Глава 3. ВОСПИТАНИЕ

Образованная, как и все Мстиславны, княгиня Феодосия-Ро­ти­сла­ва оказала большое влияние на развитие своих детей, особенно первенцев, Фёдора и Александра, прославленных среди русских святых.

Как примерная жена, княгиня всюду, кроме военных походов, следовала за мужем туда, куда звали его государственные дела. Зимой 1222/23 г. новгородцы чем-то обидели сына великого князя Юрия, ещё недавно, когда они просили владимиро-суздальское войско для защиты русских владений в Эстонии, принятого ими ласково (особенно после того, как новый князь «владыку и всех мужей одарил без числа»). Не говоря ему, как обычно делали: «не хотим тебя; пойди, куда хочешь», буйные и вольнолюбивые хозяева городской республики напугали Всеволода Юрьевича так, что он «побежал в ночь, утаившись, из Новгорода, со всем двором своим».

Сделав вид, что они здесь не при чём, знатные новгородцы послали старейших мужей во Владимир к великому князю Юрию: «если тебе не угодно держать Новагорода сыном, то дай нам брата». Так они и заполучили себе воинственного Ярослава Всеволодовича, прибывшего в Новгород с семьёй и великокняжескими «низовыми» полками.

Очевидно, княгиня знала, что Ярослав призван на север именно для большого военного похода. Едва она с мужем и сыновьями, Фёдором и Александром, прибыла в Новгород, супруг повёл заранее собиравшиеся войска «низа», Новгорода и Пскова на войну с крестоносцами. Датского Ревеля, как мы помним, князь не взял, но счастливо вернулся без потерь («пришли все здравы», – говорит летопись), «привёл полона без числа» и добыл «злата много».

Мужчины-воины тогда украшений почти не носили, зато любимых одаривали ими щедро. Украшения русских княгинь, боярынь и знатных горожанок времён детства Александра Невского были, без всякого сомнения, самыми красивыми и богатыми в Европе! [xxxiv] Глядя на современные музейные коллекции, можно смело сказать, что убранству высокопоставленных русских женщин могли только завидовать дамы, а также короли и императоры континента.

Мы не знаем, принадлежало ли Ростиславе Мстиславовне что-то из сохранившихся доныне украшений из золота, серебра и драгоценных камений, из золотого шитья и нарядов. Но княгиня, безусловно, должна была выделяться роскошью нарядов и украшений даже на фоне первых дам Руси того времени. Именно этим семья показывала высоту своей власти, умения и вкус жены, государственные и воинские таланты мужа. Ведь сам Ярослав, кроме обычного золотого воинского пояса, красиво расшитой шёлковой одежды и богатого, но неуместного в мирной жизни вооружения, ничем особенным не мог взгляда современников поразить!

Однако семейству Ярослава в Новгороде жить не захотелось. Как сообщает новгородская летопись, по возвращении из эстонского похода «пошёл князь Ярослав с княгинею и с детьми (к) Переяславлю. Новгородцы же кланялись ему: «Не ходи, княже»; он же пошёл по своей воле» домой, оставив новгородское княжение своему племяннику Всеволоду Юрьевичу[xxxv].

Именно в Переяславле Александр воспитывался матерью (что вовсе не исключало влияния отца) до 5 лет, когда княжич был, по традиции, передан в руки наставника-«дядьки» для обучения боевым искусствам. С мамой Александр познавал душу своего народа, слушая исторические сказания, фантастические сказки о неизменной победе добра над злом и былины о могучих защитниках Святорусской земли – богатырях. Былины о богатырях, державших на границах Руси заставы от всяких супостатов, в человеческом или демоническом образе (Змеев Горынычей, Соловьёв-разбойников и прочих чудо-юдов), были настолько популярны в княжеской и дружинной среде, что ещё за столетие до рождения Александра попали в русскую летопись.

Исходно единая, эта летопись, на которой основывались первоначальные знания властителей Руси о мире, месте в нём своей страны и князей, к рождению Александра имела множество разных продолжений, выражавших собственные «истории» отдельных княжеств и земель. Но главная идея всего русского летописания оставалась одна: Русь – единая православная держава, все народы, составившие её – братья, а каждый, кто посягает на единство Руси – братоубийца и крестопреступник.

Как могла столь сильная и даже опасная для вечно враждующих князей идея выстоять в условиях глубокой раздробленности Руси? Только благодаря Русской Православной Церкви, сохранявшей единство в любых условиях. Именно Церковь давала книжникам и летописцам убежище за стенами своих монастырей и храмов. Именно она, не без помощи отдельных просвещённых князей и бояр, веками насаждала «книжное учение», давая людям возможность взглянуть на сиюминутную вражду городов и земель с высоты общей для Руси истории. И именно православные монахи стали первыми, самыми прославленными русскими летописцами.

 

Русское летописание и книжность

Историческая память древних славян, в том числе наших предков, поселившихся на Восточноевропейской равнине, восходила к древним временам великого расселения индоевропейских народов на рубеже III и II тысячелетий до н. э. В русских народных сказаниях смутно отразились даже элементы более ранней эпохи охотников и собирателей каменного века. Однако первые учёные книжники, писавшие в XI в. (с помощью созданной для славян святым Кириллом в IX в. письменности) о происхождении славянских народов и образовании у них государств, в том числе Русского государства, имели крайне мало записей о том, что происходило относительно недавно – до крещения Руси святым Владимиром в конце X в.

Из старинных преданий в первые летописи, рассказывающие о событиях по годам («летам»), попали представления о расселении, этническом и культурном родстве всех вообще славян, о состоянии их крупных племенных объединений в V–IX вв., о языческой вере и обычаях восточных союзов племён (например, о «игрищах» между селами, на которых юноши и девушки выбирали себе суженых).

Предания об племенных союзах и городах, построенных восточными славянами вместе с финно-угор­с­ки­ми народами, об их контроле над водным путем между Черным и Балтийским морями, были рассказаны в летописи в связи с легендами об образовании Древнерусского государства призванной «из-за моря» династией Рюриковичей: князей, правивших Русью во времена Александра Невского.

Необходимейший с точки зрения летописца процесс государственного строительства на Руси был мотивирован в летописи рассказами о появлении государственности у западных и южных славян, о раздорах среди племён Восточноевропейской равнины, об их грабеже хазарами с юго-востока и скандинавами с северо-запада. Не забыл летописец указать на возможность в результате объединения Руси занять достойное место экономического и политического партнёра Византии.

Необходимым завершением складывания Русского государства летописцы считали «завоевание» у Византии Владимиром Святым православной веры – наряду с политическим признанием империей великого княжения на Руси. Следствием «просвещения» верой было в глазах летописцев просвещение Руси книжными знаниями, особенно в эпоху Ярослава Мудрого. Этот процесс, начатый на Балканах «преложением» (переводом) книг с греческого на славянский язык, был рассмотрен в летописи как важнейший – параллельно с процессом образования Русского государства.

Помимо знаний, полученных из рассказов знатоков истории при княжеском дворе и среди духовенства, составитель Начальной летописи в конце XI в. использовал записи о важных политических, экономических и культурных событиях, сделанные его предшественниками по годам­, реже – с указанием месяца и числа или праздников по христианскому календарю, солнечных и лунных «кругов», индикта, иногда даже времени суток.

Такие повременные записи о лично виденном или услышанном упорно продолжались книжниками русских городов и монастырей до XVIII в., а в ряде мест и позже. Объективная форма записей «без гнева и пристрастия» скрывала собственный взгляд автора на события, маскировала оценку их причин и участников в зависимости от исторической концепции, политического заказа и местных пристрастий.

На самом же деле летописцы никогда не были ни лично объективны, ни удалены от политики. Уже в древнейшем летописании столкнулись претензии на первенство между Новгородом и Киевом. По мере усиления раздробленности Руси летописцы все ярче выражали взгляд каждый из своего «стольного града». Но не утратили силу общие идеи, которые позволяли книжникам составлять разные летописи в монументальные общерусские произведения: своды.

Своды включают, помимо целых летописей и летописных статей, массу вписанных по годам литературных произведений: жития канонизированных в XI в. княгини Ольги и князя Владимира, князей Бориса и Глеба и др. русских святых, церковные (напр., о начале Киево-Печерского монастыря) и светские повести (о начале Русской земли, о племени полян, о восстании 1068 г. в Киеве, об ослеплении князя Василька и др. ). В тест органично вписывались документы, вроде древнейших договоров Руси с Византией, и народные сказания (о богатыре Кожемяке, белгородском киселе и пр. ).

Хотя составляли своды чаще всего учёные монахи, увлекательный и остроумный рассказ был ориентирован на читателя и ещё более широкого слушателя. Маленьким княжичам Фёдору и Александру Ярославичам летописный свод, включавший исторические знания, необходимые для князей, скорее всего, читала матушка. Но и взрослые люди любили слушать чтение специальных учёных чтецов, умевших разъяснить непонятные места (для этого в Древней Руси существовали специальные руководства по разбору слов и подбору синонимов).

Читали летописные своды князья династии Рюриковичей, которых летописцы прославляли, не забывая наставлять оставить ссоры и служить Русской земле. Сочинения великих князей Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха даже вошли в летопись. Читали бояре и дружинники, зажиточные горожане и просвещённые деятели Церкви. Мы это знаем потому, что они заказывали себе списки сводов (это переписчик отмечал в рукописи), а временами сами переписывали и дополняли их. При этом Церковь воздействовала на процесс летописания не меньше светских властей.

«Слово о законе и благодати» первого русского митрополита Илариона, обращённое к великому князю Ярославу Мудрому в середине XI в., стало краеугольным камнем русского православия и национальной исторической концепции. Она соединила христианство, которую русские приняли позже многих народов, и династическую легенду якобы «призванных» князей с гордостью за Русскую землю, верой в её великую миссию.

Выступив со «Словом» в хра­ме Со­фии Ки­ев­ской, Иларион с по­мо­щью ав­то­ри­те­та Свя­щен­но­го пи­са­ния обосновал идею, что для но­вой ве­ры по­треб­ны но­вые лю­ди: они пре­взой­дут ста­рые на­ро­ды в слу­же­нии Бо­гу, ко­то­рый не зря «спас и в ра­зум ис­тин­ный при­вел» рос­си­ян. Пред­ре­кая рус­ско­му на­ро­ду ве­ли­кую мис­сию, митрополит вос­сла­вил Вла­ди­ми­ра – на­след­ни­ка ве­ли­ких кня­зей, которые «не в ху­дой и не в не­ве­до­мой зе­м­ле вла­ды­че­ст­во­ва­ли, но в Рус­ской, ко­то­рая ве­до­ма и слы­ши­ма во все кон­цы зе­м­ли». Не гре­ки кре­сти­ли Русь, утверждал Иларион, но слав­ный князь Вла­ди­мир, не ус­ту­па­ю­щий рав­но­апо­столь­но­му им­пе­ра­то­ру Кон­стан­ти­ну Ве­ли­ко­му. «Толь­ко от бла­го­го по­мы­с­ла и ост­ро­у­мия» при­нял хри­сти­ан­с­т­во могучий князь, от­крыв но­вую стра­ни­цу ис­то­рии, на ко­то­рой рус­ские яв­ля­ют­ся «но­вы­ми людь­ми», из­бран­ным Бо­гом на­ро­дом.

Яро­с­ла­в Му­дрый с полным правом бро­сил вы­зов цер­ков­но­му гос­под­ству Ви­зан­тии, поставив в митрополиты русского священника Илариона вместо греческих монахов, проводивших политику приобщения варваров к империи. Великий князь Ярослав в корне изменил ситуацию, когда при его под­дер­ж­ке Ан­то­ний Лю­бе­ча­нин по­ло­жил на­ча­ло русскому монашеству.

В основанном Антонием Ки­е­во-Пе­чер­ско­м мо­на­сты­ре в начале XII в. была создана Повесть временных лет – свод летописей с древности до 1110 г., ставший основой почти всех последующих сводов. Составитель Повести временных лет (до последнего времени полагали, что это был монах Нестор, написавший жи­тие Фео­до­сия Печерского) дополнил Начальную летопись сведениями о разных народах из славянского перевода византийской Хроники Георгия Амартола, указав место славян и русских среди потомков Ноя и описав византийский поход князей Аскольда и Дира. Славянский источник дал ему основание изложить библейские события от Сотворения мира, а перевод жития Василия Нового – сведения о походе на Царьград князя Игоря. В рассказе об одолевшем Византию Вещем Олеге монах-ле­то­пи­сец припомнил даже предсказавшего его смерть языческого волхва.

Повесть временных лет прославила князей, совершавших лихие набеги на христианскую империю, скорбя о поражениях язычников и превознося правоту сражавшего «греков» Святослава не меньше, чем хитроумие его крещёной матери Ольги, поставившей на место заносчивого императора. Святослав, воитель за ещё языческую Русь, был с любовью описан как воплощение воинской славы: «Не посрамим земли Русские, но ляжем костьми, мертвые бо срама не имам! » – восклицает он, сражаясь хоть и в бесполезном для Руси походе, но исключительно с внешними врагами. Составитель Повести с гордостью привел заключённые в результате походов Олега и Игоря договоры Руси с Византией, изложил жития построившей единое Русское государство княгини Ольги и успешно воевавшего с греками князя Владимира, только что канонизированных русским духовенством.

Взгляд на историю с позиции единого государства, разодранного князьями на части лишь через столетие после смерти святой равноапостольной княгини Ольги, породил резкое осуждение князей, вступавших в союз с иноземцами в раздиравших Русь усобицах. Уже Повесть временных лет, доработанная игуменом Киевского Выдубицкого монастыря Сильвестром в 1116 г., с огромной убедительностью (фактами страшных разорений при усобицах и блистательных побед при единстве) мотивировала призыв к князьям жить между собой в мире и вместе защищать страну от врагов так, как будто она не разделена на множество самостоятельных, даже враждебных княжеств.

Осуждение княжеской идеи, что «это моё, и это тоже моё», утверждение единства Руси во враждебном мире, странно звучало в условиях её реального разделения в феодальной Европе, когда русские князья часто ощущали себя «братьями» между собой не более, чем с половецкими ханами, польскими герцогами и венгерскими королями. Призыв лучше погибнуть, как святые Борис и Глеб, чем сразиться за власть с соперниками, выглядел и вовсе утопично.

Тем не менее, летописцы, при усилении раздробленности Руси занимавшие всё более частные политические позиции в описании современных событий, упорно хранили общее ядро русской истории, переписывая в начале своих текстов Повесть временных лет и продолжавшие ее своды. «Зачем губим Русскую землю? » – звучал вопрос в Лаврентьевской летописи (рукопись 1377 г. ), включившей после Повести временных лет Владимиро-Суздальское летописание XII–XIII вв. Звучал он и в Ипатьевской летописи (XV в. ), где Повесть продолжили летописи Киевская (XII в. ) и Галицко-Волынская (XIII в. ).

Замечательной особенностью последней, столетиями дополнявшей­ся лихими галицкими воинами и гражданами, было огромное внимание к людям, их характерам и драмам. Здесь мы видим любовь, которая может заставить князя бросить престол. Здесь помещён рассказ о половецком певце, воскликнувшем, получив с родины траву «евшан»: «Лучше на своей земле костьми лечь, нежели на чужой славным быть! » Реальную жизнь людей на Руси раскрывали и другие летописи и вошедшие в историю литературные памятники.

Круп­ней­шим ле­то­пи­с­ным цен­т­ром был Ве­ли­кий Нов­го­род, прославленный пятью Новгородскими, двумя Софийскими, Карамзинской и другими летописями, включающими в себя на самом деле огромные своды. В издревле вольном городе летописи писали при дво­ре ар­хи­епи­ско­па и в Юрь­е­вом мо­на­сты­ре; в цер­к­ви свя­то­го Яко­ва на Добрынипной улице трудились ле­то­пи­сцы свя­щен­ник Гер­ман Во­ята и пономарь Ти­мо­фей (он написал также «Лобковский пролог» – сборник сказаний и житий).

По­ла­га­ют, что древ­ней­шую нов­го­род­скую ле­то­пись за­ка­зал по­сад­ник Ост­ро­мир, для ко­то­ро­го бы­ло на­пи­са­но и зна­ме­ни­тое кра­со­той Ост­ро­ми­ро­во Еван­ге­лие. Лаконичное по форме и чрезвычайно дета­ль­ное по политико-экономическому содержанию новгородское летописание, хотя и учитывало другие русские летописи, до самого XVII в. велось особняком, с позиции граждан, считавших свой город самым древним и славным «отцом» Руси, а на знаменах писавших: «Кто на Бога и Великий Новгород»!

Ос­нов­ны­ми за­каз­чи­ка­ми ле­то­пи­сей в Чер­ни­го­ве, Ро­с­то­ве, Пе­ре­яс­ла­в­ле Юж­ном и Пе­ре­яс­ла­в­ле За­лес­ском, Смо­лен­ске и Нов­го­ро­де-Се­вер­ском бы­ли кня­зья и во­е­во­ды. Пи­са­ли их мо­на­хи и свя­щен­но­слу­жи­те­ли, на­ро­чи­тые му­жи, ино­гда са­ми бо­я­ре, не чу­ж­дые ли­те­ра­тур­но­го вку­са.

В дру­жин­ной сре­де бы­ло со­з­да­но Сло­во о пол­ку Иго­ре­ве – од­на из ве­ли­чай­ших ге­ро­и­че­с­ких по­эм ры­цар­ских вре­мен. По­уче­ние сыновьям Вла­ди­ми­ра Мо­но­ма­ха рас­кры­ва­ло взгляд на мир с пре­сто­ла кня­же­ско­го, а Сло­во и Мо­ле­ние Да­ни­и­ла За­то­ч­ни­ка – с по­зи­ции че­ло­ве­ка слу­жи­ло­го, ко­то­рый из ссыл­ки объ­я­с­нял кня­зю: «хра­б­ро­го бы­ст­ро до­бу­дешь, а ум­ный до­рог! » Ряд историков полагает, что опустившийся дружинник Даниил творил именно при дворе Ярослава, где росли княжичи Фёдор и Александр, веселя всех своим вечным недовольством: «Кому Переяславль – а мне Гореславль».

Нищий, но честолюбивый Даниил хотел быть в чести именно у князя, понося его бояр: «Конь тучный как враг храпит на господина своего, так и боярин богатый и сильный умышляет на князя зло». Лучше мне, обращался к князю Заточник, «ногу свою видеть в лапте в доме твоём, нежели в сафьянном сапоге в боярском доме». Упоминал Даниил и о бытовых условиях, в которых рос княжич Александр: «Когда веселишься многими яствами, обо мне вспомни, сухой хлеб едящем; или пьёшь сладкое питие (тогда любили подавать на стол простой и хмельной медовый напиток или сладкое заморское вино. – А. Б. ), а меня вспомни теплую воду пьющего от места незаветренного; когда лежишь на мягкой постели под собольими одеялами, меня вспомни, под одним платком лежащего и зимой умирающего».

Судя по сетованиям Даниила, на Руси XIII в., как и в Западной Европе, романтика воинских подвигов, проповедуемая в вошедших в моду романах (один из которых, о византийском пограничном воине Дигенисе Акрите, был особенно популярен в среде князя Александра), в реальной жизни была не в чести. Куда важнее было богатство. Чтобы выйти из нищеты, насмешливо пишет Заточник, ему остаётся разве что жениться на злой и безобразной, но богатой женщине.

Сар­казм Да­ни­и­ла, явив­ше­го сво­ей судь­бой тра­ди­ци­он­ную рус­скую си­ту­а­цию «го­ря от ума», был весь­ма по­пу­ля­рен у чи­та­те­лей. От За­то­ч­ни­ка до­с­та­ва­лось всем, вклю­чая мо­на­хов с их ви­де­ни­я­ми и чу­де­са­ми: «Ска­жешь, кня­зь – по­стри­гись в чер­не­цы. Так я не ви­дел мер­т­ве­ца, ез­дя­ще­го на сви­нье, ни чер­та на ба­бе, не едал смо­к­вы от ду­бов». Подобной бе­сов­щи­ны в литературе того времени было много – да­же авторитетном Ки­е­во-Пе­чер­ском Па­те­ри­ке: важнейшем сборнике древнерусских историй о монахах. Не во­шед­шее в не­го Жи­тие Ав­ра­а­мия Смо­лен­ско­го повеству­ет, как об­ли­че­ние пло­хих па­с­ты­рей на­вле­к­ло на священника страш­ный гнев собратьев: Ав­ра­а­мия тре­бо­ва­ли за­то­чить, «к сте­не при­гво­з­дить и сжечь», чуть ли не «живь­ем со­жрать».

Но к «ма­лым и ве­ли­ким, ра­бам и сво­бод­ным» про­по­ве­до­вал не толь­ко смо­лен­ский свя­щен­ник. Епи­скоп Ту­ров­ский Ки­рилл при­зы­вал к со­стра­да­нию за­ви­си­мым лю­дям, а ми­тро­по­лит Кли­мент Смо­ля­тич на­сме­хал­ся над жад­но­стью епи­ско­пов, ко­пя­щих до­ма, се­ла и уго­дья. Кли­мент был мудр не толь­ко в бо­го­сло­вии: менее образованные собратья уп­ре­ка­ли его за ци­ти­ро­ва­ние Го­ме­ра, Ари­сто­те­ля и Пла­то­на.

Мо­на­ше­ское зва­ние, из­ба­в­ляя от по­все­днев­ных за­бот, да­ва­ло наи­луч­шую воз­мо­ж­ность чи­тать и пи­сать кни­ги. Не да­ром Жи­тие Еф­ро­си­нии По­лоц­кой по­ве­ст­ву­ет, как кня­ж­на, по­стриг­шись в мо­на­хи­ни, «на­ча­ла пи­сать кни­ги сво­и­ми ру­ка­ми и по­лу­чен­ное за них раз­да­ва­ла ну­ж­да­ю­щим­ся». Ин­те­рес чи­та­те­лей вы­зы­ва­ли пе­ре­во­ды: части Би­б­лии, ви­зан­тий­ские жи­тия свя­тых, хро­ни­ки Ге­ор­гия Амар­то­ла и Ио­ан­на Ма­ла­лы, ле­то­пи­сец па­т­ри­ар­ха Ни­ки­фо­ра, со­б­ра­ния-из­бор­ни­ки ис­то­ри­че­с­ких и фи­ло­соф­ских со­чи­не­ний, ры­цар­ские ро­ма­ны и отечественные «хожения», древнейшее из которых описывает путешествие игумена Даниила в Иерусалим при короле Болдуине в конце XII в.

Связанное с переводами и интересом к человеку развитие литературного языка выразилось в появлении официальных определений. Во Владимиро-Суздальской летописи князь Всеволод Большое Гнездо «милосерд», сын его Константин – «разумен». Киевляне, убившие в 1147 г. князя Игоря Ольговича за описанные в летописи обиды, всё равно «беззаконные и несмысленные». Безумие феодальных войн побуждало чаще ссылаться на высшую волю: «Наводит Бог по гневу своему иноплеменников на землю… междоусобная же брань бывает от соблазнения дьявольского». Однако здравомыслие обычно побеждало, и летописцы считали долгом найти земные причины событий: «Выгнали ростовцы и суздальцы Леона епископа, потому что умножил (свою) церковь, грабя попов».

Летописные своды Ростова Великого, Владимира и Переяславля-Залесского дошли до нас в составе Радзивилловской летописи (ее список XV в. включает 600 миниатюр), начатой с Повести временных лет и доведенной до 1206 г. «Летописец Переяславля-Залесского» (в списке XV в. ), доведенный до 1214 г. (к величайшему сожалению для потомков, его сохранившаяся рукопись не была продолжена до времени Александра Невского), был ярко окрашен в местный колорит, подобно псковскому летописанию XIII–XV вв.

В памятниках, где общерусские сведения менее лаконичны (в связи с более широкими запросами местных властей), в годы детства Александра воздавалась хвала могучим, удачливым и щедрым к воинам князьям, побеждавшим в усобицах. В середине XIII в., когда Александр уже вырос и прославился подвигами, эти князья до крайности подвели своих усердных хвалителей, не сумев оказать сопротивления монгольским завоевателям. Большинство летописцев просто онемело. А те, кто ещё был способен писать, лишь мрачно ссылались на Божью волю и надолго прекратили рассуждать.

 

Сегодня, благодаря неутомимым стараниям древних книжников и почти трёхсотлетним усилиям учёных, мы очень хорошо понимаем, что юному Александру Ярославичу было, что слушать и читать. Один лишь научный Словарь книжников и книжности, доступной на Руси в его время, насчитывает 500 страниц! Но очень долго считалось, что эта огромная в сумме литература, эти обширнейшие знания как бы ничего не значили, не давали понимания мира в современном значении этого слова. Ведь основу мировоззрения и книжности тогда составляла вера!

Действительно, прежде чем учиться читать и даже слушать чтение книг, юный Александр начинал обучение с домашней молитвы и посещения храма, где фрески и скульптура (исчезнувшая со стен православных церквей позже) знакомили его с христианским взглядом на мир и его Священную историю. И читать ребёнок (в то время ещё независимо от сословия) учился по служебной Библии: переведённым на славянский язык первыми апракосам (недельным, включавшим тексты в отрывках для чтения за один церковный день): Евангелию, Апостолу («Деяния» и «Послания» апостолов), Паримийнику (из книг Ветхого завета) и наиболее важной для богослужения Псалтири. Последняя стала со временем главной учебной книгой, не только потому, что имелась почти в каждом храме: изучать буквы и слоги было удобнее по хорошо знакомым текстам.

Конечно, в XIII в. княжичу на Руси были доступны и четьи книги Библии: Четвероевангелие и полный Апостол, – и толковые, с внятным разъяснением текста Нового и отчасти Ветхого завета. Они, прямо или через толковые пересказы просвещённых переяславских монахов, создавали у ребёнка связную картину мира от его Сотворения до будущего торжества Царствия небесного на земле.

Но чисто религиозным образованием дело в Древней Руси отнюдь не кончалось. Многочисленные книжные сборники, такие как «Пчела», несколько видов «Изборников» и мн. др. были по сути своей домашними библиотеками, хранившими накопленные с античности знания. В них входили и развлекательные притчи, и ценные изречения, и вошедшие в историю шутки, и труды по философии, диалектике, грамматике и риторике, математике и врачеванию. Лишь трудности чтения и понимания старинных текстов мешали учёным уяснить, что на самом деле древнерусская книжность открывала читателю огромный мир науки и культуры Средиземноморья, в том числе эллинистической Африки и Ближнего Востока.

Нередко этот мир был фантастичен. Например, отдельные исторические отрывки об Александре Македонском накладывались в сознании князя Александра на сюжет романа III в. «Александрия», где подвиги древнего тёзки были описаны весьма вольно. Но ведь и мы с вами, строго говоря, представляем себе многих исторических героев и события по романам, а то и голливудским фильмам!

Земля, скорее всего, представлялась княжичу Александру плоской, т. к. выкладки древних греков о её шарообразности было нелегко найти среди массы бытовавших тогда вымыслов. Но географию Руси, соседних стран и Святой земли, куда ходили русские путешественники, описавшие свои впечатления в «хождениях», он представлял неплохо. Важной для князя наукой было умение пользоваться словом: не даром грамматика, риторика и диалектика составляли тривиум – основу «всеохватывающего» обучения. Правильно понимать слова, символы и притчи своего времени, правильно и «красно» (красиво) говорить, а паче того – убедительно спорить, побеждая соперника силой слова и логикой, – такова была задача «книжного» обучения.

Но, скажете вы, неужели все те книги, о которых мы знаем в результате веков следований древнерусской литературы, были так уж доступны? Со школьной скамьи у многих сложилось представление, что рукописные книги были чрезвычайно ценны и редки. На самом деле это наши представления о книжном мире Руси до монгольского разорения уступают реальному богатству, по крайней мере, городских, монастырских, епископских и княжеских библиотек.

Мы имеет сообщение источника лишь об одном книголюбе из близких родственников Александра – его дяде Константине Всеволодовиче, князе Ростовском. «Великий был охотник к читанию книг, – говорили о нём, и научён был многим наукам. Того ради имел при себе и людей учёных. Многие древние книги греческие ценою высокою выкупил и велел переводить на русский язык. Многие дела древних князей собрал и сам писал, так же и другие с ним трудились. Он имел одних греческих книг более 1000, которые частью покупал, частью патриархи (восточные – т. е. Константинопольский, Иерусалимский. Александрийский и Антиохийский. – А. Б. ), ведая его любомудрие, в дар присылали». [xxxvi]

Отец Александра, да и он сам впоследствии, таким сильным увлечением книжностью не страдали, но, несомненно, прочли сотни, а имели в своём распоряжении тысячи книг. Учитывая, что слово в те времена было более ёмким, а множество книг – сборниками энциклопедическими, образование давало им возможность быть лидерами весьма просвещённой по тем временам страны. А их вероисповедание не только пронизывало всю систему знаний, но и давало возможность превосходить разумением своих западных «коллег».

В отличие от Западной Европы, где единственным одобренным католической церковью языком книжности была малопригодная в жизни вульгарная латынь, Европа православная читала, писала и обучалась на национальных языках. Дело в том, что политикой и практикой православия изначально был перевод священных книг на языки тех народов, среди которых велась церковная проповедь, чтобы люди не просто верили священникам на слово, а как можно лучше сами понимали Слово Божие и подвиги прославивших Церковь святых.

Конечно, на Западе, где исходной идеей церкви была вера в божественную природу одного человека – римского папы – эта идея казалась опасной и абсурдной. Люди должны были повиноваться папству, а не рассуждать; вымаливать у Рима отпущение грехов, как будто папа – живой Христос, а не просто вести добродетельную христианскую жизнь и творить благие дела. К XIII веку эта центральная идея католицизма привела к страшным последствиям. Чтобы удерживать и распространять свою власть, папы гнали активную часть европейцев в кровавые походы, заранее отпуская крестоносцам все грехи, включая самые страшные.

Вообще-то папы знали, что делали. Именно в XIII в. крестоносцы совершили страшные злодеяния, воюя по папскому указу под знаменем христовым не просто где-то «за морем», а в христианских землях: православных – Византии и Руси, католических – Франции, Голландии, Дании, Германии и Италии. Это время смело можно назвать эпохой, когда, по сознательному решению папства, опробованное на мусульманах и евреях крестоносное зверство решительно «возвращалось домой», чтобы установить безраздельную власть пап в самой Европе.

Александр Ярославич, как всякий получавший хорошее образование русский мальчик, был вполне подготовлен к тому, чтобы обоснованно отвергнуть расколовшую Христову церковь папскую «схизму» (трещину). К тому же из рассказов учителей и книг, которые он прочёл, Александр извлекал уроки понимания самых разных обычаев и народов. Идея убивать инаковерующих, незримо написанная на знамени католицизма, просто отсутствовала в русской культуре.

В будущем князь будет воспринимать поверженных его мечом врагов как благородных противников, которым гуманизм велит не просто сохранить жизнь, но при первой же возможности отпустить. Он будет защищать взятых в плен крестоносцев даже от своих «нанимателей» новгородцев. Так что любой, кто предложит Александру безоговорочно слушать какого-то папу и по его приказу убивать ни в чём не повинных людей, вызовет у князя одно горькое недоумение.

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: