Буддийская община приволжских калмыков во взаимодействии калмыцого ханства с циньской империей, джунгарским ханством и тибетом в XVII- начале XVIII вв.

 

Важнейшим фактором, определявшим внешнюю и внутреннюю политику Калмыцкого ханства – кочевого государства, существовавшего в Нижневолжских степях в XVII-XVIII вв. становится буддизм и его носители. На протяжении всей истории Калмыцкого ханства буддизм играл определяющую роль в его политике и культуре. Одним из важнейших аспектов истории буддизма в Калмыцком ханстве является его влияние на внешнеполитическую активность светской элиты.

В результате сложной социально-политической ситуации в конце XVI в. в Западной Монголии – недостатка пастбищных территорий, обострения междоусобной борьбы в ойратском союзе, внешнеполитических осложнений - торгоутские и дербетские тайши продвигают свои кочевья на север и северо-запад, в пределы Южной и Западной Сибири к Таре, Тюмени, Тоболу.

Продвижение по территории России в 20-е г. XVII в. сопровождалось заключением политических соглашений между представителями российского правительства и калмыцкими владельцами. На первом этапе проникновения улусов главы торгоутского объединения - Хо-Урлюка на территорию России в начале XVII в., в ходе обмена посольствами, российское правительство и калмыцкие владельцы стремятся достигнуть своих политических интересов с помощью договоров – шертей. Легитимация шертей была невозможна без участия буддийского духовенства и буддийской символики, на которой осуществлялась клятва.

Документы Российского государственного архива древних актов (РГАДА) убедительно свидетельствуют о значительной роли буддийского духовенства и буддийской идеологии в формировании нового государства, его политической и экономической жизни. Сам факт отправки одного из сыновей главы торгоутов, Лаузана, на обучение в Тибет вместе с группой ойратских аристократов по инициативе Майдари-хутугты, свидетельствует о том, что распространение буддизма вообще и традиции Гелуг, в частности, активно осуществлялось и в улусах Хо-Урлюка (16. С. 28).

Дальнейшему продвижению торгоутов к территории формирования Калмыцкого ханства способствует феодальная война 1625 г. в ойратском союзе, между владельцами Чокуром и Байбагишем, вызванная переделом спорных улусов. Эта война расколола ойратский союз на два лагеря (4. С.95).

Главная группировка торгоутского племенного объединения в 1635 г. подвергается нападению джунгарских войск, оттеснивших торгоутов к Эмбе и низовьям Яика (9. Л. 1). Нападение джунгарского Далая на торгоутов Хо-Урлюка активизирует политическую деятельность буддийского духовенства. Одним из направлений деятельности представителей Гелуг среди монгольских племен была политика примирения противоборствующих группировок и их консолидация под эгидой идеологического верховенства тибетских иерархов. Реализуя данную задачу монгольский хутухта Инзан Ринпоче организует переговоры между тайшами Хо-Урлюком и Далаем. Уже в 1635 г. к Хо-Урлюку прибывает посольство хутухты «для того, чтобы ему Урлюку-тайше и Дайчину - тайше в миру с ним (с Далаем), да и кочевати с ним вместе»(9. Л. 7).

В результате активного вмешательства буддийского духовенства отношения торгоутов с Далай Батыром стабилизируются. В 1637 г. в верховьях Ишима в урочище Аман-Карагай состоялся съезд, на котором противников мирил хутухта (Инзан Ринпоче) (10. Л. 93 об).

Подобная активность буддийского духовенства в урегулировании политических противоречий объясняется необходимостью консолидации ойратского союза для принятия Уложения 1640 г. Установившееся перемирие позволяет принять столь важное для Гелуг законодательство, в том числе, при участии торгоутских тайшей Хо-Урлюка, Дайчина, Ельдена.

Дальнейшей консолидации ойратского союза, объединенного в 1640 г. при активном участии буддийской школы Гелуг, помешал дербето-торгоутский конфликт 1642 г. Дербетский Дайчин-хошучи в 1642 г. нападает на торгоутов. Гибель Дайчина-хушучи и переход его улусов к торгоутам вызывает новую эскалацию конфликта улуса Хо-Урлюка с «дальними калмыками» - в 1642 г. тайши «дальних калмыков» нападают на Дайчина и Лаузана (11. Л. 262).

В данной конфликтной ситуации торгоуты обращаются к авторитету тибетских иерархов Гелугпа. Паломническую поездку торгоутского тайши Дайчина в Тибет в 1645-1647 гг. С. К. Богоявленский и М. Л. Кичиков рассматривают, прежде всего, как политическую акцию, вызванную необходимостью апелляции к Далай-ламе (5. С. 68; 3. С. 78).

В 1645 г. находит продолжение военный конфликт 1642 г. Осенью 1645 г. к тайшам Лаузану, Ельдену, Шункею, Намо-Сереню прибыло посольство, возглавляемое буддийскими священнослужителями, от джунгарского Батура-хунтайджи, с обвинениями в нарушении законов 1640 г., с требованием выплаты штрафа «…тысячу душ ясыря, 10 тыс. лошадей, тысячу верблюдов, 500 человек калмыков с женами, детьми и дворами» (12. Л. 89). Позднее штраф был выплачен - в меньшем размере. На второе требование от откочевке в Джунгарию – «чтобы с дальними калмыками были в миру и в совете» последовал отказ, мотивированный отсутствием съезда с «улусными калмыцкими лучшими людьми» (12. Л. 64).

Отказ калмыцких тайшей объединяться с «дальними калмыками» входил в противоречие с планами иерархов школы Гелуг по консолидации ойратских племен в единое буддийское государство. Использование буддийского духовенства светской аристократии Джунгарии в межойратских переговорах не случайно – обладая высоким политическим и духовным авторитетом у племенной аристократии, возможностью активного политического взаимодействия в системе сангхи, визит лам во главе политического посольства в монгольской политической традиции XVII в. воспринимался как последний аргумент.

В 1645 г. в калмыцкие улусы приезжает второе посольство джунгарского духовенства «60 лам и цорджи, а с ними калмыцких людей человек 300» (12. Л.92). Посольство, имевшее миссионерские функции, вновь пытается активно реализовывать задачу политического объединения ойратов. Время организации крупномасштабных посольств с участием буддийского духовенства в улусы Хо-Урлюка позволяет сделать вывод о том, что во главе посольства был ойратский проповедник Зая-Пандита. По свидетельству биографа Зая-Пандиты, просветитель с кочевым монастырем посещает приволжских торгоутов в 1645 г., встретившись с владельцами Гумбо-Ильдэнгом, Лубзаном, Кэрсэном и представителями всех калмыцких сословий (8. С. 46).

Сам факт приезда к торгоутам столь политически и духовно значимой фигуры как Зая-Пандита, пропагандиста доктрины объединения монголов джунгарского Батур-Хунтайджи, сведений о схожих миссионерских поездках Индзан-хутугты и Райрваг Номин-хан Дарджа габджу, свидетельствует о том, что улусы Хо-Урлюка играли значительную роль в политической ситуации в Джунгарии. В свою очередь, использование духовенства джунгарскими владельцами для организации переговорного процесса с торгоутами свидетельствует о сильной национальной сангхе у торгоутов.

Неудачное завершение переговорного процесса обостряет угрозу военного воздействия на торгоутов со стороны правителей Джунгарии, что подталкивает калмыцких владельцев к активным переговорам с российским властями о выделении территорий для калмыцких кочевий.

Важным фактором взаимодействия Калмыцкого ханства с Тибетом в XVII-XVIII вв. становится необходимость легитимации статуса правителей нового государства. Фактический правитель приволжских калмыков - тайша Дайчин в 1650 г. наделяется Далай-ламой ханским титулом и печатью. Исследователи истории Калмыцкого ханства, анализируя сообщение историка XVIII в. Габан Шараба, приходят к выводу о наличии социально-политических предпосылок отказа Дайчина от ханского титула. Если М.Л. Кичиков в качестве основной причины определяет сложные политические отношения Дайчина с российским правительством, то М.М. Батмаев аргументирует отказ отсутствием социально-политических условий для формирования у калмыков института ханской власти (5. С. 100; 2. С. 249).

Сообщения калмыцких историков Габан Шараба и Батур-Убуши Тюменя об отказе Дайчина от ханского достоинства на наш взгляд являются исторической легендой. Получение ханского титула в 1650 г. становится итогом централизаторской политики Дайчина, в 40-е годы XVII в. активно боровшегося с политическими конкурентами. Кроме того, получение ханского титула от иерархов Гелуг в монгольской политической традиции XVII-XVIII вв. предполагало первоначальное обращение претендента на титул с соответствующим посольством в Тибет. Кроме того, в официальной русско-калмыцкой переписке 50-х годов XVII в. встречается употребление Дайчином и его окружением ханского титула (13. Л. 7).

Во второй половине XVII в. внешнеполитическая активность буддийской сангхи калмыцкого ханства заметно снизилась. На наш взгляд, это можно объяснить несколькими причинами: традиционным снижением политической активности сангхи при усилении светской элиты ханства (что фиксируется на разных этапах политической истории ханства), обострением политической ситуации в Джунгарии и Тибете.

В конце 70-х годов XVII в., в соответствии с общей направленностью деятельности Гелугпа на формирование кадров национального духовенства, в Тибет была послана на обучение группа калмыков. После получения образования и службы при монастырях Тибета в Калмыцкое ханство в XVIII в. первосвященником возвращается Шакур-лама, лама Аранджамба становится дзасакту-ламой в Пекине (7. Л. 36).

В 1690 г. глава Калмыцкого ханства Аюка получает из Тибета ханский титул и ханскую печать. Анализируя политические события в Джунгарии, можно сделать вывод о том, что иерархии Гелуг стремились объединить Аюку и джунгарского Бошокту-хана. Целью политики правителя Джунгарского ханства Бошокту-хана становится объединение всех монголов при поддержке Далай-ламы (18. P. 119). Вместе с тем необходимо отметить, что в годы правления Галдана Бошокту-хана (1671-1697 гг.) контакты с Калмыцким ханством имели ограниченный характер, активизировавшиеся только в правление Цеван-Рабтана (1697-1727 гг.).

Усиление центростремительных тенденций в Калмыцком ханстве приводит в начале XVIII в. к расколу в группировке хана Аюки. Борьба за власть в правящей семье и столкновения между Аюкой и владельцами Чакдоржапом и Санжипом вызывают откочевку улуса последнего в Джунгарию в 1701 г (16. С. 47).

Захват ханом Джунгарии Цеван-Рабтаном улуса Санжипа в 1701 г. вызывает охлаждение джунгаро-калмыцких отношений. Конфликт с ханом Цеван-Рабтаном значительно ограничивает буддийское паломничество, получившее широкое распространение среди калмыцкой знати, политические и религиозные контактов с иерархами Гелуг, становится поводом для активизации внешнеполитических контактов Калмыцкого ханства с Китаем.

Для нейтрализации политического усиления Цеван-Рабтана в регионе, китайское правительство стремится заключить военно-политический союз с приволжскими калмыками. Для включения в число союзников Калмыцкого ханства и осуществления удара по Цеван-Рабтану войсками Аюки китайское правительство вступает в переговоры с главой ханства (6. С. 55).

Поводом к организации китайского посольства к хану Аюке в 1714 г. становится задержание в Китае калмыцкого владельца Арабджура. Племянник Аюки – Арабджур, в 1698 г. совершал паломническую поездку в Тибет. Политические события 1701 г. вынудили его возвращаться через Китай, где он и был задержан. Стремясь использовать Арабджура для активизации контактов с Калмыцким ханством, правительство Китая задерживает его в Пекине. Арабджур получает достоинство «бэйсэ» и кочевья близ заставы Цзяюгуань (15. С. 439). Задержка в Пекине представителя калмыцкой аристократии активизирует внешнеполитическую деятельность хана Аюки в рамках китайско-калмыцких отношений.

Проводником политики Аюки вновь становится буддийское духовенство. Система традиционного к тому времени буддийского паломничества позволяла использовать духовенство в качестве послов. В 1698 г. организовано посольство гецуля Эрке, побывавшего в Пекине. По сообщению китайских послов в Калмыцком ханстве, Эрке-гецуль «…был в столичном его величества городе и, получив от его величества величайшее награждение, назад отправлен» (15. С. 471).

Гецуль Эрке, не вернувшийся из паломничества 1698 г., как свидетельствуют документы по русско-калмыцкому взаимодействию второй половины XVII в., являлся одной из центральных фигур буддийской общины ханства, активно привлекавшийся для внутри и внешнеполитических миссий.

Заинтересованность Аюки в продолжение контактов с китайским правительством стимулирует организацию ответного китайского посольства. Поводом для ответного посольства становится необходимость уточнения маршрута возвращения Арабджура из Китая. Но основной задачей посольства становится организация военного похода Аюки на Джунгарию (17. С. 131).

Посольство Тулишэня, выехавшее из Пекина в Калмыцкое ханство 12 июня 1712 г., становится первым крупным китайским посольством в Россию. Китайское посольство прибывает на российскую границу 8 ноября 1712 г и пропускается в Калмыцкое ханство по указу Петра I (15. С. 132).

Буддийские священнослужители активно участвуют в приеме китайского посольства в Калмыцком ханстве 20 июня 1714 г. Вопросы, поднятые в ходе переговоров хана Аюки с представителями китайского правительства, напрямую затрагивали интересы калмыцкого духовенства. Политический конфликт с Джунгарским ханством затруднял взаимодействие с Тибетом, которое во второй половине XVII в. было достаточно активным. Кроме затруднения политических контактов, в критический для буддийской школы Гелуг период приостановка паломничества угрожала нормальному ходу жизни буддийской церкви, т.к. и обучение священнослужителей, и закупка утвари производились в Тибете.

Все эти причины объясняют активное участие калмыцкого духовенства в переговорах 1714 г. К китайским послам в ставке у хана Аюки 7 июня 1714 г. прибывают «ближние ламы» Арамджамба, Гэва, Самтан. В ходе переговоров ламы затронута судьба Эрке гецуля и обсуждена возможность ответного посольства ламы Самтана в Пекин (15. С.471).

У нас нет оснований говорить о том, что буддийское духовенство Калмыцкого ханства было заинтересовано в организации военного похода на Джунгарию. Это противоречило бы основной задаче внешней политики иерархов Тибета в XVII – начале XVIII вв. – консолидации пробуддийски настроенных политических сил региона. Вместе с тем, для нормализации паломничества и поддержания политической связи с Тибетом, представители буддийской церкви были заинтересованы в поддержании конструктивных отношений с правительством Китая.

Посольство Тулишэня не добилось прямой поддержки военных планов Китая со стороны Аюки т.к. хан настаивал на пропуске Арабджура через российскую территорию. Вместе с тем, Китай убедился в нейтралитете ханства в ходе возможного военного конфликта. Несмотря на то, что в ходе переговоров не был зафиксирован положительный ответ Аюки на предложения о военном союзе, уже в сентябре 1714 г. Аюка организует ответное посольство в Китай. Посольство Данжи, отправленное, по словам Аюки, для торговли, было задержано на российской границе (15. С. 112).

Российское правительство активно ограничивает внешнеполитическую деятельность хана Аюки. Если в начале XVIII в. можно документально подтвердить четыре паломничества в Тибет – в 1702, 1704, 1709, 1715 гг., то после китайского посольства их количество ограничивается правительственными решениями (14. Л. 6). Небезосновательно видя в калмыцких паломничествах политический подтекст, правительство вводит ограничения на религиозные контакты Калмыцкого ханства и Тибета. С 1715 г. паломничества в Тибет, осуществляемые через сибирские города, были ограничены.

Буддийская церковная организация группировки Хо-Урлюка, откочевавшей в пределы России, активно влияет на формирование национальной государственности, монархических традиций, легитимируя статус торгоутской династии духовным авторитетом Далай-ламы и религиозной санкцией, формируя систему представлений о социальной стратификации общества, регулируя внутриполитические противоречия на этапе формирования ханства, создает основы внешнеполитического взаимодействия ханства с наиболее значительными политическими силами Центральной Азии в XVII- начале XVIII.

Основными направлениями политической деятельности буддийского духовенства в Калмыцком ханстве в XVII - начале XVIII вв. становятся: формирование разветвленной системы епархий Гелуг и системы обучения национальных кадров, осуществление посольских отношений силами представителей буддийской церкви, с целью объединения ойратских племен под тибетским идеологическим протекторатом.

Буддийская идеология становится одним из факторов, обеспечившим Калмыцкому ханству международное и региональное признание, создав правовую основу для политического взаимодействия с Джунгарским ханством и российским правительством.

 

Библиографический список

1. Батмаев М.М. Внутренняя обстановка в Калмыцком ханстве в конце XVII в. // Из истории докапиталистических и капиталистических отношений в Калмыкии. Элиста, 1977. С. 34-53.

2. Батмаев М.М. Социально-политический строй и хозяйство калмыков в XVII-XVIII вв. Элиста, 2002.

3. Богоявленский С. К. Материалы по истории калмыков в перовой половине XVII-XVIII в. // Исторические записки АН СССР №5 1939. С. 48-102.

4. Златкин И.Я. История Джунгарского ханства. (1635-1758). М., 1983.

5. Кичиков М. Л. Образование Калмыцкого ханства. Элиста, 1994.

6. Мясников В.С. Шепелева Н.В. Империя Цин и Россия в XVII- начале XX в. // Китай и соседи в новое и новейшее время. М., Наука, 1982. С. 34-90.

7. Национальный архив Республики Калмыкия (НАРК) Ф. 36. Оп. 1. Д. 63.

8. Норбо Ш. Зая Пандита: Пер. со старомонг. Элиста, 1999.

9. Российский государственный архив древних актов (РГАДА) Ф. 119. Оп. 1. 1635. Д. 1.

10. РГАДА. Ф. 119. Оп. 1. 1636. Д. 2.

11. РГАДА. Ф. 119. Оп. 1. 1643. Д. 1 (4).

12. РГАДА. Ф. 119. Оп. 1. 1645. Д. 1.

13. РГАДА. Ф. 119. Оп. 1. 1653. Д. 1.

14. РГАДА. Ф. 119. Оп. 1. 1709. Д. 4.

15. Русско-китайские отношения в XVIII в. Материалы и документы. Т I. М., Наука 1978.

16. Сказание о дербен-ойратах составленное нойоном Батур-Убуши Тюменем // Калмыцкие историко-литературные памятники в русском переводе. Элиста, Калм. кн. изд., 1969. С.13-48.

17. Чимитдоржиев Ш.Б. Взаимоотношения Монголии и России в XVII-XVIII вв. М., 1978. С. 131.

18. Rossabi M. China and Inner Asia. From 1368 – To the Present Day. London, 1975.

 

И.В. Торопицын

Астраханский государственный университет,

Министерство международных и внешнеэкономических связей

Администрации Астраханской области

ВЕТРЯНЫЕ И ВОДЯНЫЕ МЕЛЬНИЦЫ НА АСТРАХАНСКОЙ ЗЕМЛЕ *

 

Тема применения в Астраханской губернии в XVII-XVIII веках западноевропейских технологий не была предметом специального научного исследования, а между тем опыт использования различных установок, приводимых в действие силой воды и ветра, получил здесь достаточно широкое распространение. По мнению исследователей, изучавших данную тему применительно к другим регионам России, преимущественно северо-запада и центра страны, технология использования ветряных мельниц была привнесена в Россию из Голландии в период активного расширения сотрудничества между двумя странами в XVII-XVIII вв. (9. С. 5-12). Так, Л.А. Филиппова считает, что мельницы так называемого голландского типа стали распространяться в России с начала XVIII в. «Известно, – пишет она, – что сам Петр I, находясь в Голландии, самым детальным образом изучил устройство ветряных мельниц. Ветряная пильная мельница появилась в новой столице уже в 1703 г., в год ее основания. На плане Петербурга 1706 г. показана ветряная мельница голландского типа. Позднее у русских подобные ветряки получили название шатровых из-за сходства этих сооружений с шатрами» (39. С. 209). Ю. Фомин отмечает, что еще до путешествия Петра I за границу в Россию были приглашены из Голландии мастера по устройству и обслуживанию пильных мельниц, которые должны были обучать этому и русских мастеров. Помимо этого из России посылали учеников в Голландию для обучения «всяким водяным мельницам и отъемам» (40. С. 109-114). П.Г. Любомиров также не сомневался в «голландском» происхождении российских лесопилок. По его словам, Голландия была в XVII в. одной из передовых стран, если не самой передовой, по развитию техники и, в частности, лесопильного дела. Обращаясь к петровскому периоду в истории России, он отмечает, что «технической новостью этого периода нужно признать ветряные лесопилки, пришедшие к нам также из Голландии, как и действующие водой» (22. С. 691, 702).

Ветряные мельницы и сегодня один из ярких символов Голландии. История их применения насчитывает в этом государстве не одно столетие. По мнению исследователей, широкому применению ветряных мельниц в сельском хозяйстве и промышленности Голландия была обязана особенностям своей природы и климату. Значительная часть территории Голландии расположена ниже уровня моря. Еще К. Маркс отмечал в своем «Капитале», что недостаток естественных водопадов, а также потребность в борьбе с «избытком воды» вынудили голландцев применять ветер в качестве двигательной силы (23. С. 386). «Медленное течение рек, протекавших по совершенно горизонтальной поверхности, ставило многочисленные препятствия тем, что затрудняло рациональное использование водяной энергии, – пишет Э. Бааш. – Населению поэтому пришлось прибегнуть к помощи ветряных мельниц для осушения страны и создания искусственной водяной энергии» (1. С. 30). И хотя К. Маркс считал, что голландцы заимствовали ветряные двигатели из Германии, тем не менее, он вынужден был признать, что изобретенные в Германии машины именно в Голландии нашли самое широкое применение («применялись только в Голландии») (23. С. 386,404). Мельницы вырабатывали энергию, необходимую для откачки воды, помола зерна, распиливания лесоматериалов и множества других промышленных заданий.

О широком распространении в Голландии водяных и ветряных мельниц дают представление произведения голландских художников XVII в., отличавшихся предельной реалистичностью, интересом к повседневному быту и окружающей природе. Изображения различных по конструкции мельниц встречаются на полотнах и гравюрах таких признанных мастеров голландской живописи, как Рембрандт ван Рейн («Мельница»), Якоб ван Рейсдал («Пейзаж с мельницей», «Две водяные мельницы», «Водяная мельница в Вейке»), Мейндерт Хоббема («Мельница с красной крышей», «Деревня и мельница», «Пейзаж с мельницей», «Водяная мельница»), Ян Брейгель («Пейзаж с Ветряными мельницами»), Арт ван дер Нер («Пейзаж с мельницей»). Работы голландских художников показывают, что мельницы являлись неотъемлемым элементом сельского и городского пейзажа Голландии XVII в. К примеру, на упоминавшемся полотне Яна Брейгеля отражены четыре ветряные мельницы. Их также можно увидеть на панорамных полотнах Иоста Корнелиса Дрохслота («Зима в голландском городе»), Рембрандта ван Рейна («Зимний пейзаж», «Вид на Амстел с бастиона около Блаувбурха»), Хендрика Аверкампа («На льду за городом»), Изака ван Остаде («Зимний вид»), Арента Арентца («Пейзаж с рыболовами и фермерами»), Арта ван дер Нера («Зимний вид на реке», «Развлечения на льду»), Филипса Конинка («Вид в Гелдерланде»), Паулюса Поттера («Ферма»), Альберта Кейпа («Пейзаж с постройками на берегу реки»). Несколько панорамных видов, в том числе Амстердама со стороны реки Амстел, на которых изображены многочисленные ветряные мельницы, принадлежит кисти Якоба ван Рейсдала. На одном из них видны сразу шесть ветряных устройств. Неудивительно поэтому, что исследователи голландской живописи XVII в. считали ландшафт с ветряной мельницей весьма типичным явлением для Голландии того периода (2. С. 177).

В силу отмеченных особенностей голландской художественной школы, работы голландских мастеров XVII в. следует признать важным источником по истории хозяйства Голландии. Они наглядно дополняют выводы исследователей, изучавших хозяйственный строй Голландии в период Нового времени. Так, характеризую экономику Амстердама, Я.Е. Сегал отмечает, что здесь «еще в XVII в. сосредоточивались судостроительные верфи, табачные фабрики, кожевенные заводы и другие небольшие предприятия, использовавшие ветряные мельницы в качестве двигателей» (35. С. 56-57). По его мнению, действовавшие в XVII-XVIII вв. в Голландии мануфактуры использовали в качестве двигателей ветряные и водяные мельницы (35. С. 27). Э. Бааш пишет, что уже в первой половине XVII в. в суконной промышленности Голландии физическая сила людей стала заменяться силой ветра на сукновалках (1. С. 99). Постепенно во всей Европе, начиная с ХVII в. получил распространение «голландский» тип ветряной мельницы (она отличалась неподвижным корпусом, а вместе с крыльями поворачивалась только верхняя часть мельницы). К. Маркс, например, сообщает, что первая «ветряная лесопильня» была построена в конце первой трети XVIII в. близ Лондона именно голландцем (23. С. 438). По мнению исследователей, такие ветряки имели большую производительность, чем применявшиеся ранее конструкции (36. С. 33).

Попытки применить данный технический опыт предпринимались и в России. В 1624 г. голландский купец Исаак Масса ходатайствовал в Москве о дозволении «города Амстердама посадским людям» Яну Янсену, Яну Паду и Францу Адриансу основать в России в районе реки Двины лесопильное производство и в течение 20-30 лет «пилами, которые водяными мельницами трут, и ручными пилами лес тереть на доски и на иное дело». Доски предполагалось отправлять на экспорт. И. Масса подчеркивал, что русские люди, ознакомившись с этим промыслом, смогут самостоятельно заниматься данным производством, однако, это предложение не получило своего осуществления (19). Иностранный опыт медленно приживался на российской земле. Это не означает, что в России до голландцев не был известен принцип использования водяной силы для приведения в действие различных механизмов. В.В. Данилевский, П.Г. Любомиров, Л.А. Филиппова и другие авторы приводят многочисленные примеры использования в России гидросиловых установок в XVII в. и в более ранние века (12. С. 203-273). Но при этом исследователи не склонны принижать роль голландского опыта в развитии целых отраслей российской промышленности, где применялись установки, приводимые в действие силой воды и ветра.

Важнейшими отраслями, где оказался востребованным данный технический опыт, стали кораблестроение и градостроительство. Потребность в строительных материалах, необходимых для создания военно-морского флота и новой столицы России – Санкт-Петербурга привела к появлению пильных мельниц вдали от верфей, в районах дубовых лесов. Вначале XVIII в. казенные пильные мельницы были построены в Алатырском уезде, откуда пиломатериалы доставляли в Казань. С этих же мельниц предписывалось «возить в Санкт-Петербург пиловальные доски на корабельное строение» (22. С. 699). Необходимость дальнейшего развития торгового судоходства в Волго-Каспийском бассейне привела к образованию в 1718 г. в Казани на базе местной верфи адмиралтейства (29. С. 49). В его ведение были переданы как существовавшие, так и вновь построенная пильная мельница на берегу реки Казанки (18. С. 111). В 1718 г. по предложению «мельничного мастера» Дирика фан-дер Дюзина (фамилия указывает на его голландское происхождение), решено было к имевшейся при Казанском адмиралтействе пильной мельнице построить еще две, чтобы выполнить план «пиловать 20000 досок к строению новых кораблей» (22. С. 699).

Попытка наладить механическую распилку леса была предпринята и в Астрахани, где также в небольших масштабах велось строительство кораблей из леса, присылаемого из верхневолжских городов России. Летом 1723 г. в Астрахань из Казани был направлен «пильной ветреной мельницы уставщик» Иван Мазин, которому дали задание построить такую мельницу для Астраханского адмиралтейства. 5 июля он прибыл в Астрахань и его отправили в распоряжение начальника местного адмиралтейства капитана морского флота, голландца на русской службе Яна Блория. Первым делом И. Мазину поручили «обыскать удобное место, где пристойно», и представить в Астраханское адмиралтейство список нужных к строительству мельницы припасов. Капитана Я. Блория губернские власти обязали оказать «уставщику» необходимое содействие. Он должен был снабжать его строительными материалами из наличных в адмиралтействе запасов, а в случае отсутствия каких-либо припасов докладывать в губернскую канцелярию (4. Л. 304 об.). Спустя неделю из адмиралтейства в Астраханскую губернскую канцелярию поступило донесение, в котором говорилось, что «оной де уставщик Мазин скаскою своею объявил, что собою оной пильной ветряной мельницы, как надлежит по препорции, зделать ему Мазину невозможно, понеже грамоте он не учен и препорции не знает». По всей видимости, капитан Я. Блорий, хорошо знакомый, как и многие голландцы, с работой ветряных мельниц, попросил И. Мазина представить чертеж строительства пильной мельницы. Однако «уставщик» либо не смог его сделать, либо Я. Блория не устроил представленный ему чертеж, который не отвечал техническим требованиям («препорции»). Поняв, что И. Мазин не сможет построить нужную ветряную пильную мельницу, начальник Астраханского адмиралтейства рекомендовал отправить его обратно. 13 июля Астраханская губернская канцелярия приняла решение «присланного из Казани пильной мельницы уставщика Ивана Мазина, которой прислан для строения пильной ветряной мельницы, по доношению капитана Яна Блория отпустить по-прежнему в Казань». О срыве поручения по строительству пильной мельницы из Астрахани сообщили не только казанскому вице-губернатору Кудрявцеву, но и в Адмиралтейскую коллегию (4. Л. 327 об.). Однако подтверждений тому, что была предпринята новая попытка организовать при Астраханском адмиралтействе лесопильное производство, обнаружить пока не удалось. Известно лишь, что астраханскими купцами велось строительство «новоманерных» судов, но о наличии у кого-либо из них пильной мельницы источники не сообщают.

Отсутствие упоминаний о наличии в Астрахани пильных мельниц может навести на мысль, что здесь не было людей, которые бы понимали преимущества, которые сулила механизированная деревообработка. Однако это не так. В XVIII в. в Астрахани служило во флоте несколько голландцев, целая группа офицеров, участвовавших в экспедициях на Каспии и работе Астраханского порта, прошла курсы обучения морскому делу и кораблестроению в Голландии. Один из них исследователь Каспийского моря Ф.И. Соймонов стал впоследствии автором оригинальной конструкции лесопилки. Астраханский губернатор тайный советник В.Н. Татищев в своих «Кратких экономических до деревни следующих записках» (1742 г.) также рекомендовал землевладельцам иметь в хозяйстве ветряные мельницы (38. С. 327). Во время пребывания в Швеции в 1720-х годах он видел чертеж ветряной мельницы и не стал заказывать его копию, посчитав, что сам сможет сделать ее (37. С. 116). По всей видимости, отсутствие лесопилки в Астрахани было связано с особенностями астраханского рынка, на который поступали готовые лесоматериалы из других регионов России. В городе существовал «Гарянский ряд», где велась торговля изделиями из дерева. Первоначально он располагался в Астрахани за одноименными воротами (одни из внешних ворот так называемого Белого города), но после пожара, случившегося в начале 1740-х гг., его решено было перенести ближе к реке Кутум или к Волге, где по близости не было жилых строений. Кроме того, в Астрахани имелся еще один рынок, где торговали лесоматериалами. После пожара губернские власти поручили магистрату подыскать место «для клажи лесов всяких продажных» вдали от жилья (5. Л. 287 об-288). Потребности же госучреждений в строительных материалах удовлетворялись за счет казенных поставок. На это указывают факты доставки в Астрахань «казенного леса» из Казани (32. Л. 1192-1193). Выполнением государственных заданий по строительству судов для перевозки людей и товаров и т.д. в Астрахани ведало специальное учреждение – Деловой двор.

Первые достоверные сведения о наличии в Астраханской губернии мельниц, предназначенных для распилки леса и других целей, относятся ко второй половине XVIII в. Их построили иностранные колонисты в селении Сарепта. Их описание можно встретить в записках ученых и путешественников, посетивших Нижнее Поволжье. Так, С.Г. Гмелин писал: «На Сарпе реке сии трудолюбивые переселенцы с великим трудом и иждивением сделали крепкую плотину и спуск воды, а ниже оного заложили две, одну мучную, а другую пильную, мельницы. Последняя в прошлом 1768 году действовала, от которой они получают не только доски и гонт для строения, но можно так же на оной и бревна пилить надвое, что в рассуждении леса, так и работы, выгодно» (10. С. 274). Доктор медицины И. Лепехин, посетивший Сарепту в одно время с С.Г. Гмелиным, также отмечал, что река Сарпа служила обитателям одноименной колонии «к заведению изрядных мельниц как пильных, так и мучных, которые правильно построены и со всеми теми выгодами, какие лучше и от самого искусного механика ожидать неможно» (20. С. 238). Впоследствии пильная мельница здесь была перестроена в мукомольную, число водяных мельниц доведено до трех и построена еще одна мельница – ветряная (14. С. 438-467). Побывавший в колонии Сарепта в 1790-х гг. ученый-естествоиспытатель П.С. Паллас отмечал: «Улучшенная мельница имеет теперь с одной стороны лесопильню и хорошую пшеничную мельницу с двумя ходами, а на другой стороне – два хода для ржаной муки и мялку для проса. Двойные водяные колеса располагаются друг над другом, чтобы при высокой воде использовать верхнее колесо и, таким образом, содержать мельницу в постоянном движении» (28. С. 30-31).

Немаловажное значение для распространения западноевропейских технологий в России имела позиция государства. Уже в правление Петра I в России издаются указы, предписывавшие беречь леса, поощрявшие лесопильное дело. В 1785 г. императрица Екатерина II издала Грамоту на права и выгоды городам Российской империи. В ней, помимо прочего, провозглашалось, что в городах «дозволяется, где удобно, на городских землях завести, построить и содержать мучныя, или пильныя, или иныя водяныя, или ветряныя мельницы» (37. С. 72). Таким образом, целесообразность строительства ветряных и водяных мельниц в России получила официальное одобрение властей.

Надо отметить, что, несмотря на широкое использование в Голландии ветряных мельниц в сфере производства, основной сферой их применения было осушение подтопляемой морем территории. Чтобы предотвратить наводнения, воду постоянно откачивали и направляли в водоотводные каналы с помощью насосов, которые приводились в движение колесами, действовавшими за счет силы ветра. Этот опыт оказался весьма востребованным в Астрахани. В 1740-х гг. здесь приступают к строительству искусственного канала, который должен был соединить реку Волгу и ее рукав Кутум. По мнению астраханского губернатора В.Н. Татищева и грузинского царевича генерала-поручика от артиллерии Бакара Вахтанговича, данный канал был необходим как для нужд обороны Астрахани, так и для улучшения условий проживания местного населения («избежания от смрада болезней и удобнейшего обывателям поселения») (30. Л. 382-382 об). При этом губернатор настаивал на том, чтобы приступить к строительству данного канала прежде проведения работ по укреплению самой Астраханской крепости. Учитывая, что применение водных преград в виде рвов и каналов было отличительной чертой голландской школы фортификационного искусства, хорошо знакомой В.Н. Татищеву, можно предположить, что именно ему принадлежит идея сооружения этого канала.

15 марта 1745 г. генералом-фельдцейхместером принцем Л. Гессен-Гомбургским был представлен проект укреплений Астрахани. Вопросу сооружения «Большого канала» было уделено в нем много внимания. Этот канал должен был иметь ширину не менее 12 сажень, из расчета, чтобы в него могли свободно войти в один ряд три судна. В случае необходимости строителям разрешалось увеличить ширину канала до 15 сажень и более. Его глубину следовало определить на месте, «применяяся по подлинному противу объявления астраханских старожилов от тридцатилетней в реке Волге водяной прибыли и убыли исследования в такую меру, дабы во оном канале и во время самого большого упадка состояло воды глубиною на десять фут» (31. Л. 66). При сооружении канала строители могли столкнуться с его подтоплением грунтовыми

⇐ Предыдущая22232425262728293031Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: