Часть 2 испытания. Глава 1. Князь новгородский

Часть 2 ИСПЫТАНИЯ

Глава 1. КНЯЗЬ НОВГОРОДСКИЙ

Александр Ярославич вступил в политическую жизнь, превратившись из княжича в князя, в конце лета 1228 г., ещё далеко не закончив ни книжного, ни воинского обучения. В это время семья Ярослава, не желая упускать из рук доходов с Великого Новгорода, оставила 8-летнего Фёдора и 7-летнего Александра княжить в величайшей республике Европы, в то время как их отец с матерью уехали в Переяславль. Разумеется, с отроками остался их «дядька» Фёдор Данилович, а практические заботы княжения взял на себя отцовский управляющий – тиун Яким, которому подчинялась группа чиновников и дворян. Но всё равно, решение Ярослава и Ростиславы оставить детей в чужом городе было совсем необычным. Оно требует разъяснения.

Ещё в 1225 г. новгородцы послали к Ярославу в Переяславль посольство с приглашением прийти к ним княжить. Князь понимал, что предложение сделано новгородцами не от хорошей жизни, и наверняка обсуждал на семейном совете все подводные камни, связанные с походом в Новгород. Там рьяно боролись между собой «золотые пояса» – примерно 300 знатнейших и богатейших граждан. Именно они определяли судьбу республики, выступая от имени её главного государственного органа – веча (пока народ не бунтовал), решая важнейшие вопросы экономики и политики и проводя своих ставленников на княжение и выборные посты.

 

Гос­по­дин Ве­ли­кий Нов­го­род

На обо­их бе­ре­гах ре­ки Вол­хо­ва рас­ки­нул­ся ве­ли­чай­ший из сре­д­не­ве­ко­вых го­ро­дов-ре­с­пуб­лик Ев­ро­пы. Бе­ре­га ре­ки, по­де­лен­ные на при­ста­ни, бы­ли гу­с­то ус­та­в­ле­ны ко­раб­ля­ми раз­ных стран и на­ро­дов. Вре­ме­на­ми они по­кры­ва­ли Вол­хов так, что по­жар с од­но­го бе­ре­га по су­дам пе­ре­бра­сы­вал­ся на дру­гой. Го­род был об­не­сен мо­гу­чи­ми сте­на­ми, а во­к­руг не­го рас­по­ла­га­лись коль­цом ук­ре­п­лен­ные мо­на­сты­ри. В цен­т­раль­ной ча­с­ти вы­сил­ся кремль, за­щи­щав­ший гор­дость нов­го­род­цев – со­бор Со­фии, сим­вол го­су­дар­ст­вен­но­го су­ве­ре­ни­те­та. «Где свя­тая Со­фия - тут и Нов­го­род! » – го­ва­ри­ва­ли гра­ж­да­не, свы­со­ка смо­т­рев­шие на под­вла­ст­ные князь­ям го­ро­да.

Са­ми-то они издревле не до­пу­с­ка­ли, что­бы в Нов­го­род «са­жа­ли» кня­зей из стольного града Ки­е­ва, но толь­ко «вво­ди­ли» к се­бе кня­зя (и при ну­ж­де из­го­ня­ли), а еще луч­ше – «вы­карм­ли­ва­ли» с ма­ло­лет­ст­ва. Ко­г­да в 1118 г. Владимир Мо­но­ма­х вы­зва­и нов­го­род­ских бо­яр в Ки­ев, что­бы за­ста­вить при­сяг­нуть на вер­ность своему вну­ку, князю Все­во­ло­ду, не­ко­то­рых из них при­шлось за не­по­кор­ст­во за­то­чить. Вот как, по рас­ска­зу бы­ли­ны, го­во­рил один из уз­ни­ков, сот­ник Ставр (ко­то­ро­го по­том мо­ло­да же­на еле вы­зво­ли­ла из «по­гре­бов глу­бо­ких»):

                     «Ой, глу­пые бо­я­ре, не­ра­зум­ные,

                     Они хва­лят­ся гра­дом Ки­е­вом...

                     А что за ог­ра­да во Ки­е­ве

                     У ла­с­ко­ва кня­зя Во­ло­ди­ме­ра?

                     У ме­ня ли, у Став­ра, ши­ро­кий двор

                     Не ху­же бу­дет го­ро­да Ки­е­ва! »

Конечно же, былинный герой несколько преувеличивает. Но во времена Александра Новгород, застроенный как скромными домами бедноты, так и преобширнейшими дворами знати, был воистину огромен. Одна окружность его укреплённого вала составляла 6 км.! За этими укреплениями жило 40 тыс. горожан, в городе и вокруг него стояло 40 монастырей (вдвое больше, чем во Владимире, и в 40 раз больше, чем в Переяславле). Ни Владимир, ни Венеция, ни Киев, ни Любек, ни Чернигов, ни Бремен, ни даже разорённый крестоносцами Цареград не могли с ним сравниться! Населённости, богатству и властолюбию Новгорода уступали даже Смоленск и Галич, не то, что такие мелкие селения, как Париж и Лондон. Так что пафос сказителей былины был оправдан. Не ошиблись былинники и в итогах конфликта Ставра Годиновича со товарищи с великим князем киевским.

В 1136 г., как пи­сал в ле­то­пи­си зна­ме­ни­тый нов­го­род­ский ма­те­ма­тик Ки­рик, «не вос­хо­те­ли лю­ди Все­во­ло­да». Го­ро­жа­не вос­ста­ли и из­г­на­ли кня­зя с его при­спеш­ни­ка­ми, кон­фи­ско­вав иму­ще­ст­во сто­рон­ни­ков кня­же­с­кой вла­сти. С той по­ры нов­го­род­цы уп­ра­в­ля­лись са­ми, на­ни­мая кня­зей глав­ным об­ра­зом для во­ен­ных нужд и ста­вя власть го­ро­да вы­ше всех зем­ных пра­ви­те­лей. Ес­ли поч­ти все во­и­ны Ев­ро­пы пи­са­ли на зна­ме­нах «С на­ми Бог! », то нов­го­род­цы шли в бой с кли­чем: «Кто на Бо­га и Ве­ли­кий Нов­го­род! »

Ис­то­ч­ни­ком вла­сти в ре­с­пуб­ли­ке бы­ло народное собрание – ве­че. Оно из­би­ра­ло глав­но­го уп­ра­ви­те­ля – по­сад­ни­ка, а также во­е­во­ду – ты­сяц­ко­го, в мир­ное вре­мя ве­дав­ше­го тор­го­вы­ми де­ла­ми вме­сте с ар­хи­епи­ско­пом и ру­ко­во­дством ку­пе­че­с­ких кор­по­ра­ций. Ар­хи­епи­ско­па нов­го­род­цы име­но­ва­ли вла­ды­кой и гор­ди­лись, что по ран­гу он был на Ру­си вто­рым ду­хов­ным ли­цом по­с­ле ми­тро­по­ли­та Ки­ев­ско­го. Со­фий­ско­му до­му – ре­зи­ден­ции вла­ды­ки в Новгородском кре­м­ле – при­на­д­ле­жа­ли ог­ром­ные зе­мель­ные вла­де­ния, а вме­сте с ду­хов­ны­ми вла­стя­ми (ар­хи­ман­д­ри­та­ми и игу­ме­на­ми, свя­щен­ни­ка­ми круп­ней­ших со­бо­ров-про­то­по­па­ми) ар­хи­епи­скоп иг­рал очень ва­ж­ную роль в ре­ше­нии су­деб ре­с­пуб­ли­ки.

Бо­яр­ские ро­ды и их по­ли­ти­че­с­кие объ­е­ди­не­ния, ку­пе­че­с­кие кор­по­ра­ции, кон­ча­не (вы­бор­ные гла­вы пя­ти рай­онов го­ро­да-кон­цов) и ули­ча­не (пред­во­ди­те­ли сво­бод­но­го на­се­ле­ния улиц) обы­ч­но ока­зы­ва­ли оп­ре­де­ля­ю­щее вли­я­ние на ве­че­вые по­ста­но­в­ле­ния. Слу­ча­лось, од­на­ко, что на­род – «про­стая чадь» – при­хо­дил в силь­ное не­го­до­ва­ние от де­я­ний вла­стей и за­ку­ли­с­ных сде­лок силь­ных ми­ра се­го. То­г­да мя­теж об­ру­ши­вал­ся на вид­ных де­я­те­лей ре­с­пуб­ли­ки. В 1209 г. не­смет­ные бо­гат­ст­ва по­сад­ни­ка Дми­т­ра Ми­рош­ки­ни­ча бы­ли раз­де­ле­ны вос­став­ши­ми «по зу­бу, по 3 грив­ны по все­му гра­ду». Че­рез 20 лет, уже при Александре Ярославиче, «взмя­те­ся весь град» про­тив ар­хи­епи­ско­па Ар­се­ния и ты­сяц­ко­го Вя­че­с­ла­ва, ору­жие по­гу­ля­ло и по бо­яр­ским дво­рам. В ре­зуль­та­те был по­ста­в­лен дру­гой ар­хи­епи­скоп, а од­ним из его по­мощ­ни­ков сде­ла­ли ма­с­те­ра Ми­ки­фо­ра Щит­ни­ка.

Стоя на пе­ре­кре­стке ми­ро­вых тор­го­вых пу­тей, Нов­го­род вел об­шир­ную тор­го­в­лю с рус­ски­ми кня­же­ст­ва­ми, с Вос­то­ком и Ви­зан­ти­ей. Он те­с­но со­т­руд­ни­чал с ку­пе­че­ст­вом бал­тий­ско­го ост­ро­ва Гот­ланд, Да­нии и Шве­ции. В не­мец­ком гра­де Лю­бе­ке, ко­то­рый со вре­ме­нем воз­гла­вил Ган­зей­ский тор­го­вый со­юз, нов­го­род­ские ку­п­цы дер­жа­ли тор­го­вый двор еще с XII в., как и в Ки­е­ве. В свою оче­редь за­пад­ные ку­п­цы име­ли Не­мец­кий и Гот­ский дво­ры в Нов­го­ро­де. До­го­во­ры с торговыми городами Балтийского берега, а позднее – с Ган­зей­ским со­ю­зом, ох­ра­ня­ли ин­те­ре­сы рус­ско­го ку­пе­че­ст­ва, доз­во­ляя ино­зем­цам толь­ко оп­то­вую тор­го­в­лю с нов­го­род­ски­ми по­сред­ни­ка­ми.

От­ли­чи­ем Нов­го­ро­да от за­пад­ных го­ро­дов-ре­с­пуб­лик, даже таких могучих, как Венеция и Генуя, бы­ла его ог­ром­ная го­су­дар­ст­вен­ная тер­ри­то­рия, про­сти­рав­ша­я­ся от Балтики до Ле­до­ви­то­го оке­а­на и Ура­ла. Она не толь­ко яв­ля­лась не­ис­то­щи­мым ис­то­ч­ни­ком пуш­ни­ны, мор­жо­вой ко­с­ти, охот­ни­чьих со­ко­лов и про­че­го дра­го­цен­но­го то­ва­ра. Хо­зяй­ст­вен­ное ос­во­е­ние Се­ве­ра и боль­шей ча­стью мир­ное вклю­че­ние та­мош­них на­ро­дов в ор­би­ту рус­ской ци­ви­ли­за­ции да­ва­ло ре­ме­с­лен­но-тор­го­во­му Нов­го­ро­ду и его фор­по­стам-при­го­ро­дам про­ч­ную эко­но­ми­че­с­кую ба­зу. Ве­ча за­ви­си­мых го­ро­дов, на­при­мер Пско­ва и Ла­до­ги, при­ни­ма­ли уча­стие в при­ня­тии ва­ж­ней­ших го­су­дар­ст­вен­ных ре­ше­ний. При Александре Ярославиче та­кие круп­ные при­го­ро­ды, как Псков, по­лу­чи­ли пол­ную не­за­ви­си­мость.

Ве­ли­кий Нов­го­род из­на­чаль­но не стре­мил­ся вме­ши­вать­ся во вну­т­рен­нюю жизнь го­ро­дов и зе­мель, по­стро­ен­ных и ос­во­ен­ных от­ва­ж­ны­ми зе­м­ле­про­ход­ца­ми рука об руку с ме­ст­ны­ми жи­те­ля­ми. Ка­рель­ский го­род Ка­ре­ла в XIII в. стал при­го­ро­дом на­рав­не со Пско­вом и Ла­до­гой. Пле­мя весь в зна­чи­тель­ной ме­ре за­се­ли­ло Обо­неж­ские по­го­с­ты. Рус­ские по­го­с­ты по Се­вер­ной Дви­не и Ва­ге ухо­ди­ли все даль­ше на се­ве­ро-вос­ток. Ме­с­та­ми, на­при­мер, на ре­ке Вы­че­г­де, по­го­с­ты ока­за­лись за­се­ле­ны людь­ми, со­хра­нив­ши­ми рус­ские ко­с­тю­мы и об­ря­ды, но го­во­ря­щи­ми на язы­ке ко­ми.

Бас­сейн Вы­че­г­ды и вер­хо­вья Ме­зе­ни на­зы­ва­лись Ста­рой Пер­мью и при­на­д­ле­жа­ли ко­ми, а об­ласть верх­не­го те­че­ния Ка­мы – Ве­ли­кой Пер­мью, где жи­ли ко­ми-пер­мя­ки. Са­мой от­да­лен­ной ко­ло­ни­ей Нов­го­ро­да ста­ла Вят­ская зе­м­ля. На Коль­ском по­лу­ост­ро­ве нов­го­род­цы об­ща­лись с са­а­ми, на Се­вер­ном Ура­ле, иду­чи че­рез про­лив Югор­ский Шар и вдоль мы­са Рус­ский За­во­рот – с нен­ца­ми. Лег­ко оце­нить ма­с­тер­ст­во рус­ских мо­ре­хо­дов, под­счи­тав, что пла­ва­ние до этих мест со­ста­в­ля­ло око­ло 5 тыс. км., что рав­но пу­те­ше­ст­вию из Нов­го­ро­да в Лон­дон и об­рат­но.

 

За огромные доходы, которые давал наёмным князьям Новгород, боролись три основные группировки Рюриковичей: князья Владимирские, Черниговские и Смоленские. Но в описываемый момент лидер Смоленских князей, Мстислав Удатный, лихо воевал в Западной Руси, предоставив свои шансы на правление и партию сторонников в Новгороде своему тестю Ярославу и его родичам. В свою очередь новгородцы явно не хотели приглашать к себе властолюбивого Ярослава, предпочитая его более смирных братьев и племянников, а то и хуже – князей черниговских.

Новгородский куш для князей был велик. Они не имели права заводить в новгородских землях свои владения, но получали дани с подданных республике земель, долю таможенных сборов и немалые судебные пошлины. Творить суд, как и защищать город своей дружиной, князья обязывались изначально, со времён легендарного Рюрика. Собственно, они и приглашались как третейские судьи и «третья сила», помогавшая новгородцам не перебить друг друга в междоусобной борьбе «золотых поясов» за власть, владения и доходы.

Гражданам было не жалко отдавать за это князю 2–3 тысячи гривен в год (в среднем около 1 тысячи кг. серебра). Доходы республики, денежный запас которой хранился архиепископом (во избежание расхищения враждующими кланами), были гораздо выше! Но для князей, как бы не обширны были их владения и сильны дружины, получить такие деньги иначе, чем с крупного торгового города (следующими по доходности после Новгорода были Галич и Смоленск), было невозможно ни данями, ни удачным военным походом. Новгородский стол был воистину лакомым куском!

Однако любому князю жилось в Новгороде неспокойно. Далеко не всем удавалось продержаться в нём хотя бы один «финансовый год». В 1225 г. князь Михаил Всеволодович, при котором было «легко» Новгороду, вернувшись из похода, неожиданно заявил: «Не хочу у вас княжить, иду к Чернигову». Новгородцы, согласно местной летописи, молили князя остаться, но не смогли умолить и проводили с честью[xlvii]. Обычно это формулировка лукаво прикрывает факт, что одна группа «золотых поясов» насолила князю так, что он решил уйти, а другая была недовольна его уходом. Но в данном случае, похоже, что новгородцы всерьёз опечалились.

Дело в том, что в прошлом году (год новгородцы считали с 1 марта) владимирские князья, в том числе Ярослав, во главе с великим князем Юрием Всеволодовичем двинулись на Новгород большой войной, требуя выдать им на расправу лидеров ненавистной «черниговской» партии во главе с посадником Иваном Дмитровичем. Но, вопреки ожиданиям, военная угроза южан лишь объединила Новгород. Летопись повествует, что республика собрала войска со всех земель, оградила город полевыми крепостями, а дороги – заставами. Граждане (конечно, не все, но многие) «Хотели умереть за святую Софию о посаднике о Иване о Дмитровиче».

Узнав об этих сборах, Владимирские князья дрогнули, памятуя о том, как страшны новгородские «пешцы» даже против лучшей дружины. Юрий Всеволодович сам пошёл на компромисс, предложив гражданам в князья черниговца, но всё-таки своего шурина, князя Михаила Всеволодовича. А вскоре Михаилу пришлось идти с дружиной на Юрия, отнимать у него награбленное в Торжке! Не мудрено, что после этого похода, закончившегося, к счастью, мирно, даже горы новгородского серебра его не прельщали…

А новгородцам до зарезу нужен был князь: с запада их владениям всерьёз грозила воинственная Литва. Напрягши свои великие умы, бояре и купчины пришли к Соломонову решению. Так и быть, постановили они, призовём на стол знатного ратоборца Ярослава. Но в противовес ему сделаем владыкой могучую личность – самого Антония! Уж этот архиепископ найдёт укорот властолюбию Всеволодовича…

 

Владыка Антоний

Крупный новгородский дипломат, боярин Добрыня Ядрейкович, был богомолен. В начале XII в. он отправился в Константинополь, помолиться в знаменитых храмах и поклониться свезённым туда со всем империи православным святыням. Их он и описал в своей «Книге Паломник». Видимо, уже на обратном пути, везя с собою частицу Гроба Господня, боярин получил ужасающие известия о разорении Цареграда крестоносцами, и написал вторую редакцию «Книги» с рассуждением о пагубности для государства борьбы за власть, «свады императоров».

По возвращении из странствий (1211) Добрыня постригся в Хутынском монастыре (в десяти км от города по р. Волхов) и в тот же год стал новгородским архиепископом. Но в 1219 г. победила противная партия: архиепископом был поставлен изгнанный прежде владыка Митрофан, а Антоний в свою очередь бежал и стал епископом в Перемышле. Вернувшись в 1225 г. вновь и заняв владычный престол, архиепископ употребил своё немалое влияние, чтобы оградить республику от властолюбия князя Ярослава, не позволяя его сторонникам во главе с новым посадником и тысяцким проводить решения в пользу князя в правительстве и на вече.

Лишь через два года, в 1228 г., владыка в ходе споров потерял дар речи, «онеме», и «по своей воле» удалился в Хутынский монастырь. На его место Ярослав провёл владыку Арсения: по словам злоязычных новгородцев, за «мзду князю»[xlviii]. По мнению историка В. Т. Пашуто, «мзда» за посвящение в епископы стоила тогда 1000 гривен, а в архиепископы – и того больше[xlix]. Во время случившегося в тот же год народного восстания, изгнавшего Арсения (он заперся в храме св. Софии, а затем ушёл в Хутынский монастырь), Антония «введоша опять» на престол. Верно, от того, то он не мог говорить, с ним «посадили» двух мужей: Якуна Моисеевича и Микифора Щитника. Этих народных представителей не потерпел в следующем году вернувшийся в город князь Михаил Всеволодович. «Бог казнь свою возложил на Антония», сказал он новгородцам, «а не лепо быть городу сему без владыки». Старец был, наконец, отпущен в Хутынский монастырь, где и скончался в 1232 г.

 

Противодействие новгородских властей ими же приглашённому князю Ярославу привело к весьма некрасивому результату. Той же зимой, как князь с дружиной вступил в город, во владения республики ворвалось сильное литовское войско: 7 тысяч конников! Грабя и убивая, враги разорили Торопецкую область и земли возле Торжка, т. е. прошли гораздо западнее Новгорода! Несмотря на явную опасность и огромные убытки (литва убила многих богатых купцов), республика не стала собирать войско: это де дело князя.

Не в силах отразить опасность один, Ярослав Всеволодович соединился с князем Владимиром Псковским и его сыном. Их сила всё равно была мала – даже из Нового Торжка под знамя Ярослава встали лишь люди с его княжеского двора, а «новгородцев мало». Зато к войску присоединились граждане Торопца во главе с храбрым князем Давыдом (братом Владимира Псковского: они были сыновьями Мстислава Храброго).

Уступая врагу в числе воинов, рать Ярослава сумела обратить литву вспять от Старой Русы и, преследуя врага, разгромить его наголову близ Усвята. О жестокости сечи, в которой полегло 2 тысячи литовцев, говорит то, что помимо рядовых русских воинов, в бою пали князь Давыд Торопецкий и меченосец Ярослава Василий. Зато русским удалось освободить весь взятый в набеге полон.

Видимо, после этого Ярослав Всеволодович не очень желал возвращаться в Новгород. Его вступление в город в «следующем», т. е. начавшемся с марта году, летописец описал так, как будто князь занимал «стол» заново: «Пришёл князь Ярослав в Новгород и не положи того в гнев, что не пошли за ним»[l]. Это означало мир, временный, но от этого особенно драгоценный для новгородцев.

Отвлекшись от описания войн и распрей, летописец Великого города открыл нам одну из страниц быта республики. 16 апреля 1227 г., пишет он, преставился игумен Юрьевского монастыря Саватий, «архимандрит новгородский». Монастырь был вторым по старшинству на Руси (после Киево-Печерского), а его игумен – вторым после архиепископа священным лицом в Новгороде. Явно понимая, что борьба за его пост вновь перессорит сограждан, Саватий призвал владыку Антония, посадника Ивана Дмитровича и «всех новгородцев» (т. е. «золотых поясов») решать вопрос о своём преемнике. Никто не решился вступить в борьбу при умирающем; все решили поставить игуменом того, кого он благословит. Саватий выбрал грека, попа храма святых Константина и Елены. Он принадлежал к белому духовенству, но не колебался в выборе: 2 марта постригся в монахи, а уже 8-го принял сан игумена. В том же году новгородцы на радостях заложили каменную церковь святого Иакова в Неревском конце (одном из пяти районов) города.

Казалось бы, мирная церковная жизнь, описанная в летописи, далека от политических и военных событий. Увы, это было не так. Укрепление православия крайне беспокоило окопавшихся на восточных берегах Балтики крестоносцев и самого римского папу. В том же 1227 г. специально присланный папой легат объединил крестоносцев из Риги и Готланда в походе на непокорных язычников острова Сааремаа. Продолжавшееся не один год вооруженное сопротивление было подавлено. В связи с миссией легата папа Гонорий III обратился с посланием к тем, кого он считал стоящими за спиной непокорных его власти северных народов. В булле «ко всем королям Руссии»[li] папа требовал не чинить препятствий крестоносцам и недвусмысленно грозил Руси крестовым походом[lii].

В том же году у Великого Новгорода возникли серьёзнейшие проблемы в землях финского племени емь. Судя по всему, проникшие туда со стороны Швеции миссионеры достигли серьёзных успехов в пропаганде отпадения финнов от республики[liii]. В начале 1227 г. Ярослав Всеволодович с дружиной и новгородцами (т. е. с большим войском) совершил стремительный поход по льду Финского залива до самых отдалённых земель еми, где, по сообщению Лаврентьевской летописи, ещё ни один из князей русских не бывал. Согласно новгородской летописи, он привёл множество пленных (видимо, крещёную католиками племенную знать)[liv].

Более того, князь предпринял чрезвычайные меры по укреплению русского влияния среди финно-угров, в первый и единственный раз в средневековой истории Отечества массово крестив население зависимой территории. Если в 1210 г. новгородцы окрестили небольшую часть эстов вокруг Медвежьей Головы с целью защитить их от крестоносцев, то в 1227 г. «Ярослав Всеволодович, послав (своих людей. – А. Б. ), крестил множество корел, мало не все люди»[lv].

 

Православие и язычество

В том же 1227 г., рассказывает новгородская летопись, князю Ярославу пришлось разбирать сложное дело о языческих волхвах. Появление в православном Новгороде четырёх волхвов выглядит странно: откуда они взялись через двести с лишним лет после крещения?!

Здесь следует разъяснить, что христианство распространялось на Руси постепенно и, за редкими исключениями, мирно. А главное – оно само усваивало многое из наследия народной культуры. Например, не­лег­кую борь­бу ве­ла цер­ковь с язы­че­с­ки­ми об­ря­да­ми: хо­ро­во­да­ми и иг­ра­ми на ре­ках воз­ле ко­ст­ров, ско­мо­ро­ха­ми и га­да­ни­я­ми. Век от ве­ка пы­та­лось ду­хо­вен­ст­во обуздать на­род­ные гу­ля­ния, шут­ки и смех, му­зы­ку и пе­ние не ­цер­ков­ное. Лю­ди же, по­ти­хонь­ку но­вую ве­ру ус­ва­и­вая, на­хо­ди­ли ей свое при­ме­не­ние: на­при­мер, что­бы вы­звать дождь в за­су­ху, ста­ли ка­тать по по­лю не вол­хва, а по­па. Кон­чи­лось все тем, что хри­сти­ан­с­т­во лишь по­столь­ку на­ро­дом ус­во­и­лось, по­сколь­ку сли­лось с язы­че­ст­вом, во­бра­ло в се­бя рус­ские тра­ди­ции.

Мать сы­ру зе­м­лю по­ми­на­ли в ска­з­ках и бы­валь­щи­нах, в цер­к­ви же мо­ли­лись Бо­го­ма­те­ри. Пе­ру­на за­ме­нил ска­чу­щий по не­бу на гро­мо­вой ко­ле­с­ни­це Илья-про­рок. До­б­ро­го В­еле­са – на­род­ный за­ступ­ник свя­той Ни­ко­ла. Но­во­год­ние язы­че­с­кие свят­ки на 12 дней ста­ли празд­но­вать­ся в свя­зи с Ро­ж­де­ст­вом и Кре­ще­ни­ем. Ма­с­ле­ни­цу на­си­лу за пре­де­лы Ве­ли­ко­го по­ста вы­дво­ри­ли. Сла­в­ле­ние Яри­лы 4 ию­ня ста­ло Тро­и­цы­ным днем, празд­ник Ку­па­лы 24 ию­ня (по цер­ков­но­му ка­лен­да­рю ро­ж­де­ст­во Ио­ан­на Пред­те­чи) – днем Ива­на Ку­па­лы.

Хри­сти­ан­с­т­во как ве­ра кня­же­ская ут­вер­жда­лось дол­го и с тру­дом. Че­рез пол­ве­ка по­с­ле Вла­ди­ми­ра Святого да­же боль­шие го­ро­да, вро­де Ро­с­то­ва и Му­ро­ма, ос­та­ва­лись в ос­нов­ном язы­че­с­ки­ми, а в де­рев­ню но­вая ве­ра раз­ве чу­дом за­бре­да­ла. Ки­ев­ский ми­тро­по­лит Ила­ри­он пи­сал в середине XI в., что рус­ские – все еще «ма­лое ста­до Хри­сто­во». Толь­ко мир­ный нрав язы­ч­ни­ков и их вол­хвов убе­ре­гал хри­сти­ан от рас­пра­вы. Но еще че­рез сто лет язы­ч­ни­ков при­жа­ли на­столь­ко, что яро­с­лав­цы вос­ста­ли во гла­ве с вол­хва­ми, и лишь под Бе­ло­озе­ром их по­ход на хри­сти­ан был ос­та­но­в­лен княжескими дру­жин­ни­ка­ми.

Ко­г­да в Нов­го­род на ме­с­то уби­то­го епи­ско­па Сте­фа­на при­был свя­ти­тель Фе­дор, слу­чил­ся у не­го на пло­ща­ди спор с вол­хвом. Под­нял епи­скоп крест и за­кри­чал: «Кто при­ни­ма­ет ве­ру вол­хва, пусть идет за ним. Кто ис­тин­но ве­ру­ет — пусть к кре­сту идет! » Миг — и нов­го­род­цы ока­за­лись воз­ле вол­хва, а у кре­ста ос­тал­ся князь с дру­жин­ни­ка­ми. Ко­г­да бы не за­ру­бил рез­вый князь жре­ца язы­че­с­ко­го, – быть в Нов­го­ро­де мя­те­жу ве­ли­ку!

Со­в­сем ис­тре­бить язы­че­ст­во на про­с­то­рах стра­ны на­шей не уда­лось. Да и тра­ди­ци­он­ное до­б­ро­ду­шие к иным бо­гам не сме­ни­лось у пра­во­слав­ных религиозной не­терпимостью. Ни­че­го по­хо­же­го на кре­сто­нос­цев и ин­кви­зи­то­ров не по­ро­ди­ла Рус­ская зе­м­ля. Не­смо­т­ря на тру­д­но­сти, ста­ло пра­во­сла­вие опо­рой вла­сти го­су­дар­ст­вен­ной, ка­кая бы власть Рос­си­ей ни пра­ви­ла. В тяж­кие вре­ме­на спа­са­ла еди­ная ве­ра боль­шин­ст­ва на­ро­да го­су­дар­ст­во Рус­ское, за­ста­в­ля­ла зе­м­ли тя­нуть­ся друг к дру­гу.

Мирный характер христианизации, тот факт, что русское православие стало сплавом греческого христианства с народной культурой, наконец, искренняя проповедь русской Церковью мира и добра позволяли язычникам, например, в вятичских лесах вокруг Москвы, отправлять свои обряды не только в XIII-м, но даже и в XIV веке! Так что появление четырёх волхвов в Новгороде в 1227 г. не слишком удивительно.

Монаха-летописца поразил не этот факт, а суровый приговор, вынесенный князем. Всех четырёх волхвов «сожгли на Ярославовом дворе». Не был уверен летописец и в справедливости приговора. Говорили, пишет он, что эти волхвы колдовали, «а Бог весть»! (Сегодня бы сказали: «А Бог их знает! ») Действительно, в те времена нелегко было отличить неодобряемые церковью, но общепринятые мистические действа, восходящие к язычеству, от собственно злого колдовства по наущению и в союзе с Врагом рода человеческого – Дьяволом.

Судя по всему, князь Ярослав, крайне обеспокоенный отношениями с архиепископом и раздосадованный проблемами с настоящими – при этом воинственными – язычниками, просто выплеснул гнев на обвинённых кем-то четырёх новгородцев. И граждане, в лице летописца, эту несправедливость и несдержанность отметили[lvi].

 

Ни военным походом, ни крещением Ярославу Всеволодовичу не удалось восстановить спокойствие на севере. Пока князь боролся с архиепископом Антонием (и всё же заставил его уйти в Хутынский монастырь), распропагандированная против Руси емь собирала силы. В июле 1228 г. очень сильное финское войско – более двух тысяч воинов – на лодках вышло воевать на Ладожское озеро. В Новгород весть о нашествии пришла 1 августа («на Спасов день»). На этот раз в поход заторопились сами новгородцы: Ладога лежала в центре их владений.

Но пока они во главе с Ярославом гребли в больших ладьях-насадах по р. Волхову, посадник стоявшей в её низовьях крепости Ладога Володислав атаковал пришельцев силами ладожан и гарнизона. Ладожские ладьи настигли врага на восточном берегу озера, у Олонца. Жестокая сеча на воде никому не принесла победы. Русские отступили на островок, а емь – на берег, где уже было собрано много пленных. Не желая повторять столь страшный бой, финны просили мира, но посадник с ладожанами его не дал. Емь дрогнула и, изрубив пленных, бежала в леса. Ладожане сожгли их лодки и (видимо, имея на ладьях коней), истребили в преследовании «много пеших».

Тем временем новгородский флот блокировал Неву. Стоя в бездействии, граждане стали искать виновника столь разорительного набега и избрали им знатного новгородца Судимира. Князь спас его, спрятав у себя на насаде. Тогда, не дожидаясь ладожан, новгородцы ушли восвояси. Однако даже это не позволило еми спастись. Оставшись без плавсредств, они были настигнуты и разгромлены жившим на левом берегу Невы союзным Новгороду финно-угорским племенем ижора. Последние беглецы были убиты, пытаясь прокрасться через земли такого же союзного Руси племени карела, жившего на правом берегу Невы и севернее Ладоги[lvii].

В этом рассказе новгородской летописи остаётся загадкой, почему же князь Ярослав, при всём своём воинственном нраве, не бросился с дружиной преследовать кровожадного врага, а ушёл с городским ополчением в Новгород? Дело в том, что ещё более серьёзную опасность он видел не на севере, со стороны шведов, а на западе, со стороны немецких крестоносцев.

Ещё перед походом на Неву, рассказывает летопись, князь с новгородским посадником (главой администрации) Иваном Дмитровичем и тысяцким (командующим войском) Вячеславом собирался посетить Псков. Этот богатый новгородский «пригород» (подчинённый город) на западных рубежах республики имел своё вече и обладал определённой автономией (например, имел право самостоятельно основывать свои «пригороды», вроде Изборска). В последние годы он даже приглашал служилых князей, хотя должен был управляться посадником, присланным из Новгорода.

В 1228 г. псковичи пошли на раскол государства. Был пущен слух, что князь Ярослав везёт на возах цепи, чтобы заковать в них лучших людей города. Псковичи восстали, затворили ворота и не пустили князя к себе. Ярослав вынужден был вернуться в Новгород и ещё оправдываться перед вечем, что никаких оков не вёз, а на возах у него были дары псковичам: дорогие ткани и овощи…

Удивительно, но новгородцы выслушали жалобы князя, но никак не отреагировали на опаснейшее для целостности республики поведение псковичей! Опаснее им казался князь, который вызвал войско из Переяславля, расположив полки как вокруг своей загородной резиденции Городца (в шатрах), так и в самом Новгороде, в домах. Напрасно Ярослав убеждал горожан, что срочно необходим поход на Ригу. Новгородцев гораздо больше беспокоил рост цен на хлеб, мясо и рыбу, взлетевших, как они полагали, из-за появления княжьего войска (в действительности дороговизна осталась и после ухода войск).

А Ярослав-то оказался прав: за действиями псковичей действительно стояли крестоносцы. Не пустив в город князя с новгородским посадником, псковичи заключили союзный договор с Ригой, разорвав союзные отношения с Новгородом. Послав сорок своих знатных мужей в заложники к епископу Альберту, Псков сделал ставку на военную помощь от немцев. Новгородцы и не это не отреагировали! Напротив, они укоризненно говорили: «Князь нас зовёт на Ригу, а хочет идти на Псков», – как будто от республики не отпала важнейшая часть территории, населения и воинских сил.

Псковичи же указали послу Ярослава, что княжеские походы на Колывань (Ревель), Кесь (Венден) и Медвежью голову (Оденпе) к победе не привели, князь серебро взял – да ушёл, а немцы из-за этого многих псковичей убили и пленили. С немцами у них мир, а если князь пойдёт на Псков – будет война насмерть. Новгородцы фактически присоединились к этой позиции, явно внушённой епископом Альбертом: «мы без своих братьев псковичей не пойдём на Ригу».

Княжич Александр видел, как отец долго «нудил», пытаясь переубедить новгородцев. Те наотрез отказывались понимать опасность немецкой экспансии, на этот раз уже прямо затронувшей Русь. «Золотые пояса» делали вид, что знают, насколько продвинулись крестоносцы благодаря своей политике «разделяй и властвуй», не помнят, что те немецкие города, с которыми они теперь налаживают торговые отношения на Балтике, стоят на славянских или прежде покорных славянам землях.

Конечно, было бы немыслимо штурмовать Псков, но, покончив с Ригой, Новгород лишил бы псковичей самой возможности разорвать с ним союз! Всё было напрасно. Ярослав не сумел поднять новгородцев и был вынужден отпустить свои полки по домам. А тем временем в Пскове сторонники немцев изгнали из города симпатизирующих князю со словами: «вы нам не братья». Терпение Ярослава лопнуло, и он с женой покинул Новгород, оставив в нём сыновей.

В этот момент княжичи Фёдор и Александр и превратились в князей. Но надежда Ярослава и Ростиславы, что новгородцы ухватятся на свою традицию «выкармливания» юных князей, и Ярославичи станут в городе «своими», не осуществилась. Наступившая летом дороговизна продолжалась осенью, когда на новгородские земли «нашёл дождь великий и день, и ночь», до начала декабря люди не видели ни единого светлого дня, не смогли ни убрать сено, ни возделать поля.

Горожане начинали голодать и спрашивать: кто виновен в Божьем гневе?! Напрасно владыка Арсений, «муж кроткий и смиренный», молился о ниспослании хорошей погоды день и ночь. Противная ему группа «золотых поясов» пустила слух, что Бог карает город за то, что владыка купил свой пост у князя. Александр впервые увидел народный бунт, когда архиепископа буквально выбили с Софийского двора пинками, «как злодея пихая за ворота». Прямо с веча вооружённый народ ринулся громить дворы тысяцкого Вячеслава, Судислава и иных знатных людей, поддерживавших князя Ярослава. У тех, кому удалось бежать, хватали жён, «и бысть мятеж в городе велик».

Тем не менее, Фёдор и Александр остались в Новгороде, чтобы стать свидетелями продолжения народных буйств и стихийных бедствий, во время которых буря даже разнесла знаменитый своей прочностью мост через Волхов. Это была катастрофа, ведь река делила город пополам: Людин и Неревский конец (район) находились на одном берегу, Словенский и Плотницкий – на другом. На одном берегу – Кремль с городской администрацией и Софийский собор с общей казной, на другом – Ярославово дворище с главной торговлей и храм Ивана великого на Опоках с казной главного торгового объединения, «Ивановского ста».

Сторонники одних и тех же политических группировок были теперь разделены, что не мешало им продолжать буйствовать «со умножением». Голод, и вместе с ним мятеж, день ото дня усиливались. Лишь 20 февраля 1229 г., после того, как новгородцы послали Ярославу предложение вернуться и править «на всей воле нашей», юные князья с дядькой и тиуном ночью бежали из города.

Утром бояре объявили: «Кто зло держал на святую Софию, тот и бежал, а мы их не гнали, а казнили свою братью, а князю зла не сотворили никакого… А мы себе князя промыслим». Победившая черниговская партия «золотых поясов» послала за князем Михаилом Всеволодовичем. Хотя Смоленский князь, благоволя Ярославу, не пропустил посольство через свои земли, Михаил сумел окольными путями получить приглашение и пробраться в Новгород. Переявлавцы же: князь Ярослав с женой, Фёдор и Александр, – были всерьёз изгнаны.

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: