Словарь индоевропейских социальных терминов (извлечения)

I. ИЗ ПРЕДИСЛОВИЯ

...Среди языков мира индоевропейская семья языков является удобным объектом для самых обширных в пространстве и времени, самых разнообразных и глубоких исследований в силу того, что эти языки распространены от Центральной Азии до Атлантики, за­свидетельствованы письменными памятниками на протяжении почти четырех тысячелетий, являются носителями культур хотя и разного уровня, но весьма древних, в том числе и таких, которые принад­лежат к самым богатым из всех когда-либо существовавших на земле, и, наконец, в силу того, что на некоторых из этих языков имеется обширная литература высоких достоинств. По той же причине эти языки долгое время были исключительным объектом исследований лингвистов.

Термином «индоевропейский» обозначается семья языков, про­исходящих из одного общего языка и последовательно вычленяв­шихся из него путем отделения. Это обширное историческое явле­ние, которое мы охватываем в его целом благодаря тому, что перво­начальная общность на протяжении веков распадалась на ряд отдельных историй, каждая из которых есть история одного какого-либо языка.

Удивительно, что, хотя этапы этих миграций и обособлений оста­ются нам неизвестны, мы можем с уверенностью указать народы, составлявшие первоначальную общность, и отличить их от всех других как народы индоевропейские. Основания для этого дает язык, и только язык. Понятие «индоевропейский» относится прежде всего к языку, и если мы можем распространить его за пределы языка на другие области культуры, то опять-таки только на основе языковых данных. В индоевропейских языках, как ни в какой дру­гой области языкового мира, понятие генетического родства имеет точный смысл и ясное обоснование. Более того, в индоевропейской

семье мы находим эталон межъязыковых соответствий, служащих для определения семьи языков и позволяющих восстанавливать ее прошлые этапы вплоть до первоначального единства.

В течение последнего столетия сравнительно-историческое изу­чение индоевропейских языков протекало в двух противоположных, но взаимно дополняющих друг друга направлениях. С одной сто­роны, исследования имели целью реконструкции общего прототипа, основанные на сравнении элементов, простых или сложных, допу­скающих такое сравнение от языка к языку; этими элементами мо­гут быть фонемы, целые слова, части слов — флексии и т. д. Таким путем создаются модели, которые в свою очередь служат инстру­ментом новых реконструкций. С другой стороны, идя в противопо­ложном направлении, исследователи отправлялись от какой-либо достоверно установленной индоевропейской формы и прослеживали формы, развившиеся из нее, пути диалектных расхождений и вновь складывающиеся единства. Элементы, унаследованные от общего языка, оказываются включенными в независимые друг от друга структуры отдельных языков, где они подвергаются преобразова­ниям и приобретают новые значимости в силу новых складываю­щихся оппозиций, обусловленных этими элементами. Необходимо поэтому изучать, с одной стороны, возможности реконструкций, ибо последние объединяют длинные ряды соответствий и вскрывают структуру общих для разных языков фактов, с другой стороны — развитие отдельных языков, ибо они представляют собой ту среду, в которой зарождаются инновации, преобразующие старую сис­тему. Исследование компаративиста движется между этими двумя полюсами, а его усилия направлены именно на то, чтобы различить унаследованное и инновации, установить тождественные и нетож­дественные факты разных языков.

К этим общим условиям, вытекающим из принципа сравнитель­ного изучения, присоединяются особые требования, связанные с лексикой, которая и составляет область настоящего исследования.

Специалисты по индоевропейским языкам давно уже установили, что совпадения в лексическом составе древних языков отражают основные сферы общей культуры, в особенности материальные. Были собраны доказательства унаследованного лексического фонда в терминах родства, числительных, названиях животных, метал­лов, сельскохозяйственных орудий и т. д. В работах ряда авторов, начиная с XIX в. до последних десятилетий, предпринимаются попытки, весьма полезные, установить списки таких общих понятий.

Цель нашей работы совершенно иная. Мы не пытались соста­вить опись индоевропейских реалий, в том виде, как они выявля­ются в основных лексических соответствиях. Напротив, большая часть данных, которыми мы оперируем, не принадлежит к общему словарю. Они составляют четко очерченную группу — названия социальных понятий и социальных институтов,— но принадлежат отдельным языкам, предметом же анализа является их генезис

и их место в индоевропейской культуре. Таким образом, мы ставим своей целью исследовать сложение и организацию словаря индо­европейских социальных институтов.

Термин «институт» мы берем здесь в широком смысле: и в клас­сическом смысле установлений права, власти, религии, и в смысле не столь явных категорий и понятий ремесла, образа жизни, об­щественных отношений, речевого общения и образа мышления. Материал поистине безграничен, и целью нашей работы является исследование именно происхождения этой части словаря. Исход­ной точкой нам служит при этом обычно какое-либо слово того или иного индоевропейского языка, чреватое будущими связями и ассоциациями, и вокруг него, начиная с прямого анализа осо­бенностей его формы и смысла, затем его актуальных связей и противопоставлений, затем посредством сравнения родственных форм, мы восстанавливаем культурный контекст, в котором оно складывалось как термин, часто претерпевая глубокие изменения. При этом мы стараемся восстановить системы, распавшиеся в ходе дальнейшей эволюции, выявить структуры, погребенные под позд­нейшими напластованиями, свести самые разные специальные употребления слова к принципу, лежавшему в основе первона­чального единства, и в то же время показать, как языки перестраи­вают свои системы противопоставлений и обновляют свой семан­тический аппарат.

Историческая и социологическая сторона этой эволюции нами не затрагивается. Занимаясь, например, греческим глаголом rf/ko\iai «идти впереди, вести за собой» и его производным г\уецш\ «гегемон, предводитель», мы имеем целью выяснить, как складывалось по­нятие «гегемония», и оставляем в стороне тот факт, что греч. YjYefiovta последовательно означало главенство одного человека, целой нации, было эквивалентом римского imperium и т. д.; из всего этого мы выделяем лишь трудноуловимую связь между термином власти, таким как г^угцшу, и глаголом riyio\iai в его значении «ду­мать, полагать». Тем самым мы разъясняем значение-сигнификат; значение-денотат —не наша область исследований. Когда мы говорим о германском слове feudum в связи с терминами ското­водства, мы не касаемся проблематики феодализма. Историкам и социологам судить, смогут ли они воспользоваться чем-нибудь из этих анализов, к которым не примешивается никакое экстра­лингвистическое соображение.

Задача лингвиста, таким образом, определена. Он черпает исходные данные в обширном материале прочно установленных соответствий, которые без больших изменений переходят из одного этимологического словаря в другой. Эти данные неоднородны по самой своей природе. Каждый факт взят из иного языка и состав­ляет фрагмент иной системы, включенный в недоступный предви­дению процесс развития. Прежде всего необходимо доказать, что взятые формы соответствуют друг другу и восходят к одному ис-

точнику. Необходимо также объяснить различия, подчас весьма значительные, в их фонетическом или морфологическом облике или в их значении. Так, можно сближать армянское k'un «сон» и латинское somnus «сон», потому что нам известны правила соот­ветствия, позволяющие восстановить общую праформу *swopno-. Можно сближать латинский глагол сагро «собирать плоды» и гер­манское существительное Herbst «осень», потому что Herbst имеет в древневерхненемецком форму herbist, а эта последняя восходит к прагерманской форме *karpisto-, означающей «(время) самое удобное для сбора урожая» (ср. англ. harvest «жатва, урожай»), что подтверждается и третьим фактом — греческим существитель­ным иарябд «плод земли, снятый урожай». Но такое простое и, казалось бы, такое удачное сопоставление корня teks- в латыни (в глаголе texo) и корня taks- в санскрите — форм, в точности соответствующих друг другу,— наталкивается на большое пре­пятствие: лат. texo значит «ткать», а санскр. taks — «рубить то­пором», и непонятно, как одно из этих значений могло бы произойти из другого или какое предшествующее значение могло бы произ­вести их оба: ткачество и плотницкое ремесло не поддаются воз­ведению ни к какой общей технике.

Даже в пределах одного языка разные формы одного слова могут разойтись по разным группам, плохо согласующимся между собой. Так, от корня *bher-, представленного в fero, латинский язык образовал три разные группы производных, которые соот­ветствуют трем разным семьям слов: 1) fero «понести» в смысле зачатия, откуда forda «беременная самка», образующее семью слов с gesto «рождать, производить»; 2) fero «носить» в смысле «сносить», относится к судьбе, доле, откуда fors, fortuna с их мно­гочисленными производными, притягивающими к себе также по­нятие «фортуна, удача, богатство»; 3) fero «носить» в смысле «уно­сить», образует семью слов с ago «гнать» и относится к понятиям «похищение, добыча». Если мы сравним с этим формы и произ­водные корня bhar- в санскрите, то картина станет еще более пест­рой: к названным значениям присоединятся. значения «носить» в смысле «выносить, брать на себя», откуда bhratr «муж»; в смысле «нести упряжь», откуда «ехать верхом», и т. д. Однако стоит лишь в деталях изучить каждую из этих групп, как мы увидим, что в каждой из них имеется связное лексическое ядро, организован­ное вокруг центрального понятия и способное давать термины социальных категорий.

Мы старались показать, как первоначально слабо дифферен­цированные в своих значениях слова последовательно специализи­руются и образуют системы, отражающие глубинную эволюцию социальных категорий, возникновение новых родов деятельности и новых понятий. Этот внутренний процесс каждого языка может также воздействовать на другой язык путем культурных контак­тов. Так, лексические связи, установившиеся в греческом языке

Бенвенист

в силу внутреннего развития этого языка, благодаря переводам и прямому калькированию послужили образцом для установления аналогичных отношений в латинском языке.

Здесь делается также попытка показать двойственный характер описываемых явлений: с одной стороны, сложные переплетения, возникающие в ходе многовековой и даже тысячелетней эволюции, которые лингвист должен свести к первичным факторам; с другой стороны, возможность тем не менее выявить при этом некоторые весьма общие тенденции, управляющие развитием частных фактов. Мы в состоянии понять их, увидеть в них определенную структуру, организовать их в рациональной схеме, если только мы умеем анализировать факты непосредственно и без упрощенчества, если мы умеем также устанавливать некоторые основные различия. К числу последних — мы будем его не раз подчеркивать — отно­сится и различие между значением-денотатом и значением-сигни­фикатом, из-за отсутствия которого столько дискуссий о «смысле» тонет в сплошной путанице. Задача заключается в том, чтобы средствами сравнения и диахронического анализа вскрыть сиг­нификат там, где в начальной точке наблюдения нам дан лишь денотат. Параметр времени становится при этом параметром си­стемного описания.

Природа исследования диктует способ доказательства. Чита­тель не найдет здесь ни дискуссий о частностях, ни библиографи­ческих ссылок. Материал нашего анализа имеется во всех этимо­логических словарях, а что касается работ других авторов, то мы не видим таких, с которыми могли бы сопоставить свои резуль­таты. Все, о чем мы здесь говорим, представляет собой исследо­вание «из первых рук», хотя и на использовавшемся другими ма­териале...

II. «СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК»

Общие рамки индоевропейского общества и крупные деления в нем — уже сами по себе социальные институты. Теперь же, дета­лизируя принятый нами план исследования, мы обратимся к ос­новным понятиям, создающим внутреннюю структуру этих ин­ститутов.

В каждом из индоевропейских обществ господствует противо­поставление статусов свободного человека и раба. Человек родится или свободным, или рабом. В Риме таково разделение на liberi и serui. В Греции свободный человек, вкебверос,, противопостав­ляется бобЯод. У германцев, по Тациту, общество включало в себя сословия nobiles, ingenui, liberti, serui. Ясно, что nobiles и ingenui, с различием знатности (nobiles) и рождения (ingenui), соответствует группе liberi; ей противопоставлена группа из serui и liberti, соот­ветствующая старым serui, Таким образом, за этими четырьмя

терминами встает то же самое деление общества. В Индии также противопоставлены агуа (название, которым именуют себя индо-иранцы) и dasa (рабы и чужестранцы).

Один и тот же социальный институт сохраняется в обновляемой терминологии. При этом имеется, однако, по крайней мере один термин, общий для двух или даже более языков: латинское liber — греческое кХгйвгрод,. Между ними имеется непосредственное соот­ветствие, оба термина покрывают друг друга и восходят к одной более древней форме *(e)leudheros, которая обнаруживается в третьем языке — венетском.

В самом деле, в венетском существует имя божества Louzera, латинский эквивалент этой формы, по-видимому, Libera, женская пара бога Liber, отождествляемого с Вакхом. Кроме того, известна падежная форма louzerocpos, интерпретируемая как «liberibus», с корневым дифтонгом -ой-, который объясняет вокалическое чере­дование е/о, как в формах фалискской loferta (= llberta) и оскской Luvfreis род. пад. ед. числа (= Liberi) рядом с *(e)leudheros, лат.

liber.

Этимологический анализ вскрывает в liber сложный комплекс отношений. Прежде всего, сколько слов liber мы имеем? Являются ли одним и тем же словом liber — прилагательное и liber — имя божества? Имеется еще и liberi «дети», на первый взгляд иное, чем два первых. Вопрос усложняется и тем, что корень, от которого произведены liber и кХейВгрод,, а именно *leudh-, дает в славян­ском— ст.-слав, дюдъ «народ», людню «люди»; в германском — др.-в.-нем. liut, др.-англ. leod, совр. нем. Leute «люди». Наконец, кроме этих прилагательных и существительных, глагольный ко­рень дает в готском liudan «расти», в индо-иранском — санскр. rudh-, авест. rud- «расти, развиваться».

Родство форм легко устанавливается, но как отнестись к раз­нообразию значений? Они так своеобразны, что на первый взгляд кажутся несовместимыми. Как исходя из корня *leudh «расти, развиваться» объяснить и собирательный термин «народ, люди», и прилагательное «свободный», и локальные латинские — имя божества Liber и существительное liberi «дети»?

Здесь перед нами довольно распространенная модель отношений: на одном конце цепи (в данном случае в Риме) термин относится к социальным институтам, на другом — включается в иные системы и означает иные факты действительности.

Начнем анализ с наиболее простых, а именно глагольных, форм. Готское liudan означает «расти, развиваться» и употребляется по отношению к растению, которое есть не что иное, как результат этого процесса. В самом деле, этот глагол liudan дает также laudi «облик» и -lauj>s в именном сложении jugga-laups, букв, «по-моло­дому статный»; sama-laups «того же роста, равный». Так же в индо­иранском, санскр. rudh-, авест. rud-, raod- «расти» и существитель­ное авест. raodah- «рост, телосложение, облик»,

12* " Збб

Делается понятным, что образ завершенного процесса роста, результатом которого является телосложение и лицо человека, в иных местностях мог давать собирательное понятие, такое, как «родство, корень, происхождение», и переходил на обозначение этнической группы, совокупности людей, совместно родившихся и развившихся. Социальная значимость такого существительного, как *leudho-, могла облегчить переход к значению «народ» (как в старославянском дюдъ «народ» и в германском leod «народ»). Из существительного *leudho- (или *leudhes-) легко вытекает *(e)leudhero- для обозначения принадлежности к «этническому корню» и состояния свободного человека.

Таким образом, понятие «свобода» формируется на основе со-циализованного понятия «роста» — роста определенной социаль­ной категории людей, развития определенного коллектива. Все люди, происходящие из этого «корня», из того, что по-английски называется «stock» [«ствол, пень; род, племя»], наделяются каче­ством *(e)leudheros.

Теперь мы можем вернуться к liber и выявить связь между раз­личными понятиями. Бог Liber и прилагательное liber могут сосу­ществовать, для этого не требуется, чтобы имя бога было прила­гательным в функции приложения. Liber в венетском Louzera — это бог роста, растительности, позднее специализировавшийся как бог виноградарства. 'ЕЛепберод, liber: эта пара оказывается теперь отчетливой иллюстрацией к происхождению понятия «сво­бода». И в латыни и в греческом с самых первых текстов присутст­вуют все значения, в которых мы употребляем слово «свободный». Это и свободный член общины или общества, и человек, свободный от болезни, от страдания (с родительным падежом). У Гомера s^e'JGspov r)|j,ap «свободный день» означает день свободного чело­века, положение свободного человека и противопоставляется вы­ражению SouXiov ^сср.

Обнажаются социальные истоки понятия «свободный». Перво­начальным оказывается не значение «освобожденный, избавлен­ный от чего-либо», на первый взгляд, казалось бы, исходное, а значение принадлежности к этнической группе, обозначенной путем растительной метафоры. Эта принадлежность дает человеку привилегии, которых никогда не имеет чужестранец и раб.

Наконец, рассмотрим термин liberi «дети». Здесь мы видим две своеобразные черты: во-первых, это слово употребляется только во множественном числе, во-вторых — и это самое главное,— оно обозначает детей только по признаку возраста, а не по признаку социальной принадлежности. Тем не менее по форме liberi «дети» — просто множественное число прилагательного liber. Объяснение лежит в весьма древней словесной формуле, которой сопровож­дались свадебные обряды и которые мы находим в юридических текстах и у Плавта. Этой формулой освящается цель брака. Вы­дающий свою дочь замуж вручает ее будущему мужу liber(or)um

quaesundum causa (или gratia) «ради получения законных детей». Эта формула обнаруживается и в древнегреческом; она несомненно установлена в упоминаниях аттических ораторов, в одной цитате из Менандра и в различных юридических текстах. Выражение буквально совпадает с латинским: кп\ nai8cov yvqoimv опора «ради зачатия законных детей». Если придерживаться собственного смы­сла liber, то латинскую формулу можно перевести буквально «ради получения свободных (существ)», поскольку цель брака состояла именно в том, чтобы дать тем, кто будет рожден, положение сво­бодных людей, узаконив их рождение. Именно в этом устойчивом словосочетании и только в силу логического следования liberi — прямое дополнение глагола quaerere «получать» — приобрело зна­чение «дети»; само по себе множественное число liberi тождест­венно naioeq yvr\oioi греческой формулы. В основе этого изменения значения лежит юридическая речь. В латыни вообще многие тер­мины права перешли в общий язык. Так и liber, полностью соот­ветствующий yv-rjaios «законнорожденный», завершило свой путь созданием независимого термина liberi «дети». Такова основа понятия «свобода», которую мы восстанавливаем путем комбинации на первый взгляд несовместимых данных и извлекая на свет глу­боко погребенный под позднейшими напластованиями понятийный образ *.

История этого термина проливает свет и на формирование по­нятия «свободный человек» в тех языках, где оно выражается в форме производного от *leudh-, как, например, греч. eA,eo6epog, показывая, из какого первичного понятия оно вычленяется.

Но генезис этого понятия был иным в других частях индоев­ропейского языкового мира, там, где возобладали и продолжают существовать другие термины. Более всего заслуживает внимания германское frei (нем. frei «свободный», англ. free). И здесь мы можем благодаря удобным условиям сравнения описать генезис наиме­нования, ставшего синонимом греческого ёЯеуберос;, но нашедшего воплощение на совершенно иных путях и основанного на поня­тиях, относящихся не к обществу, а к индивиду.

Диалектное распространение форм в данном случае находится, по-видимому, в дополнительном распределении с *(e)leudheros, в том смысле, что ни греческий, ни латынь не имеют этимологи­ческого соответствия к frei. PI обратно, языки, имеющие, как и германский, слово frei, не использовали производных от *leudh-в значении «свободный». Таким образом, между диалектами об­разовалось лексическое распределение, позволяющее сравнить два различных процесса, начавшихся в разных исходных точках и в конечном итоге совпавших.

Эволюция, вызвавшая к жизни frei «свободный» в германском, имела исходной точкой не глагольный корень, а индоевропейское

¹ Ср. нашу статью ШЬег et liberi», «Revue des Etudes Latines», XIV, 1936, стр. 51—58,

прилагательное, восстанавливаемое как *priyos. Само по себе это заслуживает комментария: развитие началось еще в индоевропей­ском состоянии с именной формы выражения качества, засвиде­тельствованной как таковая в индо-иранском, славянском, гер­манском и кельтском и отличавшейся продуктивностью. Второе примечательное обстоятельство заключается в значении *priyos. Выражаемое им качество носит аффективный характер, что отчет­ливо видно в индо-иранском, где санскр. priya-, авест. frya- оз­начают «милый». В самом деле, это прилагательное выражает такие оттенки чувств, которые мы связываем со словами «милый, доро­гой», оно относится к лицам, которых любят. Но в некоторых идиоматических употреблениях оно означает личное обладание и даже части физического существа. Можно показать, что именно здесь его первоначальный смысл: *priyos—прилагательное со значением личной принадлежности, подразумевающее не юриди­ческое, а аффективное отношение к «себе» и всегда способное при­нять эмоциональную окраску, так что в зависимости от обстоя­тельств оно обозначает то «(свой) собственный», то «милый, дорогой, любимый». Аффективная сторона значения выходит на первый план и начинает встречаться чаще всего: так, priya- в ведийском характеризует всех близких и дорогих для какого-либо человека, жен. род priya «дорогая», субстантивировавшись, стал названием «супруги». Эта личная сфера охватывает в некоторых случаях и отношения между человеком и божеством, воплощая своеобразную взаимную «принадлежность». Вед. priya-, авест. frya- входят тем самым в религиозную терминологию.

Из этого древнего прилагательного славянский произвел оты­менное настоящее время глагола prijajp (др.-русск. прияю) «выка­зывать расположение, любовь», откуда имя деятеля «друг, прия­тель», известное во всех славянских языках.

В германских языках также аффективное значение проявля­ется начиная с готского в глаголе frijon «любить» (как перевод греч. ауаяау, (puelv) и в абстрактном существительном friafiwa «любовь». Причастие frijonds «друг», др.-в.-нем. friunt, совр. нем. Freund удерживает это значение до наших дней.

Но в готском есть и прилагательное freis «свободный», ёЯеиЭерод» с абстрактным существительным frijei «свобода, ёЯеиберЁа», то есть буквальное соответствие древнему *priyos, но с совершенно иным значением — «свободный». Это же значение находим и в валлийском rhydd, также восходящем к *priyos. Таким образом, в готском существует разрыв между frijon «любить» и freis «свобод­ный». Эта своеобразная лексическая ситуация заставляет предпо­ложить, что переход freis к значению «свободный» в готском вы­зван влиянием кельтского, в котором *prijos значило только «сво­бодный». Возможно даже, что здесь мы имеем в готском прямое заимствование из кельтского, одно из многих заимствований в ряду терминов культуры в германском, Такая специализация значе-358

ния не отмечена ни в одном языке, кроме кельтского и герман­ского.

Эволюция от индоевропейского значения «свой, личный, дорогой» к значению «свободный», выявляющаяся в кельтском и в герман­ском, должна быть объяснена исключительным положением ка­кой-то одной общественной прослойки. То, что было личной ха­рактеристикой аффективного порядка, стало как бы знаком вза­имного отличия, которым обмениваются члены социальной группы «благорожденных». Стремление развивать чувство тесной при­надлежности к одному сословию и усваивать отличный от других лексикон — характерная черта замкнутых социальных группи­ровок. Термин, обозначавший первоначально отношения приязни между людьми, *priyos, приобретает значение термина социаль­ного института, начиная служить наименованием общности по принадлежности к одной группе общества, а затем и общности по положению в обществе — наименованием «свободных» людей *. Наконец, последнее наименование для понятия «свободный» мы находим в древнеиранском azata- (перс. azad). Оно означает, в сущности, «рожденный в потомстве», приставка а- передает ни­схождение в направлении и (вплоть) до теперешней точки. И здесь рождение в непрерывной цепи поколений обеспечивает положение «свободного» человека.

Прослеживая историю этих терминов, мы приходим ко все более определенному заключению, что названия разрядов обще­ственного положения и классов часто связаны с понятиями личного и индивидуального, такими, как «рождение» или термины дружест­венных отношений, подобных тем, которые утверждаются между членами узких групп. Эти наименования отделяют членов этих групп от чужестранцев, рабов и вообще тех, кто не «(благо)рожден». Исследователи не обращают достаточного внимания на то, сколь тесны связи между определенными типами общественного устройства и иерархией терминов разных порядков, определяющих индивида как отдельного человека. Эти отношения можно про­иллюстрировать на целой группе слов, находящихся по отношению друг к другу в разных степенях генетической близости, от прямой до весьма отдаленной. Остановимся сначала на греческом прила­гательном (i'Siog), выражающем понятие «частный, личный, при­сущий кому-либо» в противоположность тому, что является об­щественным или общим для всех. О происхождении этого термина было высказано много различных мнений, и к согласию пришли лишь тогда, когда в одной аргосской надписи (на дорийской тер­ритории) обнаружили слово wheSiecrtag и опознали в нем локаль­ную форму термина классического греческого t6iu>xr|g. Форма

² Новейшая библиография по этому вопросу, но с иной интерпретацией при­водится в работе Ф. Метцгера (F. Met zger) в «Zeitschrift fur vergleichende Sprach-forschung», 79 (1965), стр. 32 и ел.

whe6iecrrag представляет большой интерес своей графемой wh-, ко­торая предполагает древнюю группу начала слова *sw-, и вокализ­мом -е- первого слога. Эта форма показывает, что начальное i-в t'6iog есть древнее е-, ассимилировавшееся по тембру -i- внут­реннего слога. С другой стороны, морфология whe6ie(TT.ag не со­гласуется в точности с морфологией t'fikorng. Аргосский термин принадлежит к категории социальных терминов на -esta"s, ион.-аттич. -estes, как греч. nevsarrjg «наемный или домашний слуга» (в Фессалии). Но корни идентичны в аргосском whe6iecrTag и в греч. i8ict>Tng и в соответствии со сказанным восстанавливаются как *swed-. В двух слегка отличных друг от друга формах мы находим здесь греческое обозначение «частного лица», «простого гражданина», противопоставленного общественному лицу — лицу, имеющему власть или исполняющему должность. Здесь, как и во многих других случаях, индоевропейские языки каждый по-сво­ему обработали унаследованный корень и ввели его в присущие им образования. Именно такое специфическое оформление получил данный греческий термин, которому ни в одном другом языке не находится точной параллели.

Однако имеется близкая форма в латинском прилагательном sodalis, производном на aiis от основы sod-, которая может вос­ходить к *swed-. У sodalis «компаньон, собрат, коллега», в специаль­ном значении «член религиозной общины», и греческого whe6ie(rrag обнаруживается, несмотря на различие социальных категорий, общая черта значения: замкнутый круг людей, группирующихся вокруг «частного лица», или узкая профессиональная группа, и эта общая черта характеризует указанные коллективы их про­тивопоставлением остальной части общества в силу их частного положения. Эта характеристика остается социальной, она находит место среди наименований общественных сословий и функций, как об этом свидетельствуют, каждое со своей стороны, и греческое образование на -есттад и латинское на -alis.

Рассмотрим теперь саму основу *swed — форму с аффиксом, которая подводит нас к базовому элементу swe. Последний, за­свидетельствованный в длинном ряду самых разных слов, является весьма важным термином индоевропейского словаря. Его собст­венная значимость оказалась вычлененной в определенную морфо­логическую категорию. Его конечный гласный -е фиксирован, постоянен, не имеет вокалических чередований, следовательно, это не гласный флексии: мы имеем здесь реликт архаического состояния; *swe остается неизменным также в сложениях и в про­изводных.

Конечное -е обнаруживается также в небольшой группе других слов, тоже свидетельствах весьма древнего этапа развития языка, сохранившихся кое-где в разных разделах лексики. Таковы свя­зочная частица *k^we (греч. те, лат.-que, санскр. са); корень с другим вокализмом имеется в основе вопросительно-относительного ме-360

стоимения *k^wo (греч. яо-: лбтерос;, icocrog) и в *k^wi (греч. п, Tig). Но *k^we, с фиксированным конечным -е, имеет форму и функции частицы, не способной ни к флективному изменению, ни к альтер­нациям.

Другое слово с таким же окончанием — название числа *penk^we «пять», греч. ftivTe, лат. quinque, санскр. рапса, в которых конеч­ные части -те, -que, -са в точности воспроизводят формы связочной частицы: греч. те, лат. -que, санскр. -са.

Слово *swe дало начало прилагательному со значением собст­венности: санскр. sva-, лат. suus, греч. *swos (*aF6g). Следует заметить, что в индоевропейском *swos не является местоимением третьего лица единственного числа, что как будто вытекало бы из лат. притяжательного suus «его» наряду с meus «мой» и tuus «твой». Мы инстинктивно помещаем suus как третий член в этом ряду: подобно тому как во французском мы включаем je «я», tu «ты», il «он» и moi «я» (ударное), toi «ты» (ударное), lui «он» (ударное) в спря­жение глагола, нам кажется естественным иметь и ряд топ «мой», ton «твой», son «его». Однако в индоевропейском отношения этих форм друг к другу совершенно иные: употребление *swos лежит вне категории лица и не связано с третьим лицом; *swos — воз­вратное и притяжательное местоимение, равным образом могущее быть отнесенным к любому лицу.

Именно это мы находим еще и теперь в славянских языках: в современном русском свой употребляется в смысле франц. «топ, ton, son, notre, votre, leur propre». Готское swes «свой; частный; личный» также способно характеризовать любое лицо. То же самое и в санскрите: sva- употребляется безразлично там, где по-фран­цузски было бы необходимо сказать mien «мой» (ударное) или tien «твой» (ударное). Это изначальное неразличение лиц вскрывает основное значение слова ³.

В другом месте мы уже указывали, что *swe входит в древнее составное слово *swe-sor «сестра», а также в *swekru- «свекровь», *swekuro- «свекор». Здесь следует отметить примечательную осо­бенность терминов родства с основой *swe в славянском, балтий­ском и частично германском: в этой семантической сфере произ­водные от *swe относятся к родству в силу породнения, к свой­ству, а не к родству кровному. Это отличительная черта целой группы наименований: русск. сват «желающий устроить брак» и «родственник по браку» (например, в таком родстве отец мужа и отец жены); свояк (производное от «свой») «муж свояченицы (се­стры жены)»; свгсть «сестра жены», лит. svainis «брат жены», «муж сестры», жен. p. svaine «сестра жены; жена брата»; др.-в.-нем.

³ Здесь не место исследовать формальные отношения между чередующимися основами *swe и *se. Детальную реконструкцию более древнего состояния этой формы см. в BSL, т. 50, 1954, стр. 36. В те производные, которые являются пред­метом настоящего очерка, входит только основа *s\v.

*swio, geswio «муж сестры». Если в этих производных сохранился фрагмент древней лексической системы, то понятно, какой интерес представляют они для интерпретации тех основных и общих всем индоевропейским языкам имен существительных, которые, по всей вероятности, являются сложениями со *swe, а именно «сестра» (*swesor), «свекровь, свекор» (*swekru- и т. д.). Эти наименования, по-видимому, связывают их носителей с другой «половиной» эк­зогамной семьи; «сестра» принадлежит к ней в потенции, «свек­ровь» — в действительности. Теоретики, которые захотят продол­жить на основе настоящего очерка анализ системы родства у индо­европейских народов, решат, какое значение следует придавать этому наблюдению.

Элемент *swe является также основой в греческих словах Itt]s «сородич, свойственник» и етаТрод «соратник, товарищ». Эти два слова, употребляющиеся начиная с Гомера совместно и в конку­ренции один с другим, граничат по смыслу, хотя и различаются суффиксами. Для их разграничения следовало бы специально изу­чить все места текстов, где они встречаются. Кажется, однако, что етаТрод имело более определенное значение: «соратник», «товарищ» по роду деятельности, в бою, но за пределами собственно родства, тогда как Itt}s имело, по-видимому, значение «сородич, свойствен­ник» вообще. В слове Ittis «сородич, свойственник», а также в не­которых диалектах «(со)гражданин, частное лицо», основа *swe допускает сближение с whe8iecrrag «частное лицо» («человек сам по себе»). В обоих словах очевидно одно и то же исходное понятие, которое обнаруживается и в другой семантической группе гре­ческих слов, в перфекте еГсоба «иметь привычку» и существитель­ном 10од «привычка». И глагольная, и именная форма конкретизи­руют понятие «привычки» в качестве различительного признака и способа быть «самим собой».

Итак, мы можем отождествить *swe, имеющиеся в нескольких группах форм в греческом языке и конкретизированные различ­ными аффиксами:

*swe-d- в Гбюд *swe-t- в етпд *swe-dh- в ебод.

Эти несколько примеров проливают свет на отношение поня­тия, выраженного основой *swe, и группы производных, которые все предполагают связи людей социального, родственного или аффективного характера, такие, как соратничество, товарищество, свойство, дружба.

Если теперь обратиться к производным от основы *swe в целом, то мы замечаем, что они группируются вокруг двух понятийных признаков. С одной стороны, *swe предполагает принадлежность к целой группе «своих», с другой — *swe конкретизирует «себя» как индивидуальность. Очевидно, что такое понятие представляет Ш2

большой интерес как для общей лингвистики, так и для философии. Здесь выделяется и понятие «себя» как категория возвратности. Это то выражение, которым пользуется человек, чтобы определить себя как индивида и «замкнуть происходящее на себя». И в то же время эта субъективность выражается как принадлежность. По­нятие *swe не ограничивается говорящим лицом, оно предполагает в исходной точке узкую группу людей, как бы сомкнутую вокруг «своего».

Все, что относится к *swe, становится *swos, лат. suus «свой» (в абсолютном смысле, как было указано выше), и самое качество определяется здесь только внутри группы, включенной в пределы *swe. Таким образом— вернемся еще раз к греческим терминам,— *swe объясняет одновременно и?6iog «сам по себе» и ётспрод, ко­торое предполагает связь с возрастной или профессиональной группой. Ситуация, восстанавливаемая таким сопоставлением, по­казывает собственное значение индоевропейского *swe, предпола­гающего одновременно отличие «себя» от всего остального, замы­кание в себе и на с

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: