 |
Глава девятнадцатая,
|
|
|
|
в которой Витя и вместе с ним читатель знакомятся, уже основательно, с Федей и Матвеем Ивановичем Гуриным
Задумывались ли вы, дорогие мальчики и девочки, о том, какое место в вашей жизни занимают взрослые люди? Нет, не родители, не родственники, а вообще все взрослые люди? Так вот, следует знать, что взрослые люди играют в вашей молодой жизни огромную, без преувеличения можно сказать, определяющую роль. Хотите вы того или не хотите, но это так. Взрослые люди постоянно влияют на вас, порой помимо вашей воли формируют ваш характер – примером, советом, самой разной помощью, а случается, и обманом. Очень важно для каждого из вас встретить на своем пути взрослого хорошего человека (а еще лучше сразу нескольких хороших людей) и как опасно встретить плохого человека. И тут уже вступает в силу ваша сознательная воля: от плохого взрослого вы можете уйти, сказав (про себя, естественно): «С тобой, дядя (или тетя), я знаться не хочу». Хорошего взрослого вы вправе искать, стремиться к встрече с ним. Все это очень серьезно, юные граждане. Ах, как серьезно!
... Жизнь между тем идет своим чередом.
Вовка уже ходит. Правда, прихрамывает немного. Погода опять портится: дождя нет, но пасмурно. Витя сказал папе, по секрету, разумеется, об «Альбатросе» и путешествии. Обещана поддержка. Папа у Вити все понимает.
Федя обещал завтра взять Витю с собой в поездку по фермам. «Федя замечательный человек», – думал Витя, укладываясь спать.
Вот если попробовать выделить главную черту характера каждого человека, наверно, не у всякого ее сразу различишь. А у Феди – сразу. Он очень любит животных. Он часто приходит к Витиному папе – они подружились: вместе ходят купаться, на рыбалку, подолгу играют в шахматы. И всегда Федя рассказывает о коровах, овцах, каких‑ то прививках, о породах свиней, которые особенно быстро растут в здешних местах. Слушать Федю очень интересно: коровы, свиньи, овцы в его рассказах похожи на людей – у них свои переживания, радости, ошибки. Федя рассказывает, а сам волнуется, ершит рукой волосы, глаза у него быстрые, и весь он возбужден, будто чего‑ то недоделал.
|
|
|
– Настоящий парень, – говорит о нем папа. – И счастливый – любимое дело в жизни нашел.
Мама молчит, хмурит брови. Похоже, профессия зоотехника ей не по душе.
А Витя Сметанин все чаще задумывается об этой профессии...
Федя очень видный: лицо решительное, с крупными резкими чертами, светлые волосы падают на лоб. И сильный, настоящий богатырь. Витя видел его несколько раз на реке, когда купались вместе. Мускулы, как у настоящего борца, катаются шарами под загорелой кожей.
«Надо мне штангой с осени заняться», – подумал Витя уже в полусне.
За стеклами террасы было тихо и светло – полная луна висела в небе, и казалось, что она сидит на макушке липы.
Рано утром у плетня заржал Пепел. «Приехал! » – Витя выскочил на двор. Он давно встал, позавтракал и с нетерпением ждал Федю.
– Доброе утро! – закричал Витя.
– Доброе утро, – сказал Федя, подергивая вожжи. Пепел нервно перебирал передними ногами. – Садись.
– Мы сейчас куда? – спросил Витя, устраиваясь в телеге рядом с Федей.
– Поедем на Звянковскую ферму. Пеструха там захворала, – вздохнул Федя. – Давай, Пепел, в Звянковку.
Пепел тряхнул гривой, покосился фиолетовым глазом и побежал рысью.
Выехали из Жемчужины. По бокам дороги гнулась под ветром рожь. Она теперь была желтой, с налившимися колосьями, которые раскачивались, клонились вниз, будто клевали что‑ то. День был серенький; сквозь белесую пелену, задернувшую небо, было видно солнце, похожее на яичный желток. Потом солнце совсем исчезло в серой хмари; начал накрапывать редкий дождик.
|
|
|
– Накройся. – Федя протянул Вите брезентовую накидку.
Хорошо ехать в дождь под брезентом, когда тяжелые капли стучат над самой головой, покачивает на ухабах, и постепенно все резче и резче начинает пахнуть мокрой теплой землей, рожью, травою.
Цок‑ цок‑ цок, – копыта Пепла по дороге.
А дождь все шумит, шумит...
– Слышишь? – нарушил молчание Федя.
– Что? – Витя ничего не слышал.
– Птицы, – сказал Федя.
Витя прислушался. Оказывается, не только дождь шумел вокруг – во ржи звучала птичья разноголосица.
– Вот это, слышишь? Щегол, – объяснил Федя. – И чего сюда, глупый, залетел? Это малиновка тренькает. А вот – скворцы спорят. Букашек всяких во ржи собирают. Полезная птица. Смотри! Смотри! – Федя показал рукой в серое небо. – Жаворонок. Видишь, по прямой высоту набирает. А это песня его. Жизнь славит. И свою подругу.
Дальше ехали молча – слушали птиц.
Дождь перестал; показалось солнышко, и все засверкало вокруг – как будто драгоценные камни были рассыпаны в полях, на кустарнике, который рос по бокам дороги.
Вынырнули из‑ за пригорка старые седые ветлы, которые росли на околице деревни; за ними – соломенные крыши Звянковки. Въехали в деревню, и Федя сказал:
– Давай, Пепел, к коровнику.
Пепел повернул к длинному сараю под белой шиферной крышей, который виднелся чуть в стороне – за последними избами, у оврага. В сарае было полутемно и пусто. Только в одном стойле вокруг большой пегой коровы толпились люди, что‑ то горячо обсуждали.
– Федор Иванович! – кинулась к Феде женщина в белом халате. – Наконец‑ то!
«Вот это да! – подумал Витя. – «Федор Иванович»! Даже я зову его просто Федей. А женщина уже пожилая».
Около коровы было еще трое доярок и дед в старом длинном пиджаке.
– Мы вас так ждали, Федор Иванович! – сказала одна доярка, совсем молоденькая девушка, и стрельнула в Федю лукавыми глазами. А Витя смутился.
– Второй день пищу не примает, – сказал дед.
– Пеструха‑ то лучшая корова наша, – вздохнула пожилая женщина. – Ударница.
– Ну‑ ка, посмотрим. – И Федя ласково погладил Пеструху по шее.
Корова потянулась к Феде, ткнулась головой в его плечо.
|
|
|
– Сейчас, сейчас, – говорил Федя. – А помнишь, ты воспалением легких болела, дурочка? И ничего, поправили.
«Ну и чудеса! – подумал Витя. – Оказывается, и коровы болеют воспалением легких».
– А как пьет она? – спросил Федя.
– Вполне, – сказала одна доярка. – Даже больше нормы.
– Может, жар? – Федя нагнулся, пощупал у Пеструхи вымя, засунул руку в складку между передней ногой и туловищем и пошевелил губами, сказал: – Странно. Вроде нет температуры. Посмотрим, что у нее во рту.
Вместе с дедом в длинном пиджаке они насильно открыли корове рот, и Федя все там осмотрел. Витя заглянул тоже. Рот у Пеструхи был просто огромный. А зубы желтые. И между ними торчали травинки.
– Никакого воспалительного процесса, – сказал Федя и задумался. – А как с надоем? Совсем мало?
– Да с чего давать? – сказала пожилая доярка. – Ведь голодовку объявила.
– Стоп! – Федя даже ударил себя рукой по лбу. – Когда у нее теленка отняли?
– Три дня, как отняли.
– А ну‑ ка, быстро его сюда! – приказал Федя.
Самая молодая доярка – вся розовая, в кудряшках и в чистом, выглаженном халате – убежала из коровника и скоро появилась в ярких солнечных дверях, погоняя перед собой длинноногого теленка пегой масти с белыми пятнами над глазами.
Пеструха проворно повернула голову, шумно потянула воздух влажными чуткими ноздрями и вдруг замычала – жалобно, призывно. Теленок кинулся к матери, ткнулся в вымя, стал ударять в него лобастой головой. А Пеструха нежно облизывала сына большим языком, и вся она преобразилась – с нее будто слетели скука и безразличие ко всему; корова теперь не замечала людей, а была занята только теленком.
– Несколько дней пусть сосет, – сказал Федя. – Что ж вы, сами не докумекали? От переживаний она занемогла. По сыну тосковала. Не все коровы легко переносят отлучку телят. У них, знаете, тоже чувства. Без меня не отнимайте теленка. Я дня через три приеду.
– Хорошо, Федор Иваныч.
– Будем ждать, Федор Иваныч.
– Вы уж нас не забывайте.
Опять ехали по мокрым свежим полям; весело бежал Пепел, а Федя рассказывал:
|
|
|
– Понимаешь, ни у кого из других домашних животных нет такой любви к своим детям, как у коров. Если бы мы рано не отнимали у них телят, коровы бы просто извелись, все бы своим детям отдали.
– Это как? – не понял Витя.
– А очень просто. Чем кормит корова своего детенка? Молоком. С молоком бычок или телка получают от матери все необходимое для развития организма – все питательные вещества, витамины. И вот представь, что будет, если всех этих веществ не окажется в кормах, которые мы даем коровам.
– Что же будет? – спросил Витя.
– Корова начнет выделять их из своего организма – из печени, из костей, из всех клеток. И начнет худеть, болеть, умереть даже может. Но в молоке будут все нужные ее ребенку вещества.
– Какие коровы сознательные, – сказал Витя.
– Отличные животные, – сказал Федя. – Чистоплотные, добрые, неприхотливые. А когда корова заболела и у нее есть теленок, лучше всего пустить его к матери. Она все силы соберет. И поправится.
Опять закрапал дождь.
Витя завернулся в брезент.
Пели в сырых полях птицы, резво бежал Пепел, иногда поглядывал на хозяина или на Витю. В таких случаях Федя говорил ласково:
– Скоро отдохнем, старикан. Вот только в Зипуново добраться. Пожуем там с тобой сладкого овса.
Пепел в ответ радостно прядал ушами и фыркал.
Повернули на заросшую проселочную дорогу и увидели у обочины «газик». Из‑ под машины торчали ноги в потрепанных кедах, а рядом нетерпеливо ходил крупный, тяжелый человек в галифе, сапогах и выцветшей гимнастерке. Ходил, курил, недовольно останавливался около ног в кедах.
Это был Матвей Иванович, председатель колхоза «Авангард».
– Стой, Пепел, – сказал возле «газика» Федя. – Что случилось, Матвей Иванович?
– А! Федя! – обрадовался председатель. – В Зипуово?
– В Зипуново.
– Вот и добре. Меня подвезете. К Матвеевым заглянем. С зажиганием что‑ то у «газика». Коля, мой шофер, юный еще. Неопытен. Коля! Наладишь – догоняй!
– Хорошо, Матвей Иванович! – ответил мальчишеский голос из‑ под «газика».
Матвей Иванович тяжело сел в телегу, и она скрипнула, накренилась.
Председатель внимательно посмотрел на Витю, и мальчик смутился под его изучающим взглядом.
– Дачник? – спросил Матвей Иванович. И сам себе ответил: – Дачник... – Задумался. – Дачник‑ беспечник. Нравится тебе у нас?
– Нравится.
– Вот по фермам вместе ездим, – сказал Федя. – Животными парень интересуется.
– Животными? – Матвей Иванович теперь с интересом и доброжелательно посмотрел на Витю. – Это хорошо. Очень даже хорошо. – И стал серьезным. – Хочешь, подпаском назначу?
|
|
|
Витя не знал, что ответить.
– Шучу‑ шучу, – совсем невесело сказал Матвей Иванович. – Опять в Гуляеве стадо без подпаска осталось. Где дельного парнишку взять? – Он потрепал Витю по голове большой сильной рукой. – Отдыхай, набирайся сил. Края у нас благодатные. А воздух? – И вдруг засмеялся. – Представляешь, Федор: мама видит сего парня с кнутом, и коров он погоняет.
Федя сдержанно улыбнулся. А Витя немного обиделся за маму. Матвей Иванович все понял:
– Ты пе обижайся. Заботы, понимаешь, одолели. Сколько же тебе лет?
– Тринадцать. Двадцать шестого августа четырнадцать будет.
– Четырнадцать... – задумчиво повторил Матвей Иванович и нахмурился, как‑ то постарел сразу, и Вите показалось его лицо очень больным, замученным. – А моей Елене было б сейчас уже тридцать три. Подумать только, тридцать три!..
– Закурим, Матвей Иванович? – быстро предложил Федя.
Они закурили. Долго молчали. Ритмично, успокаивающе стучали шаги Пепла по мягкой дороге.
Матвей Иванович бросил в канаву окурок, сказал:
– Доброе лето стоит. И дождей в меру, и тепла. А травы в этот год – загляденье.
– Вам бы, Матвей Иванович, в отпуск надо, – неожиданно сказал Федя. – Нельзя же так – третий год без перерыва.
– Какой отпуск! – замахал руками Матвей Иванович. – Вот‑ вот косовица. Травы подходят, потом гляди... – Он стал загибать пальцы: – Клуб заложили, материалы выбивать надо, а там попрет одно за другим: яровые, свекла, картофель. Вот зимой... Зимой, Федор, отдохну. Возьму путевку в какой‑ нибудь знатный санаторий и – прощай, Жемчужина! Матвей Иваныч Гурин отдыхает: спит до девяти, ест по расписанию, всякие там процедуры, а вечером, конечно, пулька, преферанс! Так‑ то. Ох, и надоели же вы мне!
Витя понимал, что никто здесь не надоел Матвею Ивановичу, а всех он любит и не хочет уезжать из своего колхоза.
– Сердце вам беречь надо, Матвей Иванович, – почему‑ то сердито сказал Федя.
– Молчи! – налетел на него председатель и шутливо толкнул в бок. – Не сглазь! Нет у меня сердца! Уж и не помню, как все это бывает.
– До поры до времени, – хмуро сказал Федя.
– Молчи, тебе говорят! Ты что ко мне прицепился? – Матвей Иванович за поддержкой обратился к Вите: – Ты не знаешь, какая его муха укусила?
Витя не знал, что сказать. А Матвей Иванович совсем развеселился, стал насвистывать какой‑ то мотивчик. Потом спросил у Феди, уже серьезно:
– Не знаешь, где шифера достать?
– Не знаю, – буркнул Федя.
– Совсем немного. Обещал бабке Евдокии избу перекрыть. И вот, представь, нигде нет. А надо. Солдатка, вдова. А раз обещал – сделай.
Федя на этот раз промолчал. Витя видел, что он чем‑ то расстроен.
Впереди показалась деревня Зипуново: широкая зеленая улица, избы в садах; у околицы был пруд, тускло поблескивающий, и в нем белыми точками плавали утки.
– А что у Матвеевых? – спросил Федя.
– Да Нинка в город нацелилась, – вздохнул Матвей Иванович. – Лучшая‑ то телятница. Представляешь?
Федя взволновался:
– Чего это она? Ведь какую группу ей дали! Телятки – один к одному.
– Вот и я думаю: что стряслось? Подъедем вместе. Авторитетней получится.
Витя увидел, что Матвей Иванович в чем‑ то очень неуверен.
Проехали немного по улице и остановились у избы с высоким крыльцом. Дверь была открыта, и там, в избе, слышались возбужденные женские голова.
– А мне можно? – спросил Витя.
– Даже обязательно, – сказал Матвей Иванович. – Смотри, дачник. Познавай, так сказать, сельскую жизнь. – Председатель, непонятно отчего, стал сердитым.
В избе все было вверх дном: раскиданы вещи, стол завален посудой и стаканами, а на середине комнаты стоял большой деревянный чемодан, на него давила коленями девушка, вся красная, потная, растрепанная, и старалась закрыть крышку, которая никак не поддавалась. Вокруг чемодана и девушки суетилась женщина, вся заплаканная, и причитала:
– Бесстыжая, непутевая! Мать пожалей! Где мне с хозяйством управиться? А людям чего скажем? Суседям? – Она увидела вошедших и, не меняя интонации голоса и темпа, продолжала: – Вот, Матвей Иваныч, поглядитя: мать родную бросает, колхоз бросает, город ей подавай! Постыдилась бы людей, глаза твои бессовестные! Вот возьму вожжи...
– Ты погоди, Петровна, – сказал Матвей Иванович и сел на лавку.
Федя сел рядом, а Витя не решился, остался стоять в дверях, и было ему неловко, совестно как‑ то. И он сам не знал, почему.
– Уеду, и все. – Девушка села на свой чемодан, который под ней трыкнул. – Не удержите.
– А я тебя и держать не буду, – сказал Матвей Иванович. – Зачем нам такие? Летуны. Верно, Федя? (Федя кивнул. ) Что от таких проку? Если бегут, как предатели с поля боя. Приходи завтра в правление, все документы оформим. – Председатель сделал движение, вроде собираясь подняться.
И тут девушка заплакала.
– А что бригадирка цепляется... – сквозь всхлипывания говорила она. – И телят мне специально лучших дали – на рекорд иду... И на ее место мечу. Эту... карьеру делаю. А за ней и другие...
– Кто же это? – спросил Матвей Иванович.
– Все старые... – Девушка перестала всхлипывать.
– Это они твоей молодости завидуют, – сказал председатель. – Сколько, Нина, тебе лет?
– Семнадцать.
– Семнадцать... Ну, с бригадиром твоим я поговорю. Чудачка. Поругались – и сразу в город?
Нина вдруг заплакала навзрыд и еле выдавила:
– Митя написал... Не вернется. После армии в городе останется, на завод хочет...
– Вот оно что. – Матвей Иванович стал хмурым. – А ты, значит, за ним?
– Он там себе городскую найдет, ученую. В очках...
Федя не выдержал, засмеялся. Матвей Иванович недовольно посмотрел на него.
– Вот тебе, Нина, учиться‑ то надо. Чтоб любую городскую за пояс заткнуть.
– А где? Где учиться? – Красное лицо Нины стало злорадным, она прямо посмотрела на председателя, и Витя увидел, что у нее удивительные глаза: глубокие, черные, жаркие. Прямо страшно в них глядеть. – Учиться в нашем телятнике?
– Сколько у тебя классов? – спокойно, тихо спросил Матвей Иванович.
– Ну, девять...
– Вот что, Нина. Давай договоримся так. Кончай в вечерней десятилетку...
– Это в Жемчужину пешком бегать? – перебила Нина.
– Я уже кумекал. – Председатель незаметно подмигнул Феде, а Витя увидел. – Пять вас тут, вечерников, в Зипуново и в Стрельцах. Организуем вам машину. Будет отвозить и привозить.
– А не обманете?
– Я тебя когда‑ нибудь обманывал? (Нина промолчала. ) Ты слушай дальше. Кончишь десятилетку, определим тебя в сельскохозяйственный институт По рекомендации колхоза. Без всякого конкурса поступишь. Сама станешь не хуже городской, ученой, и, глядишь, очки носить придется. А Митька твой, если парень толковый, оценит тебя. Еще приедет домой, будет вокруг волчком виться. Да как такую дивчину не любить, а, дачник?
Витя буйно покраснел. Нина зарделась тоже, и лицо ее было счастливое.
– Так договорились, Нина? – Матвей Иванович поднялся с лавки.
– Договорились...
До телеги их провожала Нинина мать, быстро семенила рядом и приговаривала:
– Ой, спасибочки, ой, спасибочки‑ то, Иваныч!
Распрощались и поехали.
Матвей Иванович молчал, хмурился, потом сказал:
– Дети ведь еще совсем. А заботы взрослые... Ты, Федя, куда?
– К свинарям думаю заглянуть.
– Добре. Останови. На сепаратор заверну. Что‑ то там у Михеева со второй установкой не ладится.
– Да мы подвезем!
– Не надо, я здесь по стежке, – сказал Матвей Иванович. – А ты завтра с утра подъезжай в правление, прямо к наряду. Надо прикинуть, как у нас с сухими кормами.
– Хорошо. Стой, Пепел!
Матвей Иванович спрыгнул с телеги, тяжело зашагал по тропинке, которая петляла по ярко‑ зеленому картофельному полю. И что‑ то одинокое, даже трагическое почудилось Вите в большой, сильной фигуре этого человека.
Пепел взял рысью. Даже ветер засвистел в ушах.
– Запомни его, Виктор, – опять заговорил Федя. – Запомни на всю жизнь. На таких, как наш Матвей Иванович, мир стоит. Вот что ему надо? В Ленинграде квартира, старая мать, пенсия за ранение. Жил бы себе и в потолок поплевывал. А он с нами, с нашими бедами. Сердце больное, инфаркт перенес, врачи говорят: постельный режим. А он третий год без отпуска. Дом ему построили – новому агроному отдал. Сам каморку снимает. Чудак? – зло спросил Федя, будто спорил с кем‑ то. – Придет время – таким чудакам памятники поставят.
– Почему же он в Ленинград не уезжает? – спросил Витя.
– Почему? Потому что людей любит. Потому что душа у него ленинская. Потому что коммунист он по сердцу, а не только по партийному билету. В прошлом году в нашей школе в десятом классе на выпускном экзамене сочинение писали. Была свободная тема: «Имя тебе – коммунист». Ну, учителя думали: напишут о знаменитых деятелях, о литературных героях. Так из восемнадцати человек двенадцать о Матвее Ивановиче написали. Стой, Пепел, приехали!
В этот день были они еще на двух фермах, в свинарнике, в курином царстве тети Нины, но Витя был рассеян, и смотрел и не смотрел, и слушал и не слушал. Он думал о Матвее Ивановиче Гурине, председателе колхоза «Авангард», и что‑ то очень важное копилось в нем, созревало, но еще не находило выражения в четких мыслях.
|
|
|
