Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Очень много лет спустя 3 страница

Но дальше он нашел, что читать, пожалуй, даже интересно, хотя писал, безусловно, не литератор. Любопытство вызывало содержание, а не стиль.

Он продолжал читать все внимательнее, со все большим интересом, и под конец его охватило волнение, а закончив читать, он даже вскочил в возбуждении. И почувствовал, как мурашки бегут по спине и волосы встают дыбом, словно от статического электричества.

Зигги Стардаст не верил своим глазам. Он медленно опустился на кровать, оторопело глядя перед собой.

Великий момент настал.

То, что он держал в руках, могло стоить миллионы долларов, если только найти нужных людей. У него закружилась голова. Возможность извлечь пользу для себя заставила его забыть об определенных последствиях для других.

Он осторожно, словно что-то очень хрупкое, опустил страницы на кровать. И стал думать, как воспользоваться этой неожиданной удачей. Как действовать, чтобы извлечь наибольшую выгоду и прибыль.

И самое главное – к кому обратиться.

Тысячи мыслей пронеслись в его голове со скоростью света.

Он включил принтер и положил листы на стол рядом с монитором. Прежде всего, их нужно скопировать. Копии достаточно, чтобы заинтересовать кого угодно, и этот кто угодно готов будет выложить круглую сумму, лишь бы завладеть оригиналом, который останется у него, пока не завершится сделка. Сделав копии, он оставит при себе только ту часть, какая необходима, чтобы понять, о чем идет речь, остальное уничтожит. А оригинал этого благословенного письма сохранит – положит в конверт и отправит на свой анонимный почтовый ящик, которым иногда пользуется, где он будет лежать до тех пор, пока ему не дадут повод забрать его оттуда.

И повод этот может представлять собой весьма и весьма приличную сумму.

Он начал копировать страницы, складывая оригинал рядом с копией. Зигги любил аккуратность в работе. А это была самая важная работа, какую ему когда-либо доводилось делать в жизни.

Положив один из последних листов на стекло сканера, он опустил крышку, нажал пуск, луч сканера скользнул по странице, оставалось только напечатать. Но тут аппарат сообщил, что закончилась бумага, – замигал оранжевый огонек.

Зигги достал бумагу из шкафа и вставил в принтер.

И вдруг услышал за спиной какой-то шум – негромкий металлический щелчок, какой бывает, когда ключ ломается в замке. Он повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как дверь открывается и входит человек в зеленой куртке.

Нет, не сейчас, когда осталось только руку протянуть…

Но перед ним оказалась другая рука – с ножом.

Конечно, именно ножом он и вскрыл хлипкий замок. И взгляд человека говорил, что этим он не ограничится.

Зигги почувствовал, что ноги у него подкашиваются и он не может произнести ни слова. Когда человек направился к нему, Зигги Стардаст заплакал. От страха перед болью и от страха перед смертью.

Но больше всего от досады.

Глава 11

«Вольво» прокладывала себе дорогу в автомобильном потоке, двигавшемся в Бронкс. В это время дня поездка в северном направлении превращалась в настоящее путешествие. И все же, выехав из Манхэттена, Вивьен нашла, что движется в неплохом темпе, потому что вскоре оставила справа мост Трайборо и довольно быстро проехала Брукнер-экспрессвей.

Солнце опускалось за ее спиной, и город готовился к закату. Темно-голубое небо выглядело столь ярким, что казалось рукотворным. Такой цвет придавал ему нью-йоркский бриз, обычно очищавший этот небольшой кусочек бесконечности, который люди видят над собой – или так им нравится думать.

Телефонный звонок ворвался в музыку из динамика. Вивьен убавила ее, оставив легким фоном, который смешивался с невнятным шумом дороги.

Включила громкую связь и позволила звонившему войти в свою машину и в свои мысли.

– Вивьен?

– Да.

– Привет, это Натан.

Излишнее уточнение. Она сразу узнала голос своего деверя.

Узнала бы его и среди грохота сражения.

Что тебе нужно, кусок дерьма? – подумала она.

– Что тебе нужно, кусок дерьма? – спросила она.

В трубке повисла тишина.

– Так никогда и не простишь меня, да?

– Натан, прощают тех, кто раскаивается. Прощают тех, кто старается искупить совершенное зло.

Человек помолчал, чтобы ее слова затерялись на том расстоянии, что разделяло их. Во всех смыслах.

– Давно видела Грету?

– А ты?

Вивьен напустилась на него, чувствуя, как ее вновь охватывает желание избить этого человека, ей всегда хотелось сделать это, когда видела его или только слышала. Окажись он в эту минуту рядом с ней в машине, она разбила бы ему нос ударом локтя.

– Сколько времени уже ты не видел свою жену? Сколько времени не видишь дочь? Сколько еще намерен скрываться?

– Вивьен, я не скрываюсь. Я…

– Ты дерьмо, сволочь!

Она сорвалась на крик. И напрасно. Свое презрение к нему не следовало проявлять таким образом. Тут нужно шипеть змеей.

И она превратилась в змею.

– Натан, ты подлец. Ты всегда был и будешь подлецом. Когда столкнулся с трудностями, слишком сложными для тебя, ты сделал единственное, на что способен, – сбежал.

– Я всегда снабжал их всем необходимым. Иногда приходится делать выбор…

Она резко прервала его:

– У тебя не было выбора. У тебя была ответственность. И ты должен был взять ее на себя. Эти жалкие чеки, которые ты присылаешь каждый месяц, не возместят твоей трусости. И даже не успокоят твою совесть. Так что больше не звони мне, чтобы спросить, как там твоя жена. Не звони, чтобы узнать про свою дочь. Если хочешь почувствовать себя лучше, оторви свою задницу от того, на чем сидишь, и сам сходи к ней.

Она с такой злостью нажала на кнопку, спеша прервать разговор, что даже испугалась, не сломала ли телефон. Некоторое время смотрела вперед, ведя машину и слушая сумасшедшее биение своего сердца. Несколько злых слезинок скатились по щеке. Она утерла их и попыталась успокоиться.

Чтобы забыть, где была сегодня утром и куда ехала сейчас, она укрылась в единственном надежном месте, какое у нее было, – в своей работе.

Постаралась отбросить все прочие мысли и приказала себе сосредоточиться на расследовании, которым собиралась заняться. Представила руку, выпавшую из отверстия в стене, печальный облик иссохшего черепа, склонившегося на плечо, от которого остались только кожа да кости.

И хотя опыт научил ее, что все возможно на этом свете, тот же опыт заставлял предположить, что будет крайне трудно установить личность человека, найденного в цементе. Зачастую стройки служили весьма привлекательным местом для преступников, желавших спрятать свои жертвы после сведения счетов. Поскольку этим занимались, как правило, профессионалы, они обычно оставляли трупы голыми или срывали с одежды все этикетки на случай, если покойника обнаружат. Кое-кто даже уничтожал отпечатки пальцев с помощью кислоты.

Осматривая тело, она заметила, что этикетки не тронуты, хотя и попорчены временем. Это означало, что скорее всего тут работал не профессионал, а случайный убийца, недостаточно хладнокровный и не имевший опыта, чтобы удалить все возможные следы.

Но кому под силу спрятать тело в цементном блоке? Это довольно трудно для любого человека, если только у него нет сообщника, работающего на стройке. Или, может, убийца сам работал на стройке. Убийство, какова бы ни была его причина, могло стать результатом разборки между двумя обыкновенными людьми без всякой связи с организованной преступностью.

Единственный след, по которому можно пойти, – фотографии, особенно этот странный трехлапый черный кот.

– Черт возьми!

Задумавшись, она не заметила, что у поворота на Хатчинсон-Ривер-Парквей образовалась пробка. Она резко затормозила, уходя влево, чтобы не стукнуть впереди идущую машину. Водитель большого пикапа за ее спиной громко посигналил ей, и Вивьен увидела в зеркало, что он высунулся из окна и показывает средний палец.

Обычно она старалась не прибегать к такому средству, если не находилась при исполнении служебных обязанностей, но сейчас решила, что следует сделать это. Собственная рассеянность расстроила ее больше, нежели жест водителя. Она взяла с заднего сиденья мигалку, открыла окно и поставила ее на крышу.

С улыбкой понаблюдала, как человек тут же убрал руку и спрятался за руль. Шедшие впереди машины всячески постарались пропустить ее, прижимаясь друг к другу. Она проехала пару кварталов в направлении к Зерега-авеню, свернула на Логан-стрит и оказалась напротив церкви Святого Бенедикта.

Припарковала свою «вольво» на противоположной стороне улицы, постояла минуту, глядя на фасад из светлого кирпича, на ступени, ведущие к трем дверям портала, над которыми возвышались полукруглые арки с колоннами и фризом.

Здание построено недавно. Его историю следовало искать не в прошлом, а в том, что создавалось сегодня для будущего. Никогда не думала Вивьен, что подобное место может стать для нее таким важным.

Выйдя из машины, перешла на другую сторону улицы.

В воздухе уже висел тот сумрак, когда все кошки одного цвета, но еще можно рассмотреть и узнать человека. Уже подходя к церкви, она увидела отца Анджело Кремонези, одного из викариев прихода, который выходил из центральной двери с какими-то людьми, мужчиной и женщиной. Обычно исповедовались тут по субботам с четырех до пяти, но никто не соблюдал это правило слишком строго, и расписание всегда оставалось довольно гибким.

Вивьен поднялась на несколько ступенек и подошла к священнику, а вышедшие вместе с ним люди удалились.

– Добрый вечер, мисс Лайт.

– Добрый вечер, преподобный отец.

Вивьен пожала ему руку. Это был крепкий мужчина лет шестидесяти, если не больше, седовласый, с мягким взглядом. Увидев его впервые, она вспомнила Спенсера Трейси в каком-то старом фильме.

– Вы приехали за своей племянницей?

– Да, я договорилась с отцом Маккином, мы оба считаем, что она уже могла бы пару дней провести дома. В понедельник привезу обратно.

Называя имя священника, она представила выразительное лицо и проникающий в самую душу взгляд Майкла Маккина. Казалось, он видит даже сквозь стены, не снося их и не взламывая никаких замков. Наверное, благодаря такой способности он всегда оказывался там, где в нем нуждались.

Викарий, человек мягкий, но несколько занудный, решил уточнить кое-что:

– Отца Маккина сегодня нет, и он просит извинить его. Дети еще на молу. Один любезный господин, не помню его имени, предложил им покататься на парусной лодке. Мне только что звонил Джон. Он знает о вашей договоренности с Майклом и просил предупредить вас, что они уже собирают вещи и вскоре будут здесь.

– Очень хорошо.

– Хотите подождать у него в кабинете?

– Нет, спасибо, отец. Подожду в церкви.

– В таком случае прощаюсь с вами, мисс Лайт.

Священник удалился. Наверное, он принял ее желание подождать в церкви за благочестие. Вивьен не придала этому значения. На самом деле ей всего лишь хотелось побыть немного одной.

Она толкнула дверь и прошла через вестибюль, отделанный светлым деревом, где в нише стояли статуи святой Терезы и святого Герарда, потом открыла другую дверь, полегче, и вошла в церковь.

Тут царили прохлада, полумрак и тишина. И обещание приветливо встретить и защитить, исходившее от алтаря на противоположном конце единственного нефа.

Обычно, входя в ту или иную церковь, Вивьен с трудом находила там Бога. Значительную часть своей короткой жизни она провела на улице и повстречала уже немало демонов, неизменно осознавая себя лишь слабым человеческим существом, опасающимся столкновения с ними.

Здесь, в этом месте с изображениями святых, при свете зажженных свечей, где люди всей душой стремятся обрести столь необходимую им святую веру и надежду, ей не удавалось разделить даже крохотной частицы этой веры и этой надежды.

Жизнь – это помещение, которое мы арендуем на время. И Бог, если он все время крутится в доме, только мешает.

Она села на одну из последних скамей. И поняла простую вещь. В этом месте, которое для всех верующих олицетворяет мир и спасение, только у нее на поясе висит пистолет. И все равно она чувствует себя уязвимой.

Она закрыла глаза, ускользнув из неверного света в темноту.

С ожиданием Санденс, племянницы, пришли воспоминания. День, когда…

…она сидела за письменным столом, находящимся как раз напротив «Плазы» и заваленным кучей бумаг, отвечала на телефонные звонки о плохих людях и плохих жизнях, слушала шутки коллег и их рассказы о прошедшей смене. В какой-то момент – никогда не забудет его – в дверях неожиданно появился детектив Питер Кэртен. Он еще недавно служил в Тринадцатом округе. Во время одной операции получил в перестрелке довольно тяжелое ранение. Поправился и физически был здоров, но с психологической точки зрения стало ясно, что это уже не прежний человек. Под давлением жены он попросил перевести его куда-нибудь в более спокойное место. И теперь работал в полиции нравов.

Он направился прямо к ее письменному столу.

– Привет, Питер. Что тебя привело в наши края?

– Нужно поговорить, Вивьен.

В голосе его слышалось некоторое смущение, и оно погасило улыбку, с которой Вивьен встретила его.

– Конечно, слушаю тебя.

– Не здесь. Давай пройдемся.

Удивленная Вивьен поднялась, и они вышли на улицу. Кэртен направился к Третьй авеню, Вивьен шла рядом. Чувствуя напряжение, он попытался смягчить его:

– Как тебе работается? Белью по-прежнему всех держит в узде?

Вивьен остановилась:

– Кончай ходить вокруг да около, Питер. Что происходит?

Ее коллега смотрел в сторону. И это очень не понравилось Вивьен.

– Ты ведь знаешь, что творится в городе. Эскорт и тому подобное. Азиатки, негритянки, трансы – на любой вкус. Восемьдесят процентов заведений, выдающих себя за спа-салоны, массажные кабинеты и прочее, на самом деле – дома свиданий. Такое делается повсюду. Но мы на Манхэттене. Это центр мира, и тут все происходит более… – Питер остановился и наконец решился посмотреть ей в глаза. – Мы проводили тут облаву. Роскошное место. Верхний Ист-Сайд. Туда ходят мужчины, которые любят молоденьких девушек. Иногда это девочки. Несовершеннолетние, в любом случае. Мы вошли и выловили нескольких человек, и…

Он замолчал, и это насторожило Вивьен. Еле слышно она произнесла только одно слово:

– И?..

Опасение превратилось в реальность.

– Одна из них – твоя племянница.

Внезапно весь мир переместился на карусель. Она ощутила в душе нечто такое, что охотно променяла бы на смерть.

– Я вошел в ту комнату, где…

У Питера не было сил продолжать. Но его молчания хватило, чтобы заработало воображение Вивьен, и это оказалось еще хуже, чем если бы он все назвал своими именами.

– К счастью, я узнал ее и просто чудом сумел увезти из борделя.

Питер взял ее за руки:

– Если эта история станет известна, то за дело примутся социальные работники. При той семейной ситуации, что сложилась у вас, ее отдадут в какое-нибудь учреждение. Этой девочке нужна помощь.

Вивьен посмотрела ему в глаза:

– Ты не все рассказал мне, Питер.

Он помолчал. Потом произнес то, что не хотел бы говорить, а ей не хотелось бы слышать:

– Твоя племянница употребляет наркотики. В кармане у нее нашли кокаин.

– Сколько?

– Не столько, чтобы говорить о торговле. Но сколько требуется на каждый день, если она уже дошла до того…

«До того, что занимается проституцией ради денег», – мысленно закончила за него Вивьен.

– Где она сейчас?

Питер кивнул куда-то в сторону дороги:

– В моей машине. Коллега присматривает за ней.

Вивьен протянула ему руку:

– Спасибо, Питер. Ты настоящий друг. В долгу перед тобой до конца жизни.

Они направились к машине. Вивьен Лайт прошла этот короткий путь как сомнамбула, торопясь увидеть племянницу и в то же время опасаясь этой встречи…

…с тем же волнением, с каким ожидала ее сейчас. Шаги за спиной заставили Вивьен открыть глаза и вернули в настоящее, которое было лишь ненамного лучше минувшего.

Она поднялась и, обернувшись к двери, увидела племянницу: в руках спортивная сумка, очень хороша, как и ее мать, и так же искалечена. Но у нее хотя бы оставалась надежда. Должна была оставаться.

Джон Кортиген стоял в дверях. Внимательный и заботливый, как всегда. И настолько деликатный, что не стал мешать их встрече. Лишь кивнул ей в знак приветствия и подтверждения, и она ответила ему, подняв руку, – жестом отца Маккина, священника, основавшего «Радость», общину, которая взяла на себя заботу о Санденс и других детях с таким же, как у нее, горьким опытом.

Вивьен ласково погладила племянницу по щеке. Каждый раз, встречаясь с девочкой, она не могла не испытывать чувства вины. За все, чего не сделала. За то, что, занимаясь проблемами других, незнакомых людей, не замечала того, кто больше всех нуждался в ней, находился совсем рядом и по-своему просил о помощи, но никто не услышал.

– Рада видеть тебя, Санни. Ты сегодня очень красива.

Девочка улыбнулась. В глазах светилось лукавство, но не вызов.

– Это ты красива, Ванни! А я – великолепна, пора бы уже знать!

Они придумали эту игру, когда Санденс была еще маленькой, – придумали себе имена, служившие в какой-то мере условным кодом. Тогда Вивьен, расчесывая ей волосы, говорила, что девочка вырастет красавицей и, возможно, станет моделью или актрисой. И они вместе представляли себе все, что может произойти.

Все, кроме того, что произошло на самом деле…

– Ну что, поехали?

– Конечно. Я готова.

Она приподняла сумку, в которой лежала смена белья на те дни, что они проведут вместе.

– А рокерские шмотки захватила?

– А как же!

Вивьен удалось достать билеты на концерт U-2 на следующий день в Мэдисон-Сквер-Гарден. Санденс была страстной поклонницей этой группы, что во многом и помогло получить эти два дня отлучки из «Радости».

– Тогда поехали.

Они подошли к Джону. Невысокого роста, крепкого сложения, одетый в джинсы и флиску, с открытым лицом и ясным взглядом, он производил впечатление человека, который больше думает о будущем, нежели о прошлом.

– Пока, Санденс. Увидимся в понедельник.

Вивьен протянула ему руку, и Джон крепко пожал ее.

– Спасибо, Джон.

– Спасибо тебе. Развлекись и повесели ее. Идите, а я задержусь.

Они вышли, оставив Джона в церковной тишине и покое.

Вечер изгнал из города естественный свет, чтобы нарядиться в искусственный. Они сели в машину и направились на Манхэттен, в это великолепие светового макияжа. Вивьен спокойно вела машину и слушала племянницу, предоставив ей самой выбирать тему для разговора.

Она ни слова не сказала ей о матери, и девушка тоже ничего не спросила. Словно по какому-то молчаливому соглашению, они отвергали сейчас мрачные мысли. Не для того, чтобы обмануть память. Обе в глубине души прекрасно понимали – и не было никакой нужды говорить об этом, – что пытаются исправить ошибку не только ради самих себя.

Так они ехали дальше, разговаривая о том о сем, и постепенно у Вивьен возникло ощущение, будто с каждым оборотом колеса, с каждым ударом пульса стираются их родственные отношения тети и племянницы и они все больше становятся подругами. Вивьен почувствовала, как что-то отпустило у нее в душе, поблекло лицо Греты, все время стоявшее перед глазами, и растаяла терзавшая по ночам картина обнаженной Санденс в объятиях мужчины старше ее отца.

Они оставили за спиной остров Рузвельта и ехали по восточной набережной Ист-Ривер в Даунтаун, когда это произошло.

Примерно в полукилометре от них, справа, внезапно вспыхнуло ослепительное зарево, которое затмило собою абсолютно все освещение в городе, и на мгновение показалось, будто там слились воедино все огни на свете.

Потом почудилось – вроде задрожала дорога под колесами. И наконец в открытые окна машины ворвался оглушительный грохот взрыва.

Глава 12

Рассел Уэйд только вошел в дом, как внезапно в стороне Нижнего Ист-Сайда возникла необычайно яркая вспышка. Огромные, во всю стену, окна гостиной превратились в раму для этого зарева, такого яркого, что казалось, будто это какая-то игра. Но ослепительный сполох мгновенно превратился в гигантское бушующее пламя, которое погасило весь прочий свет в городе.

Сквозь небьющиеся стекла долетел глухой рокот – не гром, а его человеческая разрушительная имитация. И тотчас зазвучала многоголосая какофония самых разных сигналов тревоги, приведенных в действие взрывной волной, – истеричные, но не злобные звуки, подобные пустому лаю маленькой собачки из-за решетки.

Рассел невольно отпрянул от окна. Он знал, что произошло. Он сразу это понял. Он уже видел такое и испытал на собственной шкуре, в другом месте. Он знал, что эта вспышка означает неожиданное потрясение, страдание, пыль, крики, раны, проклятья и молитвы.

Означает смерть.

И вместе с этой вспышкой столь же внезапно мелькнули в сознании картины и воспоминания.

– Роберт, прошу тебя…

Его брат, охваченный волнением, проверял аппараты и объективы, рылся в карманах, нащупывая катушки с пленкой. Не глядя на него. Может, стеснялся. Может, уже представлял снимки, которые сделает.

– Ничего не случится, Рассел. Ты только не переживай.

– И куда ты?

Роберт ощутил запах его страха. Сам он привык к нему. Весь город был пронизан этим запахом. Он стоял в воздухе.

Словно недоброе предчувствие, что сбудется, словно кошмар, который не кончается с пробуждением, словно крики умирающих, которые не умолкают и после их смерти.

Он посмотрел на брата, будто впервые увидел его с тех пор, как они приехали в Приштину. Ему, перепуганному подростку, тут нечего было делать.

– Мне нужно пойти туда. Я должен быть там.

Рассел понимал, что иначе и быть не может. И в то же время сознавал, что никогда не смог бы, хоть сто жизней проживет еще, поступить так же, как его брат.

Он спустился в подвал через люк, накрытый старым пыльным ковром, а Роберт вышел на улицу. В солнечный день, в пыль, в войну.

Тогда он последний раз видел его живым.

Мысль эта словно подтолкнула Рассела – он бросился в спальню, схватил фотокамеру и вернулся к окну. Погасил весь свет, чтобы избежать отражения, и сделал несколько снимков того далекого, гипнотизирующего, окруженного нездоровым ореолом свечения. Он знал, что снимки эти совершенно бесполезны, но сделал их, чтобы наказать самого себя. Чтобы вспомнить, кто он, что сделал, чего не сделал.

Прошли годы с тех пор, как его брат вышел из ярко освещенной солнцем двери, которая, открывшись, на несколько мгновений усилила далекий звук непрерывных автоматных очередей.

Ничего не изменилось.

С того дня не было утра, чтобы он не просыпался с этой картиной перед глазами и этим звуком в ушах. С тех пор каждый его бесполезный щелчок затвором превращался в еще одну фотограмму того старого страха.

Продолжая нажимать на спуск, он почувствовал, что его охватила дрожь – дрожь от злобы, животной злобы, не стонущей, инстинктивной, словно душа содрогалась в нем, сотрясая и тело.

Щелчки затвора зазвучали лихорадочно,

щелк

с безумной яростью убийцы, выпустившего в свою жертву

Роберт

все патроны, какие были, но все равно продолжающего нажимать и нажимать на курок, не в силах остановиться, даже когда зазвучали лишь пустые и сухие щелчки бойка.

Хватит, черт побери!

Тотчас, словно вполне естественный ответ, донесся снаружи резкий, нетерпеливый вой сирен.

Проблесковые маячки без гнева.

Проблесковые маячки – яркие, добрые, здоровые, спешащие. Полиция, пожарные, «скорая помощь».

Город получил удар, город ранен, город просит о помощи. И все спешили, со всех сторон, со скоростью, какую позволяли им милосердие и воспитание.

Рассел отложил фотоаппарат и отыскал пульт управления телевизором. Включил и сразу попал на канал «Нью-Йорк-1». Передавали прогноз погоды. Но уже через две секунды человека на фоне картинок с дождем и солнцем без всякого предупреждения сменил крупный план Фейбера Эндрюса, одного из ведущих канала. Глубокий голос, умное лицо человека, оценивающего ситуацию не по долгу службы, а по-человечески.

– Мы только что получили сообщение о том, что мощный взрыв разрушил здание в Нижнем Ист-Сайде в Нью-Йорке. Число жертв уточняется, но уже ясно, что оно довольно значительно. Других сведений пока нет. В данный момент нам неизвестны причины и мотивы этого горестного события, оценку которому мы надеемся дать позднее, не квалифицировав его как уголовное преступление. Все хорошо помнят столь же печальные события недавнего прошлого. Сейчас весь город, вся Америка, возможно, весь мир с волнением ожидают разъяснений. Наши корреспонденты уже отправились на место события, и вскоре мы сможем сообщить вам самую последнюю информацию. Пока на этом все.

Рассел переключился на Си-эн-эн. Здесь тоже сообщали о взрыве, другие лица и другими словами, но с тем же смыслом. Рассел выключил звук, оставив только картинку, и опустился на диван. Свет за окном, казалось, исходил из холодной звездной дали космического пространства. А внизу слева лучилось солнце-убийца, затмевавшее все звезды.

Когда родители подарили ему эту квартиру, он порадовался, что оказался на двадцать седьмом этаже, откуда открывался восхитительный вид на весь Даунтаун: Бруклин и Манхэттенский мост слева, «Утюг» справа и Нью-Йорк-Лайф-Иншеранс-Билдинг прямо напротив.

Теперь эта панорама представляла собой лишь еще один повод для печали.

Все произошло так поспешно, так быстро с того момента, как его выпустили после ночи, проведенной в полицейском участке. И все же теперь, когда он вспоминал эти события, они прокручивались перед ним как в замедленной съемке. Он отчетливо помнил каждую деталь, каждую краску, каждое ощущение. Словно в наказание, бесконечно, вновь и вновь проживая эти мгновения.

Будто снова и навсегда оказался в Приштине.

Из полицейского отделения домой он ехал молча. И молчать собирался всю дорогу. Адвокат Корни Торнтон, старый друг семьи, понял его и на какое-то время оставил в покое.

Но потом передышка закончилась. И началась атака.

– Твоя мать очень беспокоится за тебя.

Не глядя на него, Рассел пожал плечами.

– Моя мать всегда из-за чего-нибудь беспокоится.

Он представил себе идеальную фигуру и холеное лицо Маргарет Тейлор Уэйд, принадлежащей к бостонской буржуазии, – по шкале ценностей в этом городе она могла считаться истинной аристократкой. Бостон – самый европейский город на восточном побережье Америки. Значит, самый изысканный. И Маргарет являла собой одну из самых ярких его представительниц. При своих прекрасных манерах, элегантности, прелестной внешности она, конечно, не заслужила того, что преподнесла ей жизнь: одного сына убили, когда он снимал военный репортаж в бывшей Югославии, а второй вел такую жизнь, что доставлял ей, пожалуй, еще больше горя.

Наверное, она так и не пришла в себя ни после первого несчастья, ни после второго и жила отстраненно, воспоминаниями, поскольку они всегда оставались при ней. Со своим отцом Рассел не разговаривал с тех пор, как произошла эта проклятая история с Пулитцером.

Отношение родителей к нему с самого начало вызывало у Рассела некое подозрение. Возможно, каждый из них считал, что погиб не тот сын.

Адвокат продолжал в своем духе, и Рассел прекрасно знал, к чему он ведет.

– Я сказал ей, что ты ранен. Она считает, что было бы уместно показаться врачу.

Рассел невольно улыбнулся.

Уместно.

– Моя мать безупречна. Умеет выбрать не только самое верное слово в нужный момент, но еще и самое красивое.

Торнтон откинулся на кожаную спинку сиденья, расслабившись, как поступают в безнадежной ситуации.

– Рассел, я знаю тебя с детства. Не думаешь ли ты, что…

– Адвокат, вы здесь не для того, чтоб выносить приговор или оправдывать меня. Для этого существуют юристы. И не для того, чтобы читать мне мораль. Для этого есть священники. Вы должны только вытаскивать меня из неприятностей, когда вас об этом просят.

Рассел обернулся и посмотрел на него, слегка улыбнувшись:

– Мне кажется, вам платят за то, чтобы вы это делали. Прекрасно платят – ваша почасовая ставка соответствует недельному заработку рабочего.

– Вытаскивать тебя из неприятностей, говоришь? Именно этим я и занимаюсь. Но в последнее время, мне кажется, это происходит чаще, чем дозволяют приличия.

Адвокат помолчал, словно раздумывая, продолжать или нет. Наконец решил завершить свою мысль:

– Рассел, каждый человек имеет право, предоставленное конституцией и его собственным разумом, уничтожать себя каким угодно способом. А у тебя в этом плане особенно богатое творческое воображение.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒