Вся королевская рать

О, ДИВНЫЙ НОВЫЙ МИР

Буду ли героем этой истории я — решать вам, но уверен, что это не мое амплуа. Нельзя сказать, что я не горю желанием спасать котят из огня или делать еще что-нибудь в этом духе. Просто мне бы хотелось стать героем иного рода — в стиле Джейн Остин: джентль­меном приятной наружности с приличным достатком, который подыскивает себе жену и знаком с множе­ством привлекательных барышень. Но, к сожалению, то, что мне действительно нужна жена (и даже очень, по мнению моей мамы), плохо вяжется с героическим образом, и когда люди видят меня, я не напоминаю им ни Колина Ферта, ни Эвана Мак-Грегора, ни даже Хью Гранта.

Жаль, что я не могу вам сказать, что живу в мире, похожем на мир Джейн Остин, где прелестные моло­дые барышни в платьях с большим декольте посещают балы, устраиваемые в изысканных загородных особня­ках, или бывают на водах в Бате и беседуют, ну, я не знаю, например, о Микеланджело. Мир Остин и мир Академии Икс, одной из частных средних школ Нью-Йорка, имеют мало общего. Мой мир — будто Зазерка­лье или Страна чудес из сказок Кэрролла, в которой пе­репутаны все нравственные понятия, где верх — это низ, а правда — это ложь. В этом мире важно не то, кто ты есть, а то, с кем ты знаком, не то, что ты делаешь, а то, какой у тебя доход. В нем всевластный брокер с Уолл­стрит хочет править фондовой биржей, ворочая капи­талами тех, кто еще под стол пешком ходит. Вот почему, мне кажется, можно с уверенностью сказать, что здесь все идет не так, как надо.

Здесь и я — винтик в отлаженном механизме: дети должны заканчивать «правильный» детский сад, потом поступить в «правильную» начальную школу, затем попасть в среднюю школу Лиги плюща (той самой, которая объединила восемь самых пре­стижных высших учебных заведений северо-вос­точных штатов), чтобы наконец получить шанс всту­пить в саму Лигу плюща. А дальше пути у всех раз­ные... Так взрослеют дети, и чем старше они становятся, тем больше возникает проблем. В конце концов вы сталкиваетесь лицом к лицу со старше­классником или, что еще хуже, с родителем, кото­рый верит, что, если вы поставите его ребенку «от­лично с минусом» вместо «хорошо с плюсом», он по­ступит в Гарвард, а не в обычный колледж Южной Дакоты. Для многих это вопрос жизни и смерти. Хотя, может быть, я и преувеличиваю. На самом деле я не знаю никого, кто был бы убит из-за этого (тем не менее ходят слухи, что внезапное исчезнове­ние Хоффы, известного профсоюзного лидера, было связано с тем, что он провалил домашнее зада­ние). Но в этой книге не будет ни убийств, ни рас­следований — только секс, обман и предательство такого огромного масштаба, что это затронуло жиз­ни миллионов. Хорошо, если быть честным, секса будет не так уж много. И не так уж много людей по­страдало из-за этого предательства. Но оно действи­тельно угрожало благополучию одного очень доро­гого и близкого мне человека — меня, любимого.

В течение нескольких лет я преподавал англий­скую словесность в Академии Икс. Я и сейчас препо­даю, но в последнее время мое положение стало до­вольно шатким. Вы наверняка хотите узнать об этом учебном заведении побольше — где оно расположено, чем отличается от других и все такое прочее. Если го­ворить о внешнем виде Академии, ее единственная от­личительная архитектурная особенность — чудовищ­ная колокольня в готическом стиле, которая была за­перта на замок, наверное, еще задолго до моего появления в школе и при мне так ни разу и не открыва­лась. Насчет того, где находится Академия, скажем лишь, что она в Нью-Йорке, чтобы избежать дополни­тельных проблем, которых в моей жизни и так хвата­ет. Прошу прощения за то, что выражаюсь так неопре­деленно. Ведь своим ученикам я всегда говорю — будьте конкретны. Не говорите мне, что Джей Гэтсби немного странный. Объясните, в чем именно заклю­чается его странность. Что до общепринятой репута­ции, считается, будто Академия Икс — для умников, Далтон — для «качков», Брэйли — для артистичных натур и так далее. Но эти различия — только для не­посвященных. Если вы спрашиваете, что такое Акаде­мия Икс, сам вопрос уже выдает в вас чужака. Вы мо­жете быть очень богатым или ваш ребенок может быть невероятно умным, чтобы он смог попасть в эту школу, но вас все равно не будут принимать за «своего».

Видите ли, есть огромное количество факторов со­циологического и культурного характера, которые оп­ределяют, какой ребенок может закончить ту или иную школу. Там, где рос я, выбирать не приходилось. Одаренных детей — в том смысле, какой раньше при­давался этому слову (сегодня каждый ребенок счита­ется в некотором роде одаренным) — обучали матема­тике. Не очень сообразительных приучали работать руками. В Нью-Йорке же далеко не все так просто как для детей, так и для их родителей, многие из которых считают, что дать престижное образование ребенку — все равно что победить в спортивном состязании. При выборе учебного заведения учитывается множество различных тонкостей, ограничений, исключений, мельчайших деталей и бесчисленных нюансов.

Я могу перечислить вам только основные. Напри­мер, важно, где вы живете: в Верхнем Ист-Сайде или Верхнем Вест-Сайде. Впрочем, нужно отметить, что это деление, подчеркиваемое зеленой громадой Централь­ного парка, сегодня имеет меньшее значение, чем прежде: дети шестидесятых стали работать на Уолл­стрит и решили, что они могут пожертвовать лоском Ист-Сайда ради чуть большей демократичности Вест-Сайда. Религия здесь тоже до сих пор имеет вес, хотя она теперь и не такая сентиментально-слезливая, как была при отделении протестантства от католичества. Различия глубже и жестче: еврей или нет. Проблема в том, что эти характеристики подразделяются на более мелкие, создавая дополнительные сложности. Являе­тесь ли вы ортодоксальным иудеем? Гордитесь ли сво­им культурным наследием? Может быть, даже испове­дуете православие? Или вы еврей, который ненавидит свою национальность и прячет менору под кроватью?

Но самое главное — это, конечно, каким состояни­ем вы владеете и досталось ли оно вам по наследству. Любовь может заставить землю вращаться, но в Нью-Йорке земная ось — деньги. Идеальный вариант — если в каком-нибудь достопримечательном месте, рас­положенном вблизи крупного города, есть картина, комната или даже, возможно, целое здание, названное в честь одного из ваших предков. Семейная фотогра­фия с прошлого Рождества впечатлит только вашу те­тушку Милли. Если же у вас есть групповой портрет семьи вашей прапрапрабабушки, написанный маслом по крайней мере три поколения назад, это замечатель­ная возможность закрепиться в высших кругах. Хоро­шо иметь дом в фешенебельном Хэмптоне. Но намно­го лучше — дом на «заоблачном» острове Мартас-Виньярд. Не важно, сколько лет вашему состоянию, постарайтесь сделать так, чтобы оно приобрело налет благородной старины. Одно время у меня учился очень богатый и неприятный молодой человек, кото­рый любил разглагольствовать об интерьере в стиле Людовика XIV — мебели с инкрустированными золо­том деталями, покрытыми искусственной патиной, и всем таком прочем. Он утверждал, что это неуклю­жая попытка буржуазии выглядеть более респекта­бельно. Так как он не слишком часто принимал душ, я подумал, что чистота для него не более чем буржуаз­ная причуда, потакать которой, конечно же, ниже его аристократического достоинства. В конце концов он поступил в Гарвард, где имена его предков уже красо­вались на мемориальных табличках нескольких зда­ний, и я надеюсь, что по крайней мере в одном из них была хорошая ванная комната.

Есть школы, которые специализируются на «ис­тинных американцах», издавна владеющих состояни­ями, и школы для нуворишей, которым хотелось бы казаться «истинными американцами», отпрысками старых богатых семей, а также школы для ассимили­рованных и неассимилированных евреев. Существу­ют даже чрезвычайно изысканные заведения, где обу­чаются только девочки, например Спенс (там училась Гвиннет Пэлтроу, сыгравшая главную роль в фильме «Эмма»). Эти школы настолько элитны, что туда могут пробиться только выходцы из очень старых почтен­ных семейств, из таких старых, что уже не важно, ев­рейские они или «истинно американские», как будто все семьи такого рода происходят от неких денежных Адама и Евы. Для тех же, кто не может проложить себе дорогу в одну из лучших школ, тоже есть учебные за­ведения — и, по словам моего неопрятного ученика, таких «неправильных» школ — легион.

В Академии Икс под одной крышей учатся и евреи, и не евреи — новое поколение богачей, которое чуть нахальнее, чуть колоритнее, чуть вульгарнее. Скорее кич, чем изысканность. Родители стоят слишком близ­ко к собеседнику и говорят слишком громко. Отчасти Академия Икс и предназначена для того, чтобы сгла­живать шероховатости и учить детей разговаривать таким тоном, который не вызывал бы недоумение в за­лах заседаний совета директоров и в городских клу­бах. Но если вы до сих пор ничего не знаете об этом, то определенному кругу людей, которым есть до этого дело, станет о вас понятно все.

Моя история — о тех немногих избранных, кому ни о чем не приходится спрашивать. Словом, настоя­щая нью-йоркская история, в которой затрагивается обычная проблема — как попасть в колледж, с тем лишь отличием, что герои этой книги тратят намного больше денег, сил и нервов, чем большинство других людей, решающих ту же проблему. Да что и гово­рить — этот довольно неприятный процесс приобре­тает размах крушения железнодорожного состава, на которое, может быть, и интересно посмотреть, но только в том случае, если вы не оказались в этом поезде.

 

БОЛЬШИЕ НАДЕЖДЫ

За несколько недель до конца учебного года даже самым стойким преподавателям хочется, чтобы это трудное время поскорее закончилось. Я не самый стойкий, поэтому мне хотелось этого особенно силь­но. Но это не значит, что я не люблю свою работу. На самом деле, я до сих пор каждый год с удивлением осознаю, насколько сильно привязываюсь ко многим своим ученикам и как грустно мне с ними расставать­ся. Но в тот особенно жаркий май было непросто про­являть энтузиазм.

Все четыре моих класса бездарно плыли по тече­нию. Девятый класс, с которым мы изучали мировую литературу, застрял на мифической земле лотофагов. Один из моих десятых каждый день умолял меня по­святить последние недели изучению культурной зна­чимости музыкальной программы «Американский идол», штампующей будущих поп-звезд, — под этим, очевидно, скрывалось желание обсудить, какой участ­ник самый привлекательный, и горячо поспорить о том, у кого из конкурсантов слишком большая задни­ца. Другой десятый все еще корпел над «Гекльберри Финном». Судя по скорости нашего чтения, можно было подумать, что Гек и Джим плыли вверх по Мис­сисипи, а не вниз.

Впрочем, больше всего я переживал из-за выпуск­ного класса, который факультативно изучал романы Джейн Остин. Я думал, что мир Остин, пусть и немно­го старомодный, будет близок подросткам с их гипе­рактивным интересом к противоположному полу. Но класс не оправдал моих ожиданий — почти все учени­ки погрязли в трясине предвыпускных проблем.

Это следовало предвидеть. Учить старшеклассни­ков весной всегда трудно, поэтому большинство учи­телей планировали уроки, принимая во внимание это обстоятельство. Мои коллеги — преподаватели анг­лийской словесности заканчивали год, обсуждая с учениками такие увлекательные темы, как «Романы между подростками и фильмы пятидесятых годов. Сексуальные ласки и не только», «Парни и оружие» и «Комикс-культура». Но, конечно, было глупо ожидать, что старшеклассники прочитают не один, а несколько романов.

В моем классе было семь учеников. Две девушки из четырех, Ребекка и Элли, были без ума от Колина Фер­та. Мне приходилось им все время напоминать, чтобы они использовали имена персонажей книги, а не акте­ров, которые играли их в кино.

Юношей в классе было трое. Все они посещали мой предмет, чтобы в течение сорока пяти минут гла­зеть на девчонок. Маркус Липшитц считался самым жутким «заучкой» в школе. Он был маленького роста и страстно увлекался компьютерами и особенно иг­рой «Темницы и драконы» — и даже «ботаники» счи­тали его «ботаником». Его присутствие толкало порой даже самых спокойных учеников на какие-нибудь проказы. В вопросах Маркуса обычно звучало явное стремление освоиться в дебрях школьных любовных интриг, которые все еще оставались для него неизве­данными. Этой весной парень почему-то решил, что Остин подскажет ему, как найти подружку. Казалось, он был готов, как Моисей, долго и упорно брести че­рез пустыню. Может быть, Маркусу и удалось бы дос­тичь своей цели, если бы не вышитое на его рюкзаке яркими красными буквами имя любимого компьютер­ного героя, волшебника из «Темниц и драконов» — Голдорфа. Однажды он рассказал мне, что это слово, означающее «Золотой язь», происходит из древнеан­глийского языка и говорит о том уважении, с которым к нему относятся его товарищи по игре. К несчастью, все это слышали другие ученики, которые после этого стали проявлять большую изобретательность, приду­мывая различные прозвища на основе имени Гол-дорф. Эти клички не были связаны с древнеанглий­ским языком, но зато показывали, насколько детально подростки знают женскую и мужскую анатомию. Я утешал себя тем, что осенью Маркус поступит в Массачусетский технологический институт, где смо­жет наконец почувствовать себя в безопасности среди себе подобных.

Двух других юношей, Дейвида и Джейкоба, я про себя называл гномом Слипи, то есть соней, и гномом Грэмпи — ворчуном. Оба они в полной мере оправды­вали свои прозвища: один все время клевал носом, а другой постоянно был чем-то недоволен. Слипи и Грэмпи принадлежали к тем неспособным к обучению школьникам, количество которых в Академии посто­янно увеличивалось. Большое преимущество того, что учеников признавали «неспособными», заключалось в следующем: им давалось в два раза больше времени на тесты, включая и самые важные — те, что составля­ли отборочные вступительные испытания. Служба те­стирования, охраняющая эту «землю обетованную», ре­шила больше не сообщать, кто получает дополнительное время, тем самым создав среди школьников бешеный ажиотаж — все вдруг захотели попасть в группу «не­способных». В результате было потрачено несколько тысяч долларов и для проведения тестирования были наняты несколько терпеливых работников. За по­следние годы практически треть учащихся Академии обнаружили у себя симптомы полной неспособности к обучению. Как это ни удивительно, примерно поло­вина учеников Академии Икс поступала потом в кол­леджи Лиги плюща. Это можно было объяснить лишь тем, что дети чудом преодолевали свой «умственный недуг», дабы достичь успеха. Я бы тоже не возражал против того, чтобы меня отнесли к категории «неспо­собных к обучению», если бы это позволяло тратить на проверку письменных работ в два раза больше времени.

Даже тем ученикам, которых не относили к подоб­ной категории, обычно удавалось добиться послабле­ний. Так много родителей хотели, чтобы их дети сказа­лись больными в дни сдачи тестов и других письмен­ных работ, что часто казалось, будто в школе в конце каждого триместра наступала эпидемия чумы. И ни для кого не было секретом, что ученики употребляли наркотики, причем не только ради «развлечения», но и для повышения своих академических успехов. Са­мые удачливые имели рецепт «Риталина» — фирмен­ного стимулятора мыслительной деятельности, но было не так уж трудно найти друга, который достал бы какую-нибудь таблетку, помогающую лучше сконцен­трироваться перед тестом или не спать всю ночь, что­бы дописать работу. Такие «лекарства» можно было купить заранее по сниженным ценам у тех же учени­ков в конце учебного года, когда многие распродавали свои запасы. В глазах девушек эти таблетки имели до­полнительное преимущество — они снижали аппетит, таким образом одним выстрелом убивая двух зайцев. Зная, какой неимоверный стресс переживает боль­шинство учеников, добиваясь приема в элитный кол­ледж, я больше сочувствовал им, чем возмущался, и считал себя счастливчиком, поскольку во времена моей учебы в средней школе единственным средством стимулирования умственных способностей была со­довая вода «Джолт» (в ней содержалось столько же са­хара, как и в обычной содовой, но в два раза больше кофеина!).

Дейвид всегда садился как можно дальше от меня. Надвинув бейсбольную кепку на лоб, он смотрел от­сутствующим взглядом, словно буддист, занимаю­щийся медитацией, что со всей очевидностью указы­вало на наличие у него бездонных запасов высокока­чественной марихуаны. Когда я с волнением заго­ворил об этом с одним из методистов, он рассмеялся и рассказал мне об опросе в школьной газете, в кото­ром больше половины учеников признались, что они регулярно курят «травку», а многие часто делают это в школе. Он добавил, что, скорее всего, цифры были занижены, так как большинство заядлых курильщи­ков просто не имели понятия об этом опросе. С дру­гой стороны, был и «положительный момент» — уче­ники, курящие много «травки», пили меньше спирт­ных напитков, в результате чего реже приходилось вызывать «Скорую помощь» из-за алкогольных от­равлений.

По моему предмету Джейкоб наверняка завалил бы даже самую несложную аттестацию. Книг он не читал, фильмов не смотрел. Он даже не знал имен ге­роев. Когда было задано сочинение о Бате, английс­ком курорте, популярном в XIX веке, он написал чуть ли не целиком биографию своего отца, добавив пару строчек об отношениях с ним. В другом сочинении он переживал по поводу того, что родители Элизабет погибли в автомобильной катастрофе, хотя по сюжету книги действие происходило в то время, когда автомо­биль еще не был изобретен. И несмотря на то что у него были такие же незавидные оценки по всем остальным предметам, осенью он собирался посту­пать в Дьюк — с помощью щедрого денежного роди­тельского подношения — но только в том случае, ко­нечно, если будут сданы выпускные экзамены. Я по­стоянно грозился поставить ему неудовлетвори­тельную отметку, но мы оба знали, что угроза была пу­стая. Его мать входила в попечительский совет школы. Она имела обыкновение подстерегать учителей Джей­коба и настойчиво убеждать их в том, что ее сын тру­дится не покладая рук.

И все-таки в моем классе были две ученицы, благо­даря которым я шел на урок с удовольствием: Кейтлин Бри и Лора Трудин. Они были внешне похожи, и од­нажды я имел глупость это отметить, после чего Кейт­лин начала всеми возможными способами подчерки­вать, насколько они разные. Она покупала вещи в ма­газинах для небожителей и платила по крайней мере в пятьдесят раз больше, чем Лора, которая приобретала свою одежду в результате утомительных многочасо­вых поисков по загородным торговым центрам Нью-Джерси, на что у нее уходили все выходные. Обе де­вушки были стройными и привлекательными, хотя стрижка Кейтлин за шестьсот долларов и мелирова­ние, сделанное за триста долларов в салоне Салли Хершбергер, придавали ее волосам более эффектный, слегка взъерошенный вид. Эти ученицы олицетворя­ли собой два полюса школы — тех, кто был посвящен в «тайны» Академии, и тех, кто не был. Какие бы усилия Лора ни прилагала, ей не удавалось в полной мере стать здесь «своей». Само старание быть такой же, как все, уже дисквалифицировало ее.

Но больше всего бросалась в глаза разница в мане­ре поведения девушек. Кейтлин двигалась плавно и без напряжения. Во всем, что она делала, сквозило легкое изящество. Лора к любому занятию, будь то по­купка нового платья или написание теста, подходила с одинаково решительным и непреклонным упорством. И в результате ей приходилось все время быть в тени. Она ни в ком не вызывала особо нежных чувств или бурной привязанности, хотя я был в некотором роде исключением. Я чуть ли не поклонялся ей — она была единственной из учеников, кто читал все заданные произведения в срок. К ее чести, Лора не роптала на судьбу. Она упорно шла к своей цели, будто была Джейн Эйр нашего времени, — серьезная, сильная и непоколебимая.

Кейтлин Бри я считал своей Эммой. Кейтлин была красива, хорошо сложена, умна и богата, имела весе­лый нрав и жила в уютном комфортабельном доме. Ка­залось, в ее распоряжении были все земные дары, и она прожила на свете восемнадцать лет, почти не ведая го­рестей и тревог. Мне нравилось представлять ее в роли Эммы, а себя — в роли Найтли, но за этим никоим обра­зом не крылась грязная похоть престарелого мужчины, как, должно быть, некоторые из вас подумали. Я хотел стать для нее кем-то вроде наставника, который бы смирял ее высокомерие и учил быть чуть более чело­вечной. Должен, однако, признаться, что Кейтлин обла­дала невероятно привлекательной внешностью. И, чес­тно говоря, это было трудно не заметить, так как ее на­ряды обычно были на грани между минимализмом и вульгарностью.

Я принял ряд серьезных мер, чтобы мое либидо все­гда оставалось под строгим контролем. Обычно во время обсуждения темы я ходил по классу, но решил больше этого не делать, так как каждый день мне приходилось любоваться очередными эфемерными трусиками Кей­тлин — по крайней мере в те дни, когда на ней вообще было хоть какое-то нижнее белье. Когда она отвечала, я смотрел чуть выше ее головы, и мой взгляд как раз упи­рался в фотографию Фрейда, которую я недавно пове­сил, — это прекрасно подавляло любые неуправляемые порывы. Мне казалось, в основе моего отношения к Кейтлин лежит чистое и благородное намерение. Я ве­рил, что я, как Найтли в романе Остин, смогу сделать ее такой, какой она и должна была быть. Если порой меня и посещала мысль о том, что мои надежды могут не оправдаться, я поскорее загонял ее в дальние утолки моего сознания. Как выяснилось впоследствии, лучше бы я так не поступал — однако об этом позже.

Кейтлин была не самой умной из учениц, которым я когда-либо преподавал, хотя отличалась сообрази­тельностью, а также искушенностью, не свойствен­ной ее возрасту. Но стоило ей только улыбнуться, я будто оказывался под лучами теплого ласкового солн­ца. Подобно Лоре, я всегда был одним из чужаков, из тех, кому обо всем приходится спрашивать. А если кто-нибудь наподобие Кейтлин удостаивал меня сво­ей улыбкой, казалось, что я тут же чудесным образом превращаюсь в того, кому спрашивать нет необходи­мости. Конечно, я подозревал: стоит мне дать повод, и эта улыбка может обжечь.

В тот душный майский день, идя на урок с потре­панным экземпляром «Эммы» под мышкой, я дал себе клятву, что мы закончим триместр на высокой ноте. Мы читали мой любимый роман, и у меня еще был шанс внушить некоторым ученикам интерес к творче­ству Остин. «Ночь ласкова, но не спеши пред ней предстать», — вспомнилось мне из Дилана Томаса.

Когда я вошел, ученики уже изнывали от жары. По неведомой причине на этой неделе в моем классе перестал работать кондиционер, поэтому в комнате сто­яла жуткая духота, напоминающая безжизненную ат­мосферу произведений Грэма Грина. Школу недавно реконструировали, чтобы «клиенты» чувствовали себя комфортнее, как выразилась наша глубокоува­жаемая директриса, — но, судя по всему, у кондицио­неров было только два режима: арктический и тропи­ческий. Ученики, почти раздетые, уже полулежали на своих стульях. Элли закатала рукава рубашки и спус­тила шорты намного ниже пупка. Ребекка медленно потирала кожу, как будто наносила лосьон для загара. Я почувствовал, как по моей шее начали стекать струйки пота. Только Дейвиду все было нипочем. Как обычно, он сидел с отсутствующим выражением лица. По классной комнате разносился легкий душок, исхо­дивший от перчаток Джейкоба для игры в лакросс. Джейкоб, как и его партнеры по этой затейливой ка­надской игре, решил проявить командную солидар­ность и надеть их в школу, взяв с собой вдобавок и лакросскую клюшку, которой он размахивал, переходя из одного класса в другой. К несчастью, в перчатках ско­пился пот целого игрового сезона. Этот постепенно за­полняющий комнату «аромат» вполне мог стать не­зримым символом того, как Джейкоб «трудился» на моем уроке.

Я, громко хлопнув, положил книгу на учительский стол и с удовольствием отметил, что класс чуть ожи­вился. Даже Дейвид на мгновение очнулся от сна.

— Сегодня мы приступаем к чтению одного из са­мых великих произведений английской литерату­ры, — сказал я.

Послышались вздохи.

— Читать эту книгу — огромная честь для нас! — добавил я. — Да, именно так. Огромная честь. Я знаю, что уже конец года. Я знаю, что вы устали. Но, прочитав эту важную книгу, вы не только познако­митесь с замечательным произведением, но и смо­жете понять себя самих. Понять, как стать хорошим человеком, как следует жить. Важные уроки. Уроки настоящей жизни. Так что давайте воспользуемся этой возможностью и с толком проведем эти послед­ние учебные недели.

Я посмотрел на учеников, как мне казалось, уве­ренно и с воодушевлением и был рад, что только двое из них отвели глаза.

— Поскорее бы учебный год закончился, — произ­несла, зевая, Ребекка. После того как ее приняли в колледж Софии Смит, она «проболела» целую неделю какой-то таинственной болезнью и вернулась в школу подозрительно загорелой.

— Постарайтесь воспринимать это как счастливую возможность обогатить свой внутренний мир, а не как тяжелую обязанность, — добавил я.

— А в школе Грин-Маунтин закончили учиться на прошлой неделе, — заметила Элли. Осенью она посту­пала в Уэллсли, так как имела склонность к искусст­вам. Когда Элли в прошлом году добилась главной роли в школьном мюзикле, ее родители наняли част­ных педагогов по вокалу, танцам и актерскому мастер­ству. Затем они пригласили профессионального кино­режиссера, чтобы он скомпоновал видеосюжеты в один фильм, и разослали получившийся ролик в раз­ные колледжи. В Уэллсли им заинтересовались, роди­тели подписали контракт, в котором обязались профи­нансировать строительство нового павильона ис­кусств, а приемная комиссия решила, что Элли — очень перспективная студентка.

— Школа Грин-Маунтин... У меня был друг, кото­рый учился там один год, — с грустью сказал Джейкоб.

— И у меня, — ответила Элли.

Я сидел и терпеливо ждал. Я уже давно понял, что развеять миф о загадочной Грин-Маунтин с ее корот­ким учебным годом, отсутствием оценок и свободным расписанием (что всем школьникам казалось утопи­ческим раем) было невозможно. Конечно, эта школа представляла собой некое подобие санатория для со­стоятельных нью-йоркских учеников, которые стано­вились жертвой «перенапряжения» (современный эв­фемизм, который употребляют, говоря о проблемах, связанных с чрезмерным употреблением наркоти­ков). И, хотя мои ученики никогда не признавали это, учащимся Грин-Маунтин заранее приходилось ми­риться с тем, что им, как это ни печально, не суждено попасть в школу Лиги плюща или даже в одну из школ Семи сестер. Мои размышления прервались, когда я заметил, что голая ступня Элли с дорогим педикюром удобно устроилась на бедре Джейкоба.

Я сразу представил себе возможный рекламный ролик кредитной карты «Мастер-кард»:

«Педикюр в салоне «Блисс СПА» — 90 долларов, сандалии от Гуччи — 135 долларов, возможность по­хвастаться дорогим педикюром, выставив ногу в пах одноклассника, — бесценно!»

— Элли, пожалуйста, убери ногу с бедра Джейко­ба, — попросил я.

Элли славилась тем, что ее часто заставали в пи­кантных ситуациях в различных частях кампуса. Од­ноклассники дали ей прозвище Элли-Всем-Дам, хотя некоторые юноши из выпускных классов нежно на­зывали ее Элли-Простушка. Но родители девушки были такими же щедрыми по отношению к нашей школе, как и к Уэллсли, поэтому многочисленные шальные выходки Элли деканы называли «проблемами переходного возраста», хотя более подходящим назва­нием было бы — «удовольствия переходного возраста».

— Элли, пожалуйста, отдай мне обе сандалии, — сказал я.

— Но, мистер Спенсер, я лишь показывала Джей­кобу мое новое колечко на ноге.

— Элли, сандалии!

Наконец она с неохотой их отдала. Я поставил ее обувь на книжную полку у двери. Элли стала буравить меня угрюмым взглядом.

— За каждое умное высказывание на уроке ты будешь получать по одной сандалии. Так что в тече­ние следующих сорока пяти минут тебе нужно бу­дет поделиться с нами двумя замечательными мыс­лями, если ты не хочешь ходить босиком весь ос­тавшийся день.

— Но, мистер Спенсер, я всего лишь похвасталась педикюром.

— Что ж, советую тебе начать думать о том, что ты собираешься нам сказать, — ответил я.

— Но я же всего-навсего приподняла ногу, — за­явила Элли, не понимая, за что ее наказывают.

— А ведь у некоторых народов существует культ поклонения женским ступням и даже считается, что они очень эротичны, — вставил свое замечание Мар­кус. Так как эти слова были сказаны именно Марку­сом, Элли вдруг почувствовала неприязнь ко всему, что было связано со ступнями, и спрятала ноги под стул с гримасой сильного отвращения.

— Хорошо, вернемся к «Эмме», — с надеждой про­говорил я.

Вдруг Джейкоб начал старательно отрабатывать удар клюшкой для игры в лакросс.

— Джейкоб, — вздохнул я.

— Что? Я ничего не делал!

— Может, ты оставишь клюшку в покое до конца урока? -- спросил я.

Он посмотрел на меня вызывающе. Последняя по­добная стычка закончилась тем, что я выставил его из класса, после чего меня вызвали в деканат и отчитали за то, что я «подавляю креативность» «несчастного» школьника, подающего надежды в спорте, и на всякий случай напомнили, что его мать является членом ком­пенсационного комитета попечительского совета.

— Знаете, почему ему хочется держать эту палку в руках? — спросила Кейтлин.

Все с любопытством уставились на нее и стали ждать, что же она скажет. Джейкоб был постоянной мишенью для тонких наблюдений Кейтлин, поэтому он заметно нервничал.

— Фрейд бы сказал, что это вызвано комплексом неполноценности. Ну, вы понимаете, о чем я, — про­изнесла она, с невинным видом глядя на Джейкоба. — Хочется держать большую палку, так как его достоин­ство не дотягивает до нужных размеров.

Некоторые ученики захихикали. Джейкоб не­сколько секунд смотрел на нее, не понимая, о чем речь, и затем, покраснев, тихо положил клюшку под стол и взглянул на меня с ненавистью.

— Извините, что я вас перебила, — сказала Кейт­лин, одарив меня одной из своих лучезарных улыбок.

— Хорошо, начнем, — произнес я.

Кейтлин потянулась, подняв руки над головой, от­чего миниатюрный топик, который и так едва прикры­вал ее прелести, чуть не перестал выполнять свои це­ломудренные функции. Я сделал вид, что мне что-то попало в глаз, в то время как ученики смотрели на меня выжидающе.

— Гм, да-да, Остин, посмотрим, — сказал я. — Но почему бы нам, перед тем как начать читать новый роман, не прояснить некоторые давние недоразуме­ния по поводу романа «Гордость и предубеждение»? Один из вас написал в сочинении, что проблемы Эли­забет были связаны со смертью родителей.

— У нее не умирали родители, — сказала Элли смеясь. Джейкоб покраснел еще сильнее.

— Очень хорошо, Элли, — заметил я. — Ты уже за­работала одну сандалию.

— Ее проблема в том, что Колин Ферт высокомер­ный болван, — продолжила она.

Да, урок обещал быть долгим.

 

ИСКУССТВО ВОЙНЫ

Выходя из класса, я замедлил шаг, так как увидел что меня ждет очередной родитель. Обычно встречи такого рода проходили под лозунгом «Поставьте моему ребенку более высокую оценку». Я терпеть не мог, когда меня уп­рашивали быть «благосклоннее» к какому-нибудь учени­ку. Хотя были и такие чудесные родители, которые ка­ким-то образом оставались не затронутыми всеобщей предвыпускной лихорадкой, но, к сожалению, они прак­тически никогда не приходили на встречи. И что хуже всего, я не мог прямо заявлять родителям, что их дети сами виноваты в своих проблемах, так как плохо занима­лись и не блистали отличными знаниями, — в Академии подобное строго запрещено. В результате приходилось разговаривать слащавым тоном, скрывая истинный смысл фраз за ширмой лживых любезностей.

Говоря напрямик, большинство родителей в таких школах, как Академия Икс, были чрезвычайно надоед­ливыми. Многие из них ежегодно организовывали «са­фари» на учителей: выслеживали их и нападали в са­мые неожиданные моменты, пока, наконец, не вырыва­ли из потных и дрожащих рук своей «жертвы» все до единого номера телефонов — домашний, сотовый и даже телефон бунгало у моря, где учитель собирался проводить отпуск. Если же эта стратегия не срабатывала, родители подстерегали своих жертв на территории школы. Когда такие мамы и папы в конце разговора просили учителя заставить их ребенка делать домаш­ние задания по вечерам, бессмысленно было напоми­нать, что именно они несут ответственность за воспита­ние своих детей вне школы.

При мысли о встрече с Бартом Верном, отцом моей ученицы Андреа, настроение у меня сразу испорти­лось. Он уже не один раз беседовал со мной, ставя под сомнение мои умственные способности, мою компе­тентность как педагога и даже мои мужские каче­ства, — и все для того, чтобы его дочь вместо «хорошо с плюсом» получила «пять с минусом».

В тот период моей преподавательской деятельности я уже выработал для себя несколько твердых принци­пов: поощрять достойных (ученики, которые занима­лись с усердием, получали небольшой бонус), не наказы­вать хулиганов (любое изменение оценки в худшую сто­рону создавало слишком много проблем) и никогда не ставить ребенку попечителя оценку ниже «хорошо с ми­нусом» (этой политики я стал придерживаться после ка­зуса, случившегося в первый год моей работы в школе).

Преподаватель всегда оказывался «виноватым», если ученик все время получал одну и ту же оценку. Но не низкую — ведь даже родители признавали, что едва ли низкая оценка ставилась по прихоти учителя, осо­бенно если у ребенка были плохие отметки еще по трем, четырем или даже пяти предметам. Посредствен­ные ученики жаловались нечасто, так как обычно они имели такие очевидные проблемы, что их родители и не пытались исправить ситуацию. Намного больше бес­покойств причиняла оценка «хорошо с плюсом», пото­му что учащиеся, получающие «хорошо с плюсом», были близки к «земле обетованной» — Лиге плюща, в которую можно было попасть только с отличными отметками. Хотя этого могло и не хватить, для того чтобы очутиться среди питомцев сверхэлитарного триумви­рата — в Гарварде, Йеле или Принстоне, все равно мес­то в одном из лучших колледжей страны отличнику Академии Икс было гарантировано. Трудность с хоро­шистами заключалась в том, что они не делали грубых ошибок, указывая на которые, я мог бы отстаивать свою правоту. Школьник, которому ставили «хорошо с плюсом», учился вполне прилично. Различие между оценками «хорошо с плюсом» и «отлично с минусом» было очень тонкое: стиль письма, сложность анализа — разозленные мамы и папы редко вникали в такие тон­кости. Но хуже всего то, что неприятные выходки хоро­шистов воспринимались их родителями как проявле­ние какого-то положительного качества. То, что я счи­тал выпрашиванием оценки, последние называли честолюбием. То, что мне казалось отсутствием любоз­нательности, они считали деловитостью.

Берн делал то же, что и большинство родителей. Я думаю, доктора назвали бы его поведение симптома­тическим. Изо дня в день в течение всего учебного года в Академии происходили тысячи и тысячи крошечных инфляции. Проходя по нашей школе, вы даже могли услышать легкий шелест передаваемых из рук в руки купюр. Этот «рост цен» начинался еще до того, как дети принимались в учебное заведение. Конкурс был слиш­ком высоким, поэтому родители и их высокооплачивае­мые советники обхаживали многочисленные прием­ные комиссии начальных школ, заходили в классы и, как Гулливеры в стране лилипутов, сидели на стульях, очень неудобных для людей выше четырех футов рос­том. Они присутствовали там для того, чтобы убедить представителя приемной комиссии, что рисунок, сде­ланный их ребенком пальцами, показывает, насколько у того развито чувство цвета, почти как у известного абстрактного экспрессиониста Ротко, или что приступ гнева их ребенка свидетельствует о его лидерских ка­чествах. Как только эта модель поведения бралась за образец, от нее весь

12345678Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: