 |
Кристофер и Джилл
|
|
|
|
«Этот город всегда одинаков, - подумал Кристофер, прижимаясь спиной к каминной трубе и теснее кутаясь в вязанный полосатый шарф, - независимо от погоды, сезона и времени суток. Изо дня в день я вижу одно и то же – грязные улицы, обшарпанные стены, дымящие заводы, сонных прохожих, плетущихся сквозь туман, не разбирая дороги… Порой так хочется всё бросить и уехать… Но куда? Разве есть где-нибудь на свете место, где жизнь текла бы иначе? Где бы не было этой суеты и монотонности, презрения и безразличия, шума и одиночества… Как же я всё это ненавижу! ».
Он устало вздохнул и, чувствуя приближение дождя, раскрыл над головой зонт. То был внушительный зонт-трость, тёмно-фиолетовый с отполированной чёрной рукоятью. Единственный его минус заключался в обилии дыр. Их было целых пять, две маленькие, две средние и одна огромная – прямо над головой у Кристофера. Он прекрасно понимал, что этот зонт – плохая защита от дождя, и всё-таки, упорно продолжал брать его с собой всякий раз, отправляясь на прогулку. Привычка, чтоб её… Конечно, он мог бы развоплотиться (что неоднократно проделывал, например, при прохождении сквозь стены), и дождь стал бы ему нипочём, но это означало бы полную утрату связи с материальным миром. Фактически, ему пришлось бы зависнуть над крышей, а он этого не любил. Ему нравилось ощущать шероховатую поверхность черепицы, тепло кирпичной трубы, лёгкую дрожь в коленях, когда его ноги соскальзывали с карниза. Всё это было так… по-человечески.
- А вот и Крис! Я так и знала, что найду тебя здесь. Ты становишься предсказуемым. Третий раз выбираешь одну и ту же крышу. Наверное, потому что отсюда открывается поразительный вид на пустырь, когда-то бывший парком.
|
|
|
Разумеется, это была Джилл. В который раз этой неуёмно любопытной особе удалось его выследить. Впрочем, чему удивляться – она знала все закоулки этого города как свои пять пальцев и никогда не упускала возможности пошпионить за старым приятелем.
Джилл О’Донохью была тощей долговязой девицей неопределённого возраста. Кристофер общался с ней уже несколько лет и полагал, что ей должно быть немного за двадцать, однако на вид она оставалась сущим ребёнком. Каре непослушных чёрных волос, вздёрнутый носик, большие карие глаза, вечные короткие платьица, шляпки а-ля «старая ведьма» и рваные гольфы чуть выше колена – при взгляде на неё Кристоферу непременно приходила в голову та же мысль, что и при виде родного города: «Она никогда не меняется».
- А ты в своём репертуаре, - продолжала девушка, присаживаясь рядом с ним у самого края крыши, - новый шарф на каждый день недели? Я давно заметила, что красно-оранжевый ты надеваешь только по субботам. Он тебе идёт – и намного больше того бело-зелёного, что ты носишь по вторникам. Правда, к твоему зонту больше подошёл бы пятничный, чёрно-фиолетовый…
- Он не пятничный, а понедельничный, - поправил её Кристофер, - и, ты уж прости, но я не нуждаюсь в оценке своего гардероба.
- Значит, вот как ты это называешь? – она расхохоталась, - да будет тебе известно, что коллекция шарфов и пара галстуков – это ещё не гардероб. Человеку, чьи костюмы различаются лишь формой воротника, просто неприлично употреблять это слово.
Кристофер фыркнул, но возражать не стал. Какой толк спорить с приятельницей, хвалящейся своей наблюдательностью, и при том не способной отличить вертикальную красную полоску от косой оранжевой? О, да – у него была целая коллекция костюмов, отличавшихся друг от друга по всем параметрам, а именно цветом, толщиной и направлением полосок. Полоски были его страстью с раннего детства. Его завораживали отчаянные акробаты в полосатых трико и бравые матросы в тельняшках, полоски на цирковых шатрах, леденцовой карамели, старых викторианских обоях и чулках танцовщиц кабаре. Они ассоциировались у него с праздником и карнавалом, с буйством красок и старомодным уютом, с чем-то по-детски наивным, и в то же время неуловимо зловещим – как чередование рёбер скелета или униформа заключённых. Порой ему казалось, что именно эта склонность искать во всём зловещий подтекст и побудила его выбрать профессию следователя.
|
|
|
Да, инспектор Кристофер Рейли был полицейским, во что его соседям верилось с трудом. Они привыкли считать его этаким городским сумасшедшим, милым чудаком, угрюмым, но безобидным. О том, что он обладает недюжинными дедуктивными способностями, отлично разбирается в психологии и кое-что смыслит в судебной медицине, им оставалось только догадываться. Этот нескладный мужчина средних лет, неизменно растрёпанный и небритый, с чёрными кругами под глазами и неуправляемой копной рыжих волос, в которых пробивались седые пряди, производил впечатление крайне безответственного человека. А он и не спешил разубеждать окружающих в их заблуждениях.
Джилл относилась к тем немногим, кто знал его истинное лицо. Они познакомились, когда он расследовал кражу в кафе, где она работала официанткой. И, хотя он, по своему обыкновению, разговаривал со свидетелями довольно грубо, не щадя их чувств и не стесняясь спрашивать о самом личном, она сразу разглядела в этом холодном, жёстком и подчас даже жестоком человеке родственную душу. А уж когда её показания помогли ему вывести грабителя на чистую воду – тут и он её зауважал. Её ум, внимательность к мелочам и широкий кругозор пришлись ему по вкусу, хоть он и не мог сказать об этом сразу, поскольку всегда был скуп на комплименты в чей-либо адрес. Впрочем, был у него и другой, куда более прозаичный повод симпатизировать ей – она поразительно напоминала его дочь Кимберли. Не внешне – у Ким были медно-рыжие кудри, изумрудные глаза и веснушчатое лицо, - скорее, манерой держаться, характером и взглядами на жизнь. Такая же бесстрашная и воинственная, одинокая и потерянная, гордая, но в глубине души очень ранимая… Они с Ким наверняка поладили бы, случись им встретиться.
Ким… Сейчас ей было бы уже двадцать два. Она поступила бы в музыкальный колледж и в совершенстве освоила бы игру на фортепиано – это был её любимый инструмент. Бывало, она целыми вечерами сидела в гостиной и играла для родителей. У неё был прекрасный голос, глубокое низкое сопрано – она могла бы стать превосходной певицей. Дом… гостиная… фортепиано… чёрно-белые клавиши…Чёрно-белые полоски на платье Патрисии… Её родители были в шоке, когда узнали, что их дочь выходит замуж за младшего констебля без копейки денег в кармане. Сейчас в это верилось с трудом, но на заре полицейской карьеры Кристофер был наивным и мечтательным парнем, работавшем на чистом энтузиазме. Больше всего на свете он хотел сделать мир лучше, избавить его от несправедливости и научиться справляться с приступами тошноты, которые случались у него всякий раз, когда ему приходилось навещать морг или осматривать место преступления. Никто не верил, что из него выйдет толк – никто, кроме Пэт. Она была портнихой, держала небольшое ателье на окраине города и шила необыкновенно нарядную одежду. Над тем свадебным платьем – не белым, как настаивала её семья, а полосатым, в тон костюму жениха – она работала несколько недель, но это стоило того. Да, их жизнь не всегда складывалась удачно, они были бедны, но ведь счастливы – счастливы, несмотря ни на что! До того злосчастного дня…
|
|
|
- О, у тебя с собой термос? Снова будешь пить чай? Небось, опять такой же горький? Позволь спросить, что ты туда подмешиваешь? Мышьяк? – допытывалась Джилл, извлекая из рюкзака чашку, блюдце и серебряную ложечку, - со мной поделишься?
- Не мышьяк, а цианид, - по лицу Кристофера никогда нельзя было понять, шутит он или говорит серьёзно, - и я не подмешиваю его в чай, а подсыпаю в пирожное. Не люблю приторной сладости, отвык от неё – всё же, жизнь у меня не сахар. Вот и приходится заедать каждую порцию мёда ложкой дёгтя.
- Смотри, не пристрастись, - усмехнулась девушка, без спроса беря термос и наполняя свою чашку, - только наркотической зависимости тебе не хватало. Ты и так производишь весьма… ммм… болезненное впечатление. Кстати, я принесла плед. Не хочешь накинуть? А то твой зонт выглядит, мягко говоря, ненадёжно…
|
|
|
Кристофер поднял голову и посмотрел на изнанку зонта. Сегодня он выглядел уныло и сиротливо, как никогда, а дырки в его бархатной поверхности производили особо гнетущее впечатление. «Как будто я его на помойке нашёл, - подумал Кристофер, - а ведь мне его подарила Пэт… На нашу первую годовщину, тогда в городе как раз стояла отвратительно дождливая погода… Боже, как давно это было! ».
Да, с того дня, когда он стал счастливым обладателем фиолетового зонта, прошло без малого двадцать пять лет. А со дня, когда в его дом ворвались бандиты, жаждущие то ли наживы, то ли мести за товарища, которого инспектор Рейли отправил за решётку – ровно восемь. Восемь лет он живёт с этой болью. Восемь лет оплакивает Пэт, бросившуюся под пули, заслонив собой дочь, и Ким, выпрыгнувшую из окна, спасаясь от этих мерзавцев. Восемь лет он не может спокойно спать. В самом что ни на есть буквальном смысле.
Зверское преступление наделало много шума. Весь город обсуждал преждевременную кончину его жены и дочери. Но никто не догадывался, что преступники в ту ночь оборвали три жизни.
Кристофер Рейли машинально провёл рукой по волосам, желая убедиться, что буйные патлы надёжно скрывают дыру у него на затылке.
Кристофер Рейли был мёртв уже восемь лет.
«Нет, это слишком тяжело, - сказал он сам себе, - я не хочу об этом вспоминать. Лучше подумать о чём-нибудь хорошем. Как насчёт дела Макадамса? Я ведь с ним справился. И справился неплохо. Может, не выполнил всего, чего хотел клиент, но до истины-то докопался. Я заслужил небольшого поощрения – пусть даже от себя самого…».
Мысленно он перенёсся в свой кабинет на Перекрёстке. В это уютное помещение с дубовым столом, паркетным полом и огромным камином, у которого так приятно греть озябшие руки. Ну и что с того, что он не нуждается в физическом тепле и не рискует умереть от обморожения? Всё равно это приятно! Так же, как пить горячий чай и уплетать бутерброды, сидя в огромном кресле, обитом алым бархатом. Ах, как он любил свой кабинет! Особенно обои – роскошные, в светло- и тёмно-зелёную полоску, да ещё и с золотыми разводами, дополнявшими картину, но не отвлекавшими внимания от главного – божественного узора стройных вертикальных линий. Собственно, обои были первой и основной причиной, побудившей его купить эту квартиру. Второй причиной было удобное расположение (аккурат на шестнадцатом этаже), обеспечивающее прекрасный вид из окна. Ему нравилось, что город лежит перед ним как на ладони. Нет, Перекрёсток вовсе не казался ему красивым – напротив, он производил на него такое же унылое впечатление, как и тот захолустный ирландский городок, где ему довелось родиться и умереть, - и всё же, наблюдение за жизнью простых людей (или, в данном случае, призраков), торопящихся по своим делам, влипающих в неприятности, спорящих между собой и спотыкающихся на бегу, доставляло ему определённое удовольствие. По сути своей, Перекрёсток был городом неудачников – что не могло не радовать Кристофера, не отличавшегося особым человеколюбием. Рано или поздно сюда заносило всех, кому не удавалось найти загробный мир поприличнее. Пожалуй, его девиз мог бы звучать так: «Если вы недостаточно воинственны для Вальхаллы и недостаточно угрюмы для Аида, царство Осириса кажется вам сборищем зазнавшихся снобов, а на реинкарнацию не тянет – добро пожаловать к нам! ». Перекрёсток не зря получил своё имя – то был мир тысячи дорог и тысячи историй, тысячи языков и национальностей, тысяч – нет, миллионов – пропащих душ и загубленных судеб. Кристоферу нравилось тренировать дедуктивные способности, пытаясь догадаться, что за история привела сюда того или иного прохожего. Кем был тот парень в ковбойской шляпе – действительно ли он жил во времена дикого запада, или это просто образ? А та девушка, похожая на средневековую крестьянку – почему она так нервно косится на глотателя огня, выступающего на городской площади? Уж не сожгли ли её за колдовство? И о чём могут беседовать индеец майя и испанский конкистадор – вспоминают, кто из них кого укокошил? А вот напудренная особа в платье эпохи рококо – как ей не тяжело таскать на себе все эти кринолины? Она явно неравнодушна к улыбчивому моряку, распивающему пиво в компании бородатого викинга… И почему утопленники так любят вплетать в волосы водоросли? Кристофер никогда не понимал этой моды. Следы от верёвок на шеях, отрубленные головы под мышками, кровоточащие раны… Дальше всего зашли древние египтяне с обрывками бинтов для мумификации. Неужели людям нравится вспоминать подробности собственной смерти и погребения? Когда Кристофер спрашивал об этом у знакомых призраков, они только смеялись и говорили, что он ещё слишком молод и относится к смерти чересчур серьёзно, как это принято у живых. Скоро он привыкнет быть мёртвым и поймёт, что в процессе перехода в мир иной нет ровным счётом ничего страшного, а шутить над ним очень даже весело.
|
|
|
Кристофер в этом сомневался. Возможно, потому что при мысли о смерти он вспоминал вовсе не собственную гибель, а две других, свидетелем которых ему пришлось стать. И с которыми ему до сих пор не удалось смириться.
Патрисия и Ким жили здесь же, на Перекрёстке, в двух остановках от его офиса. Пэт открыла новое ателье, где шила платья по барочной и викторианской моде, а Кимберли играла в фолк-группе, основанной настоящим средневековым менестрелем. Кристофер не сомневался, что они счастливы, и всё же, ему было не дано разделить их радости. Груз вины, отчаяния и навязчивой, почти маниакальной жажды справедливости продолжал держать его среди живых. Как и другие привидения с незаконченными делами, он не мог находиться в загробном мире дольше определённого срока. Каждая секунда пребывания здесь требовала от него усилий. Стоило ему расслабиться, отвлечься, забыть, где он находится – и он рисковал очнуться в мире людей. Это делало невозможным его частые визиты на Перекрёсток и сводило к минимуму любое общение с семьёй. Обычно он проводил здесь не более двух дней в неделю. Для полицейского инспектора Кристофера Рейли это были выходные, а вот для Рейли-частного детектива, «всегда готового наказать ваших убийц в мире живых», как гласила надпись на его визитной карточке – самые что ни на есть рабочие дни.
Он работал на этом поприще всего восемь лет – совсем недолгий срок для призраков, привыкших мерить время столетиями, эпохами и поколениями, - однако уже успел создать себе хорошую репутацию. Обращались к нему, преимущественно, новоприставившиеся жители родного города в надежде, что он соберёт улики против их убийц или оправдает доброе имя невинно осуждённых, но бывали и исключения. Однажды его клиентом стал высокопоставленный чиновник из древнего Китая, у которого украли фамильный набор фарфоровых приборов, а после – вавилонская жрица из храма Иштар, недосчитавшаяся золотого ожерелья. Сотрудничество с такими богатыми и влиятельными лицами быстро сделало его одним из самых востребованных сыщиков Перекрёстка, что не могло не льстить его самолюбию.
Впрочем, в то утро ему нанёс визит самый что ни на есть заурядный клиент. Невысокий слегка сутулый мужчина со светлыми волосами и бледно-голубыми глазами за стёклами круглых очков, он явно умер не так давно, и, скорее всего, в достаточно почтенном возрасте. Большинство призраков предпочитают выглядеть не старше тридцати (к сожалению, Кристофер не мог позволить себе такой роскоши, поскольку продолжал притворяться живым и был вынужден имитировать естественное старение), но их манера поведения, так или иначе, выдаёт тот возраст, в котором их застала смерть. Этот человек, несмотря на юное лицо, держался очень сдержано и холодно, пожалуй, даже сурово. «Кажется, я встречал его в своём городе, - подумал Кристофер, - конечно, тогда он выглядел гораздо старше, но его глаза… Этот взгляд непросто забыть, если хоть раз почувствовал его на себе. Вот только я не помню у нас убийств в последнее время. Похоже, у меня намечается любопытное дело».
Внешне он, разумеется, ничем не выдал своего интереса – напротив, принял самое что ни на есть скучающее выражение, развалившись в кресле и положив ногу на ногу. Сегодня на нём был костюм в широкую сине-белую полоску, а так же жёлто-фиолетовый воскресный шарф. Он пригладил растрёпанные волосы и сдержанно улыбнулся клиенту, жестом приказав ему сесть на диванчик у дверей.
- Вы записывались заранее, надо полагать? – полюбопытствовал он, прекрасно понимая, что услышит отрицательный ответ – к нему вообще никто никогда не записывался.
Посетитель покачал головой.
- Видите ли, - пояснил он, - я умер совсем недавно и ещё ничего не знаю о Перекрёстке. Ваш адрес я получил у делового партнёра, который когда-то пользовался вашими услугами. Признаться, меня удивляет, что у вас есть телефон. Я думал, вы из старомодных призраков, которые не признают новшеств…
- Я выгляжу настолько старым? – Кристофер с оскорблённым видом вскинул бровь, - да, мой офис оформлен в викторианском стиле, но это ещё ни о чём не говорит. Я человек двадцатого века и крайне приветствую технический прогресс. Правда, компьютера у меня ещё нет, но на днях моя секретарша должна будет его доставить…
На самом деле у Кристофера не было никакой секретарши. Точнее, он пытался её найти, но никто из претенденток на эту роль не задерживался у него дольше пары месяцев. Кого-то не устраивало постоянное отсутствие хозяина и необходимость самостоятельно разбираться с клиентами, кого-то – его вздорный характер, а последнюю возмутила непредсказуемость его домашнего питомца – самки икарониктериса по имени Бетти. Эта гигантская летучая мышь, скончавшаяся в позднем палеоцене, ненавидела солнечный свет и бросалась на всякого, кто имел наглость разбудить её днём. Несмотря на то, что она была мертва уже несколько миллионов лет, её инстинкты работали не хуже, чем при жизни, и неустанно твердили ей, что светлое время суток безмерно опасно. Той секретарше пришлось несладко – Бетти не только расцарапала ей все руки (с этим девушка уж как-нибудь смирилась бы – в конце концов, она пережила похороны и разложение своего бренного тела), но и нещадно изодрала её новое платье. Когда Кристофер давал бедняжке расчёт, ему было даже жаль её. Правда, она об этом так и не узнала – Рейли был не из тех, кто любит откровенничать, особенно с людьми, перед которым чувствует себя виноватым.
- Меня зовут Хэмиш Макадамс, - продолжал, между тем посетитель, - не знаю, насколько моё дело по вашей части… У вас на визитке написано, что вы занимаетесь убийствами…
- Это моё основное поле деятельности, - кивнул Кристофер, - но порой я уделяю внимание кражам, мошенничеству, шантажу и иным преступлениям, если они кажутся мне занимательными.
- В моём случае имело место не преступление… Скорее, недоразумение. Хотя, зачем я пытаюсь вас обмануть? Конечно же, преступление было. И совершил его никто иной, как я.
- А вот это уже интересно… - пальцы Кристофера, до этого непрестанно крутившие тяжёлую красно-белую трость, замерли, крепко вцепившись в рукоять, - и что же вы натворили?
- Это будет долгая и довольно запутанная история. Но мы ведь никуда не торопимся, верно? И так, моё имя вам, по-видимому, ничего не сказало, хотя мы с вами долгое время проживали в одном городе. Это не удивительно – последние тридцать лет я вёл жизнь затворника, почти не покидая своего особняка в частном секторе. У меня были на то определённые причины… Видите ли, я был не слишком честным человеком. Одно время я работал в небольшой лавке, торговал антиквариатом, картинами и предметами искусства. Заведовал этой лавкой мой друг Бартоломью Пирс – мы были товарищами ещё со школы и вместе затеяли это дело. Он был хорошим парнем, добрым и доверчивым – я бы даже сказал, наивным… И однажды я воспользовался этим. Да, я подтасовал кое-какие документы, вследствие чего Барти обвинили в продаже подделок и упрятали в тюрьму, а я прибрал к рукам его бизнес. Я понимаю, что это было подло, и неоднократно раскаивался в содеянном, но изменить уже ничего не мог. Вскоре об этом предательстве узнала моя мать. Она была в ярости, сказала, что я не достоин быть её сыном и пообещала лишить меня наследства. И действительно, спустя некоторое время она написала новое завещание. Вот только адвокат, который его заверил, вскоре после этого умер, и так вышло, что о её последней воле не знал никто, кроме нас двоих. Поэтому, когда она сама скончалась через пять лет, я украл завещание и спрятал, намереваясь уничтожить. Правда, я этого так и не сделал, потому что в скором времени мне пришлось переехать в новый дом. У меня возник конфликт с дочерью, Молли…
- Молли Макадамс… Это имя кажется мне знакомым, - Кристофер задумался, - ну конечно, ведь о вашей семье писали в газетах, когда я был ещё совсем молод. Кажется, в связи с неким несчастным случаем…
- Да, в связи со смертью Жаклин, моей младшей дочери. Ей было всего восемнадцать лет, когда она погибла. Дело было на вечеринке по случаю её дня рождения, которую она превратила в костюмированный бал. Большинство гостей нарядились всякой нечистью – её привлекала мрачная эстетика, - а сама она надела костюм повешенного пирата, который состоял из старомодного камзола, рваных брюк, чёрной треуголки, повязки на глазу и петли на шее. Эта-то петля и сыграла с ней дурную шутку. Она ходила в столовую за коктейлями, а когда возвращалась, то зацепилась верёвкой за ручку двери и задохнулась. Сказать, что мы с Молли были убиты горем – значит, ничего не сказать. Джеки всегда была весёлой и жизнерадостной девочкой, немного наивной, по-детски непосредственной, но очень доброй. Она была лучиком света в нашем доме, который после смерти моей жены – она тоже скончалась молодой, запустила грипп, - надолго погрузился во мрак. Ну а с гибелью Жаклин всё стало совсем плохо. Мы с Молли не находили себе места, постоянно ссорились, не могли и минуты провести в одной комнате. Атмосфера дома очень давила на нас, нам хотелось избавиться от негативной энергии, выплеснув её на кого-нибудь. Последней каплей для меня стала ссора, во время которой Молли заявила, что это я виноват в смерти её сестры. По её мнению, это был не несчастный случай, а самоубийство, и Джеки совершила его, потому что узнала, как некрасиво я обошёлся с Пирсом. Эти слова звучали абсурдно, но меня они задели. Видите ли, Жаклин действительно была весьма чувствительна и привязчива, к тому же, за ней водилась опасная привычка идеализировать людей – в том числе меня и Бартоломью, которого она с детства называла не иначе как «дядя Барти» и считала полноправным членом семьи. Она восхищалась нашей дружбой и была уверена, что ни один из нас не способен на предательство, не говоря уже о криминале. Если бы она действительно узнала, что́ я совершил – а это было вполне вероятно, потому что она, как и Молли, любила подслушивать и подсматривать за старшими, - то это стало бы для неё страшным ударом. Конечно, я ни за что бы не поверил, что Джеки способна на самоубийство, и всё-таки, слова Молли причинили мне боль. Меня возмутило, что она пытается внушить мне чувство вины вместо того, чтобы морально поддержать. Мне и без того было паршиво… В общем, я уехал из этого дома. Уехал и больше никогда не возвращался. По завещанию я оставил все свои деньги – а их было немало, – сиротскому приюту. Мне казалось, что это благое дело, которое поможет мне искупить предыдущие грехи. И всё же, ближе к старости я начал осознавать, что могу исправить то, что натворил, только одним способом. Я должен вернуть деньги, полученные нечестным путём, тем, кому они причитаются. В последнем завещании моя мать требовала поделить её состояние между внучками, а так же выделить определённый процент Роберту Пирсу, сыну Барти, который моими стараниями остался без отца – тот так и умер в тюрьме, не дожив несколько месяцев до дня освобождения. Я уже подумывал переписать завещание, указав в нём Молли и беднягу Боба, но не успел, потому что умер от порока сердца не далее как на прошлой неделе. Теперь есть только один способ исправить ситуацию – найти мамино завещание, которое аннулирует моё и позволит восстановить справедливость хотя бы сейчас. Оно спрятано в моём старом доме, который так и называется, «Вилла Макадамсов» - это большой кирпичный особняк на окраине города, вы наверняка узнаете его, когда увидите. Сейчас им владеет Молли. Она так и не вышла замуж, живёт очень скромно, почти ни с кем не общается – видимо, до сих пор не отошла от смерти сестры. Завещание спрятано в тайнике за камином в бывшей комнате Жаклин. Я уверен, что Молли его не нашла – она как огня боится всего, что напоминает ей о Джеки, готов поспорить, что за минувшие тридцать лет она ни разу не заходила в её спальню. От вас требуется лишь найти его и передать, кому следует. Для призрака вроде вас – вы ведь можете общаться с людьми и контактировать с материальными предметами, если я не ошибаюсь? – это будет пустяковым делом. Конечно, я бы мог попросить кого-нибудь другого, менее занятого, но, во-первых, это дело может оказаться трудным для человека, не разбирающегося в юридических тонкостях – доказать поверенному, что этот старый документ подлинный, будет не так-то просто, - а во-вторых – у меня не так много друзей, тем более – среди привидений с незаконченными делами. Да ладно, кого я обманываю? У меня вообще нет друзей. Даже моя жена Рози не хочет иметь со мной дел. Что уж говорить о Бартоломью? Он никогда меня не простит. А Жаклин я вообще не смог отыскать. Её на Перекрёстке сто лет никто не видел. Возможно, она предпочла переродиться, чтобы избавиться от дурных воспоминаний. Как я уже говорил, она была очень чувствительным ребёнком. Впрочем, она бы меня тоже не простила. Я и сам-то не могу этого сделать.
«И правильно делаете, что не можете, - подумал Кристофер, - хоть я и предпочитаю, по возможности, быть на стороне клиента, но вы не вызываете у меня ни малейшего сочувствия. Предать друга, украсть завещание, да вдобавок, вполне вероятно, довести дочь до самоубийства и после этого требовать моральной поддержки? Ваша Молли поступила совершенно правильно, высказав всё, что думает о вас. И всё же, ваше решение загладить вину весьма благородно. Я не могу отказать вам в этом праве. Значит, пусть будет по-вашему».
Вслух он, разумеется, сказал другое:
- Ваша история весьма трагична, но в определённом смысле поучительна. Я буду рад помочь вам восстановить справедливость. Надеюсь, мне удастся управиться со всем этим в течении недели. Предлагаю встретиться в следующую субботу – я предоставлю вам отчёт о проделанной работе, а вы мне – законное вознаграждение. По рукам?
Хэмиш улыбнулся, но пожимать руку детектива не стал. То ли из-за неприязни во взгляде, которую Кристоферу так и не удалось скрыть, то ли из-за грязи у него под ногтями – он давно не озабочивался маникюром. К сожалению, детектив Рейли не умел читать мысли и потому так никогда и не узнал, что в действительности остановило Макадамса.
Но на самом деле это, конечно же, была грязь.
- Эй, Крис! Ты меня слышишь? Всё-таки, как насчёт пледа?
Кристофер вздрогнул и обернулся. Джилл допила чай и поставила чашку с блюдцем на край каминной трубы – в опасной близости от собственного локтя. Ещё чуть-чуть, и она бы опрокинула её, но Кристофер предотвратил катастрофу, ловко перехватив руку девушки. Джилл как раз протягивала ему так называемый плед – на самом деле это было самое что ни на есть одеяло. Добротное стёганное одеяло, сшитое из обрывков разноцветной ткани. Именно то, что нужно в промозглый день.
- Это ты сама сшила? – оценил он, - неплохо получилось. Только стежки больно крупные, это придаёт твоей работе несколько грубоватый вид. Ты уж прости, но у меня жена была портнихой, так что я обращаю внимание на такие детали…
- Заткнись и укутайся, - приказала ему девушка, - я же вижу, как тебе холодно! Ты весь посинел!
- Я всегда такой, - обиженно буркнул он, - и вообще, тебе это одеяло будет нужнее. У тебя, вон, губы совсем фиолетовые.
С этими словами он схватил одеяло обеими руками и, не слушая протестующих воплей Джилл, укутал её с головой. Несколько секунд она весьма потешно боролась с кучей цветного тряпья, пока, наконец, не высунула из-под неё своё хорошенькое личико. Её глаза пылали гневом, но губы продолжали улыбаться. Она никогда не могла подолгу злиться на Кристофера.
- Хорошо, будь по-твоему, - заявила она, накидывая одеяло на плечи – я больше ничего тебе не предложу, раз мои подарки так тебя возмущают. Но не думай, что я буду паинькой слишком долго. Забираясь на эту крышу, я так себе и сказала – «Джилл О’Донохью, ты будешь не Джилл О’Донохью, если не узнаешь, как дела у Криса на работе». Я знаю, ты ненавидишь говорить об этом, но сейчас за тобой должок. Ты обязан возместить мне моральный ущерб. Так что давай, выкладывай, что ты сейчас расследуешь? Таинственное исчезновение? Громкое ограбление? Или всего лишь череду карманных краж?
- Вообще-то, в данный момент я уже ничего не расследую. Я только что закончил очередное дело и теперь наслаждаюсь триумфом.
- Закончил дело? – она навострила уши, - подожди, дай я угадаю! Убийство? Убили богатого старика, прятавшего под половицей свои бриллианты? Или прекрасную юную девушку, которую нашли в подвенечном платье, забрызганном кровью? А может, таинственного иностранца с чемоданом, полным наклеек из экзотических стран? Жертву зарезали кривым индийским кинжалом, я права? Или всё-таки отравили неизвестным науке ядом?
Кристофер вздохнул и покачал головой. Ну что это за ребёнок такой? И зачем она только свалилась на его голову?
- Я бы на твоём месте поостерёгся так шутить. Смерть – это серьёзная штука.
- Не думаю, что мёртвые с тобой согласятся. Им бояться уже нечего, так что вряд ли я сделаю кому-то хуже, если пошучу над убийством.
«Она действительно рассуждает, как мёртвая, - подумал Кристофер, - интересно, если бы она знала, что говорит с призраком – она бы испугалась? Почему-то мне кажется, что нет. Пожалуй, она сочла бы это прекрасным поводом для ещё одной шутки».
- Так не томи, рассказывай, что же произошло? – продолжала допытываться Джилл, - а точнее – кто кого и почему пришил?
- Никто никого не пришивал. Это дело касалось, скорее, мошенничества.
- Тогда рассказывай, кто и как смошенничал. Надеюсь, это мошенничество было достаточно хитрым? Преступник ведь не ограничился парой лишних нулей, приписанных к чужому банковскому счёту?
- Нет, он спрятал завещание. А потом попросил меня найти его. Очень совестливый мошенник попался.
- Вот те раз… Я-то думала, что люди не меняются. А оно вон как бывает… Никогда не видела живых раскаявшихся преступников.
«И не увидишь, потому что мой преступник тоже не вполне живой, - мысленно усмехнулся Кристофер, - ишь, до чего настойчивая девчонка! Врать ей – это целое искусство. Ну да ладно – я попробую…».
Мысленно он вернулся на несколько часов назад. Хоть он и пообещал Макадамсу, что займётся его делом как можно скорее, на неделе это ему так и не удалось. Воскресенье он провёл с Патрисией, которая впервые за долгое время выкроила свободную минутку (ох уж эти модные показы…). Они прогулялись по Перекрёстку, перекусили в кафе, которым заправлял придворный повар кого-то из французских королей, и послушали выступление джазовых музыкантов, некогда игравших в американских подпольных клубах времён сухого закона. Если бы он только мог продлить это удовольствие… Но начиная с понедельника его с головой завалили работой в полицейском участке. Неделя выдалась очень напряжённая, карманники, вандалы и мелкие хулиганы, казалось, совершенно не щадили чувств трудяг-полицейских. Так что ему пришлось пожертвовать свободным утром, чтобы, наконец, посетить дом семейства Макадамс.
Это был красивый, но несколько запущенный двухэтажный особняк, окружённый впечатляющим, хоть и неухоженным садом. Остановившись на пороге, Кристофер помялся несколько секунд, гадая, стоит ли ему заявлять о своём присутствии или достаточно пройти сквозь стену и обыскать дом, оставаясь невидимкой. В первом случае ему будет проще объясниться с юристами Макадамсов, которые наверняка поинтересуются, где и при каких обстоятельствах он нашёл завещание. Однако он очень сомневался, что Молли так просто согласится заговорить с незнакомцем – тем более, пришедшем не из полиции, а как частное лицо. Он успел расспросить соседей и узнать кое-что о характере хозяйки – как и говорил Хэмиш, она была весьма замкнутой, почти не выходила из дома и не любила чудаков. Кто знает, захочет ли она помогать ему с поисками завещания, даже если он объяснит, что это выгодно в первую очередь ей? Вдруг она скажет, что не хочет ворошить прошлое? Нет, будет лучше, если сперва он убедится, что завещание по-прежнему в доме. А то может статься, что его давно кто-нибудь выкрал, и он окажется в дурацком положении, выспрашивая о нём. Решено – сперва он разведает обстановку, а затем нанесёт официальный визит. Это не должно занять много времени.
Он поправил воротник своего чёрно-зелёного пиджака и просочился в холл прямо сквозь запертую дверь. Его ожидало просторное помещение, погружённое в тревожный полумрак. Здесь было красиво – ковры на полу, картины по стенам, даже вполне сносные слепки с античных статуй, расставленные в полутёмных нишах. И всё-таки, Кристофер видел, что этот дом переживает не лучшие времена. «Всё прогнило, половицы скрипят, гобелены поела моль, - отмечал он, минуя прихожую, - видно, что финансы хозяйки находятся в плачевном состоянии. А папаша даже не думал ей помочь – и всё из-за какой-то старой обиды. Н-да, отличный клиент мне достался. Но такая уж у меня работа – помогать всем, кто попросит, если их просьбы не выходят за рамки закона. Проклятая доброта, чувствую, однажды она загонит меня в могилу… Во второй раз».
А вот и комната Жаклин. Маленькая, уютная, хоть и забитая пылью с пола до потолка – похоже, Молли действительно не любила сюда заходить. Старинная кровать под резным балдахином, каминная полка, часы, остановившиеся ровно на пяти, плакат какой-то готической группы из восьмидесятых, проигрыватель для виниловых пластинок, книги на полках – в основном приключения, ужастики и детские детективы. Под потолком на ниточках развешаны пауки, резиновые летучие мыши и привидения в простынях – к чему бы это? Ах, да, Хэмиш говорил, что она затеяла маскарад в самый день смерти. Наверное, она весь дом к нему украсила, только в других комнатах потом навели порядок, а здесь – нет. А это что такое на прикроватном столике? Кристофер сделал своё тело материальным и, надеясь, что его шагов никто не услышит, взял маленькую книжку в толстом кожаном переплёте. «Дневник Жаклин Макадамс»… Как любопытно. Конечно, личная жизнь давно умершей девушки его совершенно не касается, но разве можно устоять перед таким искушением? Ужас, какой неразборчивый почерк… А ещё ей, судя по всему, были свойственны резкие перепады настроения. Вот запись от двадцать шестого мая тысяча девятьсот восемьдесят восьмого – они с сестрой здорово провели время, забравшись на чердак полуразрушенного особняка соседей, а уже через две недели, девятого июня, она заявляет, что ненавидит свою жизнь и хочет отравиться крысиным ядом. Единственная проблема состояла в том, что ей было жаль тратить деньги на такую покупку – она слишком любила крыс и не хотела вкладываться в производство товара, нацеленного на их уничтожение. Тридцатого июля она в красках расписывала свои чувства к парню по имени Эдвард, который торговал пиццей в ресторанчике на углу, носил крутую чёрную куртку и прогуливался по улице с ручным вороном, но уже двадцать пятого августа она узнала, что он отличается ужасным чувством юмора, рассказывает отвратительно пошлые анекдоты, выгнал из дома увязавшуюся за ним уличную собаку и считает её любимые книжки глупостью для малолеток, что было воспринято ею как настоящее предательство. Из дальнейших записей Кристофер узнал, что Джеки любила пончики с ванилью и ненавидела уроки физики, обожала рок-музыку, но не переносила больших компаний, часто падала с велосипеда и вообще считала себя страшно неуклюжей, подкармливала кошек на городской свалке, а незадолго до дня рождения по-крупному поругалась с сестр
|
|
|
