 |
Застольные разговоры Адольфа Гитлера за период с 21 марта по 31 июля 1942 года 10 страница
|
|
|
|
Ужинал вчера я также в «Бергхофе». Было интересно хотя бы уже потому, что рейхспрессешеф Дитрих и статссекретарь Эссер, сравнивая фюрера и дуче, в один голос заявили, что у дуче далеко не такие сердечные отношения со своими сотрудниками, как у фюрера.
30. 04. 1942, четверг, вечер
«Бергхоф»
За ужином Гитлер выразил возмущение тем фактом, что у нас в Германии в настоящее время осталось только два драматических тенора, которых гоняют туда‑ сюда по всей Германии, чтобы они пели то тут, то там.
Виновны в этом директора оперных театров и главные дирижеры, которые недостаточно заботятся о квалифицированной подготовке молодого поколения певцов. Из‑ за их лени молодая поросль оперных певцов вынуждена зарабатывать свой хлеб сперва в провинциальных театрах, где, чем больших успехов ты достигал, тем больше тебе давали ролей.
Но так как молодой певец, исполняя одну за другой самые различные партии, портит себе голос, конец у этой истории всегда один. Гибнет талант, который мог бы еще развиваться и развиваться.
Он поэтому попросил главного дирижера Мюнхенской оперы организовать бережное обучение одаренных молодых оперных певцов, с тем чтобы в течение 2‑ 5 лет подготовить подходящий творческий ансамбль для театра в Линце. Он пошел этим путем, ибо счел, что лучше осторожно, в течение многих лет развивать в них способности и в итоге добиться выдающихся результатов, чем бросать их на произвол судьбы.
И ради дела он готов примириться с тем, что целому ряду певцов на протяжении нескольких лет придется выделить субсидии на их образование, если только будет гарантия того, что они будут исполнять только те партии, которые соответствуют их возможностям.
|
|
|
И если большинство руководителей театров пойдут тем же путем, который он избрал, формируя труппу для театра в Линце, то через несколько лет у нас будет множество оперных талантов. Но руководители театров, подбирая певцов и певиц, должны помнить о том, чтобы те внешне тоже были на высоте; иначе никакие оперные спектакли не нужны, а арии можно будет петь просто с листа.
Но главное – нужно покончить с таким ненормальным положением вещей, когда театры, приглашая выдающихся исполнителей со стороны, стремятся показать своим зрителям нечто совершенно необыкновенное, хотя на самом деле этими гастролями они лишь разваливают собственную труппу. Будет гораздо лучше, если театры добьются от своих собственных актеров выдающихся достижений, а главное – не будут отпускать их, как только те поднимутся над средним уровнем, получать ангажемент в Берлине. Ибо там им предстоит все время играть исключительно во втором или третьем составе.
Но важно не только дать хорошее образование певцам, не менее важно подготовить дирижерские кадры. Если бы у, нас в период Системы было достаточно хороших дирижеров, не было бы этой безобразной истории с Бруно Вальтером[291].
Бруно Вальтер показал себя в Венской опере полнейшим ничтожеством, но тут еврейская пресса Мюнхена обратила на него внимание, принялась вовсю расхваливать его, и он благодаря хитроумным уловкам мюнхенской и венской прессы превратился в «гениальнейшего» дирижера Германии. Тем самым Венской опере был нанесен серьезный ущерб. Ибо ее великолепный оркестр под его управлением исполнял только трактирную музыку, а репетиции длились очень и очень недолго.
Когда после «аншлюса» Австрии его сняли с этой должности, выяснилось, что существует страшный дефицит подлинно талантливых дирижеров, и пришлось привезти в Вену Кнаппертбуша[292], который со своими светлыми волосами и голубыми глазами представляет, правда, собой тип истинного германца, но полагает, что управлять оркестром можно и без музыкальных способностей, на одном лишь темпераменте. Слушать оперные постановки Кнаппертбуша – это просто наказание. Из‑ за его оркестра, в котором духовые инструменты своим громом заглушают скрипки, певцов почти не слышно, оперное пение превращается в сплошной крик, а певцы становятся похожи на головастиков. При этом он сам так крутится, вертится и изгибается, что смотреть на него просто невозможно.
|
|
|
Единственный из дирижеров, кто не кривляется за пультом, а самозабвенно дирижирует оркестром, – это Фуртвенглер[293]. И одна из его великих заслуг в том, что он сделал из оркестра Берлинской филармонии, который, хотя и получает гораздо меньше субсидий от государства, на порядок выше оркестра Венской филармонии. Играет ли здесь роль то, что в отличие от венцев берлинцы имеют в своем распоряжении скрипки Страдивари, – это нужно еще проверить. Но гораздо большее значение имеет тот факт, что среди музыкантов Берлинской филармонии есть два особенно одаренных концертмейстера, из которых старшему 23 года, а младшему 19 лет, и когда слышишь чистейшие звуки их скрипок, то буквально всем телом чувствуешь, что двадцатилетний лучше водит смычком, чем шестидесятилетний.
Желая заполучить для Линцской оперы по‑ настоящему хорошего дирижера, он также поручил Клеменсу Краусу[294] из Баварского национального театра заняться обучением пригодного для этой должности музыканта.
01. 05. 1942, пятница, полдень
«Бергхоф»
Гитлер подвел к столу жену министра Шпеера, которая, несмотря на молодость, весьма импонирует ему тем сочетанием женственности и скромности, которое он очень ценит в пользующейся глубоким уважением за рубежом и находящейся уже в преклонном возрасте жене баварского министра – президента Зиберта. Эти жены видных деятелей, по словам Гитлера, выгодно отличаются тем, что, несмотря на бурные времена и пристальное внимание общественности, безропотно выполняют свой женский долг и служат примером готовности не на словах, а на деле оказать помощь, но так, чтобы их не обсуждали в разговорах и не описывали в газетах. Слева от Гитлера и справа от рейхсляйтера Бормана, как всегда, сидела фрейлейн Браун.
|
|
|
Шеф сегодня с похвалой отозвался о проведенной профессором Гизлером реконструкции замка Клесхейм, который во время визита дуче использовался в качестве резиденции официальных гостей имперского правительства. Прежде всего он указал на тот факт, что расположение комнат теперь вполне соответствует репрезентативным потребностям великой державы, поскольку здесь в отличие от дворцов каких‑ нибудь царьков, где все комнаты тесно примыкают друг к другу, между порталом и лестницей и между лестницей и входами всегда располагается какое‑ нибудь просторное помещение.
Это очень важно, что архитекторы научились масштабно решать проблемы реконструкции помещений. Только так можно предотвратить строительство городов, представляющих собой просто сплошное нагромождение зданий, как, например, Цвикау, Гельзенкирхен, Биттерфельд и т. д. Если бы его сослали в такой город, где отсутствует всякая культура, это было бы для него равносильно изгнанию из страны: и в том и в другом случае он бы духовно погиб.
Он поэтому преисполнен решимости позаботиться о том, чтобы даже в самом маленьком городке хоть в какой‑ то степени присутствовала культура и тем самым лик наших городов стал бы гораздо краше.
Безусловно, правы те, кто утверждает, что культура города в основном зависит от его традиций. Классическим примером этого служат Байройт, Веймар и Дрезден. Может быть, даже невозможно придать городу облик, удовлетворяющий наше чувство культуры, если его стены не овеяны дыханием какого‑ нибудь великого человека.
Но мы по крайней мере должны попытаться сделать так, чтобы даже самый маленький городок получил в лице партийного руководителя не только адепта идеи национал‑ социалистской государственности, но и сторонника развития культуры. Если в отдельных случаях невозможно добиться того, чтобы каждый крейсляйтер соответствовал этим требованиям, то нужно с помощью партии и ее организации позаботиться о том, чтобы крейсляйтер везде и всюду стоял в центре процесса формирования определенных элементов культуры. Если будет такой центр, то будет и возможность сделать шаг вперед в развитии культуры.
|
|
|
Если, к примеру, где‑ то есть музей, в который посылают одних школьников, то этого совершенно недостаточно, и наши партийные руководители должны позаботиться о том, чтобы те, кто отбывает всеимперскую трудовую повинность, а также солдаты и офицеры вермахта регулярно посещали наши музеи, и, таким образом, во всем народе постепенно пробудится интерес и любовь к искусству. Молодежь нужно учить видеть: сперва большое, потом малое. Только она сможет ощутить всю красоту произведения искусства не только в крупном плане, но и во всех его тонкостях.
02. 05. 1942, суббота
В поезде, следующем по маршруту
«Бергхоф» – «Волчье логово»
На вилле Бормана неподалеку от «Бергхофа» я познакомился также с министром Мейснером, который держится так, что вполне оправдывает свою репутацию «очаровательного старца», блистает умом и вообще сама любезность. В «Бергхофе» я должен был также представиться министру Риббентропу. Манеры у него подчеркнуто солдатские! В «Бергхофе» я также несколько раз видел Муссолини; голова у него действительно как у Цезаря, и все же он гораздо более спортивен и гибок, чем его зять Чиано, и, похоже, и впрямь искренне привязан к фюреру, судя по тому, с какой теплотой и симпатией он к нему относится. Особенно приятное впечатление производит начальник генерального штаба итальянской армии Каваллеро[295], который, впрочем, всегда при обращении к фюреру называет его «мой фюрер».
Полдень
После обеда шеф вкратце остановился на значении сделанного Лютером перевода Библии и указал, что ценность этого перевода в том, что тем самым для германского народа был создан канон общенационального и понятного всем немецкого литературного языка. А так как язык является одним из элементарнейших средств, связующих людей в единое сообщество, то в средние века имперская идея овладела германским народом не в последнюю очередь благодаря созданному Лютером канону доступного всем немецкого литературного языка.
Этим выводом нам также следует руководствоваться в нашей политической работе. И если тогда сделанный Лютером перевод привел к распространению немецкого литературного языка, то ныне радио Великой Германии должно сделать так, чтобы его дикторы до некоторой степени говорили на классическом немецком языке и тем самым внесли свою лепту в преодоление разъединяющих народ тенденций в области языка, в частности способствовали избавлению от диалектов.
|
|
|
Далее шеф вкратце рассказал о том, когда был наиболее благоприятный момент для борьбы против версальской кабалы.
Он заявил, что такой момент наступил сразу же после заключения договора, когда Германия еще имела в своем распоряжении достаточное количество хорошо обученных солдат и боевой техники, в то время как другая сторона была полностью подавлена всеобщей усталостью от войны.
Под конец он затронул вопрос, рекомендуется ли назначать в министерства и ставить на ответственные посты тех, кто настроен критически по отношению к существующим общественным порядкам. Он резко выступил против этого и указал, в частности, на старшего финансового советника доктора Банта, которого он назначил статс‑ секретарем, и на тайного советника Гутенберга, которого он сделал министром экономики[296]. Эти проныры и интриганы в практической работе показали свою полную несостоятельность.
02. 05. 1942, суббота, вечер
В поезде, следующем по маршруту
«Бергхоф» – «Волчье логово»
За ужином шеф подчеркнул, что было бы совершенно неверно распустить союзы животноводов или взять такого рода объединения под опеку государства и начать там все регламентировать.
Не говоря уже о том, что разведение домашних животных государственными организациями обойдется отнюдь не дешевле, а, напротив, гораздо дороже, животноводы, оказавшись не по своей воле под опекой государства, быстро перестанут с любовью относиться к своему делу. Поэтому уже из политических соображений не следует распускать такие неполитические и не представляющие никакой опасности объединения.
03. 05. 1942, воскресенье, полдень
«Волчье логово»
За обедом шеф указал на то, что в тех двух случаях, когда на него были совершены покушения и его жизнь действительно подвергалась опасности, спасло его отнюдь не вмешательство полиции, а чистейшей воды случайности.
09. 11. 1939 года он участвовал в традиционной встрече в пивной «Бюргерброй»[297] и остался жив, уйдя за 10 минут до условленного времени только лишь потому, что настоятельная необходимость провести переговоры в Берлине побудила его срочно выехать туда.
Когда была предпринята другая попытка покушения, он спасся потому, что швейцарец, который 3 месяца подстерегал его в «Бергхофе» и никак не мог определить время, когда он совершал свои прогулки, был разоблачен одним железнодорожником в тот момент, когда намеревался подкараулить его в Мюнхене. Швейцарец ехал через Мюнхен, имея на руках билет до Берхтесгадена, и железнодорожник, спросив его о пункте назначения и узнав, что тот, якобы с целью передать фюреру письмо, долгое время находился в Берхтесгадене, заподозрил неладное и вызвал полицию. При обыске у него нашли запечатанный конверт с адресом фюрера, который, однако, оказался пустым, и именно это вынудило преступника во всем признаться[298].
Эти показания уже потому представляли для него особый интерес, что окончательно укрепили его во мнении, что против идеалиста, готовящего покушение и готового ради осуществления своего плана пойти на смерть, никакие средства не помогут. Поэтому ему теперь абсолютно ясно, почему 90 процентов покушений в истории увенчалось успехом.
Единственное, что можно сделать, дабы попытаться обезопасить себя: не придерживаться твердого распорядка в жизни, никогда не совершать прогулки, выезды на автомобиле и поездки в одно и то же время. Но это лишь меры предосторожности, и не более.
Он поэтому всегда, когда ему предстояло поехать куда‑ либо, делал это совершенно неожиданно и не ставил в известность полицию. Он также категорически приказал начальнику своей охраны Раттенхуберу и своему шоферу Кемпке держать в строжайшем секрете все сведения, касающиеся его поездок, и подчеркнул, что они обязаны выполнять этот приказ даже в том случае, если к ним с вопросом обратятся высокопоставленные лица.
Как только полиция узнавала хоть что‑ то о его поездках, она нарушала обычный порядок несения службы и уже тем самым будоражила людей, не задумываясь над тем, что все, что нарушает норму, сразу же привлекает к себе внимание.
Наилучшим доказательством этого послужила совершенная им во время переворота в Остмарке поездка в Вену и Прессбург[299]. На участке дороги Вена – Никольсбург, как, впрочем, и на дороге, ведущей в Прессбург, вся полиция была поднята по тревоге, что само по себе лишь усилило опасность, ибо в ее распоряжении не оказалось достаточно сил для оцепления. Кроме того, сотрудники уголовной полиции были одеты так, что сразу привлекали к себе внимание (кожаные куртки, дождевики и т. д. ), и он, как, впрочем, и любой другой, мог с первого взгляда распознать их. После того как он в свое время дал указание всегда изменять заранее условленные маршруты и в городах не ездить на красный свет, он смог спокойно повсюду разъезжать.
Обеспечивать охрану со стороны полиции имеет смысл только в тех случаях, когда точно установлены время и час и разработана программа. Но и тогда выяснялось, что привлечение полиции создает нервозную обстановку, вызывает скопление людей, а это приводит к колоссальным трудностям. Но с этим приходится мириться в такие дни, как 1 Мая, 9 ноября, праздник урожая в Бюкебурге[300], когда собирается 70 000 человек, а также когда в честь его дня рождения в Берлине проводится парад, ибо при таком скоплении людей невозможно предотвратить попытку покушения, в том случае если идеалисты, вооружившись винтовками с оптическим прицелом, возьмут его из‑ за какого‑ нибудь угла на мушку и откроют огонь. Поэтому совершенно необходимо очень внимательно следить за такими углами; прежде всего нужно с наступлением темноты позаботиться о том, чтобы они были нормально освещены полицейскими прожекторами, а не так, как однажды в Гамбурге, когда луч прожектора был направлен исключительно на его машину. Во время таких официальных мероприятий по возможности следует избегать проезда по узким улицам. Так, одним из наиболее опасных мест в Берлине является подъезд к «Кроль‑ опоре», ширина которого всего лишь 5 метров.
Так как во время таких официальных мероприятий с заранее известной программой невозможно на сто процентов обеспечить защиту от готовящих покушение идеалистов, он всегда без малейших колебаний вставал в машине во весь рост. Тем самым подтверждается правильность выражения о том, что мир принадлежит храбрым.
Ведь если решивший совершить покушение идеалист намерен убить его пулей или бомбой, то от этого и сидя невозможно защититься. Разумеется, число таких вот идеалистов, представлявших для него опасность, всегда было ничтожно мало. Среди буржуа и марксистов вряд ли найдутся лица, разрабатывающие план покушения и готовые при необходимости отдать свои жизни.
Опасность поэтому представляют лишь те, кого черноризцы настроили против него в своих исповедальнях, а также националисты из оккупированных нашими войсками стран. Но и у них крайне мало возможностей благодаря его многолетнему опыту. К примеру, ночью открыть по его машине огонь из следующего сзади автомобиля невозможно, ибо он давно уже сделал для себя надлежащие выводы из событий, связанных с покушением на Ратенау, и приказал вмонтировать сзади в свою машину небольшой прожектор, с помощью которого можно ослепить шофера едущего сзади автомобиля.
03. 05. 1942, воскресенье, вечер
«Волчье логово»
За ужином шеф подчеркнул: он не желает, чтобы власти чинили какие‑ либо препятствия исполнению последней воли покойного, выраженной в его завещательном распоряжении, если только в нем совсем уж откровенно не нарушаются права государства и народа.
Если разрешить такого рода действия, то возникнет опасность создания на будущее таких прецедентов, последствия которых окажутся гораздо более серьезными, чем предполагалось ранее. Он столкнулся с этой проблемой после смерти Людендорфа. Людендорф совершенно недвусмысленно приказал в своем завещании похоронить его не на кладбище Инвалидов в Берлине и не в Танненбергском мемориале, но в Тутцинге[301]. Как ни неприятно было для него, шефа, это завещательное распоряжение, он, желая избежать опасности создания прецедентов, уважительно отнесся к последней воле покойного.
По тем же причинам он – Гитлер – безоговорочно выступает за то, чтобы в определенных случаях было непременно гарантировано правообоснование владения у таких субъектов публичного права, как общины, города, гау и земли. Если здесь начать все менять, то исчезнет один из основных мотивов, побуждавших человека трудиться не покладая рук, и прекратится всякая работа во имя будущего.
Если, к примеру, община собрала коллекцию художественных ценностей и ввиду отсутствия правового обоснования, гарантирующего имущественные права общины на нее на все времена, через 100 лет какой‑ нибудь сильный человек решит ликвидировать это собрание и примется бросаться шедеврами во все стороны, то это отпугнет юридических лиц, которые в противном случае выделили бы часть своих финансовых средств на создание очагов культуры.
К сожалению, имперский министр воспитания, хотя и отвечает за состояние германской культуры, без особого понимания относится к таким вещам. Он без всяких колебаний предложил ему – шефу – перевести Горную академию из Леобена в Линц после того, как был разработан проект создания там Высшего технического училища. А о том, что после перевода Горной академии из Леобена – впрочем, в окрестностях Линца отсутствуют какие бы то ни было природные предпосылки, нет шахт или чего‑ нибудь в этом роде – город придет в упадок, ибо вся жизнь его жителей, количество квартир и т. д. полностью зависят от режима работы Горной академии, партайгеноссе Руст, очевидно, совершенно забыл, когда вносил свое предложение.
Точно так же полнейшее безумие – превращать такой город, как Линдау, в город окружного подчинения. В итоге этот культурный центр на Бодензее по вине бюрократов из имперского министерства внутренних дел просто захирел. Даже такой город, как Брауншвейг, полностью придет в упадок, если земельное правительство переведут из него в какое‑ либо другое место, не предоставив соответствующего эквивалента.
На тот случай, если с ним, шефом, что‑ нибудь случится, он настоятельно просил Геринга ни в коем случае не дать себя склонить к согласию на какой‑ либо другой вариант урегулирования проблемы Брауншвейга. У имперского министерства внутренних дел, к сожалению, есть тенденция решать все по шаблону. Его юристы совершенно не учитывают того факта, что город, численность жителей которого составляет 25 000 человек, вполне может быть просто большой деревней, которой наилучшим образом управляет непосредственно ландрат, но может быть и древним очагом культуры, управление которым строится, исходя из его собственных потребностей и интересов, и в этом случае он должен оставаться автономной территориальной единицей, не входящей в состав округа.
И здесь также можно многому научиться у римлян. В трудные времена они передавали всю власть в руки одного человека, в остальное же время она была разделена среди целого ряда лиц. Точно так же они закладывали и реконструировали города лишь в соответствии с политическими и культурными потребностями или же требованиями времени.
Мы также должны внимательно следить за тем, чтобы реформирование территориальных единиц проводилось лишь после тщательнейшей проверки всех надлежащих факторов. Он поэтому, идя навстречу предложению рейхсляйтера Бормана, запретил проводить во время войны слияние округов.
Он также заблаговременно позаботился о том, чтобы такой город, как Берлин, не пытался, используя условия войны и вызванные ею в других городах трудности со строительством и всем прочим, урвать все себе. Чем больше город, тем сильнее его стремление стать столицей в полном смысле этого слова и забрать все себе. Так, Вена за многие столетия собрала в своих стенах все художественные ценности и тем самым обескровила культуру альпийских и дунайских гау.
Нельзя допустить, чтобы в наши дни при реконструкции его родного города Линца произошло нечто подобное и какой‑ нибудь сильный человек попытался бы обогатить очаги культуры Линца за счет Мюнхена. Он поэтому приказал отвезти в Линц только те произведения искусства, которые он купил на свободном рынке и о которых поэтому нельзя сказать, что их забрали у других городов.
И если в отдельных исключительных случаях, руководствуясь желанием максимально пополнить собрание картин в галерее – как, например, в Линце, – пойти на нарушение имущественных прав общины, имперского гау или земли, то покачнется все здание правовой системы с ее нормами правообеспечения имущества и остановиться будет уже нельзя.
Стоит лишь вспомнить о намерении бургомистра Нюрнберга Либеля вернуть в свой город все, что было создано нюрнбергскими художниками, и уже можно вообразить себе, как легко может вспыхнуть война всех против всех за обладание всеми имеющимися шедеврами.
Было бы также совершенно неверно упрямо отстаивать ту точку зрения, что произведению искусства место лишь там, где оно было создано. Подлинный шедевр всегда окажется за пределами своей родины, разнося по миру славу о своем создателе и своей родине. Муссолини это очень хорошо понял и подарил ему знаменитого «Дискобола».
Величайшую опасность для культурной роли тех наших городов, где сосредоточены сокровища искусства, он усматривает в том, что бюрократия из берлинских министерств сможет еще сильнее, чем теперь, влиять на них.
Ведь бюрократия в берлинских министерствах путает задачи центральных властей, которые заключаются именно в том, чтобы давать директивы общего характера и вмешиваться в тех случаях, когда причинен ущерб, с убивающим всю жизнь вокруг унитаризмом. Это особенно опасно потому, что министерская бюрократия в течение последних 20 лет варилась исключительно в собственном соку, и такой человек, как начальник отдела общинного управления в имперском министерстве внутренних дел Сурен, только лишь потому, что он в достаточной степени долго служил в этом министерстве, должен, видите ли, стать заместителем статс‑ секретаря, хотя он во многих случаях принес больше вреда, чем пользы.
Нужно поэтому стремиться привлечь со всей страны способных чиновников и с их помощью улучшить положение в среде министерской бюрократии. Таких людей, которые и на практике могут быть полезны, следует выдвигать лишь в тех случаях, когда им предоставлялась возможность доказать свои способности, возглавляя орган управления, не зависящий от вышестоящих инстанций. Чем больше придерживаться принципа децентрализации в управлении рейхом, тем легче будет подобрать для центральных учреждений способных людей, которые действительно знают, где им надлежит давать лишь направляющие указания местной администрации, а где они должны вмешаться.
Если позволить министерской бюрократии действовать прежними методами, то следствием этого через несколько лет будет всеобщее недовольство имперскими властями. Ибо людям, наделенным способностями, обеими ногами стоящим на земле и занимающим посты бургомистров и ландратов, постоянно приходится мириться с тем, что судьбу подготовленных ими и их сотрудниками в ходе долгой и напряженной кропотливой работы проектов решает какое‑ то ничтожество в берлинском министерстве и из‑ за его отрицательного решения вся их работа может пойти насмарку. Крайне редко бывает так, что в берлинских министерствах разумно решают какой‑ нибудь отдельный вопрос, и это неизбежно. Ибо у лиц, работающих в министерстве, совершенно отсутствует широта взглядов, поскольку они поочередно занимали мелкие чиновничьи должности и лишь потом оказались на весьма значительных, по их понятиям, но для людей с выдающимися способностями – просто жалких должностях министерских референтов. Какой театральный деятель согласится за полагающееся министерскому советнику жалованье в 700‑ 800 рейхсмарок стать референтом по театрам в министерстве пропаганды? Поэтому жизненный стимул министерских референтов – это свойственный бюрократам эгоизм мелких людишек.
Он, шеф, поэтому в отношении такого города, как Байройт, весьма озабочен тем, чтобы он не был бы вынужден получать деньги на свои культурные нужды от министерства, а значит, и выполнять их указания. Он поэтому с особым интересом следит за тем, как растут и становятся на ноги оба сына фрау Винифред Вагнер[302], и надеется, что они продолжат дело жизни их отца и матери. Кроме того, он со своей стороны сделает все, чтобы еще при их жизни обеспечить сохранность города Рихарда Вагнера и памятников его культуры.
Лучше всего великие памятники нашей культуры можно сохранить в том случае, если оставить их в ведении различных городов, в которых они теперь находятся. Безусловно, прекрасен Берлин, и ему вполне пристала роль столицы с политической и военной точки зрения (достаточно вспомнить о параде в честь дня рождения фюрера), но как город, в котором может быть сосредоточена вся культурная жизнь рейха, он совершенно не подходит. Хотя бы уже потому, что в нем нет должной атмосферы.
Он, шеф, также против дальнейшего строительства крупных городов, подобных Берлину. Вполне достаточно, если в рейхе будет один город с пятью миллионами жителей, два города с двумя миллионами жителей и много городов с числом жителей в миллион. Допустить дальнейший рост наших крупных городов с той целью, чтобы вся культурная жизнь земель, входящих в состав Германского рейха, ориентировалась только на них, – да это же просто нелепо. Он поэтому заявил Кристиану Веберу[303], что было бы полнейшим идиотизмом присоединять Штарнберг к Мюнхену.
Более того, Мюнхен нужно оставить таким, как он есть, чтобы на деле сохранить весь его облик. Он, шеф, в свое время мог также начать проводить съезды партии в Мюнхене, захоти он только этого.
Но именно потому, что он намерен построить в Германии множество малых, средних и больших городов, которые станут центрами германской культурной жизни, он решил не столь строго соблюдать этикет в отношении представительства партии и стал, например, проводить партийные съезды в Нюрнберге, где благодаря ему в городе в течение 10 дней проходят роскошные празднества, напоминающие Олимпийские игры в древности. Из этих соображений он отказался также перевести Имперский суд из Лейпцига и лишь приветствовал тот факт, что такой верховный имперский орган, как Имперский суд по административным делам, будет находиться в Вене. После войны он еще раз вместе с рейхсфюрером СС Гиммлером обсудит вопрос о будущих медицинских учебных заведениях и научно‑ исследовательских институтах. Нужно же отдавать себе отчет в том, что медицинская наука не может быть поделена между СС, военно‑ морскими силами, полицией, гражданским сектором и т. д.
|
|
|
