Лингвистика на пути преобразований 7 глава

²⁷ Мы разбираем это отношение подробнее в докладе, сделанном в октябре 1968 г. в Конвеньо Оливетти (появится в печати в 1969 г.).

основу которого можно искать также только в языке. Природа языка, его репрезентативная функция, динамизм, роль в жизни коллектива делают его своего рода универсальной семиотической матрицей, такой моделирующей структурой, у которой другие структуры заимствуют основные свойства устройства и функциони­рования.

Чем обусловлена указанная особенность? Можно ли объяс­нить, почему язык выступает как интерпретант по отношению к любой означивающей системе? Просто ли потому, что он является наиболее общей системой, что у него самая широкая сфера дейст­вия, что он применяется чаще других и практически с наибольшей эффективностью? Отнюдь нет, такое в прагматическом отношении доминирующее положение языка есть следствие, а не причина его превосходства как означивающей системы, и только семиологиче­ский принцип может объяснить истоки этого превосходства. Мы вскроем этот принцип, осознав тот факт, что язык передает значение специфическим способом, присущим только ему и не повторяю­щимся ни в какой другой системе. Он обладает свойством двойного означивания. Эта модель не имеет аналогий. Язык сочетает два разных способа означивания, один из которых мы называем семио­тическим, а другой — семантическим способом ²⁸.

Семиотическим называется способ означивания, присущий язы­ковому знаку и придающий ему статус целостной единицы. Для нужд анализа допустимо рассматривать две стороны знака по от­дельности, но по отношению к процессу означивания знак всегда остается целостной единицей. Чтобы опознать знак, достаточно решить вопрос о существовании, ответом на который будет либо «да», либо «нет»: дерево, песня, мыть, нерв, желтый, на — сущест­вуют, *мерево, *пасня, *дыть, *берв, *волтый, *са — не сущест­вуют *. И лишь потом, для определения, знак сравнивают либо с частично сходными означающими — мыть ~ муть, или мыть ~ выть, или мыть ~ мыт, либо с близкими означаемыми — мыть ~ чистить или мыть ~ стирать. Всякое в строгом смысле термина семиотическое исследование обязательно проходит следующие

²⁸ Это разграничение было впервые предложено на заседании открытия XIII конгресса Общества философии французского языка в Женеве 3 сентября 1966 г. Доклад опубликован в Материалах этого конгресса [см. Библиографию, № 39.— Прим. ред.]. В нем представлено завершение анализа, предпринятого ра­нее в статье «Уровни лингвистического анализа» [см. в наст, сборнике, стр. 129.— Прим. ред.]. Чтобы сделать указанное разграничение отчетливее, мы предпочли бы выбрать термины, внешне менее схожие друг с другом, чем семиотический и семан­тический, так как и тот и другой несут здесь определенный технический смысл. Однако в то же время необходимо было, чтобы и тот и другой термин ассоцииро­вался с понятием «сема», с которым оба они связаны, хотя и по-разному. Этот терминологический вопрос не должен быть помехой для тех, кто хотел бы оценить перспективы нашего анализа в целом.

* Здесь и ниже русские примеры заменяют соответствующие французские.— Прим. ред.

этапы: выделение и идентификация единиц, описание их различи­тельных признаков, отыскание все более и более тонких критериев их разграничения. В результате каждый знак будет находить все более четкую характеристику присущего ему означивания внутри некоторой совокупности или множества знаков. Взятый сам по себе, знак представляет чистое тождество с самим собой и чистое отличие от любого другого, он является означивающей основой языка, необходимым материалом выражения. Он существует в том случае, если опознается как означивающее всей совокупностью членов данного языкового коллектива и если у каждого вызывает в общем одинаковые ассоциации и одинаковые противопостав­ления. Таков характер семиотического способа и сфера его дей­ствия.

Говоря о семантическом способе, мы имеем в виду специфиче­ский способ означивания, который порождается речью. Возникаю­щие здесь проблемы связаны с ролью языка как производителя сообщений. Сообщение не сводится к простой последовательности единиц, которые допускали бы идентификацию каждая в отдель­ности; смысл не появляется в результате сложения знаков, а как раз наоборот, смысл («речевое намерение») реализуется как целое и разделяется на отдельные «знаки», какими являются слова. Кроме того, семантическое означивание основано на всех референтных связях, в то время как означивание семиотическое в принципе свободной независимо от всякой референции.Семантический аспект принадлежит сфере высказывания и миру речи.

Тот факт, что дело касается именно двух разных рядов поня­тий, двух познавательных областей, можно подкрепить и указа­нием на различие в критериях, которые предъявляют тот и другой способ к своим единицам. Семиотическое (знак) должно быть узнано, семантическое (речь) должно быть понято. Различие между узна­ванием и пониманием связано с двумя отдельными свойствами разума: способностью воспринимать тождество предыдущего и настоящего, с одной стороны, и способностью воспринимать зна­чение какого-либо нового высказывания, с другой. При патологи­ческих нарушениях речевой деятельности эти две способности часто разрываются.

Итак, язык — это единственная система, где означивание про­текает в двух разных измерениях. В других системах означивание одномерно: оно имеет либо семиотический характер (жесты вежли­вости; mudras), без семантики; либо семантический (художествен­ные способы выражения), без семиотики. Привилегированное положение языка заключается в его свойстве осуществлять одно­временно и означивание знаков и означивание высказывания. Отсюда и проистекает его главная способность, способность со­здавать второй уровень высказывания, когда становится возмож­ным высказывать нечто означивающее о самом означивании. В этой метаязыковой способности и лежит источник отношения интерпре-

тирования, благодаря которому язык включает в себя другие системы.

Когда Соссюр определил язык как систему знаков, он заложил основы языковой семиологии. Однако теперь мы видим, что, хотя знак действительно соответствует означивающим единицам языка, принцип знака нельзя считать единственным принципом языка в его функционировании для познания. Соссюр не игнорировал высказывания, но оно, очевидно, вызывало у него серьезные затруд­нения, и он отнес его к «речи» («parole») ²⁹, что ничуть не помогало решению проблемы, так как вопрос именно в том и состоит, чтобы выяснить, можно ли, и если можно, то как, от знака переходить к речи. В действительности мир знаков замкнут. От знака к вы­сказыванию нет перехода ни путем образования синтагм (syntag-mation), ни каким-либо другим. Их разделяет непереходимая грань. Поэтому следует признать, что в языке есть две разные области, каждая из которых для своего изучения требует отдельного ап­парата понятий. Для области, названной нами семиотической, основу исследования составит соссюровская теория языкового знака. Семантическую же область следует рассматривать отдельно. Для ее исследования необходим новый аппарат понятий и опреде­лений.

Развитие семиологии языка было задержано, как это ни парадок­сально, самим орудием ее создания — знаком. Нельзя было отка­заться от идеи языкового знака без того, чтобы тем самым не от­бросить самую важную особенность языка; но нельзя было также и распространить эту идею на целое речевое произведение, не вступив в противоречие с определением знака как минимальной единицы.

Итак, мы приходим к выводу, что нужно преодолеть соссю-ровское понимание знака как единственного принципа, от кото­рого будто бы зависит и структура языка и его функционирование. Это преодоление должно идти в двух направлениях:

во внутриязыковом (интралингвистическом) анализе — в на­правлении нового измерения означивания, означивания в плане речевого сообщения, названного нами семантическим и отличного от плана, связанного со знаком, то есть семиотического;-

в надъязыковом (транслингвистическом) анализе текстов и ху­дожественных произведений — в направлении разработки метасе-мантики, которая будет надстраиваться над семантикой высказы­вания.

Это будет семиология «второго поколения», и ее понятия и методы смогут содействовать развитию других ветвей общей се­миологии.

²⁸ Ср. «Курс», стр. 148, 172 (стр. 122 и др. русск. изд.), и замечания Р. Годеля в «Current Trends in Linguistics», III, Theoretical Foundations, 1966, стр. 490 и ел.

Г Л А В А VI ПРИРОДА ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА

Теория языкового знака, ныне явно или неявно принятая в большинстве сочинений по общей лингвистике, ведет свое начало от Ф. де Соссюра. И положение Соссюра о том, что природа знака произвольна, принимается в качестве очевидной истины, хотя и не эксплицитной, но на деле никем не оспариваемой. Эта формули­ровка получила быстрое признание. Всякий разговор о природе знака или о свойствах речи начинается с заявления о произвольном характере языкового знака. Этот принцип столь важен, что, о какой бы стороне лингвистики мы ни размышляли, мы обязательно с ним сталкиваемся. Тот факт, что на него повсюду ссылаются и всегда принимают за самоочевидный, и побуждает попытаться по крайней мере понять, какой смысл вкладывал в этот принцип Соссюр и какова природа фактов, служащих доказатель­ствами.

В «Курсе общей лингвистики» * это определение мотивируется очень просто. Знаком называют «целое, являющееся результатом ассоциации означающего (=акустического образа) и означаемого (=понятия)...» «Так, понятие «сестра» внутренне никак не связано с последовательностью звуков s-6-r, которая служит ее означаю­щим; это понятие с таким же успехом могло бы быть представлено каким угодно означающим, о чем свидетельствуют различия между языками и само существование разных языков: так, для означа­емого «бык» в качестве означающего по одну сторону границы выступает b-o-f (boeuf), а по другую— o-k-s (Ochs)» (стр. 102). Это говорит о том, что «связь, объединяющая означающее и означаемое,

¹ Здесь цитируется по первому изданию, Lausanne — Paris, 1916.

произвольна», или, проще,— «языковой знак произволен». Под «произвольным» автор понимает то, что «он немотивирован, т. е. произволен по отношению к означаемому, с которым не имеет ни­какой естественной связи в реальном мире» (стр. 103). Это свойство, стало быть, призвано объяснить тот самый факт, которым оно под­тверждается, а именно тот факт, что выражения для одного по­нятия изменяются во времени и пространстве, а значит, не имеют с ним никакой обязательной связи.

Мы не собираемся оспаривать этот вывод в пользу других прин­ципов или на основе других определений. Речь идет о том, чтобы установить, последователен ли этот вывод, и выяснить, следует ли из признания двусторонности знака (а мы ее признаем) обяза­тельная характеристика знака как произвольного. Мы видели выше, что Соссюр считает языковой знак состоящим из означаю­щего и означаемого и, что очень существенно, под «означаемым» имеет в виду понятие. Вот его собственные слова: «Языковой знак соединяет не предмет с именем, а понятие с акустическим образом» (стр. 100). Но сразу же вслед за этим он утверждает, что природа знака произвольна, поскольку он не имеет с означаемым «никакой естественной связи в реальном мире». Очевидно, что в это рассуж­дение вкрадывается ошибка по причине бессознательного и неяв­ного обращения к третьему термину, который не содержался в ис­ходном определении. Этот третий термин — сам предмет, реаль­ность. Хотя Соссюр и утверждает, что понятие «сестра» не связано с означающим s-6-r, он при этом тем не менее мыслит о реальности этого понятия. Говоря о различии b-6-f (франц. «бык») и o-k-s (нем. «бык»), он вопреки себе опирается на тот факт, что оба эти слова относятся к одному и тому же реальному предмету. Вот здесь-то предмет, вещь, сначала открыто исключенная из определения, проникает в него теперь окольным путем и вызывает в этом опре­делении постоянное противоречие. Ибо, если принципиально — и справедливо — утверждается, что язык есть форма, а не суб­станция (стр. 163), то следует признать — и Соссюр прямо об этом заявляет,— что лингвистика — это исключительно наука о фор­мах. Тем более настоятельна в таком случае необходимость исклю­чить «субстанцию» сестра или бык из понимания знака. В самом деле, связь между bof, с одной стороны, oks — с другой, и одной и той же реальной вещью можно считать произвольной только тогда, когда мыслят животное «бык» как предмет в его конкретном и «субстанциальном» своеобразии. Таким образом, существует противоречие между способом, каким Соссюр определяет языковой знак, и природой, которую он ему приписывает.

Подобную немотивированность вывода в обычно столь строгих рассуждениях Соссюра нельзя, мне кажется, отнести за счет ослаб­ления его критического внимания. Я скорее склонен видеть в этом отличительную черту исторического и релятивистского спо­соба мышления конца XIX века, обычную дань той форме философ-

ского мышления, какой является сравнительное познание. Наб­людая реакции, которые вызывает у различных народов одно и то же явление, мы видим бесконечное разнообразие отношений к нему и мнений о нем и склонны заключить, что, по-видимому, всякая необходимая связь здесь отсутствует. На основе всеобщего несход­ства делается вывод о всеобщей случайности. Соссюровская кон­цепция до некоторой степени принадлежит еще этой системе мыш­ления. Решить, что языковой знак произволен, поскольку одно и то же животное называется в одной стране bceuf, а в другой — Ochs, равносильно тому, что сказать, будто понятие горя «произ­вольно», так как символом его является черное в Европе и белое в Китае. Произвольно — да, но только при безучастном взгляде с Сириуса или для того, кто ограничивается констатацией извне существующей между объективной реальностью и человеческим поведением связи и таким образом обрекает себя на то, чтобы видеть в этой связи только случайность. Разумеется, по отношению к одному и тому же реальному предмету все названия равноценны и, следовательно, их существование свидетельствует, что ни одно из них не может рассматриваться как единственно имеющее право быть данным наименованием в абсолюте. Это верно. Это даже слишком верно, а потому тривиально. Подлинно глубокая про­блема — в другом. Она заключается в том, чтобы найти внутрен­нюю структуру явления, когда воспринимается лишь его внешняя сторона, и описать его зависимость от всей совокупности его про­явлений.

Вернемся к языковому знаку. Одна из составляющих знака, акустический образ, представляет в нем означающее; другая, то есть понятие,— означаемое. Связь между означаемым и означаю­щим не произвольна; напротив, она необходима. Понятие («озна­чаемое») «бык» в моем сознании неизбежно отождествляется со звуковым комплексом («означающим») bof. И может ли быть иначе? Вместе запечатлены они в моем сознании, вместе возникают они в представлении при любых обстоятельствах. Симбиоз между ними столь тесен, что понятие «бык» является как бы душой акустиче­ского образа bof. В сознании нет пустых форм, как нет и не полу­чивших названия понятий. Вот что говорит сам Соссюр: «Наше мышление представляет собой психологически, если абстрагиро­ваться от его словесного выражения, всего лишь аморфную и не­ясную массу. Философы и лингвисты единодушно признают, что без помощи знаков мы были бы неспособны отличать одно понятие от другого четким и постоянным образом. Мышление, взятое само по себе, подобно некоей туманности, где ничто не разграничено обязательным образом. Здесь не существует предустановленных идей и ничто не оформлено до появления языка» (стр. 161). С другой стороны, разум приемлет только такую звуковую форму, которая служит опорой некоторому представлению, поддающемуся иден­тификации; в противном случае разум отвергает ее как неизвест-

ную или чуждую. Следовательно, означающее и означаемое, аку­стический образ и мысленное представление являются в действи­тельности двумя сторонами одного и того же понятия и составляют вместе как бы содержащее и содержимое. Означающее — это зву­ковой перевод идеи, означаемое — это мыслительный эквивалент означающего. Такая совмещенная субстанциальность означающего и означаемого обеспечивает структурное единство знака. Сам Сос­сюр опять-таки обращает на это наше внимание, когда говорит о языке: «Язык можно сравнить также с листом бумаги: мысль — лицевая сторона, звук — оборотная, нельзя разрезать лицевую сторону, не разрезав при этом и оборотную; то же самое в языке: невозможно отделить ни звук от мысли, ни мысль от звука, этого можно достичь лишь с помощью абстракции, в результате которой мы пришли бы либо к чистой психологии, либо к чистой фонетике» (стр. 163). То, что Соссюр говорит здесь о языке, приложимо прежде всего к языковому знаку, в котором, бесспорно, и проявляются главные свойства языка.

Теперь мы видим сферу «произвольного» и можем очертить ее границы. Произвольность заключается в том, что какой-то один знак, а не какой-то другой прилагается к данному, а не другому элементу реального мира. В этом, и только в этом смысле допу­стимо говорить о случайности, и то, скорее, пожалуй, не для того, чтобы решить проблему, а для того, чтобы наметить ее и временно обойти. Ибо эта проблема есть не что иное, как знаменитое: фпсгеь или Oscrei?, и решена она может быть только путем принятия той или другой точки зрения. В самом деле, эта проблема не что иное, как переведенная на язык лингвистики философская проблема соответствия разума действительности. Лингвист, возможно, в один прекрасный день сможет с пользой ею заняться, но пока ее лучше оставить. Полагать отношение произвольным — это для лингвиста способ уйти от данного вопроса, а также и от того реше­ния, к которому инстинктивно приходит сам говорящий. Для говорящего язык и реальный мир полностью адекватны: знак целиком покрывает реальность и господствует над нею; более того, он и есть эта реальность (nomen omen, табу слов, магическая сила слова, и т. д.). По правде говоря, точка зрения говорящего столь отличается от точки зрения лингвиста, что утверждение последнего относительно произвольности обозначений ничуть не колеблет уверенности говорящего в противном. Но как бы то ни было, природа языкового знака, если ее определять по Соссюру, этим никак не затрагивается, поскольку особенность этого опре­деления именно в том и состоит, чтобы рассматривать только от­ношение означающего к означаемому. Сфера произвольного, таким образом, выносится за пределы языкового знака.

В таком случае излишне защищать принцип «произвольности» знака от того возражения, которое можно было бы привести, ос­новываясь на ономатопоэтических и экспрессивных словах (Соссюр,

стр. 103—104), излишне не только потому, что сфера их употреб­ления относительно узка и эффект экспрессивности по самой своей сути преходящ, субъективен и зачастую второстепенен, но главным образом потому, что, какой бы ни была реальность, изображенная с помощью ономатопеи или экспрессивного выражения, указание на эту реальность дается в большинстве случаев не прямо, а вос­принимается только благодаря символической условности, кон-венциональности, аналогичной той, какая свойственна обычным знакам системы. Итак, мы и здесь находим то же определение и свойства, присущие любому знаку. И здесь произвольность сущест­вует лишь по отношению к явлению или объекту материаль­ного мира и не является фактором во внутреннем устройстве знака.

Рассмотрим теперь вкратце некоторые следствия, выведенные Соссюром из обсуждаемого здесь принципа и чреватые очень важ­ными результатами. Например, он замечательно показал, что можно говорить одновременно и о неизменяемости и об изменчи­вости знака: знак неизменяем, поскольку в силу своей произ­вольности он не поддается воздействию с позиций какой-либо разумной нормы; знак изменчив, поскольку, будучи произволь­ным, постоянно подвержен изменению. «Язык совершенно неспо­собен защититься от сил, которые каждое мгновение изменяют соотношение означающего и означаемого. Это одно из следствий произвольности знака» (стр. 112). Ценность этого вывода ничуть не уменьшится, а, напротив, скорее увеличится, если при этом точнее оговорить, о каком отношении идет речь. Ведь свойством быть изменяемым и в то же время оставаться неизмененным обладает не отношение между означаемым и означающим, а отношение между знаком и предметом, иными словами, предметная мотивация обозначения (motivation objective de la designation), которая, как таковая, подвержена действию различных исторических факторов. Вывод Соссюра остается справедливым, но не для знака, а для значения (signification).

Другой, не менее важной проблемой, имеющей непосредствен­ное отношение к определению знака, является проблема значимо­сти, в которой Соссюр надеется найти подтверждение своей точки зрения: «...выбор того, а не иного звукового отрезка для называ­ния той, а не иной идеи совершенно произволен. Если бы дело обстояло иначе, то понятие значимости утратило бы кое-что в своем характере, так как включало бы некоторый навязанный извне элемент. Но в действительности значимости остаются целиком относительными, и вот почему связь идеи и звука полностью про­извольна» (стр. 163). Это рассуждение стоит того, чтобы разобрать его по частям. Выбор звукового отрезка для называния понятия отнюдь не произволен; этот звуковой отрезок не существовал бы без соответствующей идеи, и наоборот. Хотя Соссюр говорит о «понятии» (об «идее»), на самом деле он подразумевает всегда пред-

«4

ставление о реальном предмете и имеет в виду немотивированность, отсутствие необходимости в связи знака с обозначаемой вещью. Свидетельство этого смешения можно видеть в следующей фразе, где я подчеркиваю интересующее нас место: «Если бы дело обстояло иначе, то понятие значимости утратило бы кое-что в своем харак­тере, так как включало бы некоторый навязанный извне элемент». В этом умозаключении осью отношения как раз и считается «на­вязанный извне элемент», т. е. объективная реальность. Но если рассматривать знак в самом себе, а значит, как носитель значи­мости, произвольность непременно оказывается исключенной. По­следнее утверждение таково, что в нем наиболее отчетливо видно и его опровержение, ибо хотя и справедливо, что значимости ос­таются целиком «относительными», но дело в том, чтобы выяснить, как и по отношению к чему они относительны. Итак, устанавли­ваем следующее: значимость есть элемент знака; если взятый сам по себе знак не произволен, что, надеемся, мы показали, то отсюда следует, что «относительный» характер значимости не может зависеть от «произвольной» природы знака. Поскольку соответствие знака реальности следует исключить из рассмотрения, у нас еще больше оснований расценивать значимость только как атрибут формы, а не субстанции. Следовательно, утверждение, что значимости «относительны», означает, что такой характер они имеют по отношению друг к другу. А это ли не доказательство их необходимости? Здесь мы имеем дело уже не с изолированным знаком, а с языком как системой знаков, и никто столь ясно, как Соссюр, не осознал и не описал системной организации языка. Говорить о системе — значит говорить о расположении и соответ­ствии частей в структуре, доминирующей над своими элементами и обусловливающей их. Все в ней настолько необходимо, что изме­нения как целого, так и частей взаимно обусловлены. Относитель­ность значимостей является лучшим свидетельством того, что они находятся в тесной зависимости одна от другой в синхронном со­стоянии системы, постоянно пребывающей под угрозой нарушения и постоянно восстанавливаемой. Дело в том, что все значимости суть значимости в силу противопоставления друг другу и опреде­ляются только на основе их различия. Будучи противопоставлены, они удерживаются в отношении необходимой обусловленности. По логике вещей необходимость подразумевает оппозицию, так как оппозиция есть форма выражения необходимости. Если язык представляет собой не случайный конгломерат туманных поня­тий и произносимых наобум звуков, то именно потому,.что его структуре, как всякой структуре, внутренне присуща необходи­мость.

Следовательно, присущая языку случайность проявляется в наименовании как звуковом символе реальности и затрагивает отношение этого символа к реальности. Но первичный элемент системы — знак — содержит означающее и означаемое, соедине-

L

ние между которыми следует признать необходимым, поскольку,
существуя друг через друга, они совпадают в одной субстанции.
Понимаемый таким образом абсолютный характер языкового знака
требует в свою очередь диалектической необходимости постоян­
ного противопоставления значимостей и составляет структурный
принцип языка. Лучшим свидетельством плодотворности какой-
либо доктрины и является, быть может, ее способность породить
противоречие, которое служит ее дальнейшему развитию. Вос­
станавливая подлинную природу знака в его системной обусловлен­
ности, мы, уже после Соссюра, утверждаем строгость соссюровской
мысли,,

ГЛАВА VII

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: