 |
Несколько цитат Арк. Бухова.
|
|
|
|
Среди нас, часто совершенно не замечаемые, тихие и спокойные, есть люди с нежным белым цветком в душе – с нежностью, с той чуткостью сердца, которая только одна дает право на звание – человека. Это те люди, которые могут заплакать над кинематографической картиной, по-детски радоваться солнцу, брызнувшему в окна, наивно и чисто грустить в летнюю ночь, бродя по залитому луной полю, запоминать ласково и нежно красивое стихотворение из свежей книжки, журнала, из новой книги молодого поэта.
Этим людям принесена тяжелая похоронная весть: поэзия умерла. Сотни и тысячи стадных, неумных людей утверждают, что поэзии больше нет, стихов не читают – и говорят, что читать их не надо.
Это неправда. Интерес к красивому стиху пропасть не может, как не может пропасть сладкая дрожь сердца, когда видишь красивую женщину, как не может пропасть религиозное чувство перед жуткою иконой старой церкви, или чувство легкой грусти от далекой виолончели. Не пал интерес – но его убивают. Есть – убийцы поэзии.
* * *
Передо мной несколько сборников стихов – тех крикливых юнцов, которые вышли на борьбу с читательским интересом к поэзии. Сборники их – это кирпичи, бьющие по вискам читателей. Это настоящие – современные убийцы поэзии.
Вот как они убивают.
Вот поэт описывает ночь:
Серые тени от костра побежали, –
Сивые лошади испуганно заржали…
Тени ночные вдруг стали черней.
Ночь торопилась, бежала, бежала…
«Куда ты? Кви, кви», закричал соловей,
Но она, торопясь, промолчала.
Маховым ночь промахала метлом (? Sic)
Мертвым усадьба заснула сном.
(Глеб Сазонов. Орган 1912 г.)
Тот же поэт описывает метель:
И рыдает и кидает.
Бьется в окна головой.
|
|
|
И опять, опять лягает
Кто-то яростно ногой. (Стр. 93).
У некоторых убийц поэзии описания проще и реальнее; вот как им представляется таинство любви:
Сладостны и горьки будут вздохи
В тесненьком чулане у ворот.
За ночь спину истерзают блохи –
Теребил их на постели кот.
(Вл. Нарбут. Аллилуйя)
Вот (тот же убийца) кусочек из славянской мифологии:
…Зарит поля бельмо, напитанное ленью,
И облака повиснули, как слюни…
Колоды шашелем подточенные стынут.
Рудая домовиха роется за пазухой,
Скребет чесалом жесткий волос: вошь бы вынуть.
Иногда убийц тянет занести руку и над народным эпосом и тогда они пишут «деревенским слогом!»: девушки уговаривают подругу забыть изменника-милого:
Так разве грустью тайною
Исправишь, ненаглядная,
Их душу бестиальную,
Где темень непроглядная?
(П. Кокорин. Песни девушек. 1912 г.)
Вот девушка рассказывает о деревенском гардеробе:
Пусть мороз сердитый
Кракает да злится:
Мехом сак подбитый
Стужи не боится.
(Картина из деревенской жизни: Машка-Губошлепка, одетая в темно-коричневое пальто, с лорнетом и веером, говорит Ивану Сотскому:
– Ах, какая у вас бестиальная душа, Вы такой экспансивный. Мое нежное сердце бьется – и амплитуды его размаха – по шести метров…).
Иногда вдруг убийц потянет к эстетическому, изящному слогу туманности. Тогда они собираются в преступное сообщество, издают журнал «Гиперборей» (С. П. Б. 1912 г. предо мной № 1) и стараются.
Один из них пишет о себе:
Я блуждал в игрушечной чаще
И открыл лазоревый грот…
Неужели я настоящий
И действительно смерть придет?
(О. Мандельштам. Стр. 20)
Через страницу ощущения его меняются:
Я вздрагиваю от холода,
Мне хочется онеметь.
А в небе заблещет золото –
Приказывает мне петь.
В том же сборнике на странице…
* * *
Будет. Даже и этого достаточно. Так убивают поэзию.
|
|
|
Печатается по: Как убивают поэзию. Несколько цитат Арк. Бухова // Синий журнал. 1912. № 47. 16 ноября. С. 7.
Андрей Левинсон
«ГИПЕРБОРЕЙ»
(ЕЖЕМЕСЯЧНИК МОЛОДОЙ ПОЭЗИИ)
О гиперборейцах еще древние любили рассказывать диковинные вещи. Правда тот насмешливый ритор из Самосаты сомневался в их чудесных свойствах и хулил любителей праздных вымыслов; но ведь он осмеливался отрицать даже магическую силу заклятий и мудрость халдейских чудодеев. Между тем ходили достоверные слухи, что гиперборейцам ведомо искусство ходить по воздуху, как по тверди.
На заглавном листе молодого «ежемесячника стихов и критики» начертано красиво изогнутой дугой название «Гиперборей». Имя таинственного берега, богатого янтарями, «ultima Thule»* античной мечты окружает дружеский журнал поэтов, скромных и интимных, громадным и холодным Ореолом Северного Сияния.
Новый ежемесячник должен явиться как бы лирическим дневником поэтов, объединившихся в «Цех».
Образование этого цеха не только, думается мне, маскарадная причуда в средневековом роде; в этом прозвище, не случайно заимствованном из ремесленного быта, содержится обещание согласного и непритязательного тружничества.
Признав в делах и исканиях славных предшественников, от Ломоносова до Блока драгоценное, но опасное для их творческой независимости наследие прошлого (критический отдел первого выпуска с нарочитым смирением воздает этим предшественникам дань уважения; лапидарно-краткие рецензии о книгах Валерия Брюсова, К. Бальмонта, Вячеслава Иванова почтительны и пиететны – как эпитафии), поэты Цеха дружно устремились к новым берегам.
Нельзя впрочем утверждать, что им удалось уплыть особенно далеко, или даже отчалить. К тому же стороннего читателя меньше всего волнует осуществление поэтических лозунгов; для него новое дарование ценней, чем новые программы.
Прежде всего: о самих «Мейстерзингерах», Синдиках Цеха, г. г. Гумилеве и Городецком. Стихотворения их посвящены воспоминаниям итальянских скитаний; я не слишком ценю этот прикладной, сказал бы я, род топографической профессии, но он освящен созданиями Эредиа и Андри де Ренье.
Г. Гумилев (помнится, я был одним из первых, указавших на привлекательное его дарование), сумел сбросить пышные ризы экзотической расцвеченности, его голос выделяется из общего хора; благородная простота и отчетливость формы изобличают в нем переводчика и ученика Теофиля Готье.
|
|
|
Его стихотворение – умиленное и прозрачное восхваление смиренного Фра Анжелико, слуги Божия и художника, Его милости, монаха из Фьезоле; правильные строфы поэта недаром колеблемы порой подлинным волнением.
На всем, что сделал мастер мой, печать
Любви земной и простоты смиренной
Да, он не все умеет рисовать,
Но то, что он рисует, совершенно.
………………………………………..
Вот скалы, роща, рыцарь на коне,
Куда он едет, в церковь иль к невесте?
Горит заря на городской стене,
Идут стада по улицам предместий.
И вот ангельский художник становится для поэта идеальным носителем прекрасной человеческой двойственности:
Есть Бог, есть Мир – они живут вовек
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себе вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога.
Г. Гумилеву возражает с заносчивостью и жаром г. Сергей Городецкий. В стихотворную форму он умеет заключить гиперболичность и запальчивость русских споров, сыплет терминами, и, примеряя «плотоядного монаха к собственному величию убеждается в его ничтожестве». Зачем шуметь вокруг смиренной кельи?
Рядом с Городецким Николай Клюев, тот поэт из народа, чье появление недавно взволновало многих. Произведения его до чрезмерности богаты архаическими словообразованиями яркости необычайной, в которых былинный склад и славянская старина соединяются с этим звериным и лесным духом, которым исполнены деревянные идолы Коненкова.
Но построение его стихотворений расплывчато, помыслы смутны и взвинчены, идеология надумана.
«В бесконечности духа бессмертия пир».
Так заключает он последнее из напечатанных стихотворений незвучным аккордом мертвенных слов.
Нечеток и поэтический облик О. Мандельштама; для юного поэта «мгновенный ритм» еще «только случай»; но уже не бесплодно его поэтическое волнение:
|
|
|
…Господи!, сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
Божье имя, как большая птица,
Вылетело из моей груди…
Вообще, несмотря на дух корпоративности, царящей в цехе, творчество самых юных из этих молодых поэтов отличено ярким личным отпечатком, той самобытностью, без которой не может быть поэта.
Так в стихотворении Владимира Нарбута звучит благая строгость чинного и четкого стиха, твердость и внушительность старинной жизни и бытовая вещественность образов. Анна Ахматова, Василий Гиппиус, Гедройц – каждый из них имеет уже лицо и свой обычай.
Сотрудниками первого выпуска не исчерпаны силы цеха; в выпуске этом нет Зенкевича, отображающего мир с повышенной конкретностью галлюцината; не слышен и тонкий комариный голосок Музы «голубых лютиков» г-жи Моравской. Но все же есть в этой маленькой желтой тетрадке явная прелесть начала, обещания утренней свежести.
В ее немногочисленных строках уже звучит порой стройная лира Аполлона и многоствольная цевница Пана.
Печатается по: Андрей Левинсон. «Гиперборей» (Ежемесячник молодой поэзии) // Театр. 1912. № 87 (25 ноября). С. 2. Андрей Яковлевич Левинсон (1887 – 1933), театральный и художественный критик. «Ритор из Самосаты» – Лукиан. В приводимой заметке Левинсон ссылается на свою рецензию: Левинсон А. Романтические цветы Н. Гумилева // Современный мир. 1909. № 7. С. 38 – 41. «Сергей Гедройц» – псевдоним Веры Игнатьевны Гедройц (1876 – 1932), участницы «Цеха поэтов», основной финансовой вкладчицы в издание журнала «Гиперборей».
<Без подписи>
|
|
|
