Лингвистика на пути преобразований 2 глава

, как не мир символов, объединенных в специфическую структу­ру, которую язык выявляет во внешних формах и передает? Через

язык человек усваивает культуру, упрочивает ее или преобразую И как каждый язык, так и каждая культура использует специ<] ческий аппарат символов, благодаря которому опознается соотв ствующее общество. Разнообразие языков, разнообразие культу! их изменения свидетельствуют о конвенциональной природе сш» лизма, который придает им форму. В конечном счете именно сил устанавливает эту живую связь между человеком, языком и кул турой.

Такова в основных чертах перспектива, которую открывает ременный этап лингвистических исследований. Углубляясь в npif роду языка, вскрывая его связи как с мышлением, так и с поведение человека и основами культуры, эти исследования начинают пролц вать свет на глубинное функционирование сознания в разнообра ных мыслительных операциях. Смежные науки следуют за эти* успехами лингвистики, в свою очередь содействуют им, использу^ лингвистические методы, а зачастую и лингвистическую термине логию. Все это позволяет предвидеть, что такие параллельнь исследования породят новые дисциплины и будут сообща спосс ствовать развитию подлинной науки о культуре, которая заложи фундамент теории символической деятельности человека. Кро\ того, известно, что формальные описания языков имеют непосре ственное применение при конструировании логических машин, спс собных делать переводы, и наоборот — от теории информации мож| но ожидать некоторой помощи в выяснении вопроса о том, ^ мысль кодируется в языке. В развитии этих исследований и методов отличающих нашу эпоху, мы видим результат постоянно развива| ющейся и все более абстрактной символизации, первоначальная необходимая основа которой лежит в символизме языка. Возрас тающая формализация мышления, быть может, ведет нас к боле глубокому проникновению в реальную действительность. Но не могли бы даже представить себе этих понятий, если бы структура языка не заключала в себе их начальной модели и как бы отдален^ ного их предчувствия.

ГЛАВА И НОВЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В ОБЩЕЙ ЛИНГВИСТИКЕ

В течение последних десятилетий лингвистика развивалась таки­ми быстрыми темпами и так расширила свою сферу, что даже самый общий обзор проблем, с которыми она имеет дело, разросся бы до размеров самостоятельной работы или свелся бы к сухому пере­числению статей и книг. Простое резюме ее достижений заняло бы много страниц, и, однако, существенное, возможно, было бы упущено. Количественный прирост лингвистической продукции та­ков, что целого тома ежегодной библиографии уже недостаточно. Крупные страны имеют в настоящее время собственные печатные органы, свои издательские серии, а также и свои лингвистические методы. Описательные исследования получили широкое развитие и распространились на все языки: недавно переизданный свод­ный труд «Языки мира» дает представление как об уже осущест­вленной работе, так и о той, еще более значительной, которую предстоит выполнить. Множится число лингвистических атласов и словарей. Накопление фактов приводит во всех областях к появ­лению все более монументальных трудов: четырехтомное описание детской речи У. Ф. Леопольда (W. F. Leopold) и семитомное описание французского языка Дамуретта и Пишона (D amourette et P i с h о n) — пример этого. Стало возможным посвятить отдель­ный журнал исключительно изучению языков американских ин­дейцев. В Африке, Австралии, Океании применяется анкетирова­ние, что значительно обогащает инвентарь известных лингвистам языковых форм. Наряду с этим последовательно изучается языко­вое прошлое человечества. Обнаружилось, что целая группа древ­них языков Малой Азии связана с индоевропейским языковым миром, и это ведет к изменению соответствующей теории. Успешное восстановление протокитайского, общемалайско-полинезийского, ряда прототипов американоиндейских языков позволит, вероятно,

2 Бенвенист 33

создать новые разделы генетической классификации языков. ЦЩ

если бы и можно было рассмотреть все эти исследования боле|

детально, то обзор показал бы, что работа идет весьма неравномер

но: одни авторы продолжают изыскания, которые были бы такими

же и в 1910 году; другие отвергают даже само название «лингвисти|

ка» как устаревшее; третьи посвящают целые тома единственному!

понятию «фонема». Увеличение числа работ отнюдь не выявляет!

а скорее скрывает глубокие сдвиги, которые происходят в методе

лингвистики и умонастроении лингвистов в течение последний

десятилетий, и те противоречия, которые разделяют лингвистику!

сегодня. Когда осознаешь, что поставлено на карту и какие nocij

ледствия современные споры могут иметь также и для других наук|

то возникает мысль, что дискуссии по вопросам метода в лингвис!

тике, может быть, только прелюдия к общему пересмотру ценно-|

стей, который охватит в конечном итоге все науки о человеке!

Вот почему мы остановимся главным образом и не в специальных!

терминах на проблемах, являющихся сейчас центральными для|

общей лингвистики,— на понимании лингвистами своего объекта!

и на направлении, которое принимают их поиски.

Опубликованный в 1933 году редакцией «Journal de Psycho-logie» сборник под названием «Психология языка» («Psychologie du langage») возвестил уже о решительном обновлении теорети­ческих воззрений и установок. Здесь впервые были изложены прин­ципы, которые, подобно принципам «фонологии», широко проникли теперь даже в педагогическую практику. Вместе с тем здесь обна­ружились и противоречия, которые в последующие годы привели к перестройке теории, например к разделению синхронии и диа­хронии, фонетики и фонологии, которое снимается, когда соот­ветствующие термины получают более точное определение. У некото­рых независимых теорий выявились точки соприкосновения. Ког­да, например, Сэпир показал психологическую реальность фонем, он со своей стороны открыл то понятие, которое Трубецкой и Якоб­сон уже деятельно внедряли в языкознание. Но тогда еще нельзя было предвидеть, что в лингвистике все шире будут появляться исследования, идущие, по крайней мере внешне, против тех целей, которые наука о языке преследовала до сих пор.

Неоднократно подчеркивалось, что отличительной чертой язы­кознания в течение всего XIX века и в начале XX века был его исключительно исторический характер. История как необходимая перспектива и смена фактов во времени как принцип объяснения, членение языка на изолированные элементы и исследование зако­нов эволюции, присущих каждому из них,— таковы были основные положения лингвистической теории. Признавались, правда, за­кономерности и совершенно иной природы, как, например, действие аналогии, могущей, как полагали, нарушать регулярность эволю­ции. Но в обычной научной практике грамматика языка сводилась к описанию происхождения каждого звука и каждой формы. Это 34

было следствием одновременно и эволюционистского духа, которым были проникнуты тогда все науки, и особых условий, в которых зародилось языкознание. Новизна соссюровской точки зрения, од­ной из тех, которые оказали глубочайшее влияние на лингвистику, заключалась в осознании того, что язык сам по себе лежит вне всякого исторического измерения, что он есть синхрония и структу­ра и что он функционирует лишь в силу своего знакового характера. Этим взглядом отвергается не столько исторический подход, сколь­ко «атомизирование» языка и «механизирование» его истории. Время не есть фактор эволюции языка, оно лишь рамки эволюции. Причи­ны изменения, затрагивающего тот или иной элемент языка, лежат, с одной стороны, в природе элементов, которые составляют язык в каждый данный момент, с другой стороны — в структурных от­ношениях между этими элементами. Прямолинейная констатация факта изменения и его выражение в виде формулы соответствий уступают место сравнительному анализу двух последовательных состояний и двух различных, характеризующих каждое состояние взаимоотношений элементов. Диахрония, таким образом, оказывает­ся восстановленной в своих законных правах как последователь­ность синхронии. Уже из этого вытекает первостепенная важность понятия системы и постоянно восстанавливаемой гармонии между всеми элементами языка.

Эти взгляды уже не новы, они ощущаются, в частности, во всем научном творчестве Мейе, и, хотя они не всегда применяются на деле, их не оспаривает уже больше никто. Если бы мы захотели исходя из этого охарактеризовать одним словом направление, в ко­тором эти взгляды, по-видимому, развиваются в лингвистике сей­час, мы могли бы сказать, что они ознаменовали начало лингви­стики, понимаемой как наука, в силу ее системности, автономности и тех целей, которые перед ней ставят.

Эта тенденция проявляется прежде всего в отказе от постанов­ки некоторых типов проблем. Никто больше не занимается всерьез вопросом о моногенезе или полигенезе языков, как и, в общей фор­ме, вопросом об абсолютном начале языка. Теперь уже не поддают­ся так легко, как прежде, соблазну возвести особенности какого-ли­бо языка или типа языков в универсальные свойства языка вообще. Это объясняется тем, что горизонты лингвистики раздвинулись. Все типы языков приобрели равное право представлять человечес­кий язык. Ничто в прошлой истории, никакая современная форма языка не могут считаться «первоначальными». Изучение наиболее древних засвидетельствованных языков показывает, что они в та­кой же мере совершенны и не менее сложны, чем языки современ­ные; анализ так называемых примитивных языков обнаруживает У них организацию в высшей степени дифференцированную и упоря­доченную. Индоевропейский тип языков отнюдь не представляется больше нормой, но, напротив, является скорее исключением. С еще большим основанием лингвисты отказываются теперь от исследова-

²' 36

ния той или иной избранной категории, обнаруженной у всех язы­ков и долженствующей иллюстрировать якобы сходное предраспо­ложение «человеческого духа», поскольку стало ясно, как трудно описать полностью даже систему одного отдельного языка и на­сколько рискованны структурные аналогии, установленные с по­мощью одних и тех же терминов. Следует придавать важнейшее значение этому расширению наших знаний о многообразии языков мира. Лингвисты извлекли из него ряд уроков. Так, первоначально казалось, что условия развития языка не различаются существенно в зависимости от уровней культуры и что при сравнении беспис-менных языков можно применять методы и критерии, оправдав­шие себя для языков с письменной традицией. При новом подходе оказалось, что описание некоторых типов языков, в частности американоиндейских, ставит такие проблемы, которые не могут быть разрешены традиционными методами. Следствием этого яви­лось обновление методов анализа, что рикошетом отразилось и на языках, описанных, казалось бы, раз и навсегда: при описании новы­ми методами они обнаружили иной облик. Второе следствие: выясни­лось, что набор морфологических категорий, каким бы обширным он ни казался, отнюдь не безграничен. Можно поэтому представить себе некоторую логическую классификацию этих категорий, которая показывала бы их соотношение и законы трансформации. Нако­нец — и здесь мы затрагиваем вопросы, значение которых выходит за пределы лингвистики, — начали осознавать, что «категории мысли» и «законы мышления» в значительной степени лишь отраже­ние организации и дистрибуции категорий языка. Мы мыслим мир таким, каким нам оформил его сначала наш язык. Различия в фи­лософии и духовной жизни стоят в неосознаваемой зависимости от классификации, которую осуществляет язык в силу одного того, что он язык и что он знаковое явление. Таковы некоторые проблемы, встающие перед ученым, который знаком с многообразием языко­вых типов, но, по правде говоря, ни одна из них не исследована еще достаточно глубоко.

Сказать, что лингвистика становится наукой,— значит не только подчеркнуть ее стремление к точности — это свойственно всем нау­кам. Дело заключается прежде всего в изменении ее отношения к свое­му объекту, которое можно определить как стремление к его форма­лизации. Эта тенденция возникла под влиянием работ двух линг­вистов: Соссюра в Европе и Блумфилда в Америке. Впрочем, их влияние осуществляется столь же различными путями, сколь не­сходны были книги, от которых оно исходило. Трудно себе предста­вить более разительный контраст, чем различие между двумя трудами: «Курс общей лингвистики» Соссюра (1916)— книга, состав­ленная после смерти автора на основе записей его учеников, сово­купность гениальных идей, каждая из которых требует толкования, а некоторые до сих пор вызывают научные споры, она переносит язык в плоскость универсальной семиологии и открывает перспек-

тивы, которые современная философская мысль только начинает ощущать; и «Язык» Блумфилда (1933), ставший настольной книгой американских лингвистов, до конца продуманный и зрелый «text-book» — учебник, примечательный как полным отказом от филосо­фии, так и строгостью исследовательских приемов. Хотя Блумфилд и не' упоминает Соссюра, он тем не менее, несомненно, подписался бы под положением Соссюра о том, что «единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя». Этот принцип объясняет тенденции, проявляющие­ся в лингвистике повсеместно, хотя он и не говорит еще ничего о причинах, по которым она стремится к автономности, и о целях, которые она при этом преследует.

Несмотря на различия школ, перед теми лингвистами, которые пытаются привести свои научные позиции в систему, возникают сходные проблемы, которые можно сформулировать в виде трех основных вопросов. 1) Какова задача лингвиста, с чем он имеет дело и что будет он описывать под названием языка? Речь идет, таким образом, о самом объекте лингвистики. 2) Как описывать этот объект? Нужно создать приемы, которые позволили бы охватить совокупность характерных черт одного языка в совокупности ре­ально существующих языков и описать их в идентичных терминах. На каком принципе должны быть основаны эти приемы и эти опре­деления? Отсюда видно, какое важное значение приобретает тех­ника лингвистического исследования. 3) По наивному представлению говорящего, как, впрочем, и для лингвиста, функцией языка является «сказать нечто». Что, собственно, представляет собой это «нечто», ради которого приводится в действие язык, и как опреде­лить его границы по отношению к самому языку? Возникает, таким образом, проблема значения.

Уже сами эти вопросы говорят о стремлении лингвистов осво­бодиться от опоры (или равнения) на предвзятые принципы или положения смежных наук. Они отвергают все априорные взгляды на язык и создают понятия своей науки, исходя непосредственно из своего объекта. Такой подход должен положить конец зависи­мости, сознательной или бессознательной, в которой лингвистика находилась по отношению к истории, с одной стороны, и той или иной психологической теории — с другой. Если уж наука о языке должна выбирать себе образец для подражания, то им будут науки математические или дедуктивные, которые представляют свой объ­ект в полностью рациональной форме, сводя его к совокупности объективных свойств, получающих постоянные определения. Из этого следует, что лингвистика будет становиться все более и более «формальной», по крайней мере в том смысле, что язык предстанет как некоторая совокупность всех своих наблюдаемых «форм». Беря за отправную точку естественное языковое выражение, лингвисты путем анализа производят точное расчленение каждого высказыва­ния на составляющие его элементы, затем, с помощью дальнейших

последовательных операций, членение каждого элемента на все более простые единицы. Цель этой процедуры состоит в выделении дистинктивных (различительных) единиц языка, и уже в этом за­ключается радикальное изменение метода. Если раньше объектив­ность исследователя состояла в глобальном описании, что влекло за собой одновременно принятие графической нормы для письмен­ных языков и скрупулезную фиксацию всех произносительных деталей для устных текстов, то теперь стремятся выделить те эле­менты, которые являются дистинктивными на всех уровнях анализа. Для того чтобы их установить, а это всегда трудная задача, руко­водствуются принципом, который гласит, что в языке есть только различия, что язык приводит в действие систему различительных средств. Выделяют только те признаки, которые наделены смысло-различительной функцией, опуская — после того как они опреде­лены — те явления, которые представляют собой лишь варианты. Благодаря этому достигается большое упрощение и становится возможным обнаружить внутреннюю организацию и законы взаимо­действия этих формальных элементов. Каждая фонема и морфема оказывается существующей относительно каждой другой, будучи одновременно и отличной от всех других и зависимой от них; каж­дая ограничивает другие и ограничивается ими в свою очередь, взаимное различие и взаимная зависимость с необходимостью пред­полагают друг друга. Элементы образуют ряды и обнаруживают особый в каждом языке порядок. Это и есть структура, каждая часть которой существует лишь благодаря целому, в свою очередь существующему лишь в совокупности своих составных частей.

Структура — один из важнейших терминов современной линг­
вистики, один из тех терминов, которые продолжают сохранять
программное значение. Для тех, кто употребляет этот термин со
знанием дела, а не просто следуя моде, он может означать две раз­
ные вещи. В частности, в_^в^юпе_под_стр_у_ктурой понимают целое,
fi и взаш4о^г^си^о^ьмежду частями целого,
ЛШИ^^?¥ШС для большинства аме-

риканских~лингвистов структура — это наблюдаемая расстановка элементов и их способность к взаимосвязи или взаимозамене. Вы­ражение «структурная лингвистика» получает поэтому различную интерпретацию, во всяком случае настолько различную, что опе­рации, которые при этом имеются в виду, приобретают неодинако­вый смысл. Лингвист-«блумфилдианец» под названием «структура» будет описывать фактически встретившееся ему в речи явление, которое он будет членить на составляющие элементы и давать опре­деление каждому из этих элементов, исходя из того места, которое этот элемент занимает в составе целого, и того варьирования и взаи­мозамен, которые допустимы в том же месте речевой цепи./Понятия равновесия системы и тенденций системы, которые Трубецкой до­бавил к понятию структуры и которые доказали свою плодотвор-

ность, он отвергнет, как запятнанные телеологией. Между тем это
единственный принцип, позволяющий понять развитие языковых
систем. К£ждо^да^ное_срстоян^«язь1ка др,едстав.ляет„собой. прежде
всего результат извшшэго^равновесия междуЛЩТЯМ^с^щтуды,
равновесия, которое, однако, никогда не приводит к полной симмет­
рии, возможно потому,310„ас,имметрия лежит в самой основе языка
в силу асимметрии произносат.едь_щх, Органов. Взаимосвязь всех
элементов приводит к тому, что всякое повреждение, нанесенное
в одной точке, нарушает всю систему отношений и влечет за собой
рано или поздно ее перестройку в новую систему. Поэтому диахро­
нический анализ состоит в определении двух^порледовательных
структур и устаномении ОЩОМШЩ _ межд^ьщщ, а„хакже,.в опре­
делении того, какие части предшествующей,систе,мь1_подаедышсь
изменению__или_находились под угрозой..етл.кадсщдао.хавдивалось
решение, осуществившееся в последующей, системе. Благодаря это­
му оказывается разрешенным противоречие между синхронией и
диахронией, которое столь горячо отстаивал Соссюр. Эта концеп-1
ция общей структуры дополняется понятием ие рархии между эле- |
ме1щщи_структуры. ^Докую иллюстрацию этому мы находим в ис- ^!
следовании усвоения иуграты звуков языка детьми и больными-
афатиками, проведенном Р. Якобсоном: те звуки, которые ребенок
усваивает в последнюю очередь, афатик утрачивает в первую оче­
редь, а те звуки, которые при афазии забываются последними,
оказываются первыми, которые ребенок научается артикулировать,—"
то есть последовательность, в которой звуки исчезают, обратна
той, в которой звуки усваиваются. \,

Как бы то ни было, подобный анализ возможен только тогда, когда лингвист в состоянии полностью наблюдать, контролировать или варьировать по своей воле функционирование описываемого языка. Только живые языки, письменные или бесписьменные, предоставляют достаточно широкие возможности и достаточно на­дежный материал для проведения такого исследования с исчерпы­вающей точностью. Предпочтение отдается разговорным~языкам. Некоторые ученые считают это условие необходимым по эмпиричес­ким соображениям. Для других лингвистов, например американ­ских, толчком к пересмотру методов описания, а затем и общей теории послужила прежде всего необходимость записывать и ана­лизировать индейские языки, языки сложные и многообразные. Но постепенно пересмотр принципов распространяется и на описания Древних языков. Появляется даже возможность дать иную интер­претацию, в свете новых теорий, данным, которые были добыты сравнительно-историческим методом. Такие труды, как работы *ЦДх£й£125^ича. посвященные реконструкции стадий общеиндоевро­пейского языка, показывают, чего можно ожидать от подобным образом ориентированного исследования. Признанный специалист в области исторической лингвистики, Ж- Вандриес выступает в за­щиту и лингвистики «статической», понимаемой как сравнительное

описание средств, предоставляемых различными языками для одних и тех же потребностей выражения.

Понятно теперь, что преобладающим в последние годы типом исследования было системное описание, частичное или полное, того или иного конкретного языка, выполняемое с невиданным ранее вниманием к технике анализа. Лингвист ощущает необхо­димость обосновывать всю процедуру своего анализа, от начала до конца. Он предлагает аппарат определений с целью узаконить статус, который он находит у каждого из определяемых им элемен­тов, а все операции излагаются эксплицитно, так чтобы они были до­ступны проверке на всех этапах анализа. Результатом этого явилась коренная перестройка терминологии. Используемые термины настоль­ко специфичны для каждого направления, что начитанный линг­вист с первых же строк узнает, к какому именно принадлежит то или иное исследование, а ход рассуждений иной раз становится понятным для представителей того или иного метода лишь тогда, когда они изложат его в своей собственной терминологии. К описанию предъявляются требования эксплицитности и последовательности,

\ а "также отказа при анализе от использования значения,"с привлече­нием только формальных критериев. Эти принципы получили широкое распространение особенно в Америке и послужили там поводом для продолжительных дискуссий. В своей книге «Методы в структурной лингвистике» (1951) 3. С. Харрис * свел эти принципы в своего рода кодекс. В этой работе автор подробно, шаг за шагом из­лагает приемы выделения фонем и морфем на основе формальных

■ признаков их распределения в тексте или речи: дистрибуции, окру­жения, субституции, взаимодополнительности, сегментации, кор­реляции и т. д., причем каждая из операций иллюстрируется кон­кретными задачами, которые автор рассматривает с помощью квази­математического аппарата графических символов. Думается, что трудно было бы пойти дальше по этому пути. Но удалось ли по крайней мере выработать единый и постоянный метод? Автор готов первым согласиться, что возможны и другие приемы и что некото­рые из них были бы даже более экономичны, особенно если до-пустеть_использ£1вание значения. Возникает вопрос: не становится ли самоцелью вся эта демонстрация строгости метода? Но, что еще

- более важно, мы видим, что лингвист занимается, по существу, только речью, которую он молчаливо приравнивает к языку. Это обстоятельство, имеющее принципиальное значение, следует обсу­дить в связи со своеобразной концепцией структуры, принятой у сторонников этого метода. Схемы дистрибуции, как бы строго они ни были установлены, не образуют структуры, точно так же как ] перечни фонем и морфем, выделенных путем сегментации речевой / цепи, не являются описанием языка. Здесь нам дается, по существу, ¹ лишь метод записи и членения материала, применяемый к языку,

¹ Z. S. Harris, Methods in structural linguistics, N. Y., 1951.

который представлен рядом устных текстов и семантики которого лингвист, как предполагается, не знает.

Подчеркнем еще раз это обстоятельство, которое даже боль­ше чем особая тщательность исследовательской техники, харак-тер'но для данного метода: принципиально утверждается, что лингвистический анализ, чтобы быть подлинно научным» должен абстрагироваться от.значений и ограничиться исключительно~6п-ределением и дистрибуцией элементов. Требование строгости, предъявляемое к процедуре анализа, с необходимостью приводит к отказу от такого неуловимого, субъективного, не поддающе­гося классификации элемента, каким является значение, или смысл. Все, что возможно сделать,— это лишь удостовериться, что такое-то высказывание соответствует такой-то объективной ситуации, и, если повторение ситуации вызывает появление того же высказывания, между ними устанавливают корреляцию. Отно­шение между формой и смыслом сведено, таким образом, к отноше­нию между языковым выражением и ситуацией, в терминах би­хевиористской теории, причем выражение может быть одновременно и реакцией и стимулом. Значение фактически сводится к некоторой внешней обусловленности речи. Что касается отношения между языковым выражением и действительностью, то эту проблему пре­доставляют решать специалистам в области естественных наук. «Мы определили значение (meaning) языковой формы,— говорит Блумфилд,— как ситуацию, в которой говорящий ее произносит, и как реакцию, которую она вызывает у слушающего» («Язык», стр. 142)*. Харрис также настойчиво подчеркивает трудность ана­лиза ситуаций: «В настоящее время не существует никакого метода для измерения социальных ситуаций и для непротиворечивого представления социальных ситуаций как состоящих из элементар­ных частей, так чтобы языковое высказывание, появляющееся в той или иной социальной ситуации или ей соответствующее, можно было бы расчленить на сегменты, которые соответствовали бы частям ситуации. Мы вообще не можем в настоящее время опереться ни на какое естественное или научно проверяемое членение семантиче­ского поля культуры того или иного народа, потому что пока не существует методики подобного исчерпывающего анализа культуры путем разложения на дискретные элементы; напротив, язык яв­ляется одним из основных источников наших знаний о культуре (или о «мире значений») данного народа и о различиях или члене­ниях, которые там существуют» (цит. соч., стр. 188)уМожно только опасаться, что если этому методу суждено всеобщее применение, то лингвистика никогда уже не сможет сотрудничать с другими нау­ками, изучающими человека и культуру. Сегментация высказывания на дискретные элементы ведет к анализу языка не более, чем сег­ментация вселенной ведет к созданию теории физического мира.

* Цит. Щ) изданию: Л. Блумфилд, Язык, М., 1968,

Формализация частей высказывания таким спосооом угрожает сно* ва привести к атомизации языка, потому что естественный язык представляет собой результат процесса знаковой символизации на нескольких уровнях, а анализ этого процесса еще даже не начат. Наблюдаемый языковой «материал» не есть поэтому первичная дан­ность, которую остается лишь расчленить на составные части, это уже сложное целое, значимости которого возникают либо из инди­видуальных свойств каждого элемента, либо из условий их соотно­шения, либо, наконец, из объективной ситуации. Поэтому воз­можны различные типы описания и различные типы формализации, но всё они должны с необходимостью исходить из того, что их объект, язык, наделен значением, что именно благодаря этому OH^Hjcrb структура ji что это — основное условие функционирования язь1ка_сЕеди других знаковых систем. Трудно представить себе, что д'ала бы сегментация культуры на дискретные элементы. В культуре, ка_к и в _языке^.мь1-.имеем Х9Щку1шай1Ь,„знаков,. и задача состоит ^-19^к51^§М..93£Ш^^лМт:ьмшош&1щя между ними. До сих пор наука о культуре остается решительно и намеренно «наукой о субстан­ции». Окажется ли возможным выделить в системе культуры фор­мальные структуры, подобные тем, которые Леви-Стросс ввел в системы родства? Будущее покажет. Во всяком случае, очевидна необходимость — для всех наук, оперирующих символическими формами,— изучения_свож1В,„ана.ка. Исследования, начатые Пир­сом (Ре i гее), не были продолжены, о чем приходится только сожалеть.Д5едь именно прогресс в изучении знаков может способ­ствовать лучшему пониманию сложных семантических процессов в языке, а возможно также, и за пределами языка. И поскольку_ф„унк-ционидование М3№в-~*яыяеэж_т,^££ошахеаь#ыы_х как бессодна_-

психологи, социологи и лингвисты

^yj^ajj, ц

могли бы с пользой объединить свои усилия в этой работе.

Црль ной идеей в ней, говоря в общих чертах, выступает идея соссю-ровского «знака», выражение и содержание которого (соответст­вующие «означающему» и «означаемому» у Соссюра) понимаются как два соотносительных плана, имеющих каждый «форму» и «субстанцию». Здесь происходит сближение лшгвисгакидигюгикой, В связи с этим намечается известное схождение наук, еще плохо знакомых друг с другом, В то время как те лингвисты, которые

Кроме направления, которое мы охарактеризовали выше, сле­
дует упомянуть и другие. Получили распространение и иные тео­
рии, не менее последовательные. В психолингвистике Г. Гийома
(G. G u i I I a u m e) языковая структура понимается как имма­
нентная по отношению к реальному языку, и эта упорядоченная
структура обнаруживается на основе выражающих ее фактов
употребления. Теория, которую под названием «глоссематика»
стремится утвердить Л. Ельмслев в Дании, представляет собой
скорее построение.логической!^модели».языка..и_свод определений,
^чЖ языковой действительно сти. Централь-

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: