Гордость предубеждение

На следующий день мой класс с трудом одолевал первые страницы «Эммы». Многие ученики даже еще не открывали книги.

— Что ж, ребята, давайте попробуем еще раз, — ска­зал я. — Лора, не прочитаешь ли ты нам первый абзац?

Эмма Вудхаус была красива, крепко сложена, умна и богата, имела веселый нрав и жила в прекрасном имении. Казалось, в ее распоряжении были все земные дары, и прожила она на свете двадцать один год, почти не ведая горестей и тревог.

— Спасибо, — сказал я. Теперь по крайней мере я мог быть уверен, что все прочитали хотя бы первый абзац, ну, или почти все, так как Дейвид находился в еще более коматозном состоянии, чем всегда.

— Крепко сложена? — усмехнулся Джейкоб. — Обычно так говорят о мужчинах. Я хочу сказать, в этой книге когда-нибудь упоминается ее грудь или ее вла...

— Хватит! — закричал я. Ученики захихикали и переглянулись. В начале семестра, когда я объяснял им значение слова «регалии», Элли вдруг проявила свой поэтический «талант» и сообщила, что это сло­во рифмуется со словом «фекалии». В результате урок превратился... ну, просто представьте себе, ка­кая сказка получилась бы у Джоан Ролинг, если бы в ней рассказывалось только об отправлениях орга­низма. Я не хотел даже думать о том, что могло про­изойти, если бы слово на букву «в» было произнесе­но до конца.

— Если вы вдумаетесь в эти первые фразы, — про­должил я, — то увидите, что Эмма не сильно отличает­ся от многих из вас. Почти одного с вами возраста. Одарена талантом, живет в удобном доме, имеет любя­щих родителей — словом, у нее есть все, чего ни поже­лаешь. Но так ли уж она вам нравится?

— Не очень, — призналась Ребекка. — Эмма слиш­ком много о себе воображает.

— Да, — подхватила Элли, — как будто она одна знает, что всем следует делать.

То был самый активный урок, который я когда-либо вел в их классе (за исключением обсуждения СПА-салонов). Я задел учеников за живое, заявив, что романтическая любовь была изобретена в со­временную эпоху для того, чтобы служить нуждам промышленно развитой экономики (фраза была по­заимствована мной у Гюнтера). Кейтлин это очень позабавило, но, прежде чем она успела что-то ска­зать и увести разговор в сторону, я поторопился раз­вить тему урока.

— Есть ли у Эммы основания для того, чтобы так много воображать о себе? — спросил я.

— Нет, она во всем совершенно не права. Она даже сама не знает, чего хочет, — высказалась Лора.

Но она богата, — заметил я.

Ну и что? Как будто это дает кому-то больше знаний, — возразила Лора.

Да, что заставляет богатых людей думать, что они все знают? Прямо как некоторые ученики в на­шей школе... — оживился Маркус, умолкнув при взгляде на Кейтлин.

— Намекает ли Остин в этом абзаце на то, что, мо­жет быть, не так уж все правильно в жизни Эммы? — допытывался я.

— По-моему, она живет довольно хорошо, — по­жала плечами Элли.

— А что вы скажете по поводу слова «казалось»? — задал я наводящий вопрос. — Почему Остин пишет «Ка­залось, в ее распоряжении были все земные дары», а не просто «в ее распоряжении были все земные дары»?

— Значит, все это неправда, верно? — спросила наконец Ребекка. — Гвиннет только кажется, что она абсолютно все понимает, а на самом деле это не так.

— Очень хорошо. — Я облегченно вздохнул, до­вольный ее ответом, несмотря на неверно названное имя. — В романе говорится о развитии Эммы, о том, как она поняла, что ей еще очень многое нужно по­знать. Работая над книгой, мы будем прослеживать те изменения, которые происходят с героиней Остин по ходу действия.

— А разве не самое главное то, как мы воспринима­ем? — Кейтлин озорно мне улыбнулась. — Я хочу ска­зать, да, людям нравится думать, что они что-то о ком-то знают, но разве это что-то большее, чем просто их вос­приятие? Ведь здесь все так сильно зависит от случая.

— Не зависит, — возразила Лора. — О человеке говорят его трудолюбие и другие подобные вещи.

Посмотрев на нее снисходительно, Кейтлин сказала:

— В это приятно верить, но едва ли так происходит в реальности. Посмотрите на все эти корпоративные скандалы. Если бы их акции не падали в цене, никого бы не привлекали к суду. Безусловно, вы можете ска­зать, что теперь мы якобы знаем правду, но на самом деле изменилось лишь наше восприятие. В конечном счете, не важно, что ты делаешь. Важно заставить лю­дей поверить в то, что ты сделал.

— Но это совершенно аморально! — возмутилась Лора.

— Но ведь это правда, — вмешалась Ребекка. — Помните, все думали, что Джули шлюха, потому что она путалась сразу с двумя парнями в клубе, и даже когда она сказала, что ничего такого не делала, никто ей не поверил?

— Тем не менее, Лора права, — рассудил я. — Ко­нечно, восприятие влияет на то, как мы смотрим на вещи, но это не значит, что мы должны...

— Мистер Спенсер, вы же не собираетесь препо­дать нам один из жизненно важных уроков, не так ли? — спросила Кейтлин.

Ее замечание резко затормозило нашу дискуссию. Я почти пожалел о своем пылком письме, переданном утром Сэмпсону, в котором написал, что Кейтлин «ка­залась» одной из самых лучших учениц, каких я когда-либо учил. Я бросил бы на нее разочарованный взгляд, если бы вообще не избегал смотреть на девушку. Из-за жары ее гардероб стал еще более вызывающим. С такой скоростью к окончанию школы Кейтлин дол­жна оказаться в одной набедренной повязке. Я благо­дарно посмотрел на Лору. Конечно, она носила обтя­гивающие футболки и короткие юбки. Какая девушка в Академии Икс их не носила? Но ее одежда по край­ней мере прикрывала все, что прикрывать было необ­ходимо.

Кроме того, — продолжила тем временем Кейтлин — что если Эмма просто была не очень умна?

Но это противоречит всему роману, — возрази­ла Лора. — Ее проблема не только в том, что она играет роль свахи, но и в том, что она такая плохая сваха. Даже не понимает своего собственного сердца.

А если бы она была хорошей свахой и более со­образительной? — спросила Кейтлин. — Что если бы ей ничего не нужно было осознавать?

Прозвенел звонок.

— Не забудьте, к концу недели вы должны сдать письменное творческое задание по «Эмме», — пре­дупредил я.

Класс застонал. Я остановил Ребекку на выходе. Пос­ле того как я убедил Томаса пригласить ее на бал, мне хотелось проверить, было ли «сватовство» удачным.

— Ну что, Ребекка, как дела?

— Все хорошо. — Она посмотрела на меня непони­мающим взглядом.

— У тебя есть пара, чтобы пойти на бал? — полю­бопытствовал я.

Она улыбнулась:

— Да, есть.

— Так, значит, ты и Том...

— Том? — переспросила она, точно ослышавшись, и прыснула. — Вы что, шутите? Я не знаю, на что он надеялся, приглашая меня на бал. Просто смешно.

Когда Ребекка вышла, я увидел улыбающегося Гюнтера.

— Мне следовало предупредить вас, чтобы вы это­го не делали, — сказал он.

—Ты даже не знаешь, о чем мы говорили, — ответил я.

— Хорошо, однако на вашем месте я бы постарался в ближайшее время не попадаться Тому на глаза.

Так мне и надо. Неужели после стольких лет, по­священных изучению «Эммы», до меня так ничего и не дошло?

— Что ж, должен ли я предположить, что ты принес мне сочинение? — осведомился я.

— Можете предполагать все, что хотите, — с досто­инством сказал Гюнтер. — Но вы не можете просить меня сдавать работы вовремя. Я художник, и мне про­тивны все эти буржуазно-капиталистические идеи о зависимости людей от времени.

— Но тем не менее ты каждую неделю в срок вы­пускаешь газету, — поспешил заметить я.

— Глупое постоянство пугает только недалекие умы, беспечно ответил он, неспешно удаляясь. — Кстати, удачного вам выступления на следующей неделе.

Как обычно, понять, о чем он говорит, было слож­но. Войдя в свой кабинет, я увидел на автоответчике красный сигнал, что всегда было тревожным знаком. Взяв трубку, я услышал голос директрисы:

«Джон, я подумала о нашей встрече. Должна при­знаться, ты произвел на меня большое впечатление. Я и не знала, что у тебя такие прогрессивные идеи. По­лагаю, наши преподаватели должны больше слышать именно о таких идеях. Поэтому я запланировала твое выступление перед ними на следующей неделе. Ты можешь позвонить моему секретарю, чтобы уточнить детали. Если не будет никаких непредвиденных обсто­ятельств, полагаю, мы будем готовы огласить твое на­значение на должность заведующего кафедрой в кон­це следующей недели. До свидания».

Если выступление будет удачным, я стану заведу­ющим! Отличные новости! Потрясающие новости! Но... но... но... мне придется выступать перед препода­вателями. Ужасные новости! Просто катастрофичес­кие новости! Одно дело — стоять перед группой под­ростков, которые хотят, чтобы ты поставил им хоро­шую оценку. И совсем другое — перед своими коллегами, большинство которых ненавидели оста­ваться на какие-либо сборища после занятий, а иные ненавидели и меня.

Когда я вошел в столовую, настроение у меня еще больше ухудшилось. Проходя по ученическому кафете­рию, я старался не замечать, что там в тарелках. Кейт­лин помахала мне, прося подойти к столику, где во­круг нее с подобострастным видом сидели несколько девушек. Казалось, будто никто из них и не притрагивался к своим блюдам. Я стал размышлять, не слишком ли неприлично будет, если я что-нибудь съем с их тарелок, и от этих мыслей у меня даже невольно дернулась рука.

— Мистер Спенсер, — заметила Кейтлин, — вы смотрите на меня так, будто не ели три дня.

Она засмеялась, и девушки засмеялись вместе с ней.

— Я имею в виду, смотрите на мою еду, — уточнила она, хихикая.

Девушки вокруг разразились пронзительным хо­хотом и визгом.

— Посторожите мое место, — велела она им. — Мне нужно поговорить с мистером Спенсером.

Мы прошли в тихий уголок столовой.

— Извините меня за сегодняшнее, — сказала она.

— Кейтлин, не проси, чтобы я тебя извинил. Про­сто больше никогда так не поступай. Знаешь, читая «Эмму», ты можешь извлечь для себя кое-какие полез­ные уроки.

— Ой, перестаньте! — не согласилась Кейтлин. — Не думайте, что я не слышала о вашей собственной промашке со сватовством.

— Что только подтверждает мою точку зрения, — грустно констатировал я.

— Разве? — Она улыбнулась. — А кто, вы думаете, помог Ребекке найти пару?

Еще один урок морали пропал впустую. В следу­ющий раз я собирался обратиться к пуританскому «Путешествию пилигрима» Джона Беньяна. Это про­изведение помогло бы перевоспитать кого угодно.

— Не огорчайтесь так. Вы ведь хотели как лучше, — сказала девушка, дотронувшись до моей руки. — Но я не об этом собиралась с вами поговорить. Я только хо­тела поблагодарить вас. Мистер Сноупс сказал мне о вашем письме. Я так вам признательна за него.

— Надеюсь, у тебя все получится, — сказал я, делая вид, что не замечаю, как ладонь ее руки легла на мою.

— Мне хотелось бы что-нибудь сделать для вас в знак благодарности, — сказала она.

— Просто старайся показывать лучший пример классу.

Мне было не очень приятно узнать, что Сиоупс нашел время для разговора с Кейтлин, тогда как пого­ворить со мной о Лоре отказался. Я пытался обсудить с ним ее проблему, когда заносил письмо, но он зая­вил, что слишком занят. Когда же я стал настаивать, ответил, что не занимается такими делами, шлепая меня по груди моим же собственным рекомендатель­ным письмом для большей убедительности. Чтобы скрыть раздражение, я посмотрел в противополож­ную сторону и в другом конце кафетерия заметил Гюнтера, который с несчастным видом глядел на Кейтлин.

— И будь помягче с Гюнтером, — добавил я.

— Я думала, вы уже один раз наступали на эти грабли, — девушка опять усмехнулась.

— Я не просил тебя с ним встречаться. Просто хочу, чтобы ты была с ним добрее.

— Иногда я очень к нему добра, — заявила она в ответ.

Когда Кейтлин вернулась к своему столику, я от­правился в преподавательскую столовую и вздрогнул при виде сегодняшнего меню — рыбные палочки «Эльдорадо». Перефразируя афористичного Сэмюэла Джонсона, можно было бы сказать, что рыба, как и гости, обычно вызывает отвращение на третий день. Той Рыбе, которую подавали нам, уже явно исполнилось больше трех суток. Судя по запаху, ее доставили из Китая на медленно плывущем корабле, чье морозиль­ное оборудование потонуло еще в Японском море.

Я подсел к Рону и Кейт и рассказал им о звонке ди­ректрисы.

— Общешкольное собрание о расширении полно­мочий учеников? — переспросила Кейт. — Как тебя угораздило во все это впутаться?

Я перечислил все оплошности, которые совершил. Для такого короткого срока список был довольно впечат­ляющий. Я даже казался себе анти-Дейлом Карнеги.

— Все нормально, Джон, — мягко сказала Кейт. — Мы поможем тебе с этим справиться.

Она могла быть очень убедительна, когда говорила таким тоном.

Рон угрюмо проткнул рыбу вилкой и осторожно понюхал:

— Как биолог, я бы очень не рекомендовал есть рыбу, которая так пахнет. Вы знаете, какие микробы могут появиться в протухшей рыбе...

— Прекрати! — взмолилась Кейт. Рон любил про­свещать нас на тему смертоносных биологических организмов, скрывающихся в нашей пище. В резуль­тате мы могли есть, только потеряв на время память.

— Я лишь говорю, что мясо рыбы — это очень пло­дородная почва...

— Рон! — прервал его я.

— Извини, — сказал он.

— Ведь ты не делишься подобной информацией с женщиной на свидании, не так ли? — спросил я.

— Она имеет право знать! Нельзя быть уверен­ным в том, что у них на кухне чисто, — все-таки во­зразил он.

Мне пришла в голову мысль, что Рона нужно по­знакомить с женщиной, которая не говорит по-анг­лийски.

— Давайте вернемся к проблемам Джона, — пред­ложила Кейт. — Тактику Рона на свиданиях мы обсудим как-нибудь в другой раз. Во-первых, Джон, тебе нужно встретиться с Сэмпсоном и убедить его, что «расширение полномочий студентов» — это только для отвода глаз, чтобы директриса осталась довольна.

_ Правильно, — согласился я.

_ Выступление — тоже несложная задача. Надо

просмотреть какие-нибудь журналы по педагогике и найти информацию о расширении полномочий. И все у тебя отлично получится.

— А что если мне будут задавать вопросы?

— Ты можешь припомнить, когда в последний раз задавали вопросы после выступлений? Всем будет хо­теться поскорее смыться с этого собрания.

Ее слова показались мне разумными.

—А как насчет моей боязни публичных выступлений?

— Джон, — раздраженно сказала она, — ну не могу же я выступать вместо тебя!

В тот же день я взял в библиотеке несколько жур­налов по педагогике и только начал их просматри­вать, как в мой кабинет заглянула Струд. Она напом­нила мне о собрании комитета по конкурсу школь­ных сочинений Баттона Тебриджа. Я неохотно побрел за ней следом. Мы вошли в один из классов, и я не смог сдержать стона, увидев посреди стола ог­ромную стопу работ — в этом году по крайней мере пятьдесят. Неубывающее честолюбие учеников уже стояло у меня поперек горла.

Я сел между Струд и Эндрюз. Если бы их можно было объединить в одно целое, получился бы отлич­ный учитель английского языка и литературы. Струд преподавала в школе двадцать два года. У нее было такое морщинистое бледное лицо, что казалось, буд­то ученики медленно высасывали из нее жизнен­ные соки. Я бы не удивился, если бы на фото­графии времен ее молодости увидел цветущую румяную красотку с округлыми формами. Ее страсть к соблюдению правил грамматики выходила далеко за рамки строгих суждений о таких вещах, как точка с запятой; она, например, любила спорить о том, что музыка в стиле рэп возникла на основе ин­финитива с отделенной частицей, и считала своей личной обязанностью уничтожать признаки подоб­ной дегенерации, тщательно изучая каждую работу.

Эндрюз во всем была совершенной противопо­ложностью Струд. Ей исполнилось чуть больше три­дцати, но одевалась она так, будто на дворе все еще шестидесятые годы, когда в моде были бесформенные блузочки а-ля пейзан и бряцающие браслеты. В школу Эндрюз пришла сразу после окончания Хэмпшир-колледжа. Она любила посещать чтения экспери­ментальной поэзии в Ист-виллидж, и, как и толковате­ли Талмуда в старину, считала, что бритва не должна прикасаться ни к какой части ее тела. Я все еще сожа­лел о том случае, когда мне пришлось узнать об этом. Эндрюз совершенно не волновало соблюдение пра­вил грамматики. Ее интересовал только, как она люби­ла говорить, «творческий поток сознания». В прошлом году во время особенно жаркого спора Струд спроси­ла Эндрюз, где должна ставиться запятая, на что та от­ветила, что этот знак препинания — будто сказочная пыль, которую следует свободно разбрасывать и осо­бо не беспокоиться о том, где она окажется.

Призом в этом вышеупомянутом конкурсе был по­четный значок и подарочный сертификат на двести долларов в местный книжный магазин. Но вряд ли учеников привлекало именно это. Намного более при­тягательной для них была Стена почета. Фотография каждого нового победителя помещалась рядом с фото­графиями предыдущих. Это не имело бы такого боль­шого значения, если бы за последние десятилетия из Академии Икс не вышло несколько знаменитых писа­телей, получивших в свое время приз Баттона Тебриджа. В нужном обществе ученики могли пользоваться такой победой многие годы — получать приглашения на всякие полезные вечеринки молодых писателей, поступать на хорошо оплачиваемую работу в издатель­ские дома, писать статьи в журналы. В конечном счете не такой уж плохой способ пробиться в этом мире.

Струд и Эндрюз относились к конкурсу почти так же серьезно, как и школьники, и считали себя чуть ли не первооткрывателями будущих звезд. Сочинения изучались ими столь тщательно, как будто они занима­лись расшифровкой гностических Евангелий. У меня же, напротив, не было ни малейшего желания уча­ствовать в работе комитета. Но это не значило, что я не хотел иметь репутацию человека, сведущего в литера­туре. Формально я все еще считался кандидатом в док­тора философии. Обстоятельства, которые положили конец моим научным амбициям, практически свели к нулю вероятность того, что я вернусь к своему образо­ванию. Но мне нравилось говорить людям, что я про­должаю работать над диссертацией, хотя с годами мои слова звучали все менее убедительно. Я все еще меч­тал опубликовать какой-нибудь научный труд, кото­рый был бы благосклонно принят читателями. Все это позволяло мне считать себя писателем, не написав ни строчки, что для меня было «лучшим из всех возмож­ных миров». Но, как я убедился на собственном опыте, ни одно сильное преувеличение не остается безнака­занным. Я написал-таки парочку рецензий для одного малоизвестного научного журнала, редактором кото­рого был мой друг по магистратуре, после чего приоб­рел дурную привычку иногда вскользь намекать на то, что являюсь «рецензентом одного литературного жур­нала». Однажды Сэмпсон услышал это, и не успел я осознать, что произошло, как меня уже включили в комитет.

— Что ж, — сказала Струд, — думаю, мы сумеем все это прочитать к следующей неделе, а сегодня мож­но начать отбирать некоторые работы для предвари­тельного просмотра.

Она замолчала на мгновение и многозначительно взглянула на Эндрюз:

— Давайте не будем забывать, что приз присужда­ется за лучший анализ, а правописание является необ­ходимой основой эффективного анализа.

Эндрюз в свою очередь пристально посмотрела на Струд:

— На самом деле приз присуждается за самый ори­гинальный анализ, и я уверена, вы оба согласитесь, что креативность — самый существенный компонент любой по-настоящему оригинальной работы.

Во время этого ежегодно повторяющегося спора я старался делать вид, что очень внимательно их слу­шаю. Думал же я о том, что, если бы не собрания коми­тета, мои обязанности были бы совсем необремени­тельны. На следующей неделе я собирался поговорить с глазу на глаз как с Эндрюз, так и со Струд, и выяс­нить, какие работы им понравились больше всего. Обычно находилось по крайней мере несколько сочи­нений, которые нравились им обеим, но очень редко совпадало так, что эти работы считались ими самыми вероятными кандидатами на приз. Затем я должен прочитать сочинения, на которые пал выбор как той, так и другой, пытаясь ответить только на два вопроса: соблюдены ли в достаточной мере правила граммати­ки, чтобы удовлетворить Струд, и достаточно ли рабо­та креативна, чтобы удовлетворить Эндрюз? Я должен выждать, пока они не исчерпают все силы в спорах, и в самый последний момент предъявить им свою «темную лошадку» — кандидата, которого обе с благо­дарностью примут. Только мой самый последний и едва сдерживаемый «обет молчания» останавливал меня от того, чтобы не похвастаться Гюнтеру и не рас­сказать ему обо всем. Да, вот вам и Кандид!

— Ну что ж, сегодня мы, видно, не начнем, — раз­драженно заключила Струд после нескольких минут горячей перепалки. — Встретимся на следующей не­деле в этом же классе.

Я вернулся в свой кабинет. Когда уже собирался идти домой, ко мне заглянула Эндрюз.

— У тебя есть минутка? — спросила она.

— Вообще-то я спешу, — сказал я, поворачива­ясь к двери.

К несчастью, комнатка была такой узкой, что я мог выйти из нее, лишь толкая Эндрюз перед собой. Но она ловкими маневрами незаметно подвела меня к креслу, будто я был львом, которого она укрощала.

— Мне нужно лишь две минутки, — невинно заве­рила меня она.

Я опустился в кресло. Сидя в нем, я был защищен от любого физического контакта с Эндрюз, но, к со­жалению, не был застрахован от того, что она не на­клонится ко мне. Вскоре я в буквальном смысле слова оказался с ней лицом к лицу — ее просто распирало от сочувствия.

— У тебя все хорошо? — Липкая заботливость Эндрюз проникала во все мои поры. Я попытался отодви­нуть кресло назад, но она опять приблизилась ко мне.

Чудесно, великолепно. Лучше не бывает. Я здо­ров как лошадь и все у меня тип-топ, — повторял я как попугай. Мало что могло быть более мучительным, чем сочувствие Эндрюз, выстреливаемое в упор.

Это хорошо, но я знаю, что ты испытываешь боль­шое напряжение из-за предстоящего повышения, — мягко сказала она. Она действительно мне подмигнула или то был плод моего воображения? И как Эндрюз узнала о повышении? Неужели тут никто не умеет хранить секреты?

— А, ну об этом не стоит беспокоиться. Кафедра работает как часы. Да и такие люди, как вы, не нуж­даются в особо строгом контроле, — изрек я, пыта­ясь выглядеть независимо и уверенно и снова ото­двигая кресло назад. Она пододвинула свое кресло еще ближе.

— Именно об этом я и беспокоюсь, — прошептала она со слезами на глазах. — Ты такой добрый. А люди могут воспользоваться твоей добротой, Джон.

По-видимому, одолевавшие меня в тот момент кро­вожадные мысли никак не отразились на моем лице, раз Эндрюз Дакота так хорошо думала обо мне.

— Тебе нужен кто-нибудь для защиты... — произ­несла она еще вкрадчивее, чем прежде.

Я с ужасом наблюдал, как ее рука потянулась к моей, и Дакота оказалась совсем рядом. Она была так близко, что я мог разглядеть каждую пору на ее лице. Я чувствовал запах Эндрюз — аромат ее ду­хов, ее косметики, ее кондиционера и даже (воз­можно ли это?) слабый запах ее кота. Я попытался еще немного отодвинуть свое кресло, но оно упер­лось в стену.

—...кто-нибудь для того, чтобы присматривать за тобой, опекать тебя, — ворковала она.

— Очень мило с твоей стороны, конечно. Было здо­рово узнать, что ты присматриваешь за мной, — почти прошептал я, пытаясь встать. Она остановила меня, потянув за руку и заставив снова сесть.

— Ты не представляешь себе, что против тебя за­мышляют, — предостерегающе вещала Эндрюз.

— Этот подлый О'Брайен. Что он говорит про тебя.

— Уверен, что все не так плохо, — храбрясь, сказал я.

— Нет, именно так, — ответила она, глядя на меня влажными глазами. — Именно так! Я хочу помогать тебе, Джон. — Дакота сделала паузу и придвинулась еще ближе. — Любыми средствами, какие ты только мне позволишь. — Эндрюз не отрываясь смотрела мне в глаза. Ее вторая рука вдруг очутилась на моем бедре. Когда я увидел, что еще чуть-чуть, и она упадет на меня, я завизжал, как девчонка.

Вдруг со стуком отворилась дверь.

—Ой, извини, — невинным тоном сказала Кейт. — Я и понятия не имела, что у тебя... — Она искоса взгля­нула на меня. —...встреча. Ты хочешь, чтобы я подо­ждала снаружи?

—Нет! — только что не завопил я, прежде чем Эн­дрюз смогла что-либо произнести. — Не уходи. Мы тут уже закончили, я думаю.

Дакота неохотно выпустила меня из своих тис­ков — это напомнило мне одну передачу про жи­вотных, где львице пришлось уступить свою добы­чу льву. Она встала и направилась к двери, но, прежде чем успела выйти, Кейт схватила ее за Руку.

— Большое тебе спасибо, — сказала она, загляды­вая ей в глаза. — Та-а-а-к любезно с твоей стороны.

Эндрюз вымученно улыбнулась в ответ и вышла из комнаты. Кейт плюхнулась в кресло и закинула ногу на подлокотник.

— Рон прав, — печально согласился я. — Я стал неотразимым.

Кейт засмеялась:

Не беспокойся. Думаю, ты скоро решишь эту проблему.

Вероятно, пройдет еще немного времени, и ты тоже набросишься на меня.

— Скорее, брошу в тебя чем-нибудь, — пригрози­ла она. — Если будешь продолжать в том же духе, ста­нешь даже более невыносим, чем Сэмпсон.

Я вдруг с ужасом представил, как буду разглаголь­ствовать через десять или двадцать лет на собраниях кафедры. Уже не буду бояться этих собраний, напро­тив, стану пользоваться ими как еще одной возможно­стью подробно описывать все свои достижения на по­сту заведующего. Например, долго рассказывать о том, как я самолично воскресил репутацию виктори­анской поэзии Теннисона.

— Не беспокойся, — сказала Кейт с улыбкой. — Я всегда приду тебе на помощь и не дам выйти за рам­ки приличий.

— Да, сегодня ты пришла как раз вовремя. Мне уже некуда было отступать.

— Я все это время стояла за дверью. Не смогла от­казать себе в удовольствии немного повеселиться, — призналась она. Увидев, как я на нее посмотрел, Кейт опять улыбнулась: — Ну ладно, не обижайся. Как я могла упустить такую возможность?

Я потер плечо, которое чуть не хватила судорога, ког­да я пытался увернуться от объятий Эндрюз. Кейт встала за моим креслом и принялась массировать мне спину.

— Тебе нужно расслабиться, — приговаривала она. — Иначе стресс убьет тебя прежде, чем получишь эту должность.

Я стал успокаиваться под настойчивыми массиру­ющими движениями ее пальцев. После нашего корот­кого романа мы приводили множество разных при­чин, по которым не должны были больше встречаться друг с другом, но в тот момент я не мог вспомнить ни одной из них.

— Давай найдем Рона и сходим в бар, выпьем чего-нибудь, — предложила она, убирая руки с моих плечи направляясь к двери. Теплый кокон, который окуты­вал меня, тут же испарился.

— Кстати, Джон, я хочу, чтобы ты знал, что я буду помогать тебе... всем, чем смогу, — точно клятву про­изнесла Кейт хриплым голосом и рассмеялась.

Несколько минут спустя, выходя из кабинета, я услышал приглушенный крик. В конце коридора ря­дом с Маркусом стояли двое высоченных парней. Я поторопился к ним подойти, прежде чем они запихают его в шкафчик для одежды или окунут головой в унитаз.

— Простите! — гневно воскликнул я.

Перекошенные очки Маркуса смешно покачива­лись на носу. Парни повернулись. Один из них — ры­жеволосый «качок» — был капитаном лакросской ко­манды и сынком попечителя. Другой походил на круп­ное волосатое чудовище и, казалось, наверняка победил бы в конкурсе поедания хот-догов.

— Что вы тут вытворяете? — возмутился я.

Увидев, что никакой реакции на мои слова не по­следовало, я испугался, что теперь вместе с Маркусом в шкафчик затолкают и меня.

— Всего лишь развлекаемся с нашим хорошим дружком, — ответил рыжеволосый. Он грубо схватил Маркуса за шею. — Верно, Маркус?

— Отпусти его, — потребовал я, поборов испуг. Его рука опустилась на плечо Маркуса. — Или, может быть, тебе нравится прикасаться к нему?

Он убрал руку, ехидно усмехаясь.

—А может быть, нам троим следует навестить декана?

Оба верзилы посмотрели на меня с презрением. Они знали, что даже если это и случится, им опасаться нечего.

Убирайтесь отсюда! — рявкнул я. Ну конечно. Не вопрос, — ответил рыжеволосый. Оба с важным видом пошли по коридору.

— Спасибо, мистер Спенсер, — тихо сказал Маркус.

— С тобой все в порядке?

— Да, все хорошо.

— Ты хочешь, чтобы я написал на них докладную?

— Нет, от этого будет только хуже.

— Маркус, это, конечно, не мое дело, — заметили, — но если бы ты кое-что в себе изменил, к тебе бы мень­ше приставали.

В его глазах мелькнула надежда. Потом я вспомнил о Кейтлин и Эмме. И вдруг с удивлением осознал, что Маркус мне нравился именно таким, какой он есть, и что мне нравилась именно его бестолковость, пото­му что благодаря ей в нем не пробуждалась эта чрез­мерная жажда успеха, которая культивировалась в та­ких местах, как Академия Икс.

— Знаешь что, Маркус? Забудь о том, что я сказал. Ты ничего не должен менять. Ты просто должен быть самим собой, — убежденно сказал я. Ну, если вы так считаете, — сказал он без боль­шой убежденности и поправил свои качающиеся очки.

— Поверь мне, Маркус, в конце концов у тебя все наладится.

Он тревожно посмотрел на меня.

— Я обещаю.

— Хорошо, — кивнул он.

— Ну и отлично, увидимся завтра. — Я дружески похлопал его по спине.

Как только Маркус исчез, спустившись вниз по ле­стнице, из-за угла вышла Кейтлин.

— Воспитываете маленького Маркуса? — спроси­ла она, весело улыбаясь.

— Кейтлин, как долго ты там стояла?

— Достаточно долго.

— Достаточно долго, чтобы помочь Маркусу?

— Не сомневайтесь. Я очень хотела ему помочь.

— Ну и когда же ты планировала вмешаться?

— О, в это я и не собиралась вмешиваться, — она беззаботно махнула рукой. — Но я думаю, что нашла пару для Маркуса на бал.

— Ты уверена, что это хорошая идея?

— Она весьма привлекательна, хотя и не очень хо­рошо говорит по-английски. — Девушка стала задум­чиво покусывать ноготь. — И потом, я думаю, это даже хорошо. Гондонфу не придется перетруждать себя разговорами.

— Я не ослышался? Ты хотела сказать, Голдррфу.

— Ну да, какая разница.

— М-да... Я уверен, что у тебя хорошие намерения, но мне кажется, ты с большей пользой защищала бы его от хулиганов.

Кейтлин нахмурилась:

— Но я этим не занимаюсь.

— Чем не занимаешься? Не помогаешь людям?

— Нет, конечно, я помогаю! Часть денег, которые мне дают на содержание, я жертвую на бесплатную столовую для бедных. Я просто не люблю строить из себя поборницу дисциплины. Ну, вы понимаете, та­кую всю из себя строгую и холодную.

Я попытался посмотреть на нее со всей строгос­тью и холодностью, на какую был способен... спосо­бен в тот момент, когда она поправляла бретельку от бюстгальтера.

Я надеюсь, ты исправишься, — выразил я сла­бую надежду.

Пытаетесь меня перевоспитать?

Она озорно улыбнулась, а я вздохнул при мысли о том, что опять потерпел неудачу в своем стремлении исправить Кейтлин.

Не обращай внимания, — сказал я. — Увидимся завтра.

Я развернулся, прежде чем она смогла поправить какой-нибудь другой предмет своего нижнего белья, и пошел искать Рона и Кейт. Тем же вечером Рон как биолог авторитетно заявил, что несколько шипучих коктейлей из текилы с тоником помогут мне преодо­леть страх перед публичными выступлениями. То об­стоятельство, что мы трое уже опустошили несколько кувшинов пива, придало его словам еще большую убе­дительность, и к тому времени, как я, спотыкаясь, до­брел до дома, мои проблемы показались мне совершен­но незначительными. Прежде чем я успел погрузиться в уютную прохладу своей постели, зазвонил телефон.

— С-слушаю в-вас, — пробормотал я.

— Джон, Джон, это ты?

— Ма-а-а-м-м-а! — попытался произнести я как можно более четко, хотя, думаю, у меня получилось лишь невнятное бормотание.

— Ты что, выпил?

— Да-оччем-т-гришь?

— Ты выпил!

— Нет? — Не знаю, почему я произнес это с вопро­сительной интонацией.

— Джон, вот именно об этом я и беспокоюсь! Ты, одинокий и холостой, медленно спиваешься до смер­ти, тогда как много замечательных женщин мечтали бы встречаться с таким мужчиной, как ты.

-- Не одинокий. Я выпивал со своими друзьями, — возразил я. И, хоть я и признался, что пил, по крайней мере доказал ей, что не был несчастным одиноким жалким неудачником. Но мне лишь показалось, что доказал. К несчастью, моей маме на самом деле послы­шалось что-то вроде «Он умирает от одиночества и са­моразрушения».

-- Не опускай руки, Джон! Ты еще не дошел до точ­ки. Твоя жизнь только начинается! Пообещай мне, что ты ничего с собой не сделаешь. У тебя нет таблеток или еще чего-нибудь? Нет? Джон! Джон!

Хотя я не горел желанием убивать себя перед тем, как она позвонила, теперь эта перспектива казалась мне все более заманчивой. Смерть позволила бы по­кончить с этим разговором. Мне также не пришлось бы мучиться сильным похмельем, которое уже надви­галось на меня. Не пришлось бы выступать перед пре­подавателями. Да и потом, были и «нематериальные» преимущества. Люди говорили бы обо мне хорошие слова. В школе могли бы даже воздвигнуть какой-ни­будь памятник в мою честь. И меня изобразили бы эта­ким мыслителем в задумчивой позе. Героем в духе До­стоевского. Я представлял себе разных людей на моих похоронах. Кейт упала бы на гроб и рыдала, раскаива­ясь во всех колкостях, которыми осыпала меня все эти годы. А Рон выглядел бы очень печальным — хотя, надо сказать, он всегда так выглядел. Но в этот раз он был бы по-настоящему печальным. Они бы все...

Я услышал, как мама кричала отцу, чтобы тот звонил в полицию Нью-Йорка, а он кричал ей в ответ, что не может позвонить в полицию, так как она занимает теле­фон. Затем мама крикнула ему, чтобы он позвонил от соседей. Ну а потом вы знаете, как все это происходит.

— Мама! — заорал я. Она продолжала что-то кри­чать моему отцу. — Мама!

— Не сердись, дорогой! — Она зарыдала. — Я ста­ралась воспитывать тебя, как могла. О, ты не делаешь этого из-за меня, да?! Ты знаешь, что любовь матери к сыну — это самая великая любовь. Если я что-то сдела­ла не так или чего-то не сделала, прости меня! Может быть, я слишком долго кормила тебя грудью или, на­оборот, слишком мало? Я не могу вспомнить. Эти пра­вила все время меняются. Я ужасная мать. Я даже не могу вспомнить, как нужно кормить ребенка грудью! Неудивительно, что ты у меня получился таким. Я долж­на убить себя! Вот что я должна сделать. Тогда ты по­чувствуешь себя лучше, да?

— Мама, просто успокойся. Хорошо? Никто нико­го не убивает.

Благодаря маминой истерике я, по крайней мере, достаточно протрезвел, чтобы опять овладеть нор­мальной человеческой речью.

— Ты не собираешься убивать себя? — прошеп­тала она.

— Нет, мама. Я не собираюсь себя убивать. Обещаю!

— О, слава богу!

Мама на мгновение замолчала.

— Джон, ничего, если я перезвоню тебе позже? Твой отец пошел к соседям звонить в полицию, и я ду­маю, лучше его остановить.

— Конечно, — устало сказал я. — Делай, как знаешь.

Когда мама мне перезвонила, я чувствовал себя та­ким виноватым, что пообещал ей приехать летом на несколько недель и познакомиться с «очень подходя­щими молодыми барышнями», как она их называла. Я также сказал отцу, что поговорю с Райаном о сотруд­ничестве в его новой интернет-компании. Да, лето у меня намечалось просто превосходное!

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: