Традиционная потестарная и политическая культура и современность

J2 Зак. 829                                                                                                                177

зываются в большинстве случаев такие формы этнического плю­рализма, если продолжать придерживаться терминологии М. Смита, как «симбиоз» и «консолидация», т. е. отмеченные большим или меньшим внутренним равноправием, хотя М. Смит справедливо оговаривал, что предлагаемые им типы — не вза­имоисключающие, что они переплетаются друг с другом и в принципе «любой способ коллективного приспособления... может быть превращен в систему дифференциальной инкорпорации подчинением отдельных компонентов господству других» ⁴².

При взаимодействии туарегов с негроидным земледельческим населением или руандийских тутси и хуту действовал уже дру­гой тип контакта: здесь синтезировались этнические субстрат и суперстрат ⁴³. Установление равноправных отношений между ни­ми в большинстве случаев оказывалось маловероятным, и имен­но здесь чаще всего наблюдалось сохранение двух субкультур и двух субструктур в рамках единых позднепотестарных или ран-неполитических культур и структур.

Наконец, весьма типичным для обществ докапиталистическо­го классового уровня был такой вариант фиксации этнических и социальных границ (они в данном случае обычно совпадали вполне однозначно), как переселение компактных этнических коллективов из прежних своих ареалов в чуждую им этническую среду и часто за сотни, а то и тысячи километров от родины. Притом такие переселенные группы обычно искусственно, сред­ствами власти поддерживались как замкнутые и нередко эндо­гамные общности; в данном случае политическая структура уси­ливала и закрепляла естественную в таких условиях (особенно на первых порах) тенденцию к сохранению своей этнокультур­ной индивидуальности ⁴⁴. В качестве примеров можно назвать, скажем, среднеазиатских арабов наших дней, предками которых были люди, угнанные с Ближнего Востока Тимуром в конце XIV — начале XV в. или жителей земледельческих поселений, создававшихся из угнанного полона правящей верхушкой сред­невековых (в широком смысле слова, т. е. вплоть до XIX в. ) го­сударственных образований Западного и Центрального Судана. Эти деревни сохранили свой замкнутый и иноэтнический по от­ношению к окружающему населению характер чуть ли не до на­ших дней ⁴⁵. В данном случае мы имеем дело с «дифференциаль­ной инкорпорацией» в, так сказать, чистом виде, возможной уже только в классовом обществе. И роль политической структуры как средства подавления выступает здесь в ничем не прикрытом виде.

Практически во всех рассмотренных выше случаях этниче­ская принадлежность выступает в роли своего рода «суперстату­са» (superordinate status), по определению Ф. Барта. Этот «су­перстатус» обусловливает все остальные возможные сочетания социальных статусов, все варианты взаимодействий, какие раз­решаются носителям этого суперстатуса в данном полиэтниче­ском обществе⁴⁶. Следует добавить, что последний вместе со

17. 8

всеми связанными с ним социальными и идеологическими по­следствиями именно как «суперстатус» и воспринимается всеми группами населения.

4. До настоящего момента мы имели дело с ролью потестар-ной и политической структуры в фиксации этнических границ прежде всего с точки зрения этнической консолидации, т. е. либо интеграции этнокультурной общности в более или менее одноэт-ничный эсо, либо объединения поначалу в этнопотестарный или этнополитический, а затем и в единый эсо разнородных этниче­ских общностей. Но, по-видимому, ничуть не менее важна, если исследовать проблему в аспекте внутренней консолидации эсо, закрепления консолидации в этническом сознании иусамосозна-нии его членов, и этнодифференциационная роль потестарной и политической надстройки, хотя и в данном случае функции по­следней в этнической консолидации и этнической дифференциа­ции настолько тесно переплетены друг с другом, что рассмат­риваться отдельно могут, как это происходит и во множестве других случаев, лишь на логическом, аналитическом уровне.

В самом деле, уже шла речь о том, что потестарная и поли­тическая структура, с одной стороны, ориентирована вовне того или иного эсо, обеспечивая его целостность перед лицом соци­ального окружения, с другой же — служит задачам поддержа­ния внутренней целостности этого эсо, страхуя его от воздейст­вия внутренних деструктивных факторов развития, как социаль­ных, так и природных. И, выполняя при этом весьма заметную функцию этнической консолидации, эта структура одновременно оказывается во внешних контактах этнической общности-эсо од­ним из важнейших факторов ее отграничения от других таких общностей.

Иначе говоря, потестарная или политическая организация в этом контексте предстает перед нами в роли действенного раз­граничителя в системе отношений «мы — они», составляющей объективную основу любого этнического сознания и самосозна­ния ⁴⁷. Она создает определенную корпоративность этого «мы», причем проявляется такая корпоративность в обоих планах — как внутри данного эсо, так и за его пределами — и функции при этом выполняет достаточно разные.

Именно корпоративность «вовне» — обозначим ее условно «внешняя» — отделяет членов данной общности от их соседей, конструируя те ситуации, в которых «общий характер племени проявляется и должен проявляться как негативное единство по отношению к внешнему миру» ⁴⁸. Таким образом, внешняя кор­поративность функционирует в качестве фактора этнической дифференциации, выступая со знаком минус, т. е. в самом об­щем виде: «мы не такие, как они».

Корпоративность, направленная внутрь эсо, — назовем ее по аналогии «внутренняя» — несет в себе значение «мы именно та­кие, какие мы есть». Ее задача — обеспечивать внутреннюю це­лостность и сплоченность (понятно, пределы такой сплоченно-

12*

сти весьма варьируют в зависимости от формационного и стади­ального уровней общества) эсо, без чего было бы невозможно нормальное его функционирование как самовоспроизводящейся системы. Если в первом случае на первом месте стоит различие, то здесь — сходство.

Что же касается неразделимости внешней и внутренней кор­поративности в исторической реальности, то в этом отношении в высшей степени показателен тот своеобразный синтез этих ее форм, который можно наблюдать в эсо полиэтничных, возни­кающих на основе синтеза субстрата и суперстрата. Здесь пер­воначальная этническая стратификация постепенно превращает­ся в социальную. К числу самых характерных примеров такого превращения принадлежат, скажем, не раз уже упоминавшиеся здесь общества восточноафриканского Межозерья, хотя ни Меж­озерье не представляет в этом отношении чего-то исключитель­ного на Африканском континенте, более того, непосредственная связь этнической стратификации с социально-потестарной и со­циально-политической вообще может считаться типичной чертой доколониальных африканских обществ⁴⁹, ни сама Африка не выделяется сколько-нибудь заметно среди других континентов. Просто Тропическая Африка дает сегодня исследователю, пожа­луй, наибольшее многообразие вариантов.

Этнические общности, как уже говорилось, существуют в со­циальной действительности лишь в рамках определенных обще­ственных институтов. Тем не менее этническое и потестарное и/или политическое развитие представляют относительно само­стоятельные линии эволюции общества. Выше рассматривались два из возможных уровней их связи — производственный и тер­риториальный. Но имеется и еще один весьма существенный уро­вень такой связи — культурный, т. е. культурный аспект соотно­шения этнического и потестарно-политического моментов в об­щественном развитии. По этому поводу основное говорится в гл. 2, здесь же я постараюсь коснуться только отдельных сторон этого соотношения, пока еще не затрагивавшихся в настоящей работе.

В частности, если рассматривать функционирование поте-старной или политической культуры в доклассовом и раннеклас­совом обществе, то нельзя обойти такое обстоятельство, как со­отношение между иерархией этнических и потестарных или по­литических общностей. Известно, что этнические общности иерархичны, образуя разные таксономические уровни ⁵⁰. И дей­ствительно, их формы, т. е. такие формы, которые обладают комплексом этнически специфичных и значимых черт, могут варьировать по вертикали от единиц микроэтнических, самым характерным образцом которых служит семья ⁵¹, до макроэтни-ческих, скажем соплеменности или семьи племен. По-видимому, в интересующем нас сейчас смысле в качестве самой малой так­сономической единицы должна быть принята семья. Такая тео­ретически выделяемая микроединица, как «этнофор», т. е. от-

дельный индивид как носитель этнических свойств ⁵², в данном случае рассматриваться не может — по крайней мере по трем соображениям. Прежде всего, отдельный человек не в состоянии обеспечить межпоколенную передачу этнической информации и соответственно воспроизводство этнических свойств⁵³. Во-вто­рых, он немыслим экономически, т. е. лишен объективной осно­вы существования в качестве этнической единицы: вспомним слова К. Маркса о том, что «изолированный индивид совершен­но так же не мог бы иметь собственность на землю, как он не мог бы и говорить» ⁵⁴. И в-третьих, это особенно для нас суще­ственно сейчас, такой изолированный индивид не может быть ни субъектом, ни объектом власти: он в ней просто не нуждается.

Но на всех остальных уровнях этнической иерархии сущест­вует потребность в руководстве функционированием образую­щих эти уровни этнических единиц в их качестве человеческих коллективов и самостоятельных эсо. А значит, должна существо­вать и какая-то структура власти и властных отношений, без ко­торых руководство реализоваться в большинстве случаев не может. До определенного уровня эта власть и эти властные от­ношения, как я уже пытался показать, не могут считаться поте-старными, тем более политическими; за отсутствием подходяще­го термина их можно было бы чисто условно обозначить как со­циально-бытовые. И тем не менее такая социально-бытовая власть — это именно власть со всеми ее характерными чертами, отмечавшимися в гл. 1. И на своем уровне она служит для регу­лирования жизнедеятельности несамостоятельных микроэтниче­ских единиц — семьи (понятно, в тех случаях, когда семья, большая или малая, выступает в роли хозяйственной ячейки) или общины. Именно поэтому и оказывается возможной первич­ная потестарная или политическая социализация индивида в рамках семьи, о чем шла речь выше, т. е. то формирование «пер­вичных политических ценностей», без которого этот индивид не смог бы впоследствии действовать в качестве равноправного (вернее, «полноценного») члена данного эсо. С этой точки зре-ния традиции социально-бытовой власти объективно входят в со­став потестарной или политической культуры этноса.  В этой связи возникает довольно интересный вопрос: в какой степени могут совпадать этнический и потестарно-политический уровни общественной эволюции? Что касается власти социаль­но-бытовой, то в применении к ней вопрос кажется беспредмет­ным: будучи неотъемлемой частью традиционно-бытовой культу­ры любого общества, вне зависимости от его формационного уровня, она этнична в такой же мере, как и последняя, будучи элементом именно этнической культуры. С культурой потестар­ной, а тем более политической дело обстоит сложнее.

По-видимому, начинать следует с того бесспорного обще­методологического соображения, что совпадение или несовпаде­ние — явления исторические, и потому не следует ожидать еди­нообразного ответа на поставленный выше вопрос вне зависи-

мости от конкретной обстановки, в которой существует данный эсо, прежде всего от его стадиального уровня. С изменением последнего могут происходить весьма серьезные сдвиги в соот­ношении этнического и потестарного или политического момен­тов.

В принципе, однако, можно, по-видимому, установить неко­торые закономерности в развитии этого соотношения. На мой: взгляд, они были весьма удачно прослежены М. В. Крюковым,, проделавшим параллельный анализ взаимодействия этнического и политического в древнем Китае и в древней Греции. Положив в основу исследования понятие «этнополитической общности», предложенное С. И. Бруком и. Н. Н. Чебоксаровым⁵⁵, М. В. Крюков выделил три последовательных этапа становления древнекитайского этноса: от своего рода «прототипа этнополити­ческой общности», включавшего и интегрировавшего отдельные разноэтничные группы жителей Великой Китайской равнины, че­рез распад этой общности при одновременном завершении скла­дывания единой этнической общности древних китайцев (ана­логичный этап этнического развития он отмечает и в древней Греции VI—IV вв. до н. э., хотя в целом для нас хронологиче­ские рамки в данный момент не имеют особого значения) и к формированию этнополитической общности уже на новом уров­не, когда после недолгого совпадения этнических и политиче­ских границ сильная централизованная власть государства на­чинает объединять разнородные этнические компоненты, кото­рые в конечном итоге и ассимилируются ханьским этносом ⁵⁶. Иначе говоря, в зависимости от конкретно-исторической обста­новки, а в более широкой исторической перспективе с прогрес­сом общественного производства общностью более высокого по­рядка могла выступать то этническая, то политическая. При. этом совпадение их неизменно оказывалось кратковременным и преходящим, что и можно рассматривать в качестве важней­шей закономерности взаимоотношений этнического и потестар­ного или политического факторов в общественном развитии.

О причинах и факторах, предопределяющих несовпадение по-тестарной и политической культуры и соответствующих структур общества, уже говорилось довольно подробно в гл. 2. В диалек­тике взаимодействия потестарно-политического и этнического в целом действуют эти же причины и факторы, в первую очередь разный характер информационных связей — этнических и поте-старно-политических. Не буду повторять уже сказанное, тем бо­лее что сейчас нас интересует не столько само по себе различие в характере связей, сколько их плотность. В самом деле, если мы постулируем наличие в общности-эсо по крайней мере двух информационных сетей, из которых одна несет главным образом потестарную или политическую нагрузку, а вторая — преимуще­ственно этническую, то логично предположить, что совпадение этнической и потестарной или политической общностей может произойти в оптимальном варианте при примерном совпадении

плотности обеих сетей. Этническая история древних китайцев, рассмотренная М. В. Крюковым, в этом смысле как раз и может трактоваться в качестве выражения постоянно изменяющегося соотношения плотностей информационных сетей, когда их совпа­дение — не более чем частный случай.

Между тем плотность информационной сети определяется как общим уровнем социально-экономического развития, так и масштабами общности, которую она обслуживает. В этом смыс­ле этнические общности разных иерархических уровней неиз­бежно будут существенно разниться. И столь же различна бу­дет плотность сети инфосвязей потестарных или политических в зависимости от размеров и иерархического уровня того или ино­го потестарного или политического организма. Замечу попутно, что следует четко разграничивать информационные связи поте-старной или политической сети и связи социальные. Последние тоже суть информационные связи, но в их поле соотношение вертикального и горизонтального моментов иное, нежели в по-тестарно-политической сети. Так, отношения господства — под­чинения, совершенно однозначно вертикальные в социальных от­ношениях, будучи рассматриваемыми в качестве составной ча­сти отношений политических, принадлежат горизонтальной ин­формационной сети. В то же время отношения, например, меж­ду членами одной общины, горизонтальные с точки зрения соци­альных контактов, окажутся вертикальными, если видеть в них связи, обеспечивающие фиксацию и передачу традиций поте-старной или политической культуры ⁵⁷.

5. Если возвратиться к вопросу о плотности информацион­ной сети на разных уровнях этнической иерархии и потестарно-политической организации, то в принципе существует единоду­шие относительно того, что наибольшей эта плотность будет в племени-общности, которую С. А. Арутюнов и Н. Н. Чебоксаров удачно определили как сгусток информационных связей этниче­ского характера⁵⁸. Однако можно с достаточной уверенностью утверждать и то, что такой характер племя приобретает именно потому, что в то же самое время оно функционирует не просто в качестве эсо, но еще и в роли организма этнопотестарного, по терминологии Ю. В. Бромлея. Иначе говоря, плотность этниче­ских признаков в племени определяется в значительной мере его признаками как структуры власти. И действительно, плотность информационных связей на уровне, превышающем племенной — в соплеменностях или племенных группах, которые многие ис­следователи рассматривают в качестве главной формы этниче­ской общности в эпоху первобытнообщинного строя ⁵⁹, оказыва­ется разреженной в сравнении с племенем. И это ведет к неспо­собности племени функционировать в качестве эсо, тем более организма этнопотестарного: оно, как правило, выступает скорее в функции этникоса, этноса в узком смысле этого слова.

К тому же общности потестарные или раннеполитические бо­лее высокого таксономического уровня, чем племенной, напри-

мер союз племен, с этнической точки зрения едва ли могут счи­таться общностями. И прежде всего в силу неоднородности, вы­зываемой присутствием в их составе целостных этнопотестар-ных единиц, вовсе не обязательно связанных с основной массой членов такого союза даже фиктивным родством. А в результате информационные связи синхронного характера неизбежно ока­зываются более интенсивными, нежели диахронные, этнокуль­турные по преимуществу; картина в этом смысле становится противоположна той, которая наблюдается в соплеменностях.

Единицы же этнической иерархии, более низкие, чем племя, как правило, не функционировали в роли самостоятельных соци-ально-потестарных организмов. Сюда относятся такие общности, как «подплемена», «колена», «кланы», «секции» и т. п.; к тому же эта терминология отнюдь не безупречна в содержательном отношении, не отличаясь большой определенностью. Правда, следует оговорить, что на уровне сегментных обществ такие низ­шие по отношению к племени единицы, как линиджи, обнаружи­вают немалую долю самостоятельности в роли и этнических и потестарных общностей (впрочем, в этом случае практически невозможно бывает разделить структуру линиджей и террито­риальную организацию).

Таким образом, есть достаточные основания считать, что со­впадение двух линий общественной эволюции — этнической и потестарно-политической — в предклассовых и раннеклассовых обществах (в последнем случае скорее пережиточно или в спе­цифических условиях экологии, например у кочевников) про­исходит на уровне племени, представляющего поэтому этнопо-тестарное единство.

Вместе с тем неправильно было бы, видимо, обойти молчани­ем некоторые теоретические затруднения, возникающие при та­ком подходе к вопросу (речь здесь идет сугубо о соотношении этнического и потестарно-политического, место племенной орга­низации в качестве формы организации власти подробно рас­сматривалось в предыдущей главе). Дело в том, что как этно-потестарный организм племя — явление сравнительно позднее. Сочетание этнического и потестарного или политического аспек­тов в его организации было характерно скорее для развитого племени, сформировавшегося уже в ту пору, когда разложение первобытнообщинного строя в «классических» его формах за­шло достаточно далеко. Поэтому и ранние варианты племенной организации, и их функционирование в большой степени рекон­струируются скорее теоретически ⁶¹, а те из племен, которые со­хранились до наших дней и доступны этнографическому наблю­дению, все подверглись воздействию более развитых обществ, пусть и в различной степени, так что развитие их отклонилось от спонтанного.

Именно эти обстоятельства и послужили исходным пунктом для наступления на традиционное для этнографии понимание-племени как формы общественной организации в, западной,

особенно американской, социальной и культурной антрополо­гии. Начавшись около двух десятилетий назад, это наступление нашло наиболее последовательную аргументацию в трудах М. Фрида.

Правда, ни он сам, ни его единомышленники вовсе не отвергают идею племени вообще. Основной смысл критики сводится к тому, что племя возникало, по мнению этих исследо­вателей, как явление производное, в результате контактов с уже сформировавшимися «государственными» обществами, как средство противостоять таким обществам не в последнюю оче­редь. А развитая племенная организация, какую наблюдал у ирокезов Л. Морган, легшая в основу ранее принятых пред­ставлений о племени — стадии социальной эволюции, как раз и была «вторичной».

Характерно при этом, что даже самые непримиримые крити­ки ни в малейшей мере не отрицают как раз потестарную (по их терминологии, естественно, «политическую») функцию племени как формы общественной организации. Зато отрицались именно такие черты, которые делали племя этнической общностью: еди­ные язык и культура, единая экономика ⁶².

Безусловно справедливо (и подтверждается достаточно ре­презентативным фактическим материалом), что широкий, если можно так выразиться, глобальный подход к представлениям о племени как комплексе экономических, территориальных, языко­вых, идеологических, потестарных и иных свойств не всегда мо­жет считаться достаточно обоснованным. Вполне очевидно: в дан­ном случае едва ли возможны однозначные ответы. Вместе с тем нет, по-видимому, причин и для того, чтобы отказаться от поня­тия племени в качестве такой относительно крупной единицы социальной организации, которая выступает в роли и этнической и социально-потестарной (или даже социально-политической об­щности (хотя, конечно, критерии ее выделения требуют дальней­шего изучения ⁶³).

Именно как такая общность племя и будет пониматься в последующем изложении.

Потестарная и политическая структура общества, которая в своем функционировании выполняет роль фактора как этниче­ской консолидации, так и этнической дифференциации, именно в силу этих причин осознается членами того или иного эсо в ка­честве такого этнического индикатора. Сознание принадлежно­сти к определенному этнопотестарному, а в раннеклассовом обществе уже к этнополитическому, т. е. раннегосударственно-му, организму превращается в один из главных признаков, отде­ляющих «своего» от «чужака». Поэтому мы можем говорить о том, что в этническом сознании и самосознании, которое уже са­мо по себе есть сознание отличия «своих» от «чужих», на доста­точно ранних этапах его существования присутствует определен­ная этнопотестарная составляющая, которая может быть услов-но обозначена как потестарное самосознание, соответствовавшее

тому потестарному сознанию, о котором была речь выше. Скла­дывание такого сознания и самосознания представляется явле­нием вполне естественным, если этническое самосознание пони­мать вслед за П. И. Кушнером как «своего рода результанту действия всех основных факторов, формирующих этническую общность» ⁶⁴.

Принципиальная важность этого вопроса заключена, собст­венно, в том, что этническое сознание и самосознание образует одну из главных характеристик всякой этнической общности. Каким же образом соотносятся в нем собственно этнический и потестарный (или политический) моменты? По-видимому, диа­лектика их взаимодействия должна рассматриваться аналогично диалектике взаимодействия двух этих линий общественной эво­люции, представляя, по существу, частный ее случай. В зани­мающем нас сейчас случае развитие идет в направлении посте­пенной дифференциации: из комплексного этнического созна­ния и самосознания, которое свойственно развитому первобыт­ному обществу («мы» — «они»), со временем вычленяются относительно самостоятельные этническое и потестарное, а за­тем политическое сознание и самосознание. Но окончательное их разделение происходит сравнительно поздно — уже на ста­дии раннеклассового общества, когда начинали формироваться первичные народности, иными словами, после «второй сегмен­тации», по определению И. Н. Хлопина ⁶⁵.

Однако этническое сознание и самосознание эволюционирует не только в сторону дифференциации. В. И. Козлов справедливо отметил такую особенность этнического самосознания доклассо­вого общества, как постепенное изменение его оснований: от представления об общности происхождения, т. е. чисто генеало­гического, до практического отождествления этнической и, ска­жем, конфессиональной или же, что особенно существенно для нас сейчас, принадлежности этнической и, если мне позволено будет так выразиться, «ритуально-потестарной» ⁶⁶. В этой связи несомненный интерес представляют случаи превращения в этно­нимы политонимов, т. е. названий раннегосударственных образо­ваний или же отдельных социальных организмов меньшего мас­штаба.

Ограничусь и в данном случае африканскими примерами. Ес­ли говорить о политонимах в полном смысле этого слова, т. е. названиях государственных образований, можно прежде всего обратить внимание на название малинке, одного из крупнейших народов Западной Африки. Слово «малинке» буквально означа­ет «люди Мали» (mali + nke). Тем самым в нем сохранена па­мять о той эпохе, когда народ (точнее, конечно, предки совре­менного народа) малинке послужил этнической основой средне­векового раннего государства Мали (XIII—XVI вв. ). Еще более характерно при этом, что у соседей малинке, народа фульбе, эт­ническое обозначение соседей вообще сохранило почти неизмен­ной форму названия государства — мали, или мелли⁶⁷.

186                                                     '

Есть достаточно оснований полагать, что таким же образом сложилось нынешнее название другого западноафриканского народа — сонгаев. И в данном случае употребление названия «Сонгай» для обозначения государственного образования, по всей видимости, предшествовало его использованию в качестве этнонима ⁶⁸.

Сюда же относятся и изученные О. С. Томановской этнонимы типа «конго», «сунди», «лоанго» и им подобные. Все они так или иначе связаны с идеей своей принадлежности к определенному потестарному или раннеполитическому объединению; иногда та­кая идея опосредовалась сложными идеологическими конструк­тами, связанными с сакральным характером центральной власти в этом объединении ⁶⁹.

Если же говорить о социальных организмах меньшего мас­штаба, то едва ли не самым ярким будет пример народа йеке (байеке) на территории современных Танзании и Заира. Здесь этнонимом сделалось название охотничьего союза у одной из групп народа ньямвези — «байеге» (охотники на слонов), после того как в середине прошлого века отдельные отряды охотни-ков-ньямвези ушли далеко на запад, оторвавшись от основного этнического массива этого народа ⁷⁰.

Аналогичным образом возник и этноним «яга/яка» на терри­тории нынешних Заира и Анголы (правда, в данном случае мы имеем дело не с самоназванием); так обозначались военные от­ряды молодежи самого разного этнического происхождения. Эт­нонимом сделалось и название сходных военных отрядов у наро­да овимбунду в той же Анголе — имбангала ⁷¹.

Однако изменения этнического сознания и самосознания от­ражают и постепенное изменение социальной структуры этноса. Перемены эти находят выражение в изменении роли потестар-ной надстройки, в ее перерождении в раннеполитическую, т. е. построенную на отношениях господства и подчинения и ориен­тированную на эксплуатацию сначала соседей, а позднее и со­племенников. С такой точки зрения исключительный интерес представляет наблюдение Н. Ф. Колесницкого по поводу этниче­ского самосознания раннесредневековых (раннефеодальных) на­родностей на территории Германии. Это самосознание характе­ризовалось подчеркиванием «мнимого превосходства своего на­рода над другими»⁷². Сходную ситуацию рисует и З. Надель: вновь присоединенные к государству народа нупе этнические группы ненупе в 30-е годы стремились идентифицировать себя с нупе. Но последние не обнаруживали ни малейшей склонности признавать их таковыми и, следовательно, считать равными себе ⁷³.

Здесь, таким образом, происходило расширение первоначаль­ной этнодифференцирующей функции этнопотестарного созна­ния и самосознания. При этом принципиально изменялась его, так сказать, целевая установка: речь шла уже о том, чтобы не только отличать «своих» от «чужих», но и идеологически обосно-

вать свое право на то, чтобы этих чужаков грабить и эксплуати­ровать.

В других случаях подобная трансформация этнического са­мосознания сочетается с появлением действующего в целом в этом же направлении сознания и самосознания конфессиональ­ного. Так обстояло дело, например, в период арабских завоева­ний на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Правда, этот процесс отнюдь не был гладким и непротиворечивым: можно на­помнить о характере взаимоотношений между собственно араб­ским и иранским элементами внутри раннего халифата. Но су­щественно, что во всех таких случаях потестарная и политиче­ская составляющая этнического сознания и самосознания прояв­лялась очень резко.

Однако в данном случае мы имеем дело уже с отделением потестарного и раннеполитического сознания и самосознания от этнического. Их полное совпадение имеет место, по-видимому, на том же самом уровне, когда этническая общность-этникос приобретает социально-потестарные функции, т. е. опять-таки на уровне племени-эсо. Но совпадение это может просущество­вать лишь ограниченное время. Позднее, особенно с началом превращения организма этнопотестарного в этнополитический, единое этнопотестарное сознание и самосознание неминуемо раздваивается, хотя сам процесс такого раздвоения может серь­езно запаздывать в сравнении с реальным ходом социального и этнического развития.

Уже на уровне союза племен, социально-потестарного орга­низма эпохи перехода к раннеклассовому обществу, лишь час­тично выполняющего и этнические функции, осознание принад­лежности к такому союзу существует у членов входящих в него племен параллельно с сознанием своей принадлежности в этно-культурном смысле к тому или иному из племен, образовываю­щих данный союз. Притом именно это племенное по своим мас­штабам самосознание, вероятнее всего, было более сильным, особенно поначалу. Здесь, правда, стоило бы учитывать и еще одну форму этнического сознания и самосознания, достаточно специфичную и характерную как раз для этой эпохи, — осозна­ние действительных или же фиктивных родственных связей, су­ществующих между отдельными племенами. Оно не наносит ущерба главному разграничению «мы — они» и в то же время выступает и в роли дополнительного фактора этнических консо­лидации и дифференциации, пусть и не столь интенсивного и действенного, как сознание принадлежности к «своей» общно­сти.

В ходе дальнейшей эволюции, по мере складывания такого типа социально-потестарной организации, как вождество, и па­раллельно ему возникает новый тип этнической общности — пер- вичная народность, потестарное сознание и самосознание пере­растает этнический уровень, превращаясь в осознание своей при­надлежности к определенной позднепотестарной, а затем и ран-

неполитической общности, перекрывающей границы того или  иного отдельно взятого эсо. При этом формирование такого ран-неполитического по характеру сознания и самосознания неред­ко может опережать складывание этнического сознания и само­сознания на новом его уровне: сначала протонародностей, а за­тем первичных народностей. И чаще это случается тогда, когда это раннеполитическое сознание обнаруживает тенденцию ас­социировать себя с принадлежностью к иным, например кон­фессиональным, макроэтническим общностям.

Глава 6

ТРАДИЦИОННАЯ ПОТЕСТАРНАЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА И СОВРЕМЕННОСТЬ

Общность эпох настолько существенна, что познавательные связи между ними и впрямь обоюдны. Незнание прошлого неиз­бежно приводит к непониманию настоящего.

М. Блок. Апология истории, или Ремесло историка.

1. Предмет настоящей главы в том виде, в каком он форму­лируется в ее названии, составляет, строго говоря, лишь один из аспектов более широкой проблемы, которую можно определить с известной мерой условности как результаты взаимодействия между разными потестарными или политическими культурами. Явление это ни в коем случае не новое, отчасти оно затрагива­лось ранее (в гл. 2), и тогда же подчеркивалось, что в историче­ской реальности равноправное взаимодействие было в гораздо большей степени исключением, нежели правилом.

Необходимость специального рассмотрения указанной проб­лемы (точнее, круга взаимосвязанных проблем) вытекает из то­го, что в современной обстановке, когда на мировой арене по­явились и активно функционируют десятки новых государств, возникших на месте бывших колониальных владений, ход и ито­ги взаимодействия между традициями потестарной или полити­ческой организации, присущими народам этих государств еще с доколониальных времен, и той политической культурой, которую неизбежно привносила колонизация, становятся особенно важ­ными для них. Если попытаться обобщенно выразить существо вопроса, то, пожалуй, оно сведется к одному слову — «интенси­фикация». В самом деле, можно говорить об интенсификации са­мих контактов; об интенсификации, т. е. в данном контексте уг­лублении, разрыва между формационными уровнями вступав­ших в контакт потестарных и политических культур; об интенсификации неравенства между этими культурами; наконец, о небывалой интенсификации воздействия более сильной полити­ческой культуры на более слабые, непосредственно связанной с возможностями, которые предоставляет нынешнее состояние средств массовой коммуникации.

Надо сказать, что быстрые изменения в политической куль­туре свойственны вовсе не одним только молодым государствам развивающихся стран. Ведь сами по себе такие перемены обра-

зуют неотъемлемую составную часть, так сказать, глобальной проблемы—соотношения традиционного и нового в обществен-ном развитии; и, по справедливому замечанию одного из запад- ных исследователей, «ни в какой момент истории столько совпа­дающих друг с другом изменений не затрагивало столько об­ществ»¹. Однако определенные ранее границы предметной зоны потестарной и политической этнографии заставляют нас обра­тить свое внимание главным образом на развивающиеся страны. Впрочем, само собой разумеется, вопрос о соотношении тра­диционного и нового в политической культуре даже только этих стран принимает разные масштабы и разные формы в зависимо­сти от исходного уровня, с какого начиналось независимое госу­дарственное существование, т. е. в последнем-то счете от уров- ня социально-экономического развития той или иной страны. Действительно, едва ли кому-нибудь придет в голову «впрямую» сравнивать в этом смысле такие страны, как Индия и, скажем, Центральноафриканская Республика. И тем не менее при всех возможных и неизбежных различиях известные задачи, которые приходится решать и там и тут, в принципе, если и не по мас­штабам, оказываются сходными.

В генетическом плане нынешнее состояние традиционных по-тестарных и политических культур и их место в новых общест-венно-политических условиях, прежде всего в рамках новой по­литической культуры, выполняющей, по существу, функции на­циональной политической культуры (вне зависимости от того, сложилась ли уж

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: