Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 15 глава

Эстрелья же всеми силами старалась доказать, что все перемены — к лучшему. Уволили? Прекрасно! Наконец-то он сможет отдохнуть! Они отправятся путешествовать! Она всегда мечтала съездить в Италию, окунуться в мир сладострастно-пышного барокко, побывать в музеях, церквях, погулять по площадям, полюбоваться фонтанами. Особенно ее привлекала спокойная и величественная Тоскана. Она представляла, как они будут гулять по поросшим кипарисами холмам и слушать удивительные истории об окрестных дворцах и замках.

С тех самых пор, когда начала собирать коллекцию ангелов, мечтала Эстрелья об этой поездке. К тому же сейчас как раз было лучшее время для нее — в Европе начиналась весна.

Мартину идея Эстрельи понравилась: он прекрасно знал Тоскану — будучи семинаристом, провел несколько месяцев у тамошних монахов-францисканцев. Одинокими вечерами он тогда прокладывал собственные, никому, кроме него, не известные марш-руты. Самый любимый из них он назвал Дорогой ангелов. Последний раз он проделал этот маршрут вместе с Фьяммой, и это было замечательно. Эстрелье тоже понравится, думал он.

Они решили отправиться в Италию через несколько недель, на Пасху.

Подготовка к поездке взбодрила Мартина. К тому же он понемногу начал привыкать к своему новому жилищу. Он больше не виделся с бывшими коллегами- журналистами. Общих друзей он тоже решил оставить Фьямме, чтобы не заставлять их выбирать, на чьей они стороне. Для себя сохранил лишь Антонио, который тайно сообщал ему добытые у Альберты, его жены, сведения о Фьямме: о том, как она живет и как себя чувствует. Мартину стало спокойнее, когда он узнал, что бывшая жена ведет ту же жизнь, что и прежде, и что в целом у нее все хорошо. Он сам удивлялся тому, как сильно по ней скучает.

Когда в один из дней конца марта самолет "Алиталии" поднялся в воздух, Мартин освободился от всех оков: на земле остались комплекс вины, события последних месяцев и далекое прошлое, потеря работы, его дом, все, что он когда-либо написал, его балкон и его гамак, его море и раковины, его фотографии, его воспоминания... И Фьямма. Все, что в последнее время лишало его покоя, растаяло, словно те облака, которые они с Эстрельей оставляли позади, устремляясь к новым горизонтам. Для Мартина это была не просто поездка в Италию, это был разрыв с прошлым, освобождением от всех старых привязанностей. Впереди его ждала новая жизнь рядом с любимой женщиной. Сердце его радостно билось в предвкушении прекрасного — он не сомневался в этом — приключения. Где-то у ног пылало солнце, тонкой красной линией разделяя небо и землю: вверху свет, внизу — темнота. Мартин впервые видел такой закат. Он подумал, что интересно было бы проследить из космоса за сменой дня и ночи на земле. Это должно быть потрясающе красиво. Глядя на небо, он не мог не вспомнить о Фьямме и о ее альбоме с облаками. Но в этот момент Эстрелья положила голову ему на плечо, оторвав от воспоминаний. Она вся светилась радостью, никогда еще в жизни она не была так счастлива. Скоро сбудется то, о чем она мечтала много лет, и Мартин тоже примет в этом участие. Ложь и неизвестность остались позади. Сейчас все было ясно и просто — никаких тайн, никаких загадок. Эстрелья была уверена, что поездка поможет им освободиться от призрака, который постоянно был рядом с ними с тех пор, как они стали жить вместе. И хотя она часто ловила себя на том, что ей очень пригодился бы совет Фьяммы (ведь они столько времени были наперсницами и почти подругами!), одна мысль о жене ее... — она не знала, как назвать Мартина, — в общем, одна мысль о ее бывшем психоаналитике приводила Эстрелью в трепет. Эстрелья, которая всегда и всем хотела угодить и быть приятной, причинила боль человеку, который сделал для нее больше, чем кто-либо другой. Она старалась ничем не выказать своих чувств при Мартине — знала, что он тоже страдает.

У Эстрельи был свободный график работы — она работала бесплатно, просто потому, что эта работа доставляла ей удовольствие. Так что она могла позволить себе на несколько месяцев взять отпуск, оставив "Любовь без границ" на свою помощницу Эсперансу Гальярдо. Эстрелья была женщиной обеспеченной: ей досталось большое наследство от родителей, сколо-тивших неплохое состояние на продаже большой тек-стильной фабрики.

После их смерти — родители погибли в автомобильной катастрофе — Эстрелья оказалась наследницей большого количества акций, вложенных в очень надежные предприятия: от фабрик, производящих мыло и бумагу, до банков. Но материальное благо-состояние не удовлетворило ее духовных потребностей. Холодильник ломился от продуктов, шкафы не запирались — так много было в них одежды, а жизнь самой Эстрельи становилась все более пустой. Она пыталась заполнить пустоту поездками в самые дале-кие уголки земли, где помогала голодным и страждущим, чувствуя себя их спасительницей. А сама между тем тоже была жертвой — жертвой своего благосостояния, потому что одно дело "иметь", а другое — "быть". Она же, благодаря наследству, имела все, но не была ничем.

После того как в жизни Эстрельи появился Мартин, все изменилось. Сейчас богатство было лишь средством сделать ее счастье еще полнее. Узнав о том, как поступили с Мартином в его газете, Эстрелья сразу же предложила ему деньги, связи и адвокатов — все, что нужно, чтобы вернуть утраченное. Или, по крайней мере, чтобы не жалеть об утраченном. Но Мартин, со свойственной ему щепетильностью, отказался от ее помощи — не хотел смешивать деньги и любовь. Однако расходы на поездку в Италию пришлось все-таки возложить на Эстрелью. И пока Мартин улаживал формальности, связанные с уходом из газеты, она все свое время посвящала подготовке к путешествию. Эстрелья не скупилась: заказывала самые романтические люксы в лучших отелях каждого города и каждой деревеньки, которые они, с энтузиазмом молодоженов, планирующих медовый месяц, выбрали на карте Италии. Эстрелья впервые тратила деньги для собственного удовольствия. Она хотела, чтобы эта поездка стала незабываемой для Мартина.

Их разбудила стюардесса, разносившая завтрак. Но они еще не перестроились на новое время, и есть им пока не хотелось. Они только протерли лица горячими влажными салфетками, которые подала стюардесса, и взглянули в иллюминатор, за которым сияло солнечное утро. Потом молча переглянулись, и каждый прочел в глазах другого множество самых горячих обещаний.

Когда они приземлились в аэропорту "Фьюмичино" ("Леонардо-да-Винчи"), их уже ждала машина, которая и отвезла их в отель. Все семь холмов прекрасно просматривались из окна их номера в отеле на Пьяцца Тринита-деи-Монти, гордившемся тем, что отсюда открываются самые лучшие виды на Рим.

Приняв душ, они не меньше часа провели в постели, отмечая начало "медового месяца", а потом отправились бродить по Вечному городу. Эстрелья пришла в неописуемый восторг, увидев с высоты огромной каменной лестницы десятки мансард, на балконах и лоджиях которых, как и в ее собственной лоджии в Гармендии-дель-Вьенто, в изобилии росли цветы и кусты, в зелени которых укрывалось множество ангелов.

На ступенях лестницы Тринита-деи-Монти, по которым они спускались, обнявшись, сидели уличные музыканты и загорающие студенты. Всюду виднелись вазоны с цветами. Мартин словно помолодел, снова вдохнув воздух весеннего Рима. Когда он впервые спускался по этой лестнице, на нем была сутана, а мысли и устремления были очень далеки от его нынешних мыслей и устремлений. Его карибская юность поблекла тогда рядом с этим великолепием: пышностью барокко, богатством истории, воплотившимися в жизнь мифами. Рим оказался совсем не таким, каким представлял его себе юный Мартин. У него было тогда ощущение, что некий сумасшедший коллекционер сыграл дьявольскую шутку, смешав любовь, память, забвение и цинизм с обелисками, статуями, закоулками, катакомбами, камнями, фонтанами и стенами, а потом выплеснул всю эту мешанину на зеленые холмы, создав самый прекрасный в мире хаос.

Здесь ничего не изменилось, думал Мартин. Итальянцы все так же кричат, за столиками многочисленных кафе все так же сидят, попивая капучино и эспрессо, сотни туристов всех оттенков кожи, переговариваясь на всех языках мира. Рим по-прежнему гостеприимно открывал всем объятия.

Спустившись, они уселись возле фонтана "Баркаччиа", любуясь великолепием лестницы, по которой только что спустились. Лестница утопала в цветущих азалиях, и даже ступени были усыпаны воздушными лепестками. Рим готовился к празднику весны. И в этом Эстрелье и Мартину повезло — Италия встречала их цветами.

Времени у них было сколько угодно, и они могли идти куда хотели. И не нужно было бояться косых взглядов или колких замечаний. Мартин наконец-то почувствовал себя полностью свободным. Он так долго прятался, что страх глубоко въелся в него. А теперь бояться было нечего, все трудности остались позади. Даже увольнение он воспринимал сейчас как благо. Права поговорка: нет худа без добра. Он был уверен: все, что с ним происходит, помогает ему полностью отречься от старой жизни и начать новую. За все двадцать пять лет работы у него не было таких больших каникул. Почти каждый год они с Фьяммой (отпуск они старались брать в одно время) отправлялись куда-нибудь, но они всегда знали, через сколько дней должны вернуться и чем будут заниматься потом. Теперь же Мартина никто нигде не ждал, никуда не нужно было спешить, а впереди была полная неизвестность, и это придавало жизни особую прелесть.

Они выпили чаю с привкусом манго в дорогой сердцу Мартина прелестной английской чайной на углу Пьяцца-ди-Спанья. Старый официант узнал в Мартине семинариста, когда-то приходившего сюда каждый вечер и что-то долго писавшего за тем самым столиком, где он сидел сейчас с дамой. Мартин признался, что это действительно он, пригласил официанта посидеть с ними, и они долго оживленно раз-говаривали, мешая испанские и итальянские слова. А уходя, Мартин с Эстрельей унесли с собой точную карту, на которой были обозначены все ангелы, которых следовало увидеть: в молодые годы официант работал в одном из павильонов галереи Уффици во Флоренции.

Несмотря на долгий перелет, Мартин и Эстрелья чувствовали себя прекрасно. Италия бодрила их. Они чувствовали себя детьми, готовыми поглотить этот мир кусочек за кусочком, словно праздничный торт, залитый шоколадной глазурью.

Мартин не хотел терять времени. К нему вернулось желание наслаждаться каждой минутой жизни. И поэтому он торопился поскорее зашагать по Дороге ангелов, провести любимую женщину по заветным уголкам этой страны, набраться новых, общих с Эстрельей, впечатлений, которые станут и их общими воспоминаниями. А больше всего он спешил увидеть, как будут расширяться от удивления и восторга бархатные глаза Эстрельи при виде самых прекрасных в мире ангелов. Он хотел стать счастливым, любуясь ее счастьем. А она горела желанием приносить радость Мартину — теперь это была ее миссия и смысл ее жизни. Оба думали, что это и есть настоящая любовь — приносить другому радость и становиться счастливее от этого. И оба, отыскивая ангелов на римских улочках, не понимали, что нужен им совсем иной ангел: тот, что принесет покой их измученным сомнениями душам.

Попросив Эстрелью закрыть глаза, Мартин подвел ее ко входу на мост Сант-Анжело. Открыв глаза, Эстрелья увидела перед собой десять огромных ангелов Бернини, стоящих по обеим сторонам моста и словно благословляющих каждого, кто входит в замок Святого Ангела.

С этой минуты в Эстрелье с новой силой вспыхнула давняя страсть, и в течение всей поездки она старалась не пропустить ни одного ангела, и не только любовалась ими, но и приобретала их где только можно.

Мост Сант-Анжело был началом "Дороги ангелов".

Далее они следовали указаниям официанта из английской чайной: зашли в собор Святого Петра, где их благословили несоразмерно пропорциональные херувимы.

Парадоксально, но, несмотря на отсутствие всякого чувства меры у создателей собора, нагромождавших одну великолепную деталь на другую, эти колонны, алтари и скульптуры были прекрасны и даже соразмерны.

Долгие часы провели Мартин и Эстрелья, разглядывая алтари, усыпальницы и часовни. Забыв обо всем, вглядывались в "Пьету" Микеланджело. Горели свечи, и запах воска и ладана напомнил им о тайных встречах в часовне Ангелов-Хранителей. Они поняли, что, как бы ни хотели увидеть за один день как можно больше, им не справиться с потоком впечатлений — для этого требуется много времени. И все же, уже пресытившись красотой, они решили продолжить пир и отправились не куда-нибудь, а прямиком в Сикстинскую капеллу. Там они дождались, пока вышла толпа увешанных фотоаппаратами и кинокамерами японцев, и, воспользовавшись суматохой, юркнули внутрь, не замеченные охраной.

Они остались в капелле наедине с великим творением эпохи Возрождения. Никогда прежде Мартин не видел ее такой сияющей и живой — раньше ему мешал дым свечей и пыль веков. Он был поражен. Это место несло в себе удивительную энергию. Мартину пришла в голову мысль улечься вместе с Эстрельей на пол, чтобы оранжевые, розовые, нежно-зеленые, ослепительно-желтые и победно бирюзовые потоки пролились прямо на них.

Свод капеллы являл собой сплав жестов, выражений, рук, туник, гнева, любви, грозных приказов, указующих перстов и свитых в кольца змей. Боги творящие и разрушающие, отпускающие вину и карающие. Рука гениального мастера поместила на гипсовом небе все земные пороки и добродетели.

Зачарованные зрелищем, Мартин с Эстрельей впали в странную летаргию — глаза заволокло пеленой, руками было невозможно пошевелить. А из алтаря за ними наблюдал неумолимый Высший Судья, который выносил приговоры со стены — высоко подняв руку, грозя наказать их обоих за святотатство.

Когда они пришли в себя, вокруг слышались стоны, жалобы, звуки трубы и плач. В церкви было темно, и осужденные мучиться в аду грешники бросались в ноги Судье, моля о жалости. Некоторые из них пытались бежать, преследуемые нечистью. Напуганных Мартина и Эстрелью ангелы привели пред очи Судьи, который, перечислив совершенные ими грехи — измены, ложь, любовные встречи в доме Божьем, — осудил их гореть вечно в адовом огне. Эстрелья вопила от ужаса, стараясь освободиться от железной руки, подталкивавшей ее к отвратительной лодке, полной грешников. Кричала, что, когда познакомилась с Мартином, не знала, что он женат, и валила всю вину на него. А самого Мартина в это время тащили в темноту, вместе с визжащей и смердящий толпой, подгоняемой трезубцами, спотыкавшейся и падавшей. Оглушающий рев труб возвестил об окончании этого суда и начале следующего. Жара и духота становились все сильнее по мере того, как лодка опускалась глубже, и в конце концов Мартин с Эстрельей начали громко отрекаться от своей любви, раскаялись в том, что ласкали друг друга столько вечеров и ночей, что встречали вместе рассветы, горько пожалели о том, что встретились тогда в парке Вздохов, страстно захотели вернуться к прежней одинокой, скучной и монотонной жизни в родной Гармендии. Уже почти задыхаясь, в панике они предприняли последнюю попытку избежать наказания: взявшись за руки, бросились с лодки в пустоту, отчаянно пытаясь найти какую-нибудь дверь, что выведет на свободу, но ангелы тьмы, заметившие их бегство, бросились в погоню. Держась за руки, задыхаясь, они на ощупь искали выход — шлепали ладонями по стенам, которые почему-то вдруг стали белыми и гладкими, а все былое многоцветье красок куда-то вдруг исчезло.

Мартин ругал себя за глупую идею остаться с Эстрельей в церкви. Он не понимал, что происходит, одно было ясно: надо бежать. Внезапно из темноты появилась прекрасная сивилла в зеленых и охряных одеждах, взяла их за руки и подвела к огромному окну, откуда Мартин и Эстрелья, ни секунды не раздумывая, ринулись наружу.

Уже во второй раз Мартин видел настолько яркий сон, что принимал его за действительность. И каждый раз, когда это случалось, рядом была Эстрелья.

Впервые это произошло на пляже в Агуалинде, где Мартину показалось, что он увидел резвящуюся нереиду, встретить которую было мечтой его детства. А сейчас усталость после трансатлантического перелета породила страшную фантазию, от которой он, как ни хотел, не мог избавиться.

Мартин понимал, что спит, но, как ни старался, никак не мог проснуться. Тело его испытывало ужасное ощущение падения, в конце которого Мартина ждала неминуемая смерть. Он пытался открыть глаза, чтобы прекратить это падение, но не мог. И лишь когда до земли оставались считанные метры, Мартин приподнялся с пола. И проснулся. Он задыхался, пот катился с него градом. Свод капеллы был таким же, как и раньше. На стены уже падали вечерние тени. Спящая спокойным глубоким сном Эстрелья была особенно прекрасна.

Нужно было уходить до наступления ночи. Мартин поцелуем разбудил Эстрелью, и они начали искать выход. Но все двери оказались заперты. Они в прямом смысле были в плену у искусства.

Фьямме деи Фьори о путешествии Мартина Амадора и Эстрельи Бланко стало известно в тот же день, когда это путешествие началось: Альберта не смогла удержаться и позвонила Фьямме на работу, чтобы уведомить ее обо всех деталях. Рассказала, что Мартин с Эстрельей отправились в Италию и что билеты у них только в один конец. Что они намереваются посетить Тоскану, пожить в чудесных гостиничках прелестных приморских городков. Альберте все это было известно, потому что организацией поездки занимался один из ее друзей.

Для Фьяммы новость была как жестокий порыв ветра, задувший слабый огонек надежды в ее сердце. В глубине души она надеялась, что их с Мартином брак еще можно спасти, но ждала, пока муж первым попросит прощения. Она скучала по нему, сама не понимая почему. Возможно, это был животный инстинкт: когда другая женщина отняла у нее любовь мужа, она начала бороться за эту любовь. У нее, не спросив разрешения, увели мужчину. А может быть, любовь к мужу вспыхнула с новой силой, потому что были задеты гордость Фьяммы и ее чувство собственного достоинства?

Звонок Альберты показал, что надеяться больше не на что. Фьямма попросила подругу никогда больше не упоминать даже имени ее бывшего мужа. Она решила с корнем вырвать его из своей жизни.

Фьямма совсем перестала ходить куда-нибудь и целиком погрузилась в работу, не только не испытывая от этой работы удовольствия, но почти ненавидя ее. Вечерами и ночами она вспоминала свою жизнь с Мартином и думала о том, что делают сейчас ее бывший муж и Эстрелья. Она не подходила к телефону — не хотела притворяться, что ничего не происходит, с деланым спокойствием отвечать на вопросы и интересоваться чужими делами, которые ее совершенно не интересовали. Она снова и снова перелистывала старые альбомы с фотографиями, пытаясь в них отыскать причину случившегося. Она то ненавидела бывшего мужа, то сгорала от любви к нему. Просыпаясь ночью, она искала его в постели, а не найдя, начинала перечитывать стихи, которые он посвящал ей когда-то в далекой молодости. Она разыскала пылившиеся на чердаке фотографии, которые они сделали вместе, когда пытались поймать объективом прекрасные мгновения. И оклеила этими фотографиями все стены в спальне.

Однажды на рассвете Фьямма увидела на подоконнике Апассионату и бросилась открывать окно — она совсем забыла о радостях голубиной почты. К лапке птицы был привязан туго скрученный листок. Когда Фьямма открыла окно, Аппассионата влетела в комнату и принялась, гулькая и хлопая крыльями, летать из угла в угол, словно хотела поиграть с Фьяммой, доставить ей немного радости, которой сейчас так мало было в ее жизни. А Фьямма, как ни старалась, не могла ее поймать. Так они и играли в кошки-мышки, пока Аппассионата не вылетела в коридор и не уселась на раму картины "Восемь роз" — куска испачканной кровью блузки, которая была на Фьямме в день памятного знакомства с Эстрельей. Фьямма тогда разглядела в расплывшихся пятнах крови сюрреалистический рисунок и вставила кусок блузки в раму. И вдруг Фьямма с удивлением увидела, что кровь с ткани совсем исчезла. Сейчас это был просто наклеенный на голубую бумагу кусок белой ткани с надписью золотом. Она посмотрела на пол и увидела крохотную лужицу засохшей крови. Фьямма не знала, сколько времени этому пятну. Она сняла картину со стены и принялась уничтожать ее на глазах у птицы: оторвала кусок ткани от паспарту, сломала раму, стерла надписи, сделанные ее же рукой, потом взяла ножницы и изрезала ткань в мелкие клочки, вымещая на ней всю ту ненависть, что накопилась после ухода мужа. Это был единственный предмет в доме, от которого Фьямма захотела избавиться.

Когда с картиной и вспышкой ненависти было покончено, голубка подлетела к Фьямме, чтобы та могла взять доставленное ей послание. Давид снова возвращался в жизнь Фьяммы. Написанные его рукой слова пробудили в ней чувства, забытые за последние месяцы. Он просил ее отказаться от добровольного траура. Приглашал ее совершить, как бывало раньше, прогулку к морю. Обещал повести ее в одно, без сомнения, знакомое ей место — в Пещеру ветра. Послушать ветер и попросить у него совета. Давид тщательно взвешивал каждое слово — он хотел убедить Фьямму прийти. Не мог больше жить, не видя ее. Он знал, что стоит им встретиться, и все будет как прежде.

Давид Пьедра тронул сердце Фьяммы деи Фьори. Она согласилась встретиться с ним в тот же вечер. На том же месте и в то же время, что и всегда. Аппассионата понесла новость на улицу Ангустиас.

И все же Фьямма немного сомневалась. Она не хотела, чтобы ее видели с другим мужчиной... по крайней мере пока. Фьямма сама не понимала, чего боялась. Она казалась себе вдовой, которая у гроба мужа кокетничает с тем, кто приносит ей соболезнования. Такое уж воспитание она получила. А в трудный момент нелегко отказаться от тех представлений о жизни, которые впитал с материнским молоком. Ей вспоминались слова матери: "Нужно не только быть хорошей, Фьямма, нужно еще и казаться хорошей", — и слова отца: "Жизнь убивает нас с рождения". Эту последнюю фразу Фьямма чувствовала особенно глубоко. Но сейчас она толковала ее по-другому — Фьямма ощущала, что начинает уставать от жизни. Все утрачивало смысл. У нее не было привязанностей: ни детей, которые нуждались бы в ней, ни мужа, который любил бы ее, ни матери, которая бы о ней заботилась, ни желаний, которые хотелось бы осуществить. Даже пациенткам она была не особенно нужна — они могли бы прожить и без Фьяммы. Даже та радость, которую давал ей Давид, угасла в тот день, когда Фьямма узнала об измене мужа. Начинался кризис, каких она прежде не знала. Депрессия, сужая круги, подбиралась к ней. Так кружит над добычей голодный гриф — еще немного, и вцепится в нее, разрывая на части.

Она шла на встречу с Давидом. Шагала медленно, преодолевая собственное нежелание. Она снова оделась в белое и отказалась от косметики, напоминая девственницу, покинутую на ложе первой брачной ночи. Каждая ступенька была для нее как Эверест. Закат казался незаконченной картиной — словно художник, который его писал, утомился и бросил работу. В былые времена Фьямма бросилась бы за фотоаппаратом, чтобы заснять это чудо, но сейчас краски заката ее не волновали: их замечают только люди, радующиеся жизни, а она словно ослепла, потому что душа ее отказывалась радоваться.

Было еще рано, и Давид пока не пришел. Она поднялась на башню и там, на высоте, почувствовала себя еще более одинокой. Фьямма спрашивала себя, зачем она пришла, когда ей хочется только одного: лечь в постель и ни о чем не думать. Но ответить на этот вопрос она так и не успела: тень Давида возвестила о его приходе. Волосы его были растрепаны ветром, белая рубашка подчеркивала темный цвет загорелой кожи. В огрубелых руках скульптора был зажат букет анютиных глазок. Глаза сияли любовью. Он рванулся к Фьямме, чтобы обнять ее, но она остановила его, сухо поздоровавшись. Давид сдержал свой порыв — не хотел напугать Фьямму. Протянул ей букет, взял за руку и начал рассказывать о том, что делал в последнее время. Он хотел снова пробудить в ней интерес к камню, или к глине, или к песку. Давид видел, что она совсем угасла, а он желал видеть ее бодрой и счастливой. Он заставлял ее говорить и говорить, чтобы она до последнего слова выговорила свою боль. Потом он повел Фьямму в Пещеру ветра — углубление в скалах, куда через небольшое отверстие просачивалось море, образуя маленькое озерцо, о котором почти никто не знал.

Луна отражалась в спокойной воде, и ветер издавал слабый жалобный стон. Они сели на торчащие из воды камни. В пещере было очень сыро — волны разбивались об ее стены и проникали внутрь в виде брызг. Чтобы защититься от них (или от себя самой?), Фьямма приняла любимую с детства позу: обхватила колени руками, положив сверху голову. Давид никогда не видел ее такой — слабой, беззащитной. Он долго смотрел на Фьямму, а потом вынул зубило и молоток (он всегда носил их с собой), и на небольшой скале высек крошечную скульптуру: яйцо, из которого выходит прелестная грустная девочка. Закончив работу, он торжественно заявил, что посвящает свое творение Фьямме. И к его "Галатее" вернулась улыбка. Потом они собирали камешки и бросали их в воду, так что зеркальная гладь соленого озерца вся покрылась кругами. Сначала они только опустили ноги в зеленоватую жидкость, но потом начали брызгать друг на друга водой и кончили тем, что плюхнулись в соленое озерцо. А потом, в прилипшей к телу одежде, с мокрыми волосами, жадно обнимали и целовали друг друга, и Фьямма уже почти не сопротивлялась охватившему ее желанию. Страсть Давида растопила ее последние сомнения. Впервые эхо разносило по Пещере ветра крики и стоны — божественные голоса мужчины и женщины, изнемогающих от любви.

Давид иступленно ласкал ее, а Фьямма, освободившись от условностей, во всем уступала его мужской силе. Траур кончился, она стояла обнаженная, благословляемая луной и любовью. Давид, пользуясь отсутствием ветра, выкрикивал признания в любви, которые множились, отскакивая от каменных стен.

После того вечера горе уже не так давило на плечи Фьяммы. Но все-таки она решила, что, хотя Давид и заполнил пустоту ее жизни, она будет продолжать жить в своей квартире на улице Альмас. Она все еще не могла расстаться с воспоминаниями о Мартине, продолжавшими жить в каждой вещи, к которой он когда-то прикасался. Фьямма не догадывалась, насколько сильно любит мужа, пока его не потеряла. С Мартином произошло то же, что когда-то в детстве случилось с музыкальной шкатулкой: Фьямма много раз удерживалась от желания поднять крышку шкатулки, хотя ее сердце замирало от восторга всякий раз, когда появлялась изящная балерина и начинала танцевать под музыку из "Лебединого озера". А крышку она старалась не поднимать, потому что боялась: если открывать шкатулку слишком часто, механизм сломается. Вот и с Мартином она упустила множество счастливых минут, опасаясь растратить его и свою любовь. А любовь зачахла без подпитки. Сейчас Фьямма горько раскаивалась в том, что часто не отвечала на желание Мартина, корила себя за все те ночи, когда они с мужем, вместо того чтобы сливаться в жарких объятиях, лежали рядом, холодные и неподвижные, потому что были обижены друг на друга или просто потому что устали. Они не ценили того, что имели. Сейчас Фьямма понимала это, но было поздно: музыка больше не звучала и балерина не танцевала...

Она сама не могла бы объяснить, почему так дорожила воспоминаниями о Мартине. Наверное, потому же, почему хранила на чердаке разбитую музыкальную шкатулку: надеялась когда-нибудь снова услышать чудесные звуки, надеялась, что шкатулка как-нибудь сама починится. Много лет она искала на всех витринах такую же, но так и не нашла. В шесть лет Фьямма плакала по шкатулке, как плачут по любимому существу. Когда шкатулка была цела, было необязательно открывать ее: счастьем было уже знать, что она может заиграть в любой момент. Так же и с Мартином: иметь его рядом значило быть спокойной. Они зря растратили восемнадцать лет — жили не живя, слушали друг друга, не слыша, ждали, что все к ним придет само собой. Они очень много работали, вот только не работали над собой.

Фьямма чувствовала, что жизнь подсказывает ей: нужно измениться. Но не могла расшифровать, как именно.

Фьямма деи Фьори еще не осознала до конца своего нового положения, к тому же рядом с ней был Давид. И она снова полностью отдалась работе, пытаясь докопаться до самой сути в историях пациенток. Сердце еще грустило по старой любви, но в нем уже поселилась и все больше укреплялась новая.

Они с Давидом снова тайно встречались в фиолетовом доме. На улицах Гармендии-дель-Вьенто опять зацвели розы. Появился даже новый, невиданный прежде вид — его назвали "Черная роза Гармендии". Душа Гармендии-дель-Вьенто, так же как и душа Фьяммы, изменилась. И обратного пути уже не было.

Фьямма сознавала, что нужно двигаться вперед, хотя путь и скрыт в тумане. Она скрыла от пациенток, что ее брак распался, и не отвечала на вопросы любопытных подруг. О ее жизни знали только она сама и Давид Пьедра.

Она загорелась новой страстью Давида: в своем доме он развел огромный сад, со всех сторон окруженный стеклянными стенами, — что-то вроде оранжереи, в которой кружились тысячи разноцветных бабочек. Когда вдохновение покидало его, Давид Пьедра брал сачок и выходил на охоту за "живыми лепестками", как он любил называть их. Вернувшись домой, он выпускал добычу в свой "ботанический сад". Фьямма, которая предпочла бы видеть бабочек на свободе, все же не могла не любоваться ими, бывая в фиолетовом доме. Это было исцеление красотой и тишиной. Она часами стояла перед стеклянной стеной, наблюдая за ними, фотографируя немыслимые сочетания цветов, определяя принадлежность к тому или иному виду, зарисовывая в дневник в красной обложке острые, круглые, треугольные, овальные, двойные крылышки, удивляясь странным формам цветков, на которые бабочки опускались. Она знала о бабочках больше самого Давида — ведь для него они были лишь прекрасными украшениями его жилища, а сама оранжерея — праздником крылатых и бескрылых цветов. А Фьямме виделся во всем этом еще и праздник любви: вибрировали яркие цвета, бесстыдно раскрывались навстречу колибри и пчелам цветы, качавшиеся в эротическом танце, — все это уловил чувствительный взгляд Фьяммы. Запах нарциссов и жасмина наполнял воздух, еще больше усиливая это ощущение. В мире живой природы все происходило без правил, но казалось, что для каждого цветка была своя бабочка, и для подтверждения их права друг на друга не требовалось ни бумаг, ни штампов. Маргаритки в золотых венчиках были окружены голубыми бабочками, вокруг золотистых хризантем собирались бабочки-пестрянки, а оранжевые бабочки облюбовали синие ирисы. В ветвях цветущего миндаля щебетали птицы и жужжали шмели.

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: