существовали и более тайные сборища на озере Поншартрен, где свершались обряды поклонения змее, заканчивающиеся неистовыми оргиями. Частыми гостями на этих сборищах были и белые- в большинстве своем молодые повесы жаждавшие острых ощущений. За право господствовать на всех этих церемониях боролось много королев вуду, но как утверждала молва, другие королевы не устояли перед могущественными духами Мари и были выброшены вон. Мари взяла под свой контроль обряды на озере превратив их в огромные спектакли, на которые она стала приглашать полицию и прессу. Впервые за эти зрелища стали взиматься деньги, что сделало Вуду весьма прибыльным делом. Другие более тайные оргии были организованы для богатых белых мужчин искавших красивых любовниц среди чернокожих, мулаток и квартеронок. Белые всех сословий обращались к ней и по другим поводам - за любовным зельем или иной колдовской услугой. Черные же безоговорочно признавали ее своим лидером. Узнанные Мари сведения из будуаров, ее познания в колдовстве, а также ее неповторимый стиль и чутье, в сочетании с эффектной внешностью сделали ее самой могущественной женщиной в городе. Дело Мари продолжила ее дочь, которой было дано то же самое имя. Она также организовывала тайные свидания для белых мужчин с черными женщинами, среди ее клиентов были многие высокопоставленные чиновники Луизианы, также руководила обрядами Вуду на площади Конго и также слыла могущественнейшей колдуньей. Многие в новом Орлеане были уверены, что первая и вторая Мари - одна и та же женщина, продлившая свою жизнь с помощью колдовства.
Стоит отметить, что карьера самых могущественных вудуистских колдунов разворачивалась именно в условиях старого Юга, рабовладельческого и до ужаса «расистского». И это не случайно - как я уже говорил, именно там в своих древних традициях черпали силу черные рабы и именно эти традиции, как не странно способствовали налаживанию взаимоотношений между двумя расовыми группами - разумеется, при соблюдении известной дистанции. Но наличие этой дистанции представляется абсолютно необходимым- хотя бы для того чтобы поддерживать архетипичный образ «колдуна-чужака».
Самой собой, ни индейские шаманы, ни вудуисткие жрецы не были сатанистами и даже не являлись сколь-нибудь прямыми предшественниками американского сатанизма. Умная, красивая и целеустремленная Мари Лаво, выступавшая со змеями на площади Конго, одновременно позиционировала себя и как добрая католичка- благо вудуизм допускает такие парадоксы. Не были сатанистами и деревенские знахари Новой Англии, хотя не исключено, что кто-нибудь из них и приносил жертвы Сатане (в лучших традициях «деревенского дьяволопоклонничества» описанного в четвертой главе этой книги). Но заслуга этих колдунов, равно как и индейского язычества и вудуистского шаманизма - это формирование той пугающей, завораживающей атмосферы, «питательного бульона» в котором – пока подсознательно, у людей появляется стремление «опереться на плечо» Темного бога. Многим ли таким желающим Он предоставлял такую возможность на самом деле – вопрос, конечно, непростой, однако значимым было уже наличие самого стремления. Американский сатанизм формировался в атмосфере суеверных страхов, подавленных желаний, религиозного фанатизма, резкого разрыва между внешней набожностью, чуть ли не аскетизмом и неудержимой волей к экспансии заложенной в самом существе «морских народов». Повлиял и фактор «несбывшейся утопии»: пуритане собирались строить в Америке «новый Иерусалим» - справедливое общество с демократическим, чуть ли не социалистическим устройством. Но как всегда белосветная теория не выдержала испытания практикой и ценностные ориентиры в сознании многих американцев постепенно и мучительно трансформировались, превращаясь уже в нечто совсем противоположное. Это в свою очередь порождало ростовщичество, погоню за наживой, колониальные войны, разделение людей по национальному, расовому, социальному и религиозному признаку, что неизбежно вело к появлению самых различных страхов и фобий. Психологическую атмосферу сопутствующую этому прекрасно описал Говард Филипс Лавкрафт в своем блистательном эссе «Сверхъестественный ужас в литературе»:
«Огромные пространства мрачных девственных лесов, вечно сумеречных, в которых могла водиться любая нечисть; орды меднокожих индейцев, чей странный мрачный вид и жестокие обычаи прямо указывали на их дьявольское происхождение; свобода, данная под влиянием пуританской теократии, в отношении строгого и мстительного Бога кальвинистов и адского соперника этого Бога, о котором очень много говорилось каждое воскресенье; мрачная сфокусированность на своем внутреннем мире из-за лесного образа жизни людей, лишенных нормальных развлечений и увеселений, измученных требованиями постоянного религиозного самопознания, обреченных на неестественные эмоциональные репрессии, да еще вынужденных вести постоянную жестокую борьбу за выживание -- все это неизбежно порождало обстановку, в которой не только по уголкам шептались о черных делах ведьм и рассказы о колдовстве и невероятных ужасах передавались из уст в уста много позже жутких дней салемского кошмара.»
Добавим к этому пугающую атмосферу старого Юга, слухи о ночных сборищах вудуистов и жутких обрядах в честь Великого Змея. Кровавые жертвоприношения и разгульные оргии посреди черных болот. Белозубая улыбка темнокожей жрицы Вуду манящей и одновременно пугающей своей сладострастностью. В других штатах - индейский «змеиный курган», воздвигнутый с непонятной, но явно недоброй целью. Затерянная деревушка, где живет странная изуверская секта. Где-то там же деревенский Hexenmeister чертит загадочный «ведьмин знак», призывая при этом не то языческих богов, не то христианских демонов. И во всем этом, иногда явно, иногда скрытно, но все таки достаточно ясно проглядывает усмехающийся лик Того, кого все еще по старинке именуют Князем Тьмы. Которому как бы надо сопротивляться, но делать это становится все труднее и труднее, а главное - накладнее. Как и в во времена противостояния католиков и катаров, христиане перегибают палку со своим фанатизмом, а в результате - выигрывает один и тот же владыка, правящий из черной тени.
Одним из последствий такого мировосприятия стало появление американской «литературы ужасов», ставшей еще одной вехой предваряющей появление сатанизма в Новом Свете. И здесь трудно переоценить влияние автора, стоявшего у самых истоков этого жанра- Эдгара Алана По. Его биография очень хорошо показывает источник его вдохновения: родившийся в Бостоне, Эдгар воспитывался в Южной Виргинии, что наложило огромный отпечаток на всю его жизнь. Некоторые примечательные особенности южной жизни не могли не повлиять на его воображение: чернокожие кормилицы, рабы, прислуживающие в доме, фольклор с его привидениями, рассказами о кладбищах, о покойниках, которые бродят по лесам. Он жадно впитывал в себя все эти фантастические истории — и свидетельств тому сохранилось довольно много. Но помимо этой незабываемой атмосферы старого Юга на личность По повлияло еще и чтение английских журналов где печатались готично-мрачные произведения Байрона и других английских романтиков. Повлияла и близость моря,посланниками которого становились капитаны парусников; они наведывались в контору его приемного отца, чтобы обсудить дела фирмы. По выступал как наследник английских и немецких романтиков, но в то же время он привнес в литературу о сверхъестественном, и нечто принципиально новое. Лавкрафт пишет об этом так:
«До него (По) большинство писателей, работавших со сверхъестественным материалом, в основном двигались на ощупь, не понимая психологической основы тяготения к ужасу, и им в большей или меньшей степени мешала привязанность к ничего не значащим литературным условностям, например: счастливый конец, победа добра в целом, ложное морализаторство, а также следование принятым стандартам и ценностям, старания вложить собственные чувства в повествование и стать на сторону приверженцев тех идей в искусстве, которые были приняты большинством. По же, как настоящий художник, решил быть безличным; он знал, что функция художественной литературы отображать и интерпретировать события и чувства вне зависимости от того, куда они ведут и что доказывают, --добрые они или злые, приятные или отталкивающие, стимулирующие или ввергающие в уныние, автор всегда должен быть внимательным и умелым рассказчиком, а не благожелателем, учителем или продавцом идей. Он ясно видел, что всякая жизнь и мысль одинаково подходят в качестве объекта для художника, а так как, в силу своего характера, он тянулся к странному и мрачному, то и решил стать интерпретатором этих могучих чувств и частых событий, которые сопровождаются болью, а не удовольствием, уничтожением, а не расцветом жизни, ужасом, а не покоем и которые в основе своей враждебны или безразличны к вкусам и известным традиционным чувствам человечества, а также к здоровью, душевному покою и нормальному возрастающему благосостоянию
отдельных людей.»
По был, чуть ли не первым автором рассказов о сверхъестественном который игнорирует в своих рассказах христианские образы. То есть в иных из его произведений, по преимуществу философских, мелькает образ всемогущего Бога или некоей высшей силы, но эта сила абсолютно не является носителем каких либо моральных принципов- более того она отрицает их. Безысходный ужас жизни, безраздельно господствующий над человеком, мир как царство безумия, гибель и распад как предопределённый жестокой верховной силой удел человека — таково содержание «страшных рассказов» По. Проблема борьбы добра со злом, раздвоения психики, тяги человека к злу поставлена в рассказе о двойнике «Вильям Вильсон», та же тяга к преступлению, злу и уничтожению характеризует героев рассказов «Демон извращенности», «Метценгерштейн», «Чёрный кот» и другие. Перевоплощение и передача мыслей на расстоянии, является темой рассказа «Сказка скалистых гор» и существенным компонентом одного из наиболее впечатляющих рассказов По — «Падение дома Эшеров». В древнем, мрачном, полном какой-то особой гнетущей атмосферы замке живёт последний его владелец — Родерик Эшер; с болезненно-нервной, изощрённой восприимчивостью он сквозь шум грозы слышит, как пытается вырваться из гроба заживо похороненная им в фамильном склепе сестра, но не в силах пойти и помочь ей — у него маниакальная «боязнь» ужаса. Сестра появляется в окровавленном саване, ужас убивает её брата, они оба умирают, и замок Ашер падает, разрушенный грозой. Этот рассказ является своеобразной аллегорией иллюстрирующей «потаенные страхи» американцев, точно так же живущих в «замке» из пуританских запретов и моральных догм- но с каждым днем чувствующих как где-то «в подвале»- их собственном подсознании рвется наружу страшное чудовище – порождение их собственных страхов и самых мрачных суеверий.
На первый взгляд творчество По - шаг назад даже по сравнению с европейским романтизмом, по крайней мере, по степени его влияния на сатанизм. Как можно сравнивать титанические фигуры Каина, Люцифера и Прометея в творчестве Мильтона, Байрона и Шелли с тем же Родериком Ашером - по сути основным и единственным героем По, по-разному повторённым в других рассказах: нервным, болезненно-восприимчивым созерцателем, любящим редкие книги, отшельником, боящимся жизни. Герои По — во власти рока, предопределившего их гибель; они безвольны, в них нет силы для протеста против жизни, ощущаемой как кошмар и зло. Совсем неподходящий пример для подражания для сатаниста, чей идеал- гордость, сила и красота, величие гордого духа готового бросить дерзкий вызов самому творцу Вселенной.
Что же предоставим снова слово Лавкрафту:
«Поэт и критик по натуре и главному призванию, логик и философ вкусом и
манерой, По ни в коей мере не был защищен от недостатков и аффектаций. Его претензии на основательную и скрытую ученость, его вымученные попытки ходульного, натужного псевдоюмора и частенько случавшиеся всплески опасных предрассудков должны быть поняты и прощены. Гораздо важнее другое – взгляд мастера на ужас, который существует вокруг и внутри нас, и на червяка, который корчится и пускает слюни в жуткой близости. Проникая в мучительный ужас в веселеньком издевательстве, называемом жизнью, и в напыщенном маскараде, называемом мыслью и чувством, его взгляд обретал силу и пересоздавал увиденное в черных колдовских формах и видениях... Космический ужас заполняет и стихи, и рассказы По. Ворон, который стучит прямо в сердце, вампиры, которые бьют в колокола, склеп Улялюм октябрьской черной ночью, странные шпили и куполы на морском дне, "дикая волшебная звезда, что мерцает нам сквозь года" - все это и многое другое злобно смотрит на нас из маниакальных страхов в бурлящем поэтическом кошмаре. А в прозе перед нами распахиваются челюсти пропасти --и мы видим непостижимые аномалии, которые мы как будто с ужасом осознаем благодаря ловким намекам, в невинности которых мы едва ли можем усомниться, пока напряженный глухой голос говорящего не внушает нам страх перед
неведомым; демонические сущности и существа, которые болезненно дремлют, пока не просыпаются на одно жуткое апокалипсическое мгновение, чреватое безумием или разрушительными воспоминаниями.»
Английские романтики воспевали бунтаря Люцифера и Прометея бросившего вызов Творцу, тиранически управляющему этим миром. Американская традиция «страшного рассказа» заложенная По, взглянула на мироздание под немного иным углом - и открыла людям мир вообще лишенный света и бога. Вселенную, в которой безраздельно правят ужасные силы, чья природа непознаваема для ничтожных людишек, возомнивших себя венцом творения. На самом деле им толком непознаваема даже их собственная природа, которая в основе своей не просто порочна или греховна - в самом человеке таятся такие бездны, которых он просто не осмелится в себе открыть.
Иными словами, здесь представления о сверхъестественном все больше избавлялись от антропоморфизма, свойственного для тех же английских романтиков и европейских авторов готических романов. Вместо гордых демонов и трагично-сумрачных призраков появляются странные и ужасные существа, непостижимые для человеческого сознания и от этого – еще более страшные. И перед этим страхом люди становятся подобным героям По - вернее, те из них кто оказался настолько невезуч, что с столкнулся с этими существами лицом к лицу. Можно бросать гордый вызов деспоту-Яхве, видя в нем отражение столь ненавистного общественного устройства, можно восхищаться тем же Люцифером и Прометеем, гордясь и отождествляя с ними себя или по крайней мере тогдашних «героев дум»- типа того же Наполеона. Это все понятное, это все естественное, это все человеческое. Но какие чувства можно испытывать по отношению вот к этому кроме безграничного всепоглощающего ужаса:
«Тьма сгустилась настолько, что мы различаем друг друга только благодаря отражаемому водой свечению белой пелены, вздымающейся перед нами. Оттуда несутся огромные, мертвенно-белые птицы и с неизбежным как рок криком «текели-ли!» исчезают вдали…Мы мчимся прямо в обволакивающую мир белизну, перед нами разверзается бездна, будто приглашая нас в свои объятья. И в этот момент нам преграждает путь поднявшаяся из моря высокая, гораздо выше любого обитателя нашей планеты, человеческая фигура в саване….И ее кожа белее белого»
Это последние строки из повести По "Путешествия Артура Гордона Пима"
где путешественники прибывают сначала на странный южный полюс, где живут людоеды и огромные каменные лощины имеют вид гигантских египетских иероглифов, с помощью которых можно прочитать ужасную и самую важную тайну Земли. А потом они попадают в еще более странные места, где таинственный туманный поток течет с немыслимых высот и впадает в горячее белое море. Это не библейский Ад, не страшная кара всемогущего Саваофа, не искупление ужасающего греха- все эти образы вообще не имеют никакого отношения к смешным человеческим представлениям о добре и зле и бессильном божке, якобы устанавливающему эти нормы. Это первозданная Тьма и ее создания стоящие вне всех религий и культур, вне человеческого вообще. И здесь опять же мы видим, как вся эта жуть оказывается увязанной с таинственной и пугающей силой моря.
Можно провести следующую аналогию позволяющую лучше понять, тот переворот в представлениях о сверхъестественном который совершил По. Со времен христианства человеческое сознание находилось словно в некоей замкнутой камере белосветных догм и запретов с эластичными, но прочными стенками. Меж них и мечется замкнутое сознание подобно прыгуну на батуте: от набожности и аскетизму к демонстративной аморальности и богохульству - чтобы опять следующий удар отбросил человека еще глубже в трясину религиозного фанатизма. Пуританское мировоззрение было очередным таким ударом об стенку, но он оказался настолько силен, что отдача просто пробила стенки камеры, за пределами которой простирается Внешняя Тьма.
Далеко не все рассказы Эдгара По развивают эту тему- большая часть написанных им произведений вообще не затрагивает тему сверхъестественного ужаса. Человеком впервые обозначившим границы хаотичного мира, мира где властвует изначальная Тьма, стал великий соотечественник По, истинный сын старой Америки, столь часто упоминавшийся на страницах этой книги и наконец-то получивший давно заслуженное право отдельного и самого пристального рассмотрения, «великий и ужасный» - Говард Филипс Лавкрафт. Он родился спустя сорок лет после смерти Эдгара Алана По (которого всю жизнь считал примером для подражания) и в общем-то примерно в тех же местах, что и тот - город Провиденс, в Новой Англии, также как и Бостон, в котором родился По. Лавкрафт был не по годам развитым ребенком: он декламировал стихи в двухлетнем возрасте, читал в три года, и начал писать в пяти- или шестилетнем возрасте. Его первым увлечением были "Арабские Ночи", которые он прочел в пять лет; именно тогда он придумал себе псевдоним "Абдул Альхазред", который позже стал автором мифического "Некрономикона". Да, знаменитая «Страшная Книга», равно как и ее автор- это исключительно плод фантазии Лавкрафта, как не печально об этом будет слышать иным из современных сетевых «архимагов». В следующем году арабские сказки затмило открытие греческой мифологии, которое Лавкрафт сделал благодаря "Эпохе Мифов" Булфинча и детским версиям "Илиады" и "Одиссеи". К этому же времени Лавкрафт открыл для себя сверхъестественную литературу интерес к которой был взлелеян его дедом, который развлекал Лавкрафта импровизированными сверхъестественными историями в готическом стиле. Не достигнув и десяти лет от роду, Лавкрафт открыл для себя еще одну область знания, которой, наряду с литературой, суждено было стать его главным интеллектуальным приоритетом - науку. Занятия астрономией в конце концов привели писателя к выработке основного тезиса его философии - космического мировоззрения. Когда Лавкрафт открыл "мириады солнц и миры безграничных пространств", его перестали занимать человеческие дела и отношения сами по себе: его интересы сконцентрировались на длительности исторического временного потока, на пугающей и одновременно завораживающей "ужасности" (основная дихотомия лавкрафтовской мысли) пространства и времени - и на ничтожном месте человечества в них. Эта же идея затем проходила «красной нитью» через все его творчество- бытие само по себе настолько ужасно, насколько и многолико. Для Лавкрафта нет Ада, чертей с вилами и раскаленных котлов кипящих с серой. Нет наказания для грешников иных, чем те которые они получают в этом мире, также как и нет грехов заслуживающих посмертных мук. Это не гностическое отрицание материи во имя недостижимого царства Духа- за полным отсутствием такового где-либо вообще. Это холодная и окончательная констатация непреложного факта- Вселенная едина в своем многообразии и нет мира кроме этого мира. Сам Лавкрафт писал об этом так:
"Я индифферентист. Я не собираюсь заблуждаться, предполагая, что силы природы могут иметь какое-то отношение к желаниям или настроениям органической жизни. Космос полностью равнодушен к страданиям или благополучию москитов, крыс, вшей, собак, людей, лошадей, птеродактилей, деревьев, грибов или разных других форм биологической динамики… Все мои рассказы основаны на единой фундаментальной предпосылке: человеческие законы, интересы и эмоции не имеют ни малейшей ценности в космическом континууме. В ситуации безграничного пространства и времени необходимо забыть, что такие вещи как органическая жизнь, добро и зло, любовь и ненависть и разного рода локальные атрибуты жалкой формации, именуемой человечеством, вообще имеют место.»
О да, в этой картине мира есть место богам и демонам, в нем есть и жизнь после смерти и чудовищные твари словно пришедшие из самых древних и жутких легенд человечества. Но боги и демоны Лавкрафта сугубо материальны- хотя материя из которой состоят их тела весьма отличается от той из которой состоят наши тела. Вот, что пишет об этом один из самых популярных современных авторов Мишель Уэльбек в своем эссе «Говард Филлипс Лавкрафт. Против человечества против прогресса»:
«Из своих путешествий в сомнительных краях несказанного Лавкрафт вернулся не принеся нам добрых вестей…Возможно, что за пределами ограниченной сферы нашего восприятия есть другие живые существа. Другие создания, другие расы, другие понятия и другой разум. Некоторые из этих существ, вероятно, намного превосходят нас по интеллекту и знаниям. Но это не обязательно добрая весть. Что заставляет нас думать, что эти создания, столь отличные от нас имеют природу духовную? Ничто не позволяет предположить нарушения универсальных законов эгоизма и злобы. Смешно воображать, что на краю космического пространства нас ожидают существа, исполненные мудрости и благожелательности, чтобы подвести нас к некой гармонии. Чтобы представить себе, как они поведут себя с нами, если мы вступим с ними в контакт, стоит лучше припомнить, как мы обращаемся с низшими по интеллекты тварями, какими являются кролики и лягушки. В лучшем случае они служат нам пищей, а также мы частенько убиваем их ради простого удовольствия убивать. Может наиболее совершенные человеческие экземпляры удостоятся чести угодить на стол препаратора, вот и все».
Древние Боги, чудовищные существа из рассказов Лавкрафта конечно не сводятся исключительно к агрессивным «чужакам» пришедшим с иных звезд а-ля Уэллс. Лавкрафт умело балансирует на грани научной фантастики и махровой мистики: иногда его Древние или Старейшие впрямь предстают в обличье некоего подобия марсиан из «Войны миров». Но гораздо чаще они предстают в обличье древних богов дремлющих в затонувших городах или под землей, которым посвящены тайные культы. В своем рассказе «Зов Ктулху», ставшим своего рода точкой отсчета для рождения мифологии Лавкрафта писатель называет поклонение осьминогоголовому богу «voodoo cult» и описывает безобразный шабаш посвященный Ктулху в самом сердце луизианских болот. Неважно, что в вудуистском пантеоне будет очень сложно найти что-нибудь хоть отдаленно похожее на Великого Ктулху- Великие Древние в представлении Лавкрафта незримо присутствуют во всех демонических культах мира. Точно так же как в рассказе «Сны в ведьмином доме» наряду с ведьмой и ее «маленьким помощником»- традиционный сюжет в англосаксонской традиции рассказов о ведьмах поминаются и Черный посланник- Ньярлатотеп, ползучий хаос, а также Азатот — слепой бог-идиот, самая высшая инстанция во Вселенной, которая только может быть; воплощение предвечного Хаоса, он — господин всех вещей, окруженный толпой беспечных бесформенных танцоров. Азатот это уже не только высшее существо, это уже один из основополагающих принципов мироздания, исток и одновременно вечная угроза самому существованию вселенной. Похожим образом описывается и иное чудовищное существо, Темный Сверхбог, которому Лавкрафт в лучших традициях собственного творчества подобрал звучное имя Йог-Сотот. В своем рассказе «Врата Серебряного ключа Лавкрафт представляет этого бога как:
«Безграничное Бытие воплощавшее Все-в-одном и Одно-во-всем, о котором ему поведали волны. Оно заключало в себе не только время и пространство, но и весь универсум с его безмерным размахом, не знающим пределов, и превосходящим любые фантазии и расчеты математиков и астрономов.»
В тоже время в другом рассказе, где фигурирует этот бог «Ужас в Данвиче», он оказывается достаточно личностным началом, сумевшим даже зачать от смертной женщины двух детей-чудовищ, словно рядовой инкуб из средневековых процессов о ведьмах. В этом, а также в еще одном чудовищном божестве Лавкрафта - Шуб-Ниггурате, Черном Козле с Легионом Младых, можно видеть мостик перекинутый от ведьмовских легенд Новой Англии к собственной мифологии Лавкрафта. В разных рассказах Лавкрафта мы видим отсылки к Астарте, Гекате, Дагону, ацтекским и египетским богам. Писатель как бы намекает на то, что обнаружил некие прообразы злых существ во всех мифологиях, тех самых изначальных князей Тьмы, что стоят за всем сонмом «злых» богов и демонов во всех религиях мира. В мифах Ктулху мы видим перекличку с преданиями самых разных народов: о чудовищах скованных светлыми богами или просто спящими в ожидании того времени, когда они восстанут вновь.
«Время это будет легко распознать, ибо тогда все люди станут как Великие Древние- дикими и свободными, окажутся по ту строну добра и зла, отбросят в сторону законы и мораль, будут кричать убивать и веселиться. Тогда освобожденные Древние раскроют им новые приемы, как кричать, убивать и веселиться, наслаждаясь собой, и вся земля запылает всеуничтожающим огнем свободы и экстаза». Г. Ф. Лавкрафт «Зов Ктулху».
Но Тьма дремлет не только за границами всем привычного мира, она обитает также и внутри каждого из нас, в самой нашей биологии таятся силы, способные превратить человека - в чудовище. Одна из центральных идей его творчества - часто повторяющийся мотив наследственной дегенерации и внутриродственного спаривания (выраженный в таких вещах, как "Крысы в стенах", "Факты, касающиеся покойного Артура Джермина и его семьи", "Затаившийся страх", и других). Лавкрафт нередко в своих произведениях обращался к случаям вырождения, отдельных родов, населения местностей или даже целых рас в результате кровосмесительных связей, межрасового скрещивания, а то и влияния вовсе нечеловеческой крови. Последний мотив лучше всего обыгран в рассказе "Тень над Инсмутом", где был создан целый культ вокруг спаривания людей с Глубоководными - рыбо-лягушкоподобными существами, обитающими глубоко в океане и поклоняющимися Ктулху и богу-рыбе Дагону. В обмен на человеческие жертвы Глубоководные могут дарить золотые украшения и наполнять сети рыбой, а также спариваться с людьми, порождая гибридов. В молодости такие дети выглядят совершенно обычно, однако с возрастом они постепенно превращаются в Глубоководных - существ не очень привлекательных по человеческим стандартам, но обладающих одним свойством выгодно отличающих их от людей- в море они живут вечно. О том, что так привлекало Лавкрафта в теме неестественного скрещивания и вырождения написано очень много: кто-то видит в нем отражение расистских взглядов писателя, кто-то напоминает историю его рода. Действительно в семье Лавкрафта по материнской линии (по линии Филлипсов - старожилов Род Айленда) было много странностей: ввиду изолированного положения колонии многие переселенцы вступали в кровосмесительные браки со своими двоюродными братьями и сестрами. Каждая из этих точек зрения по своему права, но думается что близок к истине был и отечественный политолог и философ с сильным уклоном в мистицизм Александр Дугин в одной из своих лекций сказавший буквально следующее в об этой идее в творчестве Лавкрафта:
«Лавкрафт создал целую галерею образов странных древних существ, которые пережили древние цивилизации - на морских глубинах, в норах, в Антарктиде, в горах, в пещерах и т.д... Несмотря на свой отталкивающий (зеленовато-илистый, красноглазый, ластоногий, рыбоголовый вид) они смогли реализовать в себе бессмертие, достичь, параллельно с вырождением, каких-то странных компенсаций на духовном уровне. И большинство героев рассказов Лавкрафта рано или поздно осознают, что, несмотря на шокирующий имидж, они очень даже "неплохие ребята". Выясняется, что они каким-то образом связаны с этими древними мутантами, принадлежат к их роду. И, в конце концов, очередной герой, обрастая чешуей и плавниками, выкрикивая непонятные, невразумительные слова на языке "великого Ктулху", прыгает в морские глубины, чтобы уйти к "своим"…»