Глава 2. КАТАСТРОФА

Положение республики к тому времени было ужасающим. «Был мятеж в городе великий», – сообщает летописец, но ещё больший «мятеж» охватил голодающие земли республики. Прибывший в Новгород князь Михаил первым делом вынужден был освободить от даней на 5 лет всех свободных крестьян-смердов, сбежавших в «чужую землю»: исход с поражённой недородом земли стал массовым.

В этих условиях борьба за власть только усиливалась. Черниговской партии «золотых поясов» удалось не только сменить Владыку и всех выборных чиновников – сторонников Ярослава, но и задавить «ярославлих любовников» поборами. Большие деньги были собраны и с жителей княжеской резиденции, Городца. Разумеется, повод для поборов был святой: по словам бояр-победителей, средства пошли на строительство нового моста.

А бедствия и народное недовольство лишь усиливались. Даже выполняя всё по воле бояр, Михаил на новгородском столе не усидел. В конце 1230 г. князь ушёл в Чернигов, оставив на престоле своего сына Ростислава, который лишь в этом году стал отроком и принял в соборе святой Софии обряд постригов от утверждённого всё-таки в Киеве архиепископа Серапиона. Имея малолетнего князя с несколькими дружинниками, новгородцы сами отразили большой набег литвы, но справиться с внутренними распрями и экономической катастрофой не смогли. Катастрофа эта была усугублена князем Ярославом.

 

Стольный град Владимир

Фёдор и Александр наверняка были рады вырваться из буйного Новгорода, тем более что их путь лежал в столицу Северо-Восточной Руси – светлый град Владимир. Именно туда, в крупнейший торговый центр Поволжья и резиденцию великого князя, поехал князь Ярослав со всей семьёй.

Дорога была невесёлая – отец Александра и Фёдора сильно гневался на своего старшего брата Юрия. Новгородцы сумели убедить его, что Михаил Черниговский, как и в прошлый раз, был призван ими по воле Юрия. Ярослав поверил, что старший брат не желает его усиления за счёт доходов с Новгорода. Легко впадающий в гнев князь поссорил с Юрием трёх сыновей своего брата Константина, Василька, Всеволода и Владимира. Пылкие князья чуть было не собрались воевать с братом и дядей, но Юрий вовремя предложил мир.

По призыву великого князя все его родичи поехали в 1229 г. во Владимир на «княжий снем» (совет). Обильными подарками князьям и их боярам Юрий Всеволодович успокоил начавшуюся было распрю. Его братья и племянники вновь назвали Юрия отцом и господином, «весело отпраздновали Рождество Богородицы» и разъехались по домам[lviii]. Получив поддержку родни, Ярослав стал готовиться к войне с Михаилом и Новгородом, но в 1230 г. вновь прибыл во Владимир – решать с черниговцами дело миром.

На этот раз в столицу Северо-Восточной Руси призвал князей Киевский и всея Руси митрополит Кирилл. Напрасно поставленный новгородцами на место архиепископа Спиридон искал святейшего в Киеве: тот лично прибыл во Владимир, где решалась судьба Руси. С собою Кирилл взял черниговского епископа Порфирия и самого «виновника» княжей распри – Михаила Всеволодовича Черниговского. Мы не знаем, сам ли Кирилл решил помирить главные княжеские дома Руси, или его побудил Киевский князь Владимир Рюрикович, лично прибывший во Владимир со своей дочерью, которую выдал за сына Юрия, Всеволода. Князья окончательно помирились и решили из-за Новгорода не воевать.

Пока взрослые были захвачены суматохой пиров и приёмов, отроки Фёдор и Александр могли насладиться красотой и величием града Владимира. Окружённый высокими земляными валами и дубовыми стенами город высился над рекой Клязьмой, золотясь шатрами над семью огромными каменными воротами, сияя золотыми куполами соборов и десяткой церквей. В отличие от сурового воинского Переяславля и по-купечески преземистого, утилитарного Новгорода, великокняжеский город поражал современников вызывающей пышностью убранства.

Въезжая по мощёной дороге через Золотые ворота, всадник попадал на длиннейшую, в несколько тысяч шагов главную улицу, проходящую насквозь при линии стен и башен Владимира. Из Нового (всего-то менее столетия построенного) города юные князья через Торговые ворота попадали в древний Город Мономаха, над которым высился на холме мощный Детинец с двумя красивейшими на Руси соборами: Успенским и Дмитровским.

Споря с Киевом и Черниговом, великие князья Владимирские постарались сделать пятикупольный Успенский собор самым большим и изящным на православном севере. Но могучий и удивительно стройный Дмитровский собор поражал увидевшего его наповал: его белокаменные стены были, как ковром, покрыты красивейшей резьбой. С первого взгляда бросались в глаза выступающие из стен добродушные, чуть ли не улыбающиеся львы, изумительной грации грифоны, чудные деревья, кажется, оживающие в камне.

Приглядевшись, Фёдор и Александр видели среди рельефов своего любимого героя Александра Македонского, возносящего с собою на небо маленьких львов. Конечно же, княгиня Ростислава обратила внимание сыновей на портрет великого князя Всеволода Большое Гнездо, восседающего на троне, у подножия которого стоят его сыновья, в том числе их отец – Ярослав, одетый, как и мальчики, в короткий, до колен, узорчатый кафтанчик.

Дивный собор как бы продолжался в сторону великокняжеского двора двухэтажным каменным дворцом с башней. А сам двор, занимавший немалую часть Детинца, был наполнен сказочными резными и расписными теремами, соединёнными сенями, галереями и гульбищами, построенными на уровне разных этажей. Мы не можем описать внутреннего убранства этого комплекса дворцов, – они не сохранились. Но всё, чем богата была Русь, чем наполнены ныне музеи – золотая филигрань, зернь и скань, драгоценные каменья и дивное шитьё, – всё здесь было. В интерьере использовались ковры и ткани из Византии, Средней Азии и Китая, лучшее оружие, резная мебель, яркие изразцы, многоцветно расписанная глазурованная посуда и самое тонкое узорочье, какое только можно было на свете сыскать.

С высоких переходов и дворцовых галерей было видно, что с противоположной от Торговой стороны Город Мономаха продолжался ещё на огромное расстояние. Пройдя через Ивановские ворота, путник попадал в длинный предлинный Ветчаный город, вытянувшийся, в обрамлении могучих стен, в треугольнике между реками Клязьмой и Лыбедью. В самом его конце, на острие городских укреплений высились белокаменные Серебряные ворота, через которые торная дорога уходила на великокняжескую резиденцию Боголюбово и в богатый торговый град Суздаль.

Как и Великий Новгород, Владимир был переполнен высокими домами бояр и ведущих заморскую торговлю купцов. Но все они, вме­сто того, чтобы бунтовать, верно служили великому князю, получая от него привилегии и вотчины, возможность успешно воевать и выгодно торговать. Здешний владыка ставился по воле князя, а священники во множестве приходских церквей учили православный люд чтить земную власть, данную князю от Бога. Во Владимире юный Александр нашёл идеал княжеской власти и подчинённого ей общества.

 

Оставленный Михаилом Черниговским, отказавшимся прислать на помощь дружину, Великий Новгород не смог противостоять Ярославу, взявшему Волок Ламский и перерезавшему торговые пути на Смоленск, Чернигов и в Понизовье (как новгородцы звали Владимиро-Суздальскую Русь). На земле продолжался недород; без подвоза продовольствия из плодородных районов Руси голод принял воистину ужасающие размеры.

Новгородский летописец пономарь Тимофей связал 1230 г. с катастрофами. Знамением Божьим, ниспосланным людям для покаяния, представлялось ему и землетрясение, и солнечное затмение. Но ещё более затмились, не имея воздержателя в лице малолетнего князя Ростислава, умы граждан республики.

Как происходили распри, заканчивавшиеся нередко погромами и кровопролитием? Да очень просто – причём так же, как в других республиках, например, во Флоренции. Знатный новгородец Степан Твердиславич был в неладах с посадником Внездом Водовиком. Вот ребята («паробки») Водивика, встретив на улице, и побили Ивана Тимошкинца – известного сторонника Степана. Это было в городе; одновременно люди посадника побили кого-то из партии Степана на Городце. Твердиславич принял эти обиды как объявление войны. Наутро он собрал своих сторонников на вече на Ярославовом дворе (на другую сторону Волхова, в Кремль, где обычно проходило вече, он людей вести не рискнул). Толпа новгородских мужей поддержала обвинения Степана против посадника. Прямо с веча люди ринулись на двор Водовика и разграбили его.

Тогда уже посадник собрал вече и поднял «весь город» на сторонников Твердиславича. Участники разграбления его двора были обвинены; один, признанный виновным в попытке поджечь двор Внезда Водовика, был прямо на вече убит, двору других разграбили. Из обвинённых Яким Влункович бежал к князю Ярославу, – отсюда мы узнаём, что распря Твердиславича с Водовиком имела политическую подоплёку: борьбу сторонников князя Ярослава с «черниговцами». С других вдобавок взяли штрафы. А злосчастный Иван Тимошкинец, с которого началась распря, был пойман Внездом и утоплен в Волхове.

Это «беззаконие, и братоненавидение, и непокорность друг к другу, и зависть, и лживые клятвы на кресте», были нестерпимы пономарю Тимофею. «Кого и ангелы не могут видеть многоочие – крыльями закрываются, – образно писал летописец, – того мы, в руках держа (т. е. обнимая. – А. Б. ), в оскверненные уста целуем»! За это и Бог нас наказал, и сами мы «без милости растеряли свою власть, и стала она пуста». Действительно, действия властей Новгорода в страшные неурожайные годы вызывают, мягко говоря, недоумение.

Недород и голод, особенно на севере Руси, в полосе неустойчивого земледелия, были не в диковинку. В среднем летописи описывают голод раз в восемь лет. Народ страдал, но, судя по тому, что население быстро росло, с голодом всё-таки умели бороться, например, внешними закупками. Для новгородских заморских купцов-гостей, имевших свои торговые дворы в больших городах по всей Балтике, крупные торговые операции были вполне обычным делом. С немцами и датчанами, окопавшимися поблизости, в Риге и Дерпте, был мир, а с немцами и датчанами дальними он вообще не нарушался. И, тем не менее, сведений о подвозе зерна гостями в летописи нет! Гостей пономарь Тимофей упоминает лишь в одном контексте: отцы и матери отдавали им своих детей «ис хлеба», т. е. продавали в рабство за еду.

Только люди, никогда не переживавшие «экономических кризисов», скажут, что им незнакома такая картина событий. Вместо того, чтобы бороться с голодом, ввозя зерно, богатейшие купцы республики взвинчивали на него цены, заставляя не столь богатых людей распродавать всё своё имущество: дома, лавки, мастерские. Уже в сентябре кадь (бочка, вмещавшая несколько пудов) ржи стоила 20 гривен, пшеницы – 40 гривен (16 кг. 380 гр. серебра), пшена – 50, а овса – 13 гривен (всего-то около 5 кг. 300 гр. серебра)[lix]. Результат был предсказуем. «Золотые пояса» Новгорода перерубили сук, на котором сидели. Зачем им были чужие дома, лавки и мастерские, в которых некому стало жить и работать, внося арендную плату новым хозяевам?

«И разошелся град наш и волость наша, и полны были чужие города и страны братии нашей и сестёр, а остаток начал вымирать», – пишет Тимофей. Мёртвые лежали на улицах, псы поедали младенцев. Архиепископ Спиридон, вместо того, чтобы побудить власти использовать хранимые им богатства города для борьбы с голодом, а многочисленные и экономически сильные монастыри – поделиться своими запасами с голодающими, нашел смиренного мужа Станилу, который на своём коне даром стаскивал мертвецов в большую яму-ску­де­ль­ни­цу между Чудинцевой и аристократической Прусской улицами.

Предвидя восстание, посадник Внезд Водовик ушёл с малолетним князем Ростиславом в Торжок. Сторонники Ярослава из «золотых поясов», естественно, направили гнев народа на «черниговскую партию». Её глава Семён Борисович (бывший посадник) был убит, его двор и сёла разграблены, жена арестована. Затем разгрому подверглись дворы посадника, тысяцкого и их родни. Новым посадником был избран (как вы уже догадались) Степан Твердиславич, тысяцким – Никита Петрилович (тоже сторонник Ярослава). Княжичу Ростиславу с издёвкой «указали путь» в Чернигов, куда бежали сторонники его партии. Их имущество новые власти разделили по сотням – корпорациям граждан. 30 декабря получивший приглашение на «стол» Ярослав «вборзе» прискакал в Новгород, принял власть, и уже через две недели уехал.

Княжить в Новгороде остались Фёдор и Александр. Они наблюдали, как знатные новгородцы меняли церковную власть, а бедные – «простая чадь» – «резали людей живых и ели; а иные мёртвых мясо и трупы обрезая ели, а другие конину, псину, кошек. Таких юные князья приказывали казнить: жечь, сечь и вешать. Ничего не грозило тем, кто пытался есть мох, сосну, липовую кору и листья. Не могли справиться князья и с толпами, поджигавшими и грабившими дома, в которых, по слухам, имелись запасы ржи.

Не сумевшие добыть пищу хотя бы грабежом валялись на улицах мёртвыми. Трупами заполнили вторую, а за ней третью скудельницу, но не могли похоронить всех. Люди ожесточились. «Брат не жалел брата, отец сына, мать дочери сосед соседу не уламывал хлеба. Не было милости между нами, – пишет Тимофей, – но была туга и печаль, на улице скорбь друг с другом, тома – тоска, зрящее детей, плачущих хлеба, а других – умирающих».

Летописец понимал, что князья Фёдор и Александр не виноваты в этом страшном торжестве голода: «Это же горе было не в одной нашей земле, но во всей области Русской, кроме Киева одного». Лишь весной 1231 г., когда по Новгороду, вдобавок ко всем бедам, прокатился страшный пожар («казалось, по воде огонь горел, ходя через весь Волхов»), наступило облегчение. Эту фразу летописца я процитирую в оригинале, ибо она, при всей своей неожиданности, того заслуживает:

«Того же лета откры Бог милосердие своё на нас, грешных, сотвори милость свою вскоре: прибегоша немци и(з) замория с житом и мукою, и сотвориша много добра; а уже бяше при конци город сей»[lx].

Короче говоря, немцы из сотрудничавших с Новгородом торговых городов, вроде Любека, привезли продовольствие тем, кто, будучи богаче и имея более сильный флот, не пожелал обеспечить собственный город! Аналогичная ситуация сложилась и в Пскове: «был глад зол по всей земле, какого никогда не было», – сообщил местный летописец с ужасающими подробностями, не упомянув при том никаких мер городских гостей и властей по борьбе с бедствием…[lxi]

Зато отец князей Фёдора и Александра сумел обеспечить продовольствием свою дружину. Той же осенью 1231 г. [lxii], выступив с дружиной и новгородцами в поход под знаменем великого князя Юрия на князя Михаила Черниговского, Ярослав не повернул с дороги, как старший брат, а тщательно занялся полями противника, «истратив обилия много». Учитывая, какой ценностью в тот год был хлеб, надо полагать, что Ярослав Всеволодович, не вступая в бой, просто собирал вражеский урожай.

Черниговские князья не пошли ответной войной в голодный северо-восточный край, но в 1232 г. нанесли хитро задуманный удар по источнику денежных доходов Ярослава. Давно уже они выкармливали у себя новгородских бояр-изгнанников, рассчитывая взять реванш в республике. Правда, бывший посадник Внезд Водовик не дожил до этого и умер в изгнании в Чернигове. Но его бояре и родичи во главе с бывшим тысяцким Борисом Негочевичем слали с юга шпионов и плели в Новгороде, при юных князьях, хитрую интригу, чтобы вернуться и вновь взять власть.

Внезапный набег отряда пяти бояр-изгнанников на Новгород провалился. Трубчевский князь Святослав, которого они сманили с собой, обещав «стол» в Новгороде, ещё на подступах к городу повернул и ушёл с дружиной назад, получив известия, что власть князей Фёдора и Александра не так слаба, как ему рассказывали (вместо Новгорода он с полоцким войском позже «взял на щит» чуть менее богатый Смоленск). Действительно, молодые князья пользовались поддержкой новгородцев, хотя и заговор имел глубокие корни. В Новгороде в те дни «был мятеж велик». Однако сторонники Ярослава и его дружинники, оставленные при сыновьях, сумели восстановить контроль над городом.

Не сумев «вскочить» в Новгород и потеряв дружину Святослава, изгнанники со своими воинами «вогнали» в Псков и схватили там Вячеслава, наместника Ярослава. Тот оправдал свое отчество или прозвище Гориславич, надолго оказавшись в заточении. Напрасно примчавшийся из Переяславля на помощь сыновьям князь Ярослав требовал у псковичей: «мужа моего отпустите, а тем (новгородским боярам-изгнанникам. – А. Б. ) путь покажите прочь, откуда пришли»[lxiii]. Псковичи встали за бояр крепко.

Ярослав, переволновавшийся за сыновей, пошёл на редкий, но не беспрецедентный на Руси шаг: захватил жен и товары бояр-из­г­нан­ни­ков. (То, что их семьи и бизнес до этого не пострадали, многое говорит нам о нравах в республике). Ситуации это не изменило. Александр Ярославич вновь получил урок от отца: вместо того, чтобы идти на Псков войной, Ярослав запретил купцам с ним торговать. Когда цены на соль в Пскове взлетели до небес (она ввозилась из Новгородских и Владимиро-Суздальских земель), противоборствующие стороны вернулись к тому, с чего начали: псковичи отпустили наместника Вячеслава, а Ярослав – семьи изгнанников.

После года противостояния псковичи, посовещавшись, решили покориться князю и просили себе на «стол» его старшего сына Фёдора. Тем самым они хотели показать Новгороду свою независимость от республики и чуть ли не равенство с нею. Ярослав дал им в наместники своего шурина князя Юрия: ни обидеть новгородцев, ни тем более рисковать своим любимым первенцем, своей надеждой, он не желал.

Псков покорился, однако победа не была полной. Новгородские изгнанники и их сторонники из местных бояр ушли со своими семьями к немцам, в Орденскую крепость Медвежья голова (Оденпе). А вскоре, 5 июня 1233 г., умер юный князь Фёдор Ярославич.

Для семьи Ярослава и Ростиславы это было страшным ударом. 13-летний Фёдор уже показал свой «возраст», участвуя в походе отца и родни на мордву, и готовился к свадьбе с юной княжной Ефросинией, дочерью князя Михаила Всеволодовича Черниговского. Этим браком родители мечтали не только утвердить мир со старыми соперниками черниговцами, но и возвысить свою ветвь рода Всеволода Большое Гнездо над сородичами.

Несчастье было не только семейным: оно опечалило многих на Руси. «И кто не пожалеет о сём, – писал новгородский летописец, – свадьба пристроена, меды сварены, невеста приведена, князья позваны – и были вместо веселья плач и сетования»[lxiv]. Юный Фёдор был похоронен в Юрьевском монастыре Великого Новгорода и со временем причислен к лику святых. Тело его было найдено нетленным и положено св. мощами поверх земли в Рождество-Богородицком приделе новгородского Софийского собора в 1614 г. Память святого князя празднуется 5 (18) июня. Ещё более прославлена Церковью его невеста Ефросинья.

 

Святая Ефросинья Суздальская

12-летняя невеста князя скоропостижно скончавшегося Фёдора испытала страшное потрясение. Она приняла постриг в женском монастыре прямо в Суздале, куда приехала на свадьбу. Отказаться от радостей светской жизни юной и хорошо образованной девушке, превосходящей своих сверстниц в красоте, было нелегко. Отец, святой князь Михаил Всеволодович Черниговский, и наставник княжны боярин Фёдор, преподали ей не только Священное Писание. В Житии Ефросиньи монах суздальского Спасо-Евфимьева монастыря Григорий передал дошедшие до него предания о великой любви княжны к книгам. «Она познала все книги Вергилия и витийски (других поэтов. – А. Б. ), сведуща была в книгах Эскулапа и Галена, Аристотеля, и Гомера, и Платона».

Не удивительно, что, по рассказу Жития, Ефросинья много лет выдерживала жестокую борьбу с искушениями; она постоянно терпела нападения бесов и молилась о своём укреплении в этой «брани» (войне). Игуменья, которой жаловалась святая дева, сказала ей: «Без нападения врага не было бы твердых воинов царских, и Господь попускает любящим Его терпеть искушения, дабы явились добродетели их». Свои знания Ефросинья несла на благо людям. Она успешно занималась врачеванием, сначала сестёр, а когда на Русь накатил мор, - всех принимаемых в обители больных тяжкими недугами. Легенды ходили о чудесных исцелениях неизлечимых больных от её рук.

Евфросиния не занимала начальственной должности в обители, но своей жизнью и подвигами она так возвысила ее значение, что обитель стала лучшим женским монастырем на Руси. С годами святая отказалась от принятого с момента пострижения безмолвия. Сестры ее почитали, а игуменья обращалась за советом. По предложению святой монастырь был разделён на две половины: девичью и вдовью. Суздальские жены посещали церковь Троицы на половине вдов, а девицы – главную монастырскую Ризоположенскую церковь на половине дев.

По всей Руси прошла молва о мудрости Ефросинии. Люди приходили из дальних мест послушать её поучения о любви, молитве, послушании и смирении. Полагают, что она обладала даром пророчества. Она предсказала разорение Суздаля и мученическую смерть отца в Орде. Передавали, что преподобная видела двух ангелов, охранявших обитель с натянутыми луками в руках. Они сказали, что инокини, которые будут искать спасения вне стен обители, или вернутся в нее, или пострадают. Когда в 1238 году воины Батыя опустошили Суздаль. Евфросинья с сестрами дни и ночи молилась о спасении обители. Предание гласит, что враги не смогли подойти к монастырю, а Батый узнав об этом, пытался с холма разглядеть святую обитель, но та сокрылась от него.

Когда отец отправлялся в Орду, где его ждало мученичество, Евфросинья в письме к нему просила твердо стоять за веру, «... не склонился на волю цареву» и слушаться боярина Феодора, «философа из философов». В день казни отца и боярина Феодора 20 сентября 1346 года оба в видении предстали перед ней, поведали о своей кончине и благодарили за молитвенную помощь в смертный час.

После смерти отца святая облеклась в рубище и много дней провела в посте и молитве. Один из граждан Суздаля удивился, узрев ее ветхое одеяние. Евфросиния сказала: «Рыба на морозе, засыпанная снегом, не портится и не воняет, и даже становится вкусна. Так и мы иноки, если переносим холод, становимся крепче и будем приятны Христу в жизни нетленной».

Ровно 17 лет, до своей кончины 25 сентября 1250 г., несла Ефросинья монашеский подвиг. Житие сохранило одно из наставлений святой: «Счастлив дом, в котором господа благочестивые, счастлив корабль, который управляется искусным кормчим, блажен и монастырь, в котором обитают воздержные иноки. Но горе дому, в котором обитают нечестивые господа; горе кораблю, в котором нет искусного кормчего; горе монастырю, в котором нет воздержания; дом обнищает, корабль разобьется, а монастырь опустеет. Ты же, боголюбезный человек, твори милостыню, прежде всего домашним слугам твоим, и если хочешь дать от щедрот твоих нам в монастырь, то пришли только деревянного масла, свечей и ладану. Этого нам достаточно! »[lxv].

 

Князю Фёдору не суждено было стать искусным кормчим Северо-Восточной Руси. Но у Ярослава был ещё Александр. Теперь все надежды отца легли на него. Вернувшись с несчастной свадьбы в Новгород, 12-летний князь (по возрасту он был уже готов в военный поход) подоспел к началу необъявленной пока войны с немцами. Вместе с рыцарями Ордена новгородские изгнанники Борис Негочевич со товарищи и сын беглого псковского князя Владимира Ярослав внезапно атаковали Изборск. Обманом эта пограничная крепость была захвачена. Но псковичи во главе с посадником Ярослава отбили Изборск, много немцев и изменников порубили, а князя и часть бояр взяли в плен и отправили в заточение в Переяславль.

 Озлобленные неудачей, немцы перестали скрываться за новгородско-псковскими «диссидентами». Крестоносцы напали на Тесов в земле новгородской, захватили знатного человека Кирилла Синкинича и держали его в оковах в Медвежьей голове. Сильной дружины у Александра ещё не было: пришлось звать на помощь отца с переяславскими полками.

Зимой 1234 г. войско Ярослава расположилось в Новгороде. К нему присоединились ополчения республики из города и всех области. Сила, в которой выступил со своей молодой дружиной Александр, двинулась на Юрьев – резиденцию архиепископа, который, как справедливо полагали на Руси, руководил атаками крестоносцев. Целью русского похода было нанести немцам экономический ущерб, который заставил бы епископа отказаться от враждебных действий.

Став лагерем у Юрьева, Ярослав распустил часть войск «в зажитие воевать»; проще говоря – грабить и уничтожать имущество противника. Епископские рыцари из Юрьева и орденские братья из Медвежьей головы этого вынести не смогли. Покинув крепости, немцы атаковали русские сторожевые посты и гнали их до самого лагеря князя. Русские полки были наготове и ударили навстречу врагу.

По сигналу боевых труб и литавр блистающая сталью стена русских всадников ударила в бока лошадей шпорами и с места, одним прыжком выслала их в галоп[lxvi]. Первыми, на лучших конях, во главе своих дружин скакали под знамёнами с золотыми львами великого княжения Владимирского князья Ярослав и Александр, наставив длинные копья и прижав к плечу и колену ярко расписанные щиты. Мы не знаем, какой именно знак видели немцы в последние мгновения своей жизни на щите Александра. Но, скорее всего, это было изображение его патронального святого Феодора Стратилата, которое он потом использовал на своих печатях.

Впервые Александр не в учении, а на поле боя нанёс противнику таранный удар копьём. Отвыкшая в землях язычников от правильного копейного боя рыцарская кавалерия была смята; выбитые из седёл, но ещё живые всадники растоптаны лавиной русских дружинников, за которой поспешала подобрать и пленить уцелевших новгородская пехота. Уцелевшие рыцари, сержанты и кнехты в беспорядке скакали прочь, до реки Омовжи (Эмайыги); немалая их часть в попытке спастись от русской конницы вылетела на хрупкий весенний лёд.

С глубоким сожалением смотрели Ярослав и Александр на проваливающихся с конями под лёд и бесславно тонущих рыцарей. Князьям не в радость была такая гибель людей, тем более их собратьев-воинов. Подобрав несколько своих павших дружинников и завершив разорение окрестностей Юрьева, князья двинулись восвояси с радостными новгородцами, не потерявшими ни одного человека.

Немцы «поклонились» князю Ярославу, а он «взял с ними мир на всей правде своей»[lxvii]. Со времён С. М. Соловьёва историки понимают это так, что именно в результате похода 1234 г. Ярослав выговорил для себя и потомков своих Юрьевскую дань, которую немцы платили князьям как арендаторы эстонских земель их законным владельцам, русским, и за невыплату которой царь Иван Грозный потребовал Ливонию назад[lxviii].

Едва успел Ярослав, прозорливо решивший задержаться в Новгороде и помочь сыну, отпустить большие полки в Переяславль, как на владения республики налетела литва. Лихие конники внезапно атаковали Старую Русу и влетели через укреплённый посад до самого торга. Но рушане, как называет жителей Русы летописец, были тёртыми калачами. Гарнизон во главе с княжеским наместником, Ярославов управитель-огнищанин с помощниками-гриднями, купцы и гости немедля схватили оружие и выбили врага из посада в поле. В полевом сражении враг был отброшен, но рушане потеряли четырёх знатных горожан, в том числе попа Петрилу.

По этим вестям Александр вместе с отцом вскочил на коня и бросился вдогон литве, пустив городское ополчение на ладьях по р. Ловати. В пути пехоту пришлось отпустить – новгородцы в спешке не взяли необходимых запасов еды. (Я тоже удивляюсь, но, по крайней мере, такова была их официальная версия. ) Княжеская и новгородская конница настигла лёгких и неуловимых литовских всадников в Торопецкой волости у селения Дубровны. Здесь, в 120 км от Старой Русы, произошёл решительный бой.

Александр увидел в деле иную тактику боевых действий, отразившуюся, между прочим, и в двойственности русского вооружения. Нагнать и навязать бой лёгкой кавалерии литовцев в полном доспехе для таранного удара было невозможно. Ни двойная броня, ни тяжелые шлемы с личинами, весом в 3 кг и более, для такого стремительного преследования не были предназначены. Дружинники в кольчугах и шлемах с открытыми лицами применяли в высокоманёвренном бою лёгкие копья и мечи (существовавшие на Руси наравне с тяжёлыми), луки и метательные копья-сулицы.

В сече русские воины не имели явного преимущества, но «тут помог Бог, и крест честной, и святая София Премудрость Божия». Язычники были наголову разбиты. Немногие спасшиеся с поля боя бежали в леса, побросав добычу, защитное вооружение, щиты, совни (копья с рубящим наконечником) «и всё с себя», даже 300 своих коней! О жестокости сражения говорит то, что среди новгородцев было убито десять знатных мужей, в том числе тысяцкий, Гавриил щитник, Нежила серебряник и др. Среди павших новгородцев летописец записал имя Федора Ума, «княжа децка», т. е. воспитателя княжих детей. Это говорит о том, что новгородцы, наконец, признали семью Ярослава «своей», настолько, что ближайший к Александру дружинник оплакан ими вместе с согражданами[lxix].

В 1235 г., по словам новгородского летописца, на нашу землю была наведена Дьяволом новая беда: восстала «крамола между русскими князьями». А владимиро-суздальский летописец отметил этот год по-другому: «мирно было»[lxx]. Мирно было в Северо-восточной Руси, но новгородцы и князь Александр смотрели гораздо дальше на юг, где земля опустошалась раздорами.

Ещё за год до этого Михаил Черниговский пошёл войной на Киев. Отразив нападение, князь Владимир Рюрикович с киевлянами и доблестный князь Даниил Романович (который станет вскоре антагонистом Александра) с галичанами ринулись разорять Черниговское княжество. Они опустошили много сёл, взяли на р. Десне несколько городов. Враги уже били тараном во врата Чернигова и метали в него камнемёта ядра, каждое из которых могли поднять лишь четверо сильных мужчин. Михаил Черниговский, как считает новгородский летописец, обманно, заключил с соперниками мир.

На обратном пути к Киеву изнемогшее от долгих грабежей и насилий войско Владимира и Даниила было атаковано у Торческа дружиной князя Изяслава с наёмными половцами. Хотя последние исчезли с карты как политическая сила, половецкие всадники всё ещё оставались отличными воинами. В жестокой сече Даниил Галицкий копьём и мечом гнал половцев, пока под ним не убили гнедого коня. Его войско бежало, сам князь едва утёк в Галич.

Войска Изяслава и Михаила Черниговского взяли и опустошили Киев; князь Владимир и его жена попали в половецкий плен; для выкупа они должны были занимать денег у немцев. Михаил стал княжить в Галиче, а Владимир – в Киеве. Но их кровавая власть была не долгой. В 1236 г. на Киев двинулся с низовыми и новгородскими полками Ярослав, отец Александра. Он взял город и одарил из богатой добычи новгородцев[lxxi].

По Руси гуляли наёмники-половцы. Её грабили венгры и поляки. А князья продолжали неистово биться друг с другом, опустошая землю ещё хуже, чем иноземцы. В 1237 г., после новых битв и разорений, Михаил Черниговский изгнал из Киева Ярослава, а в Галиче посадил своего сына Ростислава. Татары уже шли на Русь, и когда дошли – обнаружили её в развалинах, с истреблёнными в усобицах княжьими дружинами и озлобленным до предела народом.

Святой князь Александр был свидетелем этой катастрофы, но тогда ещё не имел сил и не знал, что можно сделать для спасения Руси.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: