Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!

Очень много лет спустя 8 страница

За время короткого пути он не произнес ни слова, глядя прямо перед собой, и выходил из задумчивости, только чтобы подсказать водителю дорогу, которую с трудом узнавал, хотя ездил по ней тысячу раз.

Оказавшись во дворе общины, он вдруг обнаружил, что машина уже отъезжает, а он даже не поблагодарил человека, оказавшего ему такую любезность, и не попрощался с ним.

Джон находился в саду и, увидев машину, поспешил навстречу. Необычайно впечатлительный, он обладал особым умением читать в душах людей.

Отец Маккин знал, что он сразу же почувствует – что-то не так. Он понял это еще по голосу Джона, когда звонил ему из церкви и предупредил, что вернется. И как бы в подтверждение тому Джон приблизился к нему нерешительно, словно опасаясь показаться бестактным.

– Все в порядке?

– Все в порядке, Джон. Спасибо.

Его помощник больше не задавал вопросов, проявив тем самым и другую черту своего характера – деликатность. Они слишком хорошо знали друг друга. Маккин понимал: Джон не сомневается, что в нужное время и в нужном месте он поделится с ним своей проблемой. Откуда же ему знать, что на этот раз все обстоит иначе.

Проблема представлялась неразрешимой.

Именно поэтому Маккин и встревожился, как никогда в жизни. Прежде ему доводилось слышать рассказы священников, которым люди признавались на исповеди в совершенных преступлениях. Теперь он понял, что переживали они при этом и в каком оказывались затруднении при исполнении своего долга служителей веры и церкви.

Печать таинства неприкосновенна. Поэтому исповеднику запрещалось сообщать кому бы то ни было то, что рассказывали ему в исповедальне.

Никогда и никоим образом.

Нарушение строжайшего правила не допускалось даже в случае смертельной угрозы для исповедника или других людей. Священник, нарушивший тайну исповеди, автоматически подвергался отлучению от церкви, и отменить его мог только папа, но понтифик крайне редко делал это, даже спустя годы.

Если грех составлял уголовное преступление, исповедник мог посоветовать кающемуся самому отдаться в руки правосудия или поставить это непременным условием для отпущения грехов. Больше он ничего не мог сделать и, самое главное, не мог сам или каким-либо косвенным образом сообщить о преступнике кому следует.

Случалось, что какая-то часть исповеди раскрывалась другим людям, но непременно только с разрешения исповедующегося и без указания его имени. Это касалось тех прегрешений, которые не могли быть отпущены без благословения епископа или папы. Однако при этом предусматривалось, что кающийся хочет освободить душу от невыносимой тяжести. В данном же случае отец Маккин не видел ни того, ни другого.

Человек объявил войну обществу.

Разрушал, косил жертвы, проливал реки крови и людских слез, порождал горе и отчаяние. С решимостью Господа, каковым, утратив рассудок, считал себя, Господа, который разрушал города и уничтожал армии еще тогда, когда действовал закон «око за око, зуб за зуб».

Чтобы не пускаться в долгие объяснения, Маккин коротко переговорил с Джоном во дворе и отправился в кухню. Как смог надел на себя приветливую маску и вошел в дом, чтобы пообедать вместе с ребятами, которые обрадовались, увидев его за столом по случаю маленького воскресного праздника.

Кое-кто, однако, не дал себя обмануть. И в первую очередь – миссис Карраро. Среди смеха, шуток и веселых разговоров за столом что-то почувствовали и двое ребят. Кэти Гранде, семнадцатилетняя девушка со смешным веснушчатым носиком, и Хьюго Сейл, еще один гость «Радости», внимательно наблюдавший за всем вокруг. Они то и дело вопросительно посматривали на него, словно недоумевая про себя, куда делся хорошо знакомый им отец Маккин.

После обеда, когда почти все вышли в сад порадоваться прекрасному солнечному дню, появились Вивьен и Санденс. Даже если девушка и огорчилась из-за отмены концерта, она и виду не подала, казалась спокойной и довольной, что вернулась в «Радость».

Она и ее молодая тетушка теперь выглядели гораздо более близкими людьми, чем в тот день, когда Вивьен приехала за ней. Натянутость, которая ощущалась между ними прежде, похоже, развеялась. Но самое главное – их отношения приобрели теперь совсем другой характер.

Это впечатление подтвердилось, когда Вивьен, с трудом сдерживая восторг, рассказала Маккину о том, что произошло, о новом повороте в отношениях с племянницей, о доверии и единении, к которым они так долго стремились и которые наконец сложились.

Теперь, ярким солнечным днем, он понял, сколь мало порадовался вчера за нее. Он не мог тогда не завести с ней разговор о трагедии на Десятой улице и последствиях, назойливо расспрашивая, есть ли у полиции какой-нибудь след, зацепка, какое-нибудь предположение относительно того, кто мог совершить это массовое кровопролитие.

Он с трудом подавлял в себе искушение отвести ее куда-нибудь в сторону и рассказать о разговоре в исповедальне, передать полученную информацию.

Теперь он понимал, что услышал от нее именно те ответы, какие только и мог получить в этой ситуации, когда все еще было впереди и любые сведения, какими располагала Вивьен как сотрудник полиции, являлись секретными в связи с ведущимся расследованием.

У каждого имелись свои исповедальные тайны. И каждый должен был нести груз ответственности, которую взял на себя, давая свой обет. Светский или религиозный, любой.

Ego sum Alpha et Omega…

Преподобный Маккин посмотрел из окна на зелено-голубую весеннюю панораму, которая обычно так радовала его, а теперь казалась едва ли не враждебной, словно вернулась зима – не в действительности, конечно, а лишь в его глазах.

Встав с постели как сомнамбула, он принял душ, оделся и помолился с каким-то новым пылом. Потом прошелся по комнате, с трудом узнавая окружающие предметы. Простые знакомые вещи, которыми он пользовался каждый день и которые, хоть и доставляли порой мелкие хлопоты в повседневной жизни, сейчас смотрели на него словно из какого-то другого, счастливого и навсегда утраченного времени.

В дверь постучали.

– Да?

– Майкл, это я, Джон.

– Входи.

Маккин ожидал его. Обычно по понедельникам он всегда начинал утро с совещания, на котором обсуждалась программа работы на неделю. Это бывал трудный, но и приятный момент, когда приходилось сражаться с превратностями судьбы для решения общей задачи, какую ставила перед собой небольшая община «Радость».

Между тем человек, которого он считал своей правой рукой, вошел сейчас с таким видом, будто предпочел бы находиться где-нибудь совсем в другом месте и в другом времени.

– Извини, что беспокою, но есть дело, которое непременно нужно обсудить с тобой.

– Никакого беспокойства. Что случилось?

Джон счел необходимым предварить ответ некоторым пояснением, учитывая их доверительные отношения и взаимное уважение:

– Майкл, не знаю, что с тобой случилось, но уверен, скажешь, когда сочтешь нужным. И мне очень неловко беспокоить тебя сейчас.

В который раз уже преподобный Маккин оценил необычайную деликатность Джона Кортигена и порадовался, как ему повезло, что такой человек входит в руководство «Радости».

– Не обращай внимания, Джон. Ничего особенного. Скоро пройдет, поверь мне. Скажи лучше, в чем дело.

– У нас проблемы.

У «Радости» всегда хватало самых разных трудностей. С ребятами, с деньгами, с некоторыми сотрудниками, с искушениями окружающего мира. Но, судя по лицу Джона, похоже, появились какие-то новые и особенно важные проблемы.

– Я говорил с Розарией сегодня утром.

Розария Карневале – прихожанка церкви святого Бенедикта, итальянка, жившая в Кантри-клаб, – руководила филиалом банка М&Т на Манхэттене, который вел финансовые дела общины и управлял наследством, оставленным адвокатом Барри Ловито.

– Что она сказала?

Джон неохотно доложил:

– Сказала, что сделала сальто-мортале, пока шел судебный процесс, чтобы нам перечисляли предусмотренные уставом месячные поступления. Но сейчас по иску предполагаемых наследников адвоката она получила новое предписание. Выплаты приостановлены до решения суда и урегулирования существующего разногласия.

Это означало, что до тех пор, пока судья не вынесет решения, «Радость» лишается основного источника финансирования. У них останется лишь незначительная государственная субсидия, и для обеспечения своих немалых нужд отныне придется полагаться только на собственные силы и случайную поддержку добрых людей.

Маккин снова задумчиво посмотрел в окно и промолчал. Когда же заговорил, Джон Кортиген услышал в его голосе уныние.

– Сколько у нас в кассе?

– Мало или почти ничего. Были бы мы акционерным обществом, я сказал бы, что мы банкроты.

Священник обернулся, и Джон увидел на его лице слабую улыбку:

– Не волнуйся, Джон. Выкрутимся. Как всегда. И на этот раз тоже.

И все-таки в его тоне не слышалось ни уверенности, ни столь свойственного ему упрямого оптимизма. Казалось, он говорит, скорее желая обмануть самого себя, нежели убедить собеседника.

Джон почувствовал, как холодок реальности постепенно изменил атмосферу в комнате.

– Хорошо. Я ухожу. О других проблемах поговорим потом. По сравнению с этим все остальное – пустяки.

– Да, Джон, иди, иди. Сейчас приду.

– Хорошо. Жду внизу.

Отец Маккин наблюдал, как Джон, его доверенное лицо, выходит и аккуратно прикрывает за собой дверь.

Я – Господь Бог…

Майкл Маккин не был богом. И не желал быть им. Он оставался просто человеком, знающим свои земные пределы. До сих пор довольствовался тем, что служил Господу наилучшим образом, принимая то, что ему предлагалось, и делая все, что от него требовалось.

Но теперь…

Он взял мобильник и отыскал в нем номер архиепископа Нью-Йорка. Из-за нетерпения гудки показались ему слишком долгими. Услышав ответ, он представился:

– Я – преподобный Майкл Маккин из прихода церкви Святого Бенедикта в Бронксе и главный администратор «Радости», общины, которая занимается реабилитацией детей, имевших проблемы с наркотиками. Я хотел бы поговорить с кабинетом архиепископа.

Обычно он представлялся гораздо короче, но сейчас решил сделать это подробнее, чтобы побыстрее соединили.

– Минутку, отец Маккин.

Его поставили на ожидание. Через несколько секунд он услышал молодой вежливый голос:

– Здравствуйте, преподобный. Я – Сэмюель Беллами, один из сотрудников кардинала Логана. Чем могу быть полезен?

– Мне необходимо как можно скорее поговорить с его высокопреосвященством. Лично. Поверьте, речь идет о жизни и смерти.

Должно быть, он сумел произвести впечатление и передать собеседнику свою тревогу, потому что в тоне Беллами прозвучало искреннее сожаление, не только озабоченность:

– К сожалению, кардинал сегодня утром отбыл ненадолго в Рим. Он направился к папскому престолу для беседы с понтификом. И вернется не раньше воскресенья.

Майкл Маккин внезапно почувствовал себя потерянным. Целая неделя. Он надеялся разделить груз своего беспокойства с архиепископом, получить у него совет, какое-то указание. О чуде освобождения даже думать не приходилось, но узнать мнение начальства в этот момент просто необходимо.

– Могу я чем-нибудь помочь вам, преподобный?

– Нет, к сожалению. Я только попросил бы вас как можно быстрее устроить мне встречу с его высокопреосвященством, когда он вернется.

– Обещаю сделать все, что в моих силах. И сам позабочусь сообщить об этом в приход.

– Благодарю вас.

Преподобный Маккин выключил телефон и опустился на кровать, почувствовав, как матрас осел под его тяжестью.

Впервые с тех пор, как принял обет, он ощутил себя по-настоящему одиноким. И ему, человеку, учившему людей любви и прощению, впервые захотелось спросить Господа Бога, единственного и настоящего, почему он покинул его.

Глава 20

Вивьен вышла из окружного управления полиции и направилась к машине. Посвежело. Солнце, утром казавшееся раскаленным, теперь сражалось с неожиданно налетевшим восточным ветром. Свет и тень словно оспаривали друг у друга небо и землю.

Похоже, судьба этого города определена: все время стремиться вперед, стремиться изо всех сил, так никогда ничего и не достигая.

Она нашла Рассела Уэйда в условленном месте.

Вивьен еще не сумела составить представление о нем. Всякий раз, когда она пыталась это сделать, обнаруживала какой-то непредвиденный изъян, что-то неожиданное и невероятное, искажавшее картину, которая складывалась в ее воображении.

И это раздражало ее.

Направляясь к нему, она припомнила всю эту сумасшедшую историю.

Когда в кабинете капитана стало ясно, что говорить больше не о чем, а остается только действовать, Вивьен обратилась к Уэйду.

– Подождите меня, пожалуйста, снаружи.

Невезучий обладатель незаслуженной Пулитцеровской премии поднялся и направился к двери.

– Нет проблем. До свиданья, капитан, и спасибо.

Ответ Белью прозвучал бы безупречно вежливо, если бы не слегка ироничный тон:

– Не за что. Если результаты окажутся такими, каких желают все, то очень многие люди должны будут поблагодарить вас.

А также руководители некоторых газет…

подумала Вивьен.

Рассел вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь, и она осталась наедине со своим начальником. И первым делом чуть было не спросила, не сошел ли он сума, договариваясь с таким типом, как Рассел Уэйд. Однако ее отношения с капитаном изначально строились на взаимном уважении, и она не собиралась изменять этому принципу. Кроме того, ей не хотелось, задавая подобный вопрос, ставить его в неловкое положение.

– Что скажешь, Алан? Я имею в виду эту историю со взрывчаткой.

– Скажу, что она кажется безумной. И невозможной. Но после 11 сентября я обнаружил, что пределы безумия и невозможного несколько расширились.

Вивьен подтвердила свое согласие с этими соображениями, перейдя к другой теме – к тому, что беспокоило ее больше всего. К слабому звену цепи.

– А что думаешь об Уэйде?

Капитан пожал плечами. Это могло означать все и ничего.

– Пока что он дал нам единственный реальный след. И нам еще повезло, что есть хоть этот, откуда бы он ни взялся. В обычных условиях я выставил бы этого франта отсюда под зад ногой. Но сейчас у нас необычные условия. Погибло почти сто человек. А сколько еще людей не знают, что рискуют кончить так же. Как я сказал на брифинге, мы обязаны использовать любую возможность. К тому же эта история со снимками любопытна. Она превращает рутинное дело в гипотезу, имеющую жизненно важное значение. И кажется мне вполне правдоподобной. Только действительность бывает столь прихотливой, что создает подобные совпадения.

Вивьен часто думала так же. И опыт ее работы, похоже, с каждым днем все больше подтверждал эту мысль.

– Оставим для себя эту информацию?

Белью почесал ухо, как нередко делал, размышляя:

– Пока что оставим. Не хочу прослыть распространителем паники и чтобы за моей спиной смеялись все власти и вся полиция в стране. Всегда ведь существует, даже если и не верю в это, какая-то гипотетическая возможность, что все лопнет как мыльный пузырь.

– Полагаешься на Уэйда в этом смысле? Ясно как божий день, что он ищет сенсацию.

– Да, это так. Но именно поэтому будет молчать. Ведь это его устраивает. Мы тоже промолчим – по той же причине.

Вивьен попросила подтверждения тому, что уже знала:

– Выходит, отныне я должна водить его за собой?

Капитан развел руками, как бы мирясь с неизбежным.

– Я дал ему слово. И обычно держу его.

Капитан сменил разговор, поставив точку в этом вопросе:

– Сейчас позвоню в управление Шестьдесят седьмого округа, чтобы прислали тебе файл с досье Зигги. Если сочтешь нужным, можешь осмотреть его квартиру. Что касается этого типа, найденного в стене, который внезапно стал главным действующим лицом, есть какие-нибудь соображения?

– Да, у меня есть одна зацепка. Не бог весть что, но может послужить исходной точкой.

– Очень хорошо. За работу. И что бы ни понадобилось, только дай знать. Предоставлю все необходимое без особых объяснений начальству – пока что.

Вивьен не сомневалась в этом. Она знала, что капитан Алан Белью гордился старой дружбой с начальником Департамента нью-йоркской полиции, которая, в отличие от дружбы с ним Элизабет Брокенс, жены Чарльза Брокенса и так далее, и так далее, не была показной.

– Хорошо, я пошла.

Она уже выходила из комнаты, когда Белью остановил ее:

– Вивьен, и еще.

Он посмотрел ей в глаза и мрачно улыбнулся:

– Что касается Рассела Уэйда, на всякий случай запомни одну деталь. Я дал ему мое честное слово.

Он помолчал, прежде чем подчеркнуть главную мысль:

– А ты – нет.

Вивьен вышла в коридор с такой же невеселой улыбкой на лице. И увидела Рассела Уэйда – он стоял, заложив руки в карманы, в том же зале, где незадолго до этого ожидал ее.

– Вот и я.

– Слушаю вас, детектив.

– Раз уж нам придется какое-то время проводить вместе, можешь звать меня Вивьен.

– Хорошо, Вивьен. Что сейчас будем делать?

– Дай номер твоего мобильника.

Рассел достал из кармана свой телефон. Вивьен удивилась, что это не айфон. В Нью-Йорке он имелся у всех важных персон. Может, Уэйд не относился к их числу, а может, бросил его как фишку на игровой стол.

Вивьен взяла аппарат и набрала на нем свой номер телефона. Когда услышала, что звонит ее мобильник, оставленный на письменном столе этажом ниже, выключила и вернула владельцу.

– Держи. Здесь в памяти мой номер. На улице слева от входа стоит серебристая «вольво». Это моя машина. Иди туда и жди меня.

А следующую фразу она произнесла с сарказмом:

– У меня дела, и я не знаю, сколько они потребуют времени. Мне жаль, но придется набраться терпения.

Рассел посмотрел на нее. В его глазах Вивьен опять увидела ту же печаль, которую заметила несколько дней назад.

– Я ждал больше десяти лет. Могу подождать еще немного.

Он повернулся и ушел. Растерявшись, Вивьен некоторое время смотрела, как он спускается и выходит из здания. Потом тоже прошла по лестнице и вернулась к своему письменному столу.

К волнению из-за важности полученного задания, которое случай дал ей в руки, примешивалась тревога, вызванная письмом. Безумные слова, унесенные ветром, подобно ядовитым семенам, нашли бог знает где подходящую почву, чтобы пустить ростки.

Вивьен подумала, какие же страдания пришлось пережить этому человеку, оставившему послание, и какое зло могло опустошить другого человека, получившего его, если он решил принять наследство и осуществить эту безумную посмертную месть.

Границы безумия расширились…

Наверное, в таком случае правильнее было бы сказать, что они совсем стерлись.

Она села за стол, вошла в базу данных полиции, набрала в строке поиска слова «единственный флаг» и подождала ответа. На экране почти сразу появилась фотография обнаженного плеча с точно такой же татуировкой, как на трупе, – отличительный знак группы байкеров с Кони-Айленда, которые называли себя «Череполомы».

К досье прилагались фотографии нескольких членов банды, имевших неприятности с законом. Рядом с именем каждого перечислялись малые или большие «заслуги» данного джентльмена.

Снимки выглядели довольно старыми, и Вивьен подумала, что на одном из них может оказаться и тот, кто столько лет покоился в фундаменте здания на Двадцать третьей улице. Это было бы верхом иронии, но не особенно удивило бы. Как только что подчеркнул капитан, вся их работа зависит от случайности.

Снимки одного и того же парня с черным котом в руках, найденные в столь далеких друг от друга месmax и сделанные в столь разное время, служили тому бесспорным доказательством.

Пока записывала адрес байкерской штаб-квартиры, пришло досье из управления Шестьдесят седьмого округа в Бруклине о смерти Зигги Стардаста. Белью не терял времени. Теперь в компьютере у Вивьен имелся весь материал: полный отчет судебного врача, отчет детектива, который вел расследование, и снимки, сделанные на месте преступления. Она увеличила их до предела. На кнопке принтера отчетливо виднелся красный след, словно кто-то нажал на нее окровавленным пальцем. Еще одна деталь в пользу сообщения Рассела Уэйда.

На других снимках Вивьен увидела лежащий на полу залитый кровью труп худосочного человека. Она долго смотрела на него и не находила в себе даже намека на жалость, а думала только о том, что этот ублюдок получил по заслугам. За то, что сотворил с ее племянницей и бог знает со сколькими еще детьми.

Сделав такой обобщенный вывод, она еще раз пришла к заключению, что личная заинтересованность меняет точку зрения.

С помощью пульта дистанционного управления Вивьен издали открыла дверцы своей машины. Рассел Уэйд расположился на пассажирском месте и стал пристегивать ремень безопасности. Вивьен села за руль и оказалась рядом с ним. Посмотрев на него, невольно отметила, что он весьма даже недурен собой, тут же назвала себя идиоткой, и это лишь усилило ее досаду.

Рассел вопросительно посмотрел на нее:

– Куда поедем?

– На Кони-Айленд.

– Зачем?

– Встретиться с людьми.

– С какими людьми?

– Подожди, и увидишь.

Пока она вписывалась в поток движения, Рассел откинулся на спинку, глядя вперед:

– Ты сегодня особенно приветлива или всегда столь общительна?

– Только с важными гостями.

Рассел Уэйд повернулся к ней:

– Не нравлюсь тебе, верно?

Это прозвучало скорее как утверждение, нежели как вопрос. Вивьен осталась довольна таким решительным подходом. Для пользы их отношений в настоящем и будущем она без особых церемоний прямо высказала свое мнение.

– В обычных условиях ты был бы мне совершенно безразличен. Каждый волен как угодно распоряжаться своей жизнью, хоть вообще расстаться с ней, если при этом не причиняет никому боли. Кругом полно людей, нуждающихся в помощи из-за неприятностей, возникших не по их вине. А взрослый нормальный человек, нарывающийся на неприятности, на мой взгляд, может катиться куда угодно. Это всего лишь здравый смысл.

Рассел Уэйд выразительно покачал головой:

– Ладно. По крайней мере выяснили твою официальную позицию в отношении меня.

Вивьен резко свернула вправо и остановилась у тротуара, вызвав бурную реакцию водителей, ехавших сзади. Она оставила руль и повернулась к Расселу:

– Давай объяснимся начистоту. Ты мог навешать лапши на уши капитану этой своей историей об искуплении, но меня провести куда труднее.

Рассел молча смотрел на нее. В его непонятном и вроде бы беззащитном взгляде ей почудилась насмешка, и потому она продолжала с несвойственной ей резкостью:

– Люди не меняются, мистер Рассел Уэйд. Каждый представляет собой то, что представляет, и занимает свое определенное место. Сколько ни крутись, все равно там окажешься. И не думаю, что ты исключение из этого правила.

– Отчего же?

– Ты явился сюда с ксерокопией листа, который дал тебе Зигги. Это означает, что оригинал, тот, что в пятнах крови, все еще у тебя. И он послужил бы тебе доказательством для Федерального бюро расследований, Агентства национальной безопасности или черт знает еще для кого, если бы мы не поверили тебе или отказались разговаривать.

Вивьен разгорячилась и продолжала с еще большим напором:

– Если бы мы почему-либо попросили тебя выложить содержимое твоих карманов на стол, то нашли бы только ксерокопию бумаги, которую ты мог преспокойно отправлять куда угодно и кому угодно в зависимости от твоей фантазии. Тем более что к подмене одного другим, мне кажется, у тебя явная предрасположенность.

Слова эти, похоже, нисколько не задели ее спутника. Он остался невозмутимым, и это говорило о его самоконтроле или о привычке. Несмотря на весь свой пыл, Вивьен склонялась ко второй гипотезе.

Она взялась за руль, отъехала от тротуара и вновь направилась на Кони-Айленд. Следующий вопрос Рассела застал ее врасплох. Наверное, ему тоже хотелось составить определенное мнение о своей спутнице.

– Обычно детективы работают в паре. Почему у тебя нет напарника?

– Теперь у меня есть ты. И твое присутствие только подтверждает причины, по которым я обычно работаю одна.

После этого сухого ответа в машине воцарилась тишина. Вивьен направлялась в Даунтаун и теперь двигалась по Бруклинскому мосту. Когда миновали Манхэттен, она включила радио и настроилась на станцию, которая передавала негритянскую музыку, потом проехала по Бруклин-Квинс-экспрессвей и свернула на Гованус-экспрессвей.

Рассел смотрел в окно. Когда зазвучала особенно ритмичная музыка, он, видимо сам того не заметив, начал отбивать ногой такт.

Вивьен поняла, что ответственность за сложившуюся ситуацию обрушилась на нее в самый неподходящий момент. Мысли о Санденс и странном поведении отца Маккина мешали ей рассуждать спокойно. Или во всяком случае вынудили твердо высказать суждение, которого никто не спрашивал.

Паркуя машину на Серф-авеню на Кони-Айленде, она почувствовала себя немного виноватой.

– Рассел, извини за то, что я наговорила. Каковы бы ни были твои причины, ты нам очень помогаешь, и мы благодарны тебе за это. Обо всем прочем не мне судить. Нельзя было так говорить с тобой, но у меня сейчас личных проблем хватает, и это сказывается на моем поведении.

Рассела, похоже, тронуло такое неожиданное признание. Он улыбнулся ей:

– Не страшно. Никто лучше меня не поймет, как от личных проблем зависит то или иное решение.

Они пешком прошли к зданию, адрес которого Вивьен нашла в файле о «Череполомах». Здесь располагался крупный салон «Харлей Дэвидсон» с ремонтной и тюнинговой мастерскими. Все выглядело как на хорошем предприятии – кругом чистота, порядок – и даже отдаленно не походило на те пристанища байкеров, которые Вивьен видела в Бронксе или Квинсе.

Они вошли. Слева тянулся длинный ряд мотоциклов разных моделей, но все – «Харлеи». Справа располагалась выставка одежды и аксессуаров, от касок до котелков.

Когда вошли, за прилавком напротив входа появился высокий крепкий мужчина в джинсах и черной майке без рукавов. Черная бандана на голове и свисающие усики напомнили Вивьен жениха Джулии Робертс в фильме «Эрин Брокович». Подойдя ближе, Вивьен догадалась, что усы крашеные, а бандана, скорее всего, прикрывает лысину, потому что этому хорошо загорелому типу уже давно за шестьдесят. На правом плече у него красовалась татуировка «Веселый Роджер» – та же, что и у замурованного пятнадцать лет назад трупа.

– Здравствуйте. Меня зовут Вивьен Лайт.

Человек весело улыбнулся:

– Это которая в кино?

– Нет, которая в полиции.

Сухо ответив ему, Вивьен показала значок. Постоянная ассоциация ее имени с именем актрисы из фильма «Унесенные ветром» досаждала ей всю жизнь.

Человек не смутился.

Либо толстокожий, либо совесть чиста, подумала Вивьен.

– Меня зовут Джастин Човский, владелец. Что-то не так?

– Насколько мне известно, здесь находилась штаб-квартира группы байкеров под названием «Череполомы».

– Она и сейчас здесь.

Човский улыбнулся, заметив удивление Вивьен:

– Тут, правда, кое-что изменилось. Когда-то это было пристанище распущенных мальчишек, кое у кого из них имелись проблемы с законом. Да и у меня самого тоже, если уж говорить начистоту. Но, в общем, пустяки. Можете проверить. Несколько сигарет с «начинкой», пара драк, иногда немного перебирали.

Человек с упрямо свисающими усами взглянул на витрину, словно на нее проецировались сцены его молодости.

– Одним словом, сорвиголовы, но никто из нас не стал потом настоящим преступником. Плохие люди сами ушли отсюда.

Он жестом обозначил все вокруг и с гордостью продолжал:

– А я потом решил открыть этот сарай, который вы видите теперь. Постепенно мы стали одним из главных государственных центров продажи и тюнинга мотоциклов. А те «Череполомы» превратились в группу спокойных скучающих старичков, хотя до сих пор катаются на своих мотоциклах, точно молодые парни.

Вивьен посмотрела на Рассела, который все это время держался на расстоянии, шагах в двух от нее, не подходя ближе и не представившись. Ей понравилось это. Он знал свое место.

Она снова переключила внимание на стоящего перед ней человека:

– Мистер Човский, мне нужна кое-какая информация.

Его молчание она приняла за согласие.

– Не помните, не пропадал ли кто-либо из членов этой группы примерно лет пятнадцать тому назад совершенно бесследно?

Ответ последовал незамедлительно, и Вивьен почувствовала, как сердце всколыхнулось надеждой.

– Митч Спарроу.

– Митч Спарроу?

Вивьен повторила имя, словно опасаясь не запомнить.

– Он. Это случилось, могу точно сказать…

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒