 |
Глава пятая,
|
|
|
|
или Гимн одиночеству
Присмотритесь, пожалуйста, повнимательнее к нашей жизни. И вы обязательно обнаружите вот что. Во‑ первых, если сравнить нас с людьми, например, девятнадцатого века, то уж больно мы суетливые: все спешим куда‑ то, опаздываем, книги читаем на бегу, не успеваем поднять голову, чтобы посмотреть на небо – что там: звезды, луна, тучи? Конечно, вроде бы есть объяснение: двадцатый век, космические скорости, кибернетика, научно‑ техническая революция и проч. и проч. Да, да, все это так... И все‑ таки! Остановитесь! Остановитесь в своем беге, сверните с асфальтовой магистрали, по которой мчатся машины, в зеленый тихий переулок. И дальше, дальше – в поле, в лес. Теперь стойте! Слышите, как тихо? Только голос птицы. Вы знаете, как она называется? Вот видите: вам не известны птицы, которые поют на вашей земле... Теперь поднимите голову – облака, синие тени, голубая бездонная высь. Разве не начинает ваше сердце биться сильнее? И душа не рвется ли в эту космическую бесконечность? И не рождается ли в самих ваших глубинах вопрос: «Зачем я пришел в этот огромный таинственный мир?.. »
Вот! Теперь во‑ вторых. Обратите внимание: мы, порою не сознавая этого, боимся одиночества. Все нас тянет в толпу, в движущуюся массу себе подобных, к друзьям и знакомым: поговорить, как теперь говорят – пообщаться. Как будто страшимся мы остаться наедине с самим собой, перед лицом природы – леса, реки, неба. Или в своей комнате, у шкафа, в котором стоят молчаливые ряды книг... А ведь это очень нужно человеку: разговор с самим собой, ты и твои мысли, сомнения, может быть, вопросы, на которые пока нет ответов.
Поэтому, дорогие мальчики и девочки, если вам захочется остановиться в вашем стремительном беге, остаться один на один со своим «я» и подумать о жизни, не противьтесь этому желанию. Оно – прекрасно.
|
|
|
... Витя вошел в свою комнату и сел в удобное низкое кресло с протертыми подлокотниками.
И рванулись, помчались, сталкиваясь, налетая друг на друга, мысли.
«Неужели все это сегодня делал я? – думал Витя. – Искал на барахолке клиентов для Гвоздя и Пузыря. Потом этот парк... А Пузырь... Как он страшно говорил! И зачем он ломал березы? Откуда у него столько злости?.. – Витя сильно сжал веки. – И я встретился с ними! И хоть бы что. Отправился в гости. Потом сидел как столб в этой белой рубашке у нас в столовой... »
Витя встал, прошелся по комнате.
«А долговязому Мише я с удовольствием дал бы пару раз. Терпеть не могу зазнавал. Еще Люська. Ну, зануда. Это неправда, что Зоин отец ворует. Он тоже сражался с фашистами на войне и был там старшим лейтенантом».
Витя почувствовал, как меняется у него настроение, просто было физическое ощущение: ты становишься слабее, беспомощнее. Почему так? Было ему беспокойно, он себе очень не нравился и не мог понять почему. Что, собственно, случилось?
Витя погасил лампу и, быстро раздевшись, лег в кровать. Простыни были прохладные, стало очень хорошо, легко. Он услышал, что за окном идет дождь, и вдруг окно озарилось фиолетовым светом, но гром не прогремел – видно, гроза была еще далеко.
«Мой папа был настоящим солдатом, – подумал Витя, – бесстрашным и находчивым».
И он попытался представить, как воевал его отец, но представить опять не мог. Получалась какая‑ то ерунда. По полю бежали солдаты с автоматами; фонтанами вырастали взрывы. И среди солдат где‑ то был отец, но Витя никак не мог его угадать...
Зоя показывала ему альбом с фотографиями. И там была одна – Зоин отец, Владимир Петрович, совсем еще молодой, стоял у подбитого немецкого танка, в новенькой форме, улыбался, и ордена сверкали у него на груди. Нет, не может он быть вором. Солдаты не воруют.
|
|
|
Зачем нужно было Люське все это говорить? Непонятно. Или она что‑ нибудь знает?
Спать совсем не хотелось. Витя встал, подошел к окну, распахнул его и снова вернулся в кровать. Дождь шумел вовсю, остро запахло свежестью и мокрыми листьями тополя. Зарницы вспыхивали все чаще, и на мгновение становились видными клочковатые тяжелые тучи, которые быстро неслись над городом; пророкотал далекий гром.
Открылась дверь, и вошла мама.
– Ты спишь, Витя?
Разговаривать не хотелось, и Витя промолчал, закрыв глаза.
– Наверно, ветер окно распахнул, – тихо, самой себе, сказала мама. – Так и молния залететь может.
Она закрыла окно, потом подошла к кровати, нагнулась над Витей и поцеловала его в щеку.
Мама вышла, а Витя лежал, замерев, и неожиданные слезы подступили к горлу, он окончательно не мог понять, что с ним происходит. Он вдруг подумал: «Я очень плохой человек – обманщик, болтун, с бандитами связался. А с этим Мишей я б никогда не подрался. Он старше меня и сильнее. Я трус, вот что! »
И Вите стало ужасно жалко себя. Ничего, если хотите знать правду, он не достигнет в жизни, потому что у него нет силы воли. А вот у Репы есть. Решил он стать моряком – и, будьте покойны, станет. Написал у мыса Доброй Надежды: «Я здесь буду» – и будет. Репа такой.
Витя стал представлять, как Репа в белой матросской форме гуляет по мысу Доброй Надежды. Кругом были какие‑ то пальмы, и негритянки, стройные, как статуэтки, несли на головах подносы с бананами; рядом плескалось море.
«Репа на день рождения подарит матери платье, – вдруг подумал Витя. – А я ни разу ничего не дарил маме». И Витя совсем возненавидел себя.
Внезапно вспыхнула молния и грянул гром такой силы, что показалось – сейчас отвалится угол дома.
... Взрывы один за другим поднимались в поле, а они залегли у самого шоссе, по которому уходили подводы с беженцами. На последней подводе сидели мама и Зоя.
В окопе оставалось совсем мало солдат, и среди них был Витя. По полю уже бежали немцы, цель их была ясна: перехватить подводы с беженцами. «Товарищи! В атаку! – крикнул Витя и первый выскочил из окопа. – Ура‑ а! » Оглянувшись, он совсем близко увидел лицо Зои с широко раскрытыми, полными надежды глазами. А мама плакала и шептала: «Береги себя, береги себя... »
|
|
|
Витя не мог долго смотреть на них: он вел в атаку бойцов. Он бежал впереди редкой цепи, над головой свистели пули, и немцы все приближались. И вот совсем близко Витя увидел фашистского офицера. Это был не кто иной, как Пузырь, только в черной эсэсовской форме.
«В городе Николаеве фарфоровый завод! » – злобно пел Пузырь‑ эсэсовец. «Надо убить его! » – решил Витя и выпустил в толстый живот врага длинную очередь из автомата. «Витя! Я люблю тебя! » – кричала откуда‑ то издалека Зоя. Витя убил еще несколько фашистов, а остальные отступили.
У самых ног Вити голубым пламенем разорвался фашистский снаряд, осветив комнату, стол с тетрадками и книгами, а за окном стену дома и кроны деревьев. Но Витя каким‑ то чудом остался жив.
Бойцы по его команде построились, вышли на шоссе и зашагали вслед за подводами беженцев – мимо соснового бора, в котором спрятался пионерский лагерь, мимо спортивного городка «Отдых», мимо голубого павильончика, в котором летом продают мороженое и ситро.
«Песню! » – крикнул Витя. И солдаты запели тихо, но дружно: «Эх, дороги... Пыль да ту‑ уман... »
... Потом Витя встал с кровати, опять открыл окно. Гроза утихла, но дождь разошелся еще больше. Настоящий ливень. Витя подставил разгоряченное лицо ветру и дождевым брызгам.
В кровать он вернулся мокрый, разбитый, уставший. Сердце часто билось, и Витя почувствовал неизвестно откуда пришедшее счастье, оп любил сейчас всех, кто живет на земле, – и людей, и животных, – догадывался, что в его жизни будет еще много чудесного и необыкновенного.
Он зарылся мокрой головой в подушку и мгновенно заснул.
|
|
|
