М. Вартофский

Таким образом, структуры метафизических систем выводятся из структур, в рамках которых сформулированы понятия здравого смысла, и в конечном счете из структур обыденного поведения и естественного опыта человеческого общества. Можно предположить далее, что основной путь выявления этих структур состоит в изучении их явного или неявного выражения в языке. < …> Подлинными условиями существования языка и коммуникации < …> являются те условия, которые в относительно абстрактной форме выражаются в метафизике, а именно систематическая структурность, референциальность и абстрактность. < …> повествовательная функция языка в качестве определенного артефакта является необходимым условием его развития < …>. В своём существенном содержании как некая структура язык — если отвлечься от чисто формального, синтаксического его изображения или от теории его структуры — воплощает в себе и помогает сформулировать «гипотезы» здравого смысла. Я склонен подозревать, что наиболее распространенные и устойчивые (с точки зрения первичного опыта) из этих гипотез внедрились в структуру самого языка. Это означает, что они очень мало поддаются изменениям и обладают определенной автономией. < …>

Вводя концептуальные модели в качестве четких, явных объектов критики, метафизика открывает путь для критики основ нашего понимания. Она делает концептуальную модель не только практическим инструментом, используемым для понимания, но и объектом понимания — объектом специального исследования. Таким образом, метафизика открывает возможность концептуальной критики, представляя объект такой критики в четком и ясном виде, так как без эксплицитно сформулированного теоретического объекта его строгая критика невозможна. И в этой своей двойной функции — выражение и критики концептуальных моделей — метафизика выступает как эвристика для научного понимания: она самокритично исследует свои собственные основания. (Конечно, отнюдь не каждый метафизик поступает таким образом в отношении своей собственной системы, однако метафизическая традиция такова, что, если он сам не провел анализа своей системы, это обязательно сделает кто-то другой. ) И только в том случае, когда эта традиция забывается, когда метафизика считается свободной от всякой критики, она вырождается в неметафизический ритуал и догму. Это объясняет, почему изучение истории метафизики — альтернативных и несовместимых метафизических систем и длительной и строгой критики этих систем — само является эвристикой для понимания. Иногда — в великие моменты своей истории — метафизика была созидающей и самокритичной в одном лице: примером этого может служить Платон, который в «Пармениде» подверг критике свою теорию форм, — однако такие случаи редки и нетипичны. Итак, требование общности критики, предвещающее образование научного сообщества, является центральным для метафизики как основное условие рациональности.

И наконец, метафизика есть эвристика для науки благодаря тому, что она создает основные модели научного понимания. Являясь своего рода упражнением для получения навыков самокритичного построения теорий, метафизика не только создает для науки ее первичные модели, но — что, может быть, еще более важно — формулирует условия концептуальной структуры любой модели как условия понимания. Мы понимаем что-то не просто в силу того, что оно представлено в некоторой концептуальной модели; понимание достигается в результате того, что любая концептуальная модель в качестве некоторой формы гармонирует с первичным опытом самого понимания, с историей и структурой языка, осуществляющего повествовательную функцию. В настоящее время наука не является «рассказом» в каком-либо ясном смысле этого слова, поэтому неправильно рассматривать метафизику как средство перехода от научных теорий и моделей к их «переводам» на обычный язык или к выражению их в понятиях здравого смысла, ибо такой перевод не имеет никакого отношения к научному пониманию, а связан лишь с популяризацией науки. Именно поэтому ошибочно мнение Ф. Франка, который в свое время смешал источники метафизики, коренящиеся в здравом смысле, с понятием метафизики как обыденной вульгаризации науки.

В моем вышеприведенном рассуждении я пытался показать, что даже на наиболее развитых уровнях научной теории образование понятий и концептуальных моделей несет на себе отпечаток тех структур, которые разговорная речь выражает в конкретных образах, а метафизика развивает в крайне абстрактных системах и которые, я считаю, восходят в своих истоках к первоначальным попыткам человека добиться понимания. При этом я не опираюсь на понятия известного и неизвестного, как это имеет место в тех аргументациях, в которых научное объяснение рассматривается как выражение неизвестного в форме известного. Это означало бы отождествление поверхностной, или внешней, структуры речи с ее глубинной структурой. И хотя то, что я предлагаю, может показаться похожим на кантовские априорные формы понимания, я считаю, что эти формы как и сам язык, возникли и развивались в процессе общественной практики людей. В этом смысле метафизика не является эвристикой для понимания науки людьми, далекими от нее; она, скорее, представляет собой соединительный мост между передовой и разумной научной практикой и рациональным научным пониманием (в том особом смысле, в котором я ранее определил понятия «разумный» и «рациональный»).

Мой большой интерес к изложенным проблемам частично обусловлен тем очевидным обстоятельством, что современные наиболее развитые формы научной практики (я имею в виду не просто «практические», или «прикладные», науки, инженерную или чисто лабораторную деятельность, а научную практику в широком смысле — как включающую в себя и теоретические науки) в значительной мере заражены иррационализмом. Это выражается в том, что ведущие ученые открыто отказываются от решения задачи научного понимания или сводят эту задачу к инструментальным аспектам науки и к ее способности давать предсказания.

Следует подчеркнуть, что в своем историческом контексте была совершенно оправданной та энергичная кампания против онтологической путаницы, которая была проведена позитивистской и операционалистской критикой. Эта критика в полной мере использовала силу современного аппарата методологии и логики и четко сформулировала те эпистемологические вопросы, которые возникли в рамках новой физики. Однако, как я стремился показать, и первоначальный, и модифицированный варианты редукционистской программы потерпели крах, что обусловлено глубокими философскими причинами. Редукционизм пытался использовать методологический алгоритм вместо онтологической эвристики. Однако по причинам, приведенным мной выше, я уверен в том, что научное понимание требует большего, чем некоторой эвристики для научной практики: оно требует критической теории реальности. Отказ от построения такой теории или оттеснение ее в область нефилософских «внешних» вопросов открывают дверь иррациональным апелляциям интуиции, к вере или к нетеоретической чистой «практике». Это ведет также к разрыву между наукой и обыденным пониманием, к отказу от критического обучения там, где оно наиболее существенно. В этом, по-видимому, состоит самый большой вред, который нанесло науке критические наследие позитивизма.

Мы подробно рассмотрели вопрос об изучении метафизики как эвристики для науки. Что можно сказать теперь о том, как в действительности должна создаваться метафизика? Должен ли ученый оставить свою науку и «стать» метафизиком для того, чтобы добиться «понимания»? Или небольшая смелая группа философов должна служить науке в роли метафизиков и принести «понимание» в качестве дара слепым, бродящим во тьме практикам? Обе альтернативы неправильно представляют положение дел. Я считаю, что в каждой области научной практики самокритичный и вдумчивый ученый действует как метафизик, и он всегда поступал именно таким образом. В процессе выдвижения и проверки концептуальных моделей в своей области ученый чаще всего оказывается метафизиком поневоле. Возможна ли метафизика с более широкими задачами и целями, является ли концептуальная и теоретическая унификация науки осуществимой — этого я не знаю. Рабочая гипотеза о единстве науки опирается на онтологическое предположение о единстве природы, и здесь, как и в других случаях, методология находит свой аналог в онтологии. Однако проверка этой гипотезы требует не просто философского, а научного исследования, или, лучше сказать, философски осмысленного научного исследования. Можно сказать, что такая программа лежит в основе наших стремлений понять науку, точно так же как теоретико-критическое признание существования некоторой фундаментальной реальности лежит в основе наших надежд обнаружить истину.

Вартофский М. Эвристическая роль метафизики в науке

// Структура и развитие науки. Из Бостонских исследований по философии науки. Сост., вступ. Статья и общ. Ред. Б. С. Грязнова и В. Н. Садовского. М.: Прогресс, 1978. – С. 105-106, 106-107, 107-110.

Вопросы для самоконтроля

1. Какие структуры выступают основанием метафизических систем?

2. Назовите условия существования языка и коммуникации.

3. Что следует понимать под выражением «метафизика открывает возможности концептуальной критики»?

4. В чем проявляется двойственность функций метафизики?

5. Какие требования, с точки зрения автора, являются центральными для метафизики?

6. Почему критика является «основным условием рациональности»?

7. Проинтерпретируйте идею автора относительно метафизики как «соединительного места» между научной практикой и рациональным пониманием.

8. Поясните высказывание автора, что «самокритичный и вдумчивый ученый действует как метафизик».

9. Раскройте содержание авторского тезиса о «философски осмысленном научном исследовании». О какой «фундаментальной реальности», лежащей в основании наших попыток обнаружить истину, ведет речь М. Вартофский?