 |
Глава вторая,
|
|
|
|
в которой события развертываются на толчке
Вы можете представить себе тринадцатилетнего мальчика, у которого не было бы лучшего друга, друга на всю жизнь, до гробовой доски? Такого мальчика – можете проверить – просто не существует. Конечно, у каждого нормального мальчика уйма товарищей. С ними он ходит в кино, играет во дворе, занимается в каком‑ нибудь кружке в Доме пионеров, товарищи приходят на его день рождения и с удовольствием едят кулебяку с капустой, еще теплую, с поджаристой корочкой, только что вынутую мамой из духовки. И он ходит к таким товарищам в гости. Но обязательно есть единственный друг: ему можно доверить все тайны, с ним можно говорить обо всем на свете, на него можно положиться во всем, и, главное, с ним просто хорошо. Хорошо вместе отправиться в лес за город, слышать его голос, шагать с ним по улице или плыть рядом в реке. И вот таким другом для Вити Сметанина был Репа.
... Когда Витя вышел во двор, Репа уже не забивал голы, а сидел на скамейке и скучно ковырял ногтем правый разбитый ботинок.
Вообще‑ то он никакой не Репа, а Славка Репин. Репа – это прозвище. И очень подходящее. Славка рыжий, на круглых щеках веснушки, и глаза под белыми бровями тоже – вот удивительно! – рыжие.
Репа и Витя Сметанин одногодки. Но сейчас Репа перешел только в пятый класс, он два раза оставался на второй год. Репа говорит, что учиться не любит, потому что от книг болит голова, а когда книга очень непонятная, начинают болеть и зубы. Он собирается стать моряком, чтобы плавать вокруг света. У Репы есть тельняшка, которую он надевает по самым торжественным случаям. Например, когда с соседним двором был финальный футбольный матч, Репа, вратарь, стоял в воротах в тельняшке. Не вратарь он, а настоящий зверь.
|
|
|
Во дворе среди своих сверстников Репа – вожак, потому что бесстрашный и справедливый. А с Витей они дружат, хотя Репа и относится к товарищу немного свысока– считает его маменькиным сынком. И это, если хотите знать, очень несправедливо.
– Совсем ботинки дошли, – озабоченно сказал Репа. – Забежим ко мне, я сандалии обую.
Жил Репа вдвоем с матерью, в полуподвальной комнате. Мать Репы, тетя Роза, работала официанткой в ресторане. Ее почти никогда не бывало дома, и Репа был сам себе хозяин.
По правде говоря, Витя немного побаивался тети Розы. Была она шумной, быстрой, пронзительно и насмешливо смотрели серые горячие глаза, сверкали тяжелые золотые серьги в ушах; когда она бывала дома, все в комнате звенело, мелькало, двигалось; тетя Роза высоким голосом пела песни, готовила обед или ужин, и в таких случаях Витю усаживали за стол, даже насильно, если он не хотел. И была вкусная, обильная, разнообразная еда. Однажды Репа и Витя в один присест съели целую коробку шоколадных конфет. Тетя Роза смотрела, как мальчики едят, смотрела пристально.
Она говорила Репе вроде бы даже со злостью:
– И в кого ты такой прожорливый?
Но готовила обеды и ужины тетя Роза редко – все у нее не было времени, все она пропадала на работе или у подруг. И Репа был предоставлен самому себе, даже часто не накормлен, а в комнате царил веселый беспорядок.
Вот и сейчас... После солнечного света комната казалась совсем темной, а когда глаза привыкли, Витя увидел, что стол завален немытой посудой, кровать с пестрыми подушками не накрыта и в складках одеяла спал, свернувшись клубком, серый кот. На стуле была пепельница, полная окурков, и мундштуки аккуратно сжаты на каждом. Витя хотел спросить, кто же у них курит? Ведь не станет Репа курить дома и оставлять окурки? Но не спросил – постеснялся.
|
|
|
Репа спит на сундуке в углу, и над сундуком висит карта Тихого океана, специальная карта для моряков, на которой обозначены маршруты кораблей, морские течения, рифы, порты и всякие условные знаки, в которых Репа здорово разбирается. Мыс Доброй Надежды на самом конце Африки обведен красным карандашом, и рукой Репы написано: «Здесь я буду».
Каждый раз, когда Витя смотрит на эту карту, ему, непонятно отчего, хочется куда‑ то ехать, плыть на фрегате под парусами и чтобы в лицо летели соленые брызги, а впереди качался таинственный, ускользающий горизонт.
– С колбасой, да? – спросил Репа, развертывая газету.
– С колбасой, – сказал Витя и вдруг смутился: – Ты ешь.
– Съем, не волнуйся, – усмехнулся Репа.
Репа налил в стакан воды из‑ под крана и стал есть бутерброд с колбасой, запивая его водой. У него были редкие белые зубы, и жевал он очень сосредоточенно.
– А что мы будем делать на толчке? – спросил Витя.
– Бизнес, – отрезал Репа.
– Я понимаю...
– Ничего ты не понимаешь, – перебил Репа. – Скажи, тебе деньги нужны?
Витя вспомнил о пятерке на кухне, о маминой записке и сказал хмуро:
– Ну, нужны.
– Вот и порядок, – сказал Репа.
– Меня интересует, как мы будем делать бизнес?
– Узнаешь, – опять отрезал Репа. И добавил озабоченно: – Только бы Гвоздь оказался на месте.
– Какой гвоздь? – не понял Витя.
И снова Репа сказал, как отрубил:
– Узнаешь.
Он переобулся в старые сандалии, причесал густые темно‑ рыжие волосы перед тусклым зеркальцем у водопроводной раковины, сказал:
– Пошли. Мелочь на всякий случай есть?
Витя загремел в кармане мелочью.
Репа был немного ниже Вити, но коренастый, крепкий, на нем как‑ то особенно ладно сидели застиранная ковбойка и серые затертые техасы с карманами на «молнии». Походка у Репы была независимой, и весь его вид говорил: «Я сам по себе. Понятно? »
Мальчики прошли через двор, под высокой аркой темных и прохладных ворот, где стояли железные ящики для мусора и подпирал стену засаленный тип неопределенного возраста с мутными бессмысленными глазами.
На улице было людно, шумно. На середине перекрестка стоял молоденький милиционер в белых перчатках и размахивал полосатым жезлом.
|
|
|
На автобусной остановке Репа сказал:
– Нам восьмой.
Подъехала «восьмерка». Витя ринулся к дверям. Репа попридержал его за локоть:
– Не суетись. Подождем без кондуктора.
В автобус без кондуктора Репа вошел первый и независимо сказал:
– Проездной!
Ехали очень долго, молчали. За окном уже была окраина – маленькие дома со ставнями за высокими заборами.
Витя нервничал. Он боялся, что вот сейчас войдет контролер. И... даже страшно представить. Ему казалось, что все знают: эти двое – безбилетники.
А Репа чувствовал себя прекрасно. Он невозмутимо смотрел в окно, даже что‑ то насвистывал.
Наконец репродуктор сказал хрипло:
– Конечная остановка! Кому на толчок – спешите!
Витя Сметанин никогда раньше не был на толчке, на так называемой барахолке, и сейчас ему было ужасно интересно.
Через густую шумную толпу они прошли в ворота, и у Вити мгновенно разбежались глаза. Сначала он не увидел, что здесь продают, – его поразили люди, их лица, их одежда. Платки – низко на лоб; бороды; грязные кирзовые сапоги; широкие юбки; пиджаки с высокими ватными плечами – и, наоборот, очень модные молодые люди с длинными волосами, в расклешенных брюках, с перстнями на пальцах. Лица были энергичные, хитрые, плутоватые. И – совсем непривычные. Таких людей Витя не встречал на улицах своего города. А если они попадались, то, наверное, в одиночку, и на них не задерживалось внимание. Здесь были только такие люди. И все о чем‑ то спорили, ругались, предлагали свой товар, хватали покупателей за локти.
«Ну и ну! » – подумал Витя.
Он не знал, что такие базары еще существуют. Он их видел только в кино, и сейчас его удивлению не было предела.
– Что, обалдел? – засмеялся Репа. – Давай искать Гвоздя, – и он потянул Витю в гущу барахолки.
Чего здесь только не продавали!
Всякие рубашки, брюки, галстуки, ботинки, шапки, платки. Целый угол базарной площади занимала всевозможная мебель: шкафы, крашеные табуретки, тумбочки, подставки, этажерки, зеркала. Продавали фикусы в кадках, герань, какие‑ то еще комнатные цветы в глиняных горшках. Ни такой мебели, ни таких цветов Витя никогда не видел в квартирах своих знакомых.
|
|
|
«Да кто же все это покупает? » – думал он.
– Смотри, цыганки! – сказал Репа.
И правда! Три цыганки, молодые, в длинных пестрых юбках, обступили растерянного парня и что‑ то доказывали ему.
– Пойдем послушаем! – предложил Витя.
Они протолкались к цыганкам.
– Позолоти ручку, молодой‑ красивый! – говорила одна из них, с быстрыми черными глазами и золотым браслетом на смуглой руке. – Всю судьбу определю, путь свой знать будешь, легче проживешь.
Неожиданно в толпе появился милиционер, и цыганки исчезли, будто их вовсе не было.
– Как в кино, – сказал Витя.
– В кино придумывают, – сказал Репа, – а тут сам видишь. – И вздохнул: – Нет Гвоздя. Или не пришел? Может, замели?
Витя ничего не понял, но спросить не решился.
– Десять копеек – и вся судьба известна! Десять копеек – и предсказание без ошибки! – выкрикивал кто‑ то рядом.
Витя оглянулся: сквозь толпу медленно шел старик в ватнике – это летом‑ то! Через плечо у него был перекинут ремень от деревянного ящика. В ящике были полочки с белыми фантиками, а на перекладине сидела сонная морская свинка.
– Десять копеек за предсказание!
Женщина с пацаном, у которого было надутое, обиженное лицо – наверное, ему надоело таскаться по базару, – дала старику монетку, старик сунул монетку под нос морской свинке, та понюхала монетку, оживилась, задергала носом и, подумав, вытащила зубами фантик. Старик отдал фантик женщине.
– Десять копеек – и вся судьба известна!
– Давай погадаем! – предложил Витя.
Репа пожал плечами. Витя выбрал из горсти мелочи десять копеек. Понюхав монетку, морская свинка вытащила фантик.
– Прими, молодой человек, – сказал старик, и Вите показалось, что его глаза под кустистыми бровями насмешливо блеснули.
Мальчики отошли к зеленой будке, в которой продавали газированную воду, развернули фантик и стали читать. На замызганном листке фиолетовыми чернилами было написано:
Ждет тебя счастье в преклонных годах, дом – полная чаша и верный друг до гробовой доски. Опасайся быстрых друзей, зеленого змия и промолчи там, где враг твой рассыпает слова бисером. Не носи наряда синего цвета – в нем твоя погибель.
– Что за быстрые друзья такие? – удивился Витя.
– Брехня, – безразлично сказал Репа. – Плакали десять копеечек. Пошли!
... Продавали самовары самых разных размеров, деревянные ложки, раскрашенные ярко‑ ярко («И кому они нужны? » – подумал Витя), серые вороха шерсти, дубленые кожи, кучи немыслимого тряпья, всякие свистульки, чертики, которые, если в них дуть, кричат: «Уди! Уди! »
|
|
|
В одном углу, под старой липой, мальчики и старики продавали голубей в клетках, всевозможных певчих птиц; и стоял тут птичий гам: ворковали голуби, пели на все лады канарейки; в одной высокой клетке висел вниз головой зеленый попугай с красной головкой и говорил очень сердито: «Мда‑ а... »
Один дед продавал маленьких кроликов. Они сидели в корзине, свернувшись клубками, и вздрагивали длинными ушами. Еще продавали щенят разных пород – и бестолковых дворняг, которые, ни на кого не обращая внимания, играли между собой, и строгих овчарок, и даже двух маленьких боксеров, очень грустных и молчаливых.
Вите не хотелось уходить из‑ под старой липы – он любил животных. И еще ему стало жалко щенят, и Витя подумал, что, если бы Альт был женщиной, а не мужчиной и у него родились бы щенята, никогда он, Витя, не стал бы их продавать незнакомым людям, а роздал бы даром своим друзьям, которые хорошо относятся к собакам.
Витины не очень веселые мысли прервал Репа – он возбужденно шепнул:
– Вот он, Гвоздь!
У забора стояли два парня и о чем‑ то весело разговаривали. Один толстяк и уже почти лысый, старые брюки съехали с живота, зеленый пиджак был расстегнут, и под ним не было рубашки, а сразу розовая грязная майка; он скалил редкие зубы и слегка подергивался.
«Чудной», – подумал Витя.
Второй парень и правда походил на гвоздь: высокий, щуплый, в темном костюме, который сидел на нем неуклюже, и вообще в парне было что‑ то негородское, угловатое; а лицо у него немного сплюснутое, и глаза были очень широко расставлены, нижняя губа чуть отвисала. Сходство с гвоздем усиливала плоская кепка с коротким козырьком, как шляпка. Ударь по ней, например, молотком – и парень вобьется в землю.
– Идем, – сказал Репа.
Они приблизились к парням, и Репа бросил:
– Привет!
– Привет, – безразлично сказал Гвоздь и быстро взглянул на Витю. Витя перехватил его взгляд и увидел, что глаза у Гвоздя какие‑ то жутко пустые и цепкие. – Что за хлопец? – спросил Гвоздь.
– Витька, кореш мой, – сказал Репа. – Свой в доску.
В городе Николаеве фа‑ ар‑ рфоровый завод, –
неожиданно запел толстяк и доброжелательно покосился на Витю. Голос у него был густой и хриплый.
– Видный оголец, – сказал Гвоздь.
– Я же говорю: свой парень. – Репа разглядывал гудящую толпу.
Разговор происходил странно: все стояли у забора, не смотрели друг на друга, а созерцали толпу и лениво перебрасывались словами.
– Под твою ответственность, – процедил Гвоздь. – Сегодня плавки нейлоновые, бразильские, и колготки‑ эластик, франсе. Понял?
– Понял, – сказал Репа.
– Действуйте. – Гвоздь щелкнул портсигаром, и Витя увидел, что у него очень большие руки с короткими пальцами.
Толстяк пропел:
В городе Николаеве девчо‑ оночка живе‑ ет!..
Мальчики затерялись в толпе, и, когда забор остался далеко, Репа спросил:
– Все засек?
– Ничего не засек, – признался Витя.
– Будем искать покупателей. Я беру на себя колготки, а ты плавки.
– Это как? – разинул рот Витя.
– Ты что, вчера родился? Будешь предлагать плавки. Как кто клюнет, веди к Гвоздю. Дальше – не твое дело.
– А почему он сам не продает?
– Чудак! Он же король черного рынка! Его все оперы знают. Только и ждут, чтобы замести.
– Почему... замести?
– Надоел ты мне, – рассердился Репа. – За спекуляцию у нас по головке не гладят.
– Репа, а этот второй, кто он?
– Пузырь! Тоже деятель – лучше не оглядывайся. В законе он.
Вите стало жутковато, и что такое «в законе», он спросить не решился.
– Репа, я не умею предлагать плавки.
– Чего тут уметь! Выбирай молодых ребят, кто попижонистей и предлагай. Только осторожно. Вот смотри! Репа подошел к парню и тихо спросил: – Слышь, плавки нужны? Нейлоновые, из Бразилии.
– Где? – шепотом спросил парень и оживился.
– Пошли.
Они привели парня к забору, где по‑ прежнему стояли Гвоздь и Пузырь и весело беседовали.
– Плавки, – безразлично сказал Репа. Гвоздь взглянул на парня, Пузырь тоже взглянул и кивнул Гвоздю.
– Прогуляемся, – сказал Пузырь и куда‑ то пошел вразвалочку:
В городе Николаеве фарфоровый завод...
Парень суетливо семенил за ним.
Гвоздь подмигнул мальчикам пустым глазом.
– Засек? – спросил Репа.
– Засек, – сказал Витя.
– Теперь разойдемся. Ты ищи своих клиентов, я – своих.
Репа исчез в толпе.
«Вот он, бизнес», – с холодком в груди подумал Витя.
И новое, неведомое раньше, острое чувство запретного и нарушаемого охватило его. Это чувство будоражило, подталкивало, превращало Витю Сметанина в быстрого, юркого, осторожного, и он думал, испытывая нервную дрожь: «Как здорово! Как интересно! »
– Слышь, – сказал он парню с усиками стрелками, – плавки нужны? Из Бразилии, нейл...
– Топай дальше. – Парень отвернулся.
Но следующий клиент клюнул.
– Покажи! – сказал молодой мужчина с медальоном на шее в виде русалки.
Витя привел покупателя к забору.
А потом клиенты стали клевать один за другим. Бизнес, оказалось, делать легко и даже, пожалуй, увлекательно.
– Плавки нужны? Нейлоновые, бразильские. – Витя уже на ходу чуял, кому предлагать товар.
Он видел несколько раз, как Репа приводил к забору девушек, и Пузырь удалялся с ними, мурлыча себе под нос:
– Колготки – люкс, франсе. Прямо с Елисеевских полей. Останетесь довольны.
Барахолка постепенно начала пустеть. Все четверо собрались у забора.
– Финиш, – сказал Пузырь, безразлично поглядывая на уже редкую толпу. – Огольцы трудились на славу. В среду можно опять поработать.
– Приходите вместе. – Гвоздь опять подмигнул Вите пустым глазом.
Потом Гвоздь стал смотреть на небо, в котором собирались, громоздились тучи. И Витя очень удивился: лицо Гвоздя стало совсем другим. Вроде подобрело, не было таким напряженным и резким, и в глазах была теперь не пустота, а, похоже, задумчивость. И даже печаль, честное слово, была в этих недавно пустых глазах.
– Дождь будет, – сказал Гвоздь, – теплый, грибной. После такого дождя боровики первые пойдут. Недолгие. Дней на пять. И все. Потом жди их в августе. – Он вздохнул, посмотрел на Витю, и опять лицо его стало хмурым, глаза сделались пустыми. Странная пустота была в них, будто стеклянная.
«Чудной», – опять подумал Витя.
– Корешочки! – поманил мальчиков Пузырь и пошел вперед приплясывающей походкой.
В грязном углу за какой‑ то будкой Пузырь вручил Вите и Репе по пятерке.
– На карманные расходы. – Он потрепал Репу по подбородку. – От щедрот наших.
Непонятно! Это же потрясающе! Заработать пять рублей, считайте, за так, за здорово живешь! Никогда у Вити Сметанина не было сразу столько денег. Можно пятьдесят раз сходить в кино! Можно купить тридцать порций мороженого! И вообще, это же целое состояние.
Подошел Гвоздь, сказал:
– Ну, что, братва? Пора и на зуб чего положить, а?
Мальчики промолчали, а Пузырь весело откликнулся:
– Идея пришла вовремя! Массы поддерживают?
– Перекусить можно, – солидно сказал Репа.
А Витя испытывал непонятное смущение и неловкость: или на эти деньги, что им дали, надо еды купить?
– Ладно! – подмигнул мальчикам Пузырь. – Сегодня угощаю я. Двинули на лоно природы! Оно у нас тут рядом, под боком.
Пузырь и Гвоздь зашагали к выходу.
– Пошли! – потянул Репа Витю. – Не отставай!
– А куда? – прошептал Витя; ему стало, если уж быть честным, немного страшновато.
– Сейчас узнаешь! – привычно отрубил Репа.
Сразу за забором барахолки начинался молодой парк: рядами шли березки, кусты боярышника; были тут поляны, уже заросшие густой травой, и над мохнатыми шапками кашки трудолюбиво жужжали пчелы.
– Вот тут и раскинем лагерь, – сказал Пузырь, когда они зашли в заросли совсем юных берез, многие из которых были высажены этой весной, стояли с аккуратными подпорками. – Тишина, прохлада, воздух. – И он пропел:
Не слышно шума городского...
Затем Пузырь с размаху упал под куст боярышника, перевернулся на спину, надвинул на глаза кепку и – вот удивительно! – сразу сонным голосом сказал:
– Гвоздь! Жми в гастроном, все – соответственно. А вы, корешочки, сидите тихо. Мы, Николай Вторый, спать будем.
Гвоздь молча повернулся и ушел, а Пузырь тут же заснул, слегка похрапывая.
Репа поманил Витю в сторону, и мальчики расположились тоже под кустом, в тени, во влажной траве.
– Он сразу засыпает, – тихо сказал Репа. – Стоит голову опустить – и готово, спит.
– Чудеса! – прошептал Витя.
– Хорошо, что на еду свои деньги тратить не будем, – сказал Репа.
– Почему? – удивился Витя.
Репа внимательно посмотрел на Витю; его веснушчатое лицо было серьезно и задумчиво.
– Ладно, скажу. Как другу. Только, если трепанешь...
– Репа, да ты что! – возмутился Витя.
– Понимаешь, матери на платье откладываю. Хочу подарок сделать. Дарят ей всякие... – Репа оглянулся на спящего Пузыря. – А я сын родной.
Витя увидел, что глаза Репы стали очень взрослыми.
– А она знает? – спросил Витя.
– Что ты! Секрет! Сюрприз будет. У нее двадцать третьего июня день рождения. – Репа перешел на еле слышный шепот: – Думаешь, я с этими бандюгами связался бы?
– Они бандиты? – одними губами прошептал Витя и почувствовал, что лицо его покрывается потом.
– Натуральные, – шептал Репа. – Гвоздь за хулиганство вроде сидел. А Пузырь... Он у них главный.
– Репа! Зачем же ты с ними?..
– Заскулил, – перебил Репа уже довольно громко. – Не нравится – катись. Ну, не маменькин ты сынок, да?
Витя промолчал, и темная обида стала заполнять его.
– Ты ничего не понимаешь! А я хотел... – Витин голос стал тонким и очень не понравился ему. – Хорошо, Репа, я ничего... Знаешь, возьми мои деньги. Мне ведь не очень нужно.
И Репа сказал просто:
– Спасибо, я возьму.
И тут пришел Гвоздь, шумно дыша, на лице его были возбуждение, предвкушение удовольствия, он держал в руке бумажный пакет, из которого торчали горлышки бутылок, и карманы его брюк оттопыривались.
– Свистать всех наверх! – громко сказал Гвоздь.
– Народы! К столу! – Оказывается, Пузырь уже проснулся, сидел под кустом, зорко смотрел на Гвоздя, и сна совсем не было на его круглом, одутловатом лице.
«Непонятный какой‑ то», – подумал о Пузыре Витя.
На газете, разостланной под кустом, появились бутылка водки, темные бутылки пива, колбаса, сыр, зеленый лук, буханка черного хлеба, вареные яйца с мятыми боками. Пузырь извлек из кармана замусоленный стакан.
– Ну? – насмешливо посмотрел он на Витю, и у мальчика что‑ то екнуло внутри. – Приобщимся? – И он щелкнул желтым ногтем по бутылке водки.
Витя в ужасе замотал головой.
– Мамочка не велит? – зло спросил Пузырь.
– Да не приставай ты к парню, – сказал Гвоздь.
– Мы лучше пива выпьем, – сказал Репа.
«Я никогда в жизни не пил пива», – подумал Витя, и ожидание нового, недозволенного волной прокатилось по нему.
Выпили по очереди: водку – Пузырь и Гвоздь, пиво – Репа и Витя.
Пиво Вите не понравилось – горькое. Но скоро странно зажглось в животе, стало весело, захотелось есть. И Витя с аппетитом ел хлеб с луком, жевал толстый кусок колбасы, обчищал яичко. Все было необыкновенно вкусно.
– Пожрать огольцы умеют, – сказал Гвоздь.
– Для того и живем, – откликнулся Пузырь, – чтобы пожрать и... – Дальше пошла грязная ругань.
Витя почувствовал, что неудержимо краснеет.
– Прямо красная девица, – сказал Гвоздь, но без злобы и насмешки, а, скорее, с удивлением.
– Ничего, – быстро, возбужденно заговорил Пузырь, пристально, не мигая разглядывая Витю. – Жизнь обломает. Она, голуба, всех учит. Верно, Репа?
Репа промолчал, и лицо его постепенно становилось хмурым.
– Всех учит, – продолжал Пузырь и теперь уже не смотрел на Витю, а быстро, странно моргал, дыхание его участилось. – А чему она нас учит, а? – Теперь он опять уставился на Витю.
– Не знаю... – прошептал мальчик.
– Вот! Не знает! – торжественно сказал Пузырь. – И я не знаю. Знаю одно: все мура, бред собачий... Вранье одно. Еще знаю: раз живем, после меня... Да провались все пропадом! Мы сейчас живем и свое урвем у них, словами от нас не отгородятся. Гуляем, корешата! Гвоздь, налей!
Пузырь выпил почти полный стакан водки, не стал закусывать, лицо его налилось кровью, глаза подкатились под лоб, тик стал дергать уголок левого глаза.
– Не надо, Пузырь, – тихо сказал Гвоздь.
Но Пузырь не слышал его – он вдруг вскочил и заорал страшным, дурным голосом:
– Всех ненавижу! Всех! Начальников толстомордых ненавижу! Оперов! Всех! Убью!.. – Он заметался среди молодых березок и был похож на страшного лохматого зверя. – Деревца понасадили! Красоту разводят! А сами...
Пузырь захлебнулся словами и стал вырывать березу из земли. Затрещали сучья, вверх взметнулась земля, мелькнули корни. Поверженная березка упала в траву...
Пузырь кинулся на вторую березу, но она была постарше, не поддавалась, гнулась, стонала.
– Всех разнесу!.. Всех!.. – задыхался Пузырь.
Все произошло так быстро, что Витя не успел даже испугаться, понять, что происходит. Только сердце учащенно забухало в груди, и он про себя сказал с мольбой: «Мама! »
– Безобразие! – послышались голоса где‑ то совсем рядом.
– Хулиганы проклятые! Фашисты!
– Держите их!
В березах замелькали фигуры людей. Послышался милицейский свисток.
– Срываемся! – крикнул Гвоздь.
И ноги уже несли Витю через кусты и высокую траву, вслед за Репой, куда‑ то напролом, и, однако, он успел увидеть, как сразу же после крика Гвоздя опомнился Пузырь, собранно бежал огромными шажищами в заросли боярышника, мелькнуло его потное лицо, и на этом лице Витя увидел злорадство...
Наверно, еще никогда Витя не бегал с такой ураганной скоростью. Мальчики остановились на краю молодого парка, у кольца трамвая, и долго не могли отдышаться.
– Зачем он так? – спросил, наконец, Витя.
– А я знаю? – Репа говорил спокойно. – Чокнутый. Как перепьет, вот на него и накатывает.
– Ты не ходи к ним больше... – Витя чувствовал, что все в нем мелко дрожит. – Это же... не люди.
Репа промолчал, и лицо его было непроницаемо.
Между тем круглые часы, которые висели на столбе у трамвайной остановки, показывали десять минут четвертого.
– Репа! – ахнул Витя. – У меня же еще столько дел! И подарок Зое...
– У меня тоже дел хватает, – сказал Репа. – Поехали.
В трамвае Витя передал Репе свою пятерку. Репа молча, без церемоний взял ее, сказал с легким смущением:
– В долгу не останусь.
Витя промолчал. Он не мог говорить, плохо соображал – он был потрясен происшедшим.
|
|
|
