Если человек исчезнет, есть ли надежда для гориллы? 7 глава

 

— Итак, что же мы обнаружили?.

— Мы обнаружили, что любой вид, который не под­чиняется правилам конкуренции, кончает тем, что раз­рушает биологическое сообщество, чтобы обеспечить возможность собственной экспансии.

— Любой вид? Включая человека?

— Да, несомненно. Именно это и происходит в дей­ствительности.

— Значит, ты понял, что такое положение вещей, по крайней мере то, что мы с тобой обсудили, не явля­ется следствием какого-то загадочного порока, прису­щего человеческому роду. Не какой-то неуловимый изъян заставляет людей вашей культуры разрушать мир.

— Да. То же самое произошло бы с любым видом, по крайней мере с видом, достаточно сильным, чтобы вести себя так же, при условии, что каждое расшире­ние кормовой базы будет сопровождаться ростом по­пуляции.

— При условии расширения кормовой базы расти будет любая популяция. Это верно для всех видов на Земле, включая человека. Согласные доказывают это уже десять тысяч лет. Десять тысяч лет они упорно уве­личивают производство продовольствия, чтобы накор­мить растущее население, и в результате оно растет еще быстрее.

Я несколько минут сидел молча и размышлял.

— Матушка Культура с этим не согласна.

— Ну конечно. Не сомневаюсь, что она категори­чески возражает. Что же именно она говорит?

— Она утверждает, что в нашей власти увеличи­вать производство продовольствия, не позволяя расти популяции.

— С какой целью? Зачем нужно увеличивать про­изводство продовольствия?

— Чтобы накормить миллионы голодающих.

— И что же, накормив их, вы возьмете с них обе­щание не размножаться?

— Э-э... нет, такое в планы не входит.

— Так что же произойдет, когда вы накормите го­лодающие миллионы?

— Они начнут размножаться, и население увели­чится.

— Несомненно. Этот эксперимент ежегодно ставит­ся людьми вашей культуры уже десять тысяч лет — и результат всегда предсказуем. Увеличение производства продовольствия для того, чтобы накормить растущее на­селение, ведет к новому росту популяции. Такой резуль­тат неизбежен, и предсказывать что-то иное — значит просто предаваться биологическим и математическим фантазиям.

— И все-таки... — Я подумал еще немного. — Матушка Культура говорит, что проблему может ре­шить контроль над рождаемостью.

— Да. Если ты когда-нибудь проявишь такую глу­пость, что станешь обсуждать эту тему с некоторыми своими друзьями, то увидишь, как они вздохнут с облегчением, когда догадаются привести этот довод: «О-ох... Слава богу, нам удалось сорваться с крючка!» Точно так же алкоголик клянется, что бросит пить, прежде чем пьянство окончательно погубит его. Глобаль­ный контроль над рождаемостью — нечто, что всегда должно начаться в будущем. Он должен был начаться в будущем, когда вас было три миллиарда в 1960 году. Теперь, когда вас пять миллиардов, он тоже должен начаться в будущем.

— Это правда, и тем не менее такое возможно.

— Возможно, конечно, но только если вы переста­нете следовать тому сюжету, который разыгрываете. До тех пор пока вы этого не сделаете, вы будете продол­жать отвечать на голод увеличением производства про­довольствия. Ты ведь видел плакаты, призывающие посылать продовольствие голодающим?

— Видел.

— А видел ты когда-нибудь призывы посылать им противозачаточные средства?

— Нет.

— Их и никогда не бывает. Матушка Культура вы­сказывается по этому поводу двояко. Когда ты гово­ришь ей: демографический взрыв, она тебе отвечает: глобальный контроль над рождаемостью, но когда ты говоришь: голод, она отвечает: увеличение производ­ства продовольствия. Только почему-то так полу­чается, что увеличение производства продовольствия происходит постоянно, а глобальный контроль над рож­даемостью остается уделом будущего.

— Верно.

— Если рассматривать вашу культуру в целом, на самом деле никакого серьезного движения в сторону гло­бального контроля над рождаемостью не существует. Дело в том, что такого движения не будет никогда, пока вы воплощаете в жизнь сказку, утверждающую, будто боги создали мир для человека. Пока вы живете в со­ответствии с таким сюжетом, Матушка Культура будет требовать увеличения производства продовольствия сегодня — и обещать глобальный контроль над рожда­емостью завтра.

— Да. Это мне понятно, однако у меня есть во­прос.

— Задай его.

— Мне известно, что о голоде говорит Матушка Культура. А что говоришь на этот счет ты?

— Я? Я ничего не говорю, кроме того, что ваш вид так же подчиняется биологической реальности, как и все остальные.

— Но какое отношение это имеет к голоду?

— От голода страдают не только люди. Он случа­ется у всех видов, живущих на Земле. Когда рост по­пуляции опережает увеличение кормовой базы, попу­ляция сокращается, пока вновь не устанавливается равновесие. Матушка Культура утверждает, что че­ловек должен быть в этом отношении исключением, поэтому, обнаружив, что населению недостаточно име­ющихся ресурсов, она кидается на помощь и постав­ляет продовольствие извне, тем самым достигая гаран­тированного результата: в следующем поколении окажется еще больше голодающих. Поскольку насе­лению никогда не приходится сокращаться до тех раз­меров, когда ему окажется достаточно собственных ресурсов, голод делается хронической составляющей его жизни.

— Да. Несколько лет назад я прочел статью в газе­те об экологе, который привел такие же доводы на ка­кой-то конференции, посвященной проблемам голода. Ну и топтали же его ногами! Дело дошло до того, что его практически объявили убийцей!

— Могу себе представить. Его коллеги во всем мире прекрасно понимают ситуацию, но им хватает здравого смысла не гневить Матушку Культуру. Если на терри­тории, которая может прокормить только тридцать ты­сяч человек, проживает сорок тысяч, привозить им про­довольствие, чтобы снабдить им все сорок тысяч, вовсе не проявление доброты, а просто гарантия того, что го­лод возникнет снова.

— Все это так, но все равно трудно просто сидеть и смотреть, как они голодают.

— Именно так говорят Согласные, полагающие, что по воле богов должны править миром: «Мы не позво­лим им голодать. Мы не позволим начаться засухе. Мы не позволим реке разлиться». Все это могут позволить или не позволить боги, а совсем не вы.

— Справедливое замечание, — согласился я. — И все-таки у меня есть еще вопрос. — Измаил кив­нул, предлагая мне продолжать. — Мы в Соеди­ненных Штатах каждый год очень значительно уве­личиваем производство продовольствия, но рост населения у нас относительно небольшой. С другой стороны, быстрее всего растет население в странах с непродуктивным сельским хозяйством. Создается впечатление, что это противоречит твоему утверж­дению о связи производства продовольствия с рос­том населения.

Измаил слегка раздраженно покачал головой:

— Наблюдаемый феномен описывается так: «За увеличением производства продовольствия, чтобы на­кормить увеличившееся население, следует дальнейший рост населения». Здесь ничего не говорится о том, где происходит рост.

— Не понял.

— Рост производства пшеницы в Небраске не обя­зательно ведет к росту населения Небраски. Числен­ность населения может увеличиться где-нибудь в Ин­дии или в Африке.

— Все равно не понимаю.

— Каждое увеличение ресурсов ведет к росту на­селения где-нибудь. Другими словами, кто-то где-то потребляет излишки продовольствия, произведенные в Небраске. Если это прекратится, фермеры Небраски тут же быстренько сократят производство.

— Конечно, — согласился я и еще немного поду­мал. — Получается, что фермеры Запада поставляют взрывчатку для демографического взрыва в третьем мире?

— В конечном счете так и есть, — подтвердил Из­маил. — Кто еще мог бы это сделать? — Я вытара­щил на него глаза. — Чтобы увидеть проблему в гло­бальном масштабе, ты должен сделать шаг в сторону от нее. В настоящее время вас на Земле живет пять с половиной миллиардов, и, хотя миллионы голодают, вы производите достаточно продовольствия, чтобы прокормить шесть миллиардов. И поскольку вы про­изводите достаточно продовольствия, чтобы прокор­мить шесть миллиардов, существует биологическая неизбежность того, что через три или четыре года вас и станет шесть миллиардов. К тому времени, хотя миллионы по-прежнему будут голодать, вы будете производить достаточно продовольствия для шести с половиной миллиардов, а это значит, что еще через три или четыре года вас станет шесть с половиной мил­лиардов. Но к тому времени вы будете производить продовольствие для семи миллиардов, и хотя милли­оны будут голодать, опять же через три или четыре года вас станет семь миллиардов. Чтобы остановить этот процесс, вы должны осознать факт, что увеличе­ние производства продовольствия не накормит мил­лионы голодных, а только усугубит демографический взрыв.

— Понятно. Но как мы можем остановить рост про­изводства продовольствия?

— Точно так же, как положить конец уничтожению озонового слоя, как прекратить вырубку дождевых ле­сов. Если есть воля, способ найдется.

 

 

— Как ты, наверное, заметил, я положил рядом с твоим креслом книгу, — сказал Измаил.

Это оказалась Книга американского наследия ин­дейцев.

— Пока мы продолжаем обсуждать вопрос конт­роля над рождаемостью, тебе многое может сказать карта расселения племен в начале этой книги.

После того как я посвятил несколько минут изуче­нию карты, Измаил спросил, что я из нее извлек.

— Я даже и не представлял себе, что их было так много. Столько различных народов!

— Не все они жили в одно и то же время, но все-таки большинство было современниками. Я хочу, что­бы ты подумал о том, что служило фактором, сдержи­вающим рост индейского населения.

— Как в этом может помочь карта?

— Я хотел, чтобы ты убедился: этот континент вовсе не был безлюден. Контроль над рождаемостью не яв­лялся роскошью, он был необходимостью.

— Понятно.

— Ну как, есть идеи?

— От того, что я смотрел на карту? Боюсь, что нет.

— Скажи мне вот что: как поступают люди вашей культуры, когда им надоедает жить на перенаселенном Северо-востоке?

— Ну, тут все просто. Они переезжают в Аризону, Нью-Мексико, Колорадо. На обширные, слабо засе­ленные территории.

— А как это нравится тем Согласным, которые уже живут на обширных, слабо заселенных террито­риях?

— Им это, конечно, не нравится. Там на всех бам­перах автомобилей наклейки: «Если вы любите Нью-Мексико, отправляйтесь туда, откуда явились».

— Однако новые поселенцы не отправляются туда, откуда явились.

— Нет, наоборот, приезжают все новые и новые.

— Почему Согласные-старожилы не могут остано­вить этот наплыв? Почему они не могут остановить рост населения Северо-востока?

— Не знаю. Не вижу, как они могли бы это сде­лать.

— Значит, существует бурный поток роста населе­ния в одной части страны и никто не беспокоится о том, чтобы перекрыть его, потому что излишки всегда мож­но направить на обширные, слабо заселенные террито­рии Запада.

— Так и есть.

— Однако каждый из названных тобой штатов име­ет границы. Почему границы не мешают притоку переселенцев?

— Потому что они всего лишь воображаемые линии.

— Именно. Чтобы превратиться в жителя Аризоны, требуется всего лишь пересечь воображаемую линию и поселиться, где тебе понравится. Однако обрати внима­ние вот на что: на карте, которую ты рассматриваешь, каждый народ Несогласных был отделен от других от­нюдь не воображаемой, а вполне определенной культурной границей. Если навахо начинали чувствовать, что им стало тесно, они не могли сказать: «У хопи много сво­бодных земель. Давайте переселимся туда и станем хопи». Подобное им и в голову не могло прийти. Короче говоря, проблема перенаселенности Нью-Йорка может быть ре­шена, если его жители станут жителями Аризоны, но для навахо такая же проблема не могла разрешиться тем, что они стали бы хопи. Те культурные границы никто не пе­ресекал по собственной прихоти.

— Это верно, но, с другой стороны, навахо могли пересечь границу территории хопи, не пересекая грани­цы культурной.

— Ты хочешь сказать, что они могли захватить зем­ли хопи. Да, несомненно. Однако мое возражение ос­тается в силе. Если ты проникал на территорию хопи, они не предлагали тебе заполнить анкету, они тебя уби­вали. Такая система работала очень хорошо. Она дава­ла племенам очень действенный стимул ограничивать свою численность.

— Да, с этим не поспоришь.

— Племена индейцев ограничивали рост населе­ния не ради процветания человечества и не ради за­щиты окружающей среды. Они делали это потому, что ограничить собственную численность было лег­че, чем вести войны с соседями. Конечно, были и такие, кто не особенно старался ограничить рост на­селения, потому что ничего не имел против войн. Я вовсе не пытаюсь изобразить индейцев мирными утопическими поселянами. В мире, где нет Большого Брата, который следил бы за поведением каждого и охранял бы права собственности, очень полезно иметь репутацию бесстрашного и свирепого противника, а такая репутация не зарабатывается оскорбительны­ми нотами соседям. Пусть лучше они точно знают, что их ждет, если они не желают ограничивать рост населения и довольствоваться собственной террито­рией.

— Понятно. Они взаимно не давали увеличиться численности друг друга.

— Однако делали они это не благодаря созданию непреодолимых территориальных границ. Непреодоли­мыми должны были быть культурные границы. В слу­чае избытка населения у племени наррагансет они не могли просто собрать вещички и отправиться на запад, чтобы стать шайеннами. Наррагансеты должны были оставаться там, где жили всегда, и ограничивать свою численность.

— Да. Это еще один пример того, что разнообра­зие срабатывает лучше, чем однородность.

 

 

— На прошлой неделе, — сказал Измаил, — ког­да мы обсуждали законы, ты говорил, что существует лишь один закон, определяющий, как людям следует жить, — тот, изменить который можно голосованием. Что ты думаешь на сей счет теперь? Могут ли законы, управляющие конкуренцией в сообществе, быть изме­нены путем голосования?

— Нет. Только это ведь не абсолютные законы вро­де законов аэродинамики — они могут нарушаться.

— А разве законы аэродинамики не могут быть на­рушены?

— Не могут. Если ваш аэроплан построен без их учета, он просто не полетит.

— Однако если его столкнуть со скалы, он окажет­ся в воздухе, не так ли?

— На некоторое время.

— То же самое распространяется на цивилизацию, созданную в нарушение закона ограниченной конкурен­ции. Она остается какое-то время в воздухе, потом па­дает вниз и разбивается. Разве не это грозит сейчас людям вашей культуры — катастрофа?

— Да.

— Я иначе сформулирую вопрос. Уверен ли ты, что любой вид, который нарушает закон ограниченной кон­куренции, кончит тем, что разрушит биологическое со­общество ради собственного неограниченного распрос­транения?

— Уверен.

— Так к чему тогда мы с тобой пришли?

— Мы открыли для себя некоторые познания о том, как людям следует жить; более того, как они должны жить.

— Еще неделю назад ты говорил, что получить та­кое знание невозможно.

— Да, но...

— Да или нет?

— Да... но я не вижу... Подожди минутку.

— Можешь не торопиться.

— Я не вижу, как сделать это источником знаний вообще. Я хочу сказать, что не вижу способа приме­нить это знание в общем плане, к другим вопросам.

— Разве законы аэродинамики говорят тебе, как бо­роться с дефектами генов?

— Нет, конечно.

— Тогда какой от них толк?

— Они нужны... Они позволяют нам летать.

— Закон, который мы с тобой обсуждали, позво­ляет видам, включая человека, выживать. Он не ска­жет вам, должны ли быть легализованы модифици­рующие настроение препараты. Вы не узнаете благодаря ему, хорош или плох секс до брака. Из него не следует, правомерна или нет смертная казнь. Од­нако он скажет вам, как следует жить, если вы хотите избежать вымирания, и это самое важное и са­мое фундаментальное знание, в котором нуждается человечество.

— Все так. Но тем не менее...

— Что?

— Тем не менее люди моей культуры не признают его.

— Ты хочешь сказать, что люди твоей культуры не признают того, что мы с тобой тут выяснили?

— Именно.

— Давай уясним себе, что они примут и чего не при­мут. Сам по себе закон не может оспариваться. Он су­ществует и действует в сообществе живых существ. Чего Согласные не признают, так это того, что он при­ложим к человеку.

— Правильно.

— Этому едва ли следует удивляться. Матушка Культура смогла примириться с тем, что родная плане­та человечества не центр мироздания, она в конце кон­цов признала, что человек произошел из первобытной слизи, но она никогда не примет того факта, что он не является неподвластным ограничивающему его своево­лие закону биологического сообщества. Такое призна­ние было бы ее концом.

— Так что ты хочешь сказать? Что надежды нет?

— Ничего подобного. Несомненно, Матушку Культуру придется прикончить для того, чтобы вы могли выжить, и люди вашей культуры способны на такое. Матушка Культура живет только в ваших умах. Как только вы перестанете к ней прислушиваться, она исчезнет.

— Так-то оно так, но я не думаю, что люди позво­лят этому случиться.

Измаил пожал плечами.

— Тогда вместо них это сделает закон. Если они откажутся жить в соответствии с ним, они просто пере­станут жить. Можно сказать, что таково одно из его самых основных действий: те, кто угрожает стабильно­сти сообщества, отрицая закон, автоматически уничто­жают себя.

— Согласные никогда этому не поверят.

— Вера тут ни при чем. С тем же успехом можно говорить о том, что человек, разбившийся, прыгнув со скалы, не верил в действие тяготения. Согласные унич­тожают себя, и когда они в этом преуспеют, устойчи­вость биологического сообщества восстановится и вред, причиненный вами, начнет исправляться.

— Так и будет...

— С другой стороны, я думаю, что ты неоправдан­но пессимистичен. Мне кажется, существует много людей, понимающих, что дело неладно, и готовых ус­лышать кое-что новое — даже стремящихся услышать что-то новое, вот как ты.

— Надеюсь, ты прав.

 

 

— Мне не очень нравится, как мы сформулировали закон, — сказал я.

— Почему?

— Мы говорим об одном законе, когда на самом деле их три. По крайней мере, я выделил три.

— Твои три закона — ветви, а на самом деле нуж­но обнаружить ствол, который выглядит примерно так: «Ни один вид не должен подчинять себе жизнь всего мира».

— Да, согласен: именно это обеспечивают правила компетенции.

— Я предложил тебе одну формулировку. Возмож­на и другая: «Мир не был создан для какого-то одного вида».

— Да. Тогда получается, что человек определенно не был создан для того, чтобы покорить мир и пра­вить им.

— Ты слишком далеко перескакиваешь. Согласно мифологии Согласных, мир нуждается во властителе, потому что боги плохо выполнили свою работу: создан­ным ими миром правит закон джунглей, хаос и анархия. Только было ли так на самом деле?

— Нет, все было в полном порядке. Это Согласные принесли в мир неразбериху.

— Закон, который мы с тобой обнаружили, был и остается вполне достаточным для биологического сооб­щества. Оно не нуждалось в человеке для наведения порядка.

— Ты прав.

 

 

— Люди вашей культуры фанатически отстаива­ют исключительность человека. Они отчаянно стре­мятся обнаружить пропасть между собой и осталь­ными живыми существами. Этот миф о человеческом превосходстве служит оправданием того, что они тво­рят с миром, как гитлеровский миф о превосходстве арийцев служил оправданием того, что нацизм тво­рил с Европой. Однако в конце концов такая мифо­логия не приносит глубокого удовлетворения. Соглас­ные — безнадежно одинокие существа. Мир для них — враждебная территория, они всюду чувствуют себя оккупантами, враждебными окружению и изо­лированными от него собственной исключитель­ностью.

— Все так, но к чему ты это говоришь?

Вместо того чтобы ответить на мой вопрос, Измаил сказал:

— Среди Несогласных преступления, психические болезни, самоубийства, наркомания встречаются очень редко. Как такое объясняет Матушка Культура?

— Я сказал бы... По-моему, Матушка Культура ут­верждает, что Несогласные просто слишком примитив­ны, чтобы у них все это было.

— Другими словами, преступность, безумие, само­убийства, наркотики — проявления высоко развитой культуры.

— Точно. Никто этого прямо не говорит, конечно, но понимается все именно так. Названные тобой явле­ния — плата за прогресс.

— Существует почти полностью противоположное мнение, которое было широко распространено среди лю­дей вашей культуры на протяжении столетия. Оно со­вершенно иначе объясняло, почему все эти вещи редки среди Несогласных.

Я на минуту задумался.

— Ты имеешь в виду концепцию «благородного ди­каря»? Не могу сказать, что знаком с ней в деталях.

— Но какое-то понятие о ней у тебя имеется?

—Да.

— Так принято в вашей культуре — ничего не знать в деталях, имея о чем-то приблизительное понятие.

— Ну да. Существовала идея, что люди, живущие в близости с природой, благородны. Их делают такими закаты, грозовые тучи и тому подобное. Считалось, что нельзя любоваться закатом, а потом пойти и поджечь соседнее типи. Жизнь в тесном соприкосновении с при­родой полезна для духовного здоровья.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я ничего подобно­го не утверждаю.

— Да, но что все-таки ты утверждаешь?

— Мы с тобой получили представление о сюжете, который на протяжении десяти тысяч лет разыгрывают Согласные. Несогласные тоже разыгрывают сюжет, хотя он и не имеет словесного выражения.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Если ты побываешь в разных странах, где живут народы одной с вами культуры, — в Китае и Японии, в России и Англии, в Индии и Норвегии, — всюду тебе расскажут совершенно разные истории о своем проис­хождении, но все эти народы тем не менее воплощают в жизнь одну и ту же сказку, которая является сюжетом Согласных.

— Не возражаю.

— То же верно и в отношении Несогласных. Афри­канские бушмены, австралийское племя алава, бразиль­ские крин-акроре, навахо в Соединенных Штатах имеют различные мифы о своем происхождении, но они тоже воплощают в жизнь одну и ту же сказку, которая является их собственным сюжетом.

— Я понимаю, к чему ты ведешь. Важна не та ис­тория, которую ты рассказываешь, а то, как ты на са­мом деле живешь.

— Правильно. Сказка, которую воплощают в жизнь Согласные последние десять тысяч лет, не только раз­рушительна для человечества и всего мира, она изна­чально порочна и неудовлетворительна. В ее основе — мания величия, и в результате культура Согласных про­низана алчностью, жестокостью, безумием, преступле­ниями, наркоманией.

— Да, похоже, все так и есть.

— Тот сюжет, который на протяжении последних трех миллионов лет разыгрывают Несогласные, не ис­тория завоеваний и правления. Воплощая его, они не обретают власти, но зато живут жизнью, которая их удовлетворяет и полна для них смысла. Вот что ты об­наружишь, оказавшись среди них. Они не источают неудовлетворенность и бунтарство, не препираются бес­конечно о том, что разрешено и что запрещено, не обвиняют непрерывно инакомыслящих в том, что те жи­вут неправильно, не боятся друг друга, не сходят с ума из-за пустоты и бессмысленности жизни, им не прихо­дится оглушать себя наркотиками, чтобы преодолеть тягучие дни, они не изобретают каждую неделю новую религию, чтобы хоть в чем-то найти опору, не занимаются бесплодными поисками того, что можно совершить или во что можно поверить, чтобы придать своим жиз­ням ценность. И все это, повторяю, не потому, что они живут в единении с природой, не имеют правительства или благородны от рождения. Дело в том, что они про­сто разыгрывают сказку, которая благоприятствует жизни. Эта их сказка шла на пользу людям три милли­она лет и все еще помогает им там, где Согласным не удалось еще вытравить ее.

— Здорово! Звучит просто замечательно. Когда же мы узнаем этот сюжет?

— Завтра. По крайней мере, завтра мы начнем с ним знакомиться.

 

Часть 9

 

 

Когда я пришел на следующий день, об­наружилось, что организация наших заня­тий изменилась: нас с Измаилом больше не разделяло стекло, он теперь расположился в той же комнате, что и я, на подушках в нескольких футах от моего кресла. До этого момента я не осознавал, насколько важной для меня была стеклянная преграда — чес­тно говоря, я ощутил некоторую панику. Близость этого огромного существа смутила меня, хотя всего на долю секунды. Я сел в кресло и, как всегда, кивнул Измаилу. Он тоже приветствовал меня кивком, но мне по­казалось, что я заметил в его глазах проблеск настороженности, как будто моя близость смутила его так же, как меня — его.

— Прежде чем мы продолжим, — ска­зал Измаил через несколько секунд, — я хочу исправить одну неточность. — Он протянул мне листок бумаги с изображен­ной на нем схемой.

— Здесь все достаточно наглядно. Схема представ­ляет собой историческую линию Несогласных.

— Да, я вижу.

Измаил что-то добавил к чертежу и снова показал мне листок.

 

— Этот отросток, начинающийся примерно за 8000 лет до н.э., представляет собой историческую ли­нию Согласных.

— Правильно.

— И какому же событию это соответствует? — спросил Измаил, указывая карандашом на точку, по­меченную «8000 лет до н.э.».

— Земледельческой революции.

— Произошло ли это событие одномоментно или за какой-то период времени?

— Думаю, что за некоторый период.

— А что означает тогда эта точка — «8000 лет до н.э.»?

— Начало революции.

— И где же нужно поставить точку, обозначающую ее конец?

— Э-э... — глупо промычал я, —я, пожалуй, и не знаю. Должно быть, земледельческая революция дли­лась тысячелетия два.

— И какое же событие знаменует конец этой рево­люции?

— Тоже не знаю. Не уверен, что его знаменовало бы какое-то определенное событие.

— Значит, никаких летящих в потолок пробок от шампанского?

— Да не знаю я!

— А ты подумай.

Я подумал и через некоторое время сказал:

— Сдаюсь. Странно даже, что в школьном курсе этого нет. Я помню, как нам говорили о земледельчес­кой революции, но ничего не могу вспомнить о даль­нейшем.

— Продолжай рассуждать.

— Земледельческая революция не кончилась — она продолжается. Она только распространяется с тех пор, как началась десять тысяч лет назад. На протяжении восемнадцатого и девятнадцатого столетий она охвати­ла этот континент, а в некоторых частях Новой Зелан­дии, Африки и Южной Америки процесс все еще про­должается.

— Конечно. Ну вот, теперь ты видишь: земледель­ческая революция не относительно краткое событие, вроде Троянской войны, оставшееся в далеком прошлом и не воздействующее непосредственно на вашу жизнь сегодня. Работа, начатая неолитическими земледельца­ми на Ближнем Востоке, продолжается поколением за поколением без перерыва до настоящего момента. Она — основание вашей развитой цивилизации точно так же, как была основой жизни самой первой кресть­янской деревушки.

— Да, я вижу.

— Сказанное должно помочь тебе понять, почему то, что вы рассказываете своим детям о смысле творе­ния мира, о божественных намерениях, о предназна­чении человека, имеет такое огромное значение. По сути, это манифест революции, приведшей к возник­новению вашей культуры. Это источник всех ваших революционных доктрин и всплесков революционного духа. Он объясняет, почему революция была необ­ходима и почему она должна продолжаться любой ценой.

— Да, — кивнул я, — здравая мысль...

 

 

— Примерно две тысячи лет назад, — продолжал Измаил, — в вашей культуре произошло событие, пол­ное тонкой иронии. Согласные — или по крайней мере очень значительная их часть — прониклись верой в легенду, которая казалась им исполненной значительнос­ти и тайны. Легенда дошла до них от Несогласных Ближнего Востока, а потом Согласные рассказывали ее своим собственным детям на протяжении многих поколений — так долго, что она начала казаться им тайной. Знаешь почему?

— Почему она стала тайной? Нет, не знаю.

— Потому что те, кто рассказывал ее изначаль­но, — далекие предки тех земледельцев — были Не­согласными.

Я некоторое время сидел, непонимающе глядя на Из­маила, а потом спросил: не возражает ли он против того, чтобы повторить все еще раз.

— Примерно две тысячи лет назад Согласные по­верили в легенду, возникшую среди Несогласных за много столетий до того.

— Понятно. И в чем же здесь ирония?

— Ирония заключается в том, что легенда, кото­рую когда-то рассказывали своим детям Несогласные, говорит о происхождении Согласных.

— Ну и что?

— Согласные поверили в легенду о собственном происхождении, созданную Несогласными.

— Боюсь, что я так и не улавливаю в этом иронии.

— Какого рода легенда о происхождении Соглас­ных могла бы возникнуть у Несогласных?

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: