biophil.html#_Toc350770968. В. Оствальд

biophil. html#_Toc350770968

 

Вопросы для самоконтроля:

1. Почему ученые в своей повседневной работе не испытывают, как правило, нужды в философии?

2. Каким образом характерные современной науке процедуры специализации и унификации способствуют обострению интереса к философским и мировоззренческим вопросам?

3. Почему сам факт сомнения в познавательном процессе познания является своеобразным индикатором происходящих глубоких мировоззренческих трансформаций?

4. Прокомментируйте высказывание автора: «философия заканчивается с прекращением сомнения».

5. Почему крупные научные революции связаны с перестройкой философских систем?

6. Как можно проинтерпретировать высказывание автора, что наука в своем развитии имеет «многоэтажную структуру»? На каких «этажах» этой структуры роль философской работы наиболее значима?  

 

В. Оствальд

   Слово натурфилософия < …> пользуется худой славой. Оно вызывает в нашей памяти умственное движение, господствовавшее в Германии сто лет тому назад; во главе этого движения стоял философ Шеллинг. < …> господство натурфилософии продолжалось недолго; неоспоримое господство в целом – самое большое двадцать лет. Осо­бенно естествоиспытатели, для которых главным образом и предна­значалась натурфилософия, скоро и совершенно отвернулись от нее, и затем на ее долю выпало такое же страстное осуждение, каким раньше было ее превознесение. Чтобы дать представление о чувствах, которые она возбуждала в своих бывших приверженцах, достаточно привести слова Либиха, которыми он изображает лишения в области натурфилософии: «И я пережил этот период, столь богатый словами и идеями, столь богатый истинным знанием и основательным изучением, он стоил мне двух дорогих лет моей жизни; не могу описать ужаса и от­вращения, испытанных мною, когда я очнулся от этого опьянения».

Если натурфилософия вызывала подобные чувства в своих бывших приверженцах, то неудивительно, что она вскоре совершенно исчезла из среды естествоиспытателей. Ее заменило механическое - материа­листическое мировоззрение, которое в то же время получило развитие в Англии и Франции. Благодаря заблуждению приверженцев этого мировоззрения, по которому они считали его свободным от гипотез изображений действительности, это умственное направление характе­ризуется решительным нерасположением к другим воззрениям общего характера. Их презрительно называли «спекулятивными», которое и в настоящее время считается в среде естествоиспытателей бранным сло­вом. Следует при этом заметить, что это нерасположение относилось собственно не к спекулятивным воззрениям вообще, а к таким, которые не входили в круги воззрений механической философии; последняя, конечно, не считалась спекулятивной, ибо ее не могли еще отличить от непосредственных научных данных. Следовательно, этот антифи­лософский образ мыслей был, субъективно по крайней мере, вполне честен. Причина того, что натурфилософия среди естествоиспытателей была так быстро и основательно побита материализмом, лежит просто в практических результатах. В то время как немецкие натурфилософы размышляли и писали о явлениях природы, представители другого на­правления вычисляли. Опыты вскоре могли представить массу факти­ческих данных, обусловивших главным образом поразительно быстрое развитие естественных наук в девятнадцатом веке. Натурфилософы не могли со своей стороны противопоставить ничего равноценного это­му обязательному доказательству превосходства противника. Хотя и у них были сделаны открытия, но, по выражению Либиха, балласт слов и безрезультатных идей был в то же время так велик, что действительные успехи науки совершенно исчезали в нем. Поэтому время натурфилософии представляется временем глубоко­го падения естественных наук в Германии, и намерение выступить под этим обесславленным флагом может показаться дерзким со стороны естествоиспытателей двадцатого века.

Однако наименованию натурфилософии можно придать еще и другое значение. Можно придавать ему значение, аналогичное с «природный» доктор, «природный» певец и т. д., и подразумевать под ним человека, занимающегося предметами, которых он не изучал. Перед этим толко­ванием я остаюсь безоружным. Ибо я по призванию естествоиспытатель, химик и физик и не имею права отнести философию к наукам, которые я изучал в обыкновенном значении этого слова. Даже свободное изучение философии при посредстве усердного чтения философских произведе­ний было так не систематично, что я не могу его считать сколько-нибудь достаточной заменой систематического изучения. Поэтому, в оправда­ние своего смелого решения, я могу привести только тот факт, что и ес­тествоиспытатель, занимаясь своей наукой, непременно приходит к тем же вопросам, которые разрабатывал философ. Умственные процессы, которыми направляется и приводится к успешному результату естест­веннонаучная работа, не отличаются по существу от тех, которые изучает философия. Сознание этой связи было временно затемнено во второй половине девятнадцатого века, но в наши дни оно снова пробудилось к живой деятельности, и повсюду в лагере естествоиспытателей являются желающие внести свой вклад в философские науки. Итак, мы скоро переживем новое развитие натурфилософии в обо­их значениях этого слова, и большое число слушателей, собравшихся сегодня под этим знаменем, является доказательство того, что в сопо­ставлении этих двух понятий: природа и философия есть что-то при­тягательное, что все мы тут стоим перед задачей, разрешение которой для нас очень важно.

Во всяком случае, философия естествоиспытателя не должна заяв­лять притязаний на то, чтобы считаться законченной и вполне отде­ланной философской системой. Созидание таких систем мы должны предоставить философам по призванию. Мы вполне сознаем, что самое большое, на что мы можем претендовать, это - воздвигнуть здание, строение, внутреннее расположение которого указывало бы на умст­венный кругозор и способ мышления, вытекающее из наших ежеднев­ных занятий с определенными группами явлений природы. < …>

Затем я должен сказать несколько слов об источнике излагаемых мною здесь взглядов и мыслей. В большинстве случаев я не могу ука­зать, прочел я их, или они возникли в моем уме самостоятельно; ибо часто мне случалось замечать, что мысли, считавшиеся совершенно самостоятельными, оказывались воспоминаниями когда-то прочитан­ного или услышанного. Могу только сказать, что все эти мысли проду­маны мной, и предоставляю очищающему действиювремени доказать новое право собственности на ту или другую идею. Также не считаю себя обязанным называть всюду имена авторов, потому что в большин­стве случаев и сам их не знаю. Я хотел бы здесь упомянуть только одно имя из числа современников, как имя человека, имеющего влияние на мое мышление: Эрнест Мах, и одно имя из числа умерших: Юлиус Ро­берт Майер. Я старался выполнить свою работу в их духе.

Отказавшись от притязаний, предлагаемая мною философия выиграла в миролюбии. К ней уже не может относиться то, что Шопенгауэр сказал об этих системах, что каждая из них, «едва появившись на свет, уже думает о гибели всех своих братьев, точно азиатский султан при вступлении на престол. Ибо подобно тому, как в улье может быть только одна королева, так точно только одна филосо­фия может царствовать в каждый час дня. Системы по своей природе так же необходительны, как пауки, которые сидят по одиночке в своих паутинах и только смотрят, сколько мух запутается в их сетях, к друго­му же пауку приближаются только за тем, чтобы с ним драться. Таким образом, в то время как поэтические произведения мирно пасутся друг возле друга, подобно ягнятам, философские представляют из себя лю­тых зверей, причем их хищнические инстинкты, подобно скорпионам, паукам и некоторым личинкам насекомых направлены главным обра­зом против своих сородичей. Они появляются на свет подобно людям в латах, выходившим из зубов дракона, посеянных Язоном, и, подобно им, до сих пор все взаимно истребляли друг друга. Эта борьба продолжа­ется уже больше тысячи лет; закончится ли она когда-нибудь последней победой и вечным миром? »

Это описание не подойдет к натурфилософии, как я ее себе представ­ляю. Она воспользуется примером других наук, в которых тем больше царит мир, чем тверже их основание и чем дальше они ушли вперед. И в философии теперь можно уже отметить общие результаты, встречаю­щиеся во всех вновь появляющихся системах. Сумма этих общих всем системам составных частей будет естественно со временем возрастать, так что можно предвидеть время, когда описание Шопенгауэра будет нас забавлять, как песни Илиады или саги Нибелунгов о рукопашных и словесных битвах героев. Если мы спросим себя, что способствовало первому огромному успеху натурфилософии и что вызвало ее быстрое поражение, то мы увидим, что первоначальная мысль, развитая Шел­лингом, была в высшей степени ясной и чрезвычайно плодотворной. Шеллинг выразил эту мысль в формуле: мышление и бытие тожест­венно. Под этим он подразумевал, что одни и те же законы управляют духовной жизнью и внешним миром, или что обе области представляют в своих проявлениях большой параллелизм.

Эта мысль весьма убедительна. Каждый признает, что обе облас­ти: область внутреннего и область внешнего мира, находятся в постоян­ных внутренних отношениях. С одной стороны, наша духовная жизнь развивается под постоянным влиянием внешних предметов, с другой стороны, только те внешние предметы могут быть нами познаваемы, то есть, могут образовать наш внешний мир, которые каким бы то ни было образом связаны с нашим внутренним миром. Такая взаимная зависи­мость необходимо ведет к взаимной приспособляемости обеих облас­тей, и чем совершеннее эта приспособляемость, тем лучше мы познаем внешний мир. < …>

Основная мысль Шеллинга заключала в себе зародыши для плодотворного развития. Но он совершил громадную ошибку, признав взаимное приспособление мышления и внешнего мира уже совершив­шимся и не приняв в расчет существующих несовершенств первого. Вследствие этого он поставил себе задачей вынести бытие из мышле­ния, то есть дать законы природы какими они, по его мнению, должны были бы быть. Для совершенно развившегося интеллекта это, может быть, и было бы возможно, но, во всяком случае, это было бы излиш­не. Несовершенный же интеллект, каковым следует считать интеллект даже наигениальнейшего философа, может при такой попытке сделать грубые ошибки, какие мы, и находим в достаточном количестве у Шел­линга и его учеников.

Чтобы убедительнее представить вам ошибку, при этом совершен­ную, я вам расскажу анекдот, сложившийся в свое время в насмешку над немцами вследствие господствовавшего у них натурфилософского мировоззрения. Речь идет о том, как поведут себя англичанин, фран­цуз и немец, если им будет предложена задача характеризовать свойства верблюда. Англичанин, говорится в этой истории, возьмет ружье, от­правится в Африку, застрелит верблюда, отдаст набить из него чучело и поставит его в музей. Француз пойдет в парижский Jardin d’acclimatation и будет там изучать верблюда, а если бы такого там совсем не оказалось, он станет вообще сомневаться в его существовании и, во всяком случае, признает за ним чрезвычайно малое значение. Немцу же достаточно будет пойти в свой кабинет, где он конструирует свойства верблюда из глубины своего духа. Вот, следовательно, в чем состояла ошибка, сделанная натурфилософами, которую мы должны всеми силами избегать. Они пытались вывести опыт из мышления; наше мышление, напротив, будет всюду определяться опытом.

Однако, по справедливости, я должен сказать, что, несмотря на эту основную ошибку, натурфилософы имели успех. Так, философ Густав Теодор Фехнер, заслуги которого начинают все более и более при­знаваться, был в известном смысле воспитанником натурфилософии; из естествоиспытателей же мне достаточно назвать имена Эрштеда и Шонбейна. Эрштед открыл действие тока на магниты на расстоянии, -открытие, легшее в основу большей части современной научной и технической электрики. Химик Шонбейн открыл озон; он много работал над кислородом; его наблюдения, значительно опередившие его вре­мя, были признаны и развиты только в наше время. Я мог бы назвать еще несколько имен исследователей, работы которых заставляют нас признать, что, не смотря на искажение натурфилософии, благодаря ее основной ошибке, она владела силами и средствами, доставившими ей известные успехи.

Если мы проследим историю развития только что упомянутых открытий, то увидим, что они действительно возникли из принятого натурфилософами мировоззрения. Задача созидать действительность мышлением могла быть разрешаема, только делая заключения о не­известном по аналогии с известным. Таким образом, натурфилософы выработали привычку сопоставлять самые различные вещи, если между ними существовала хоть какая-нибудь аналогия. Всякому присущи не только ошибки его преимуществ, но и преимущества его ошибок. На­турфилософы были свободны от всякого страха перед абсурдом, и это позволяло им находить такие аналогии, которые действительно суще­ствовали, но ускользали от их современников вследствие своих необыч­ных свойств - вот чем обусловлены их открытия. Так, например, для Эрштеда само собою разумелось, что такие сильно полярно организо­ванные вещества, как электричество и магнетизм, должны находиться друг с другом в тесных отношениях, так что вопрос был только в том, какого рода эти отношения. Поэтому он мог вполне схватить значение случайного открытия, когда на опыте, произведенном с совершенно другими целями, он заметил отклонение магнитной иглы, произведен­ное проходившим вблизи с током.

Оствальд В. Философия природы. Пер. с нем. О. А. Давыдовой.

Под ред. Э. Л. Радлова. – СПб.: Брокгауз-Эфрон, 1903. – С. 4-10.

Вопросы для самоконтроля:

1. Почему материализм в лице механистического мировоззрения так быстро «побил» натурфилософию?

2. Почему философия естествоиспытателя не может считаться вполне законченной системой?

3. В чем, с точки зрения автора, заключена главная идея и основная ошибка натур – философских построений?

⇐ Предыдущая58596061626364656667Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: