Исламский терроризм в Алжире

 

До сравнительно недавнего (лет 10-11 тому назад) времени само понятие «исламский терроризм» в применении к Алжиру казалось совершенно немыслимым. Безусловно, ислам всегда играл в Алжире роль не только религии, но также своего рода идеологическо-мировоззренческой основы местного общества, довольно пестрого в этническом, социальном, культурно-бытовом и даже языковом отношении. Арабские и берберские племена в пустыне Сахара и на плодородных землях побережья; недоступные в своей замкнутости горцы хребтов Атласа; постоянно менявшиеся по составу горожане, в жилах которых течет кровь чуть ли не всех народов Средиземноморья (а также Аравии и даже Кавказа); постоянно прибывавшие сюда в IX-XVIII вв. андалусийские мавры, бывшие, как правило, полуевропейцами (иберо-арабами, иберо-берберами, иберо-африканцами) или просто принявшими ислам европейцами и евреями; не менее интенсивно осваивавшие побережье с начала XVI в. османские турки и «потурченцы» (т.е. подданные Османской Империи из числа принявших ислам венгров, молдаван, славян, армян, грузин, черкесов, греков, албанцев); вынужденные стать мусульманами бывшие пленники из Испании, Италии, Франции, Голландии («Мевлед-руми», т.е. урожденные европейцы) или из Африки («генауа», т.е. гвинейцы) – такова была этнокультурная и социолингвистическая мозаика алжирского населения на протяжении многих столетий. Все эти группы и общины часто не понимали друг друга, ссорились, воевали, конкурировали в борьбе за землю, богатство и власть.

Но всех объединял ислам. Он уже свыше 1300 лет выполняет на земле Алжира функции регулятора экономических, социальных, межэтнических и бытовых отношений, охватывая всю сферу культурных, юридических и прочих жизненно важных связей алжирского общества. Во многом благодаря исламизации в Алжире арабский язык, т.е. язык Корана, хадисов, в которых изложены заветы пророка Мухаммеда, и шариата (мусульманского законодательства), одержал верх над ранее господствовавшей здесь латынью, а народный (суфийский) ислам с его культом марабутов (своего рода местных святых-дервишей) и многими элементами доисламских берберских верований стал эффективным средством мобилизации всех алжирских мусульман любого происхождения на борьбу с «неверными». Несмотря на определенные расхождения между ортодоксальным исламом и его суфийской формой (марабутизмом), в глазах большинства верующих они воспринимались как взаимодополняющие и не противоречащие друг другу. Это было важно и с точки зрения максимального влияния ислама в стране и, особенно, в плане исламизации берберов.

Определенную роль сыграло и то обстоятельство, что ислам в Алжире стал господствовать после очень трудной многовековой борьбы с христианством, иудаизмом и анимизмом, которых придерживалось крайне сложное по своему составу местное население – берберы, греки, пунийцы (потомки финикийцев Карфагена), евреи (часть которых была иудаизированными берберами), потомки римлян. Все они в конечном счете были исламизированы и арабизированы, за исключением незначительного числа христиан (окончательно исчезнувших в XI-XII вв.) и иудеев, сохранившихся в виде небольших торгово-ремесленных общин предсахарских областей.

Однако с берберами дело обстояло сложнее. Они упорно сопротивлялись и не желали отказываться от своей самобытности, собственных традиций и древних законов. Даже принимая ислам, они сохраняли родной язык, специфику социальной организации, прáва и обычаев. Примерно с XI в. арабские и берберские племена совместно выступали под лозунгами защиты ислама от «неверных» – испанских и португальских конкистадоров, генуэзских и венецианских корсаров, норманнских королей Сицилии и анжуйских властителей Неаполя. Руководили этой борьбой обычно марабуты – своего рода мусульманские «святые», мистики-суфии, чаще всего совмещавшие предводительство военно-религиозными братствами (тарикатами) с духовным учительством. Они считались носителями ниспосланной на них Аллахом благодати («барака») и претендовали на непосредственное с ним общение. Им принадлежало наследственное руководство тарикатами, могущество которых зиждилось как на мобилизации «хванов» (рядовых «братьев»), так и на традиционных связях с племенами, которые чтили марабутов, считали их духовными наставниками, арбитрами в межплеменных спорах, высшими авторитетами в вопросах религии, морали, этики, судопроизводства и т.д. Фактически марабуты превратились в духовных феодалов, сидевших в укрепленных крепостях (рибатах) подобно средневековым сеньорам Европы в их замках. Но в отличие от всех прочих феодалов марабуты считались святыми отшельниками (а иногда и были таковыми) подобно странствующим дервишам Ближнего Востока, обладателями прежде всего духовного, религиозного авторитета.

Поскольку война с «неверными» в Магрибе была явлением постоянным, значение и роль марабутов лишь возрастали независимо от того, кому принадлежала светская власть. Включение Алжира в XVI веке в Османскую империю нисколько не ослабило марабутов. Они, как и родовая аристократия племен, быстро нашли общий язык с османскими «гази» (борцами за веру). Помимо духовной власти, марабуты стали приобретать и власть экономическую, ибо стали пользоваться доходами с имуществ мусульманской общины (хабус), специально посвящавшихся тому или иному тарикату. В их пользу выплачивались традиционные мусульманские налоги «ушр» и «закят», поступали многочисленные подношения верующих при паломничестве к гробницам наиболее чтимых марабутов. Постепенно их рибаты превратились в «завии», т.е. комплексы крепости, мечети, гробницы марабута-основателя, хранилища рукописей (позднее – библиотеки) и школы (медресе). Тем самым они стали играть не только военную, религиозную и экономическую, но также культурно-воспитательную роль. Это способствовало и росту их чисто политического влияния. К началу XIX в. в Алжире насчитывалось около 400 таких завий¹.

В Алжире были, разумеется, и другие институты ислама, не связанные с марабутизмом: мечети, служители культа, корпорация богословов-улемов, различные учреждения мусульманского образования. Они даже не признавали «святости» марабутов, считая их мистицизм и претензии на божественную благодать отступлением от ортодоксального ислама. Однако большинство населения, не только берберов, но и арабов (вернее, арабизированных берберов, давно считающих себя арабами), все же шло за марабутами, как бы воплощавшими «народный» ислам, более близкий к традициям, обычаям и привычкам простых верующих. Марабуты постоянно угрожали зыбкой системе османской власти в Алжире в 1520-1830 гг. и более полувека (в 1830-1883 гг.) сопротивлялись французскому завоеванию. Даже одержав победу, французы вынуждены были считаться с марабутами, договариваться с ними и сохранять практически все их привилегии в обмен на лояльность по отношению к колониальным властям. В течение всего периода французского господства 1830-1962 гг. влияние марабутов оставалось значительным, особенно в труднодоступных горных и пустынных областях, населенных берберами. В Алжире действовали до 15 марабутских братств. Только в 1950 г. они объединяли до 500 тысяч хванов².

Колониальный режим, с одной стороны, консервируя некоторые феодальные и патриархальные традиции, социальные связи и обычаи средневековья (в частности, сохраняя марабутизм в качестве весьма опасного своей воинственностью и политизированностью, к тому же - наиболее мистического и глубоко укорененного в старинные суеверия варианта ислама), в то же время создавал в Алжире новое общество. Его костяк образовали иммигранты-переселенцы из Европы, меньше половины которых были французами, остальные - выходцами из Испании, Италии, Швейцарии, Греции, Германии, а также с Мальты и Корсики. Иногда эти «евралжирцы» сохраняли наряду с французским язык предков, во многих случаях добавляя к нему и знание арабского языка (особенно испанцы и мальтийцы). Составляя примерно 10% населения к началу XX в., они стали привилегированной прослойкой жителей страны, а наиболее богатые из них («сотня сеньоров» колонизации) полностью хозяйничали в экономике Алжира и на деле навязывали Парижу угодную им линию алжирской политики. Европейские поселенцы стали, по сути, решающим фактором и орудием реализации выгодной «сеньорам» политической стратегии³.

Это обстоятельство во многом ускорило вестернизацию страны, наиболее успешную в арабском мире. Французы даже пытались после 1870 г. провести «христианизацию» Алжира. Особенно берберов (главным образом кабилов – жителей труднодоступной горной области Кабилия) стремились крестить, указывая то на их внешнее сходство с южными европейцами, то на их обычаи патриархальной демократии, будто бы заимствованные у древних греков, то на их происхождение якобы от вандалов⁴. В основном все подобные попытки кончились крахом. Тем не менее, ныне в Алжире несколько тысяч кабилов и лиц смешанного происхождения являются католиками. Это – один из итогов «офранцуживания» страны. Но еще более важным результатом такого процесса следует признать широкую (как нигде в Африке и в мире ислама) распространенность французского языка, ставшего за 132 года колонизации страны фактически главным средством общения основной (т.е. учившейся во французской школе) части интеллигенции и бюрократии, а также – вторым (профессиональным) языком предпринимателей, учащихся, квалифицированных рабочих и инженеров. По данным ООН, до 50% алжирцев говорят по-французски. На деле их гораздо больше. Всесторонняя вестернизация алжирцев (особенно горожан) в колониальные времена, сопровождавшая внедрение в их жизнь новых типов хозяйства (промышленности, средств связи и транспорта) и формирование новых социальных групп (буржуазии, пролетариата) в их среде, наложила неизгладимую печать на быт и мировоззрение мусульман Алжира, определила даже полуассимиляцию их образованной прослойки, состоящей из людей двойной (а в ряде случаев – в основном французской) культуры⁵.

Столь высокая степень европеизации была воспринята многими алжирцами и как потеря национальной самобытности, и как оскорбление религиозных чувств, и как подавление своей культуры. В результате ислам смог стать для большинства алжирцев не только знаменем джихада против «неверных», но также идеологией борьбы за национальное освобождение и социальную справедливость, попранную колонизаторами. К тому же он стал мощным фактором национального единства, сплочения разных этносов страны, прежде всего арабов и берберов. В течение всего периода господства Франции стирались грани не только между двумя основными группами мусульман, но также между ними и остальными этническими фракциями местного (главным образом в городах) населения – «хадри» (т.е. маврами), «терни» (потомками турок и кулугли, т.е. полутурок-полуалжирцев), «мевлед-руми», «генауа». Все они, ранее не ладившие между собой, стали постепенно сливаться в единую арабоязычную нацию, идеологической основой которой стал ислам, впоследствии, по мнению ряда историков, породивший и «различные формы алжирского национализма»⁶.

Ислам всегда был важнейшей частью этого национализма, хотя в начале XX в. движение «младоалжирцев» и попыталось придать ему абсолютно светский характер, направив эволюцию антиколониальных настроений в русло профранцузского ассимиляционизма⁷. Но этот модернизированный западнический вариант антиколониализма после двух-трех десятилетий все равно превратился в умеренно-либеральный национализм, так или иначе вынужденный учитывать роль ислама. Наиболее же преуспели в соединении национализма и ислама алжирские улемы-реформаторы во главе с выдающимся просветителем, теологом, публицистом и педагогом шейхом Абд аль-Хамидом Бен Бадисом. Лозунгом улемов было: «Алжир – моя родина, ислам – моя религия, арабский – мой язык»⁸. В полемике со сторонниками ассимиляции Бен Бадис сформулировал в 1936 г. свое знаменитое кредо: «Алжирская мусульманская нация – не Франция, не может быть Францией и не хочет ею быть»⁹. В годы алжирской революции 1954-1962 гг. ислам широко использовался Фронтом национального освобождения (ФНО) Алжира, выдвинувшим лозунг о возрождении страны «в естественных рамках арабизма и ислама». Бойцы ФНО назывались «муджахидами» (т.е. «участниками джихада», «борцами за веру»), а «Десять заповедей» руководства ФНО требовали от них «ведения борьбы в соответствии с принципами ислама»¹⁰.

После завоевания независимости ислам в Алжире использовали и власть, и оппозиция. ФНО, став правящей партией и пользуясь до начала 80-х годов авторитетом в массах, без труда подавлял все попытки оппозиции спекулировать на религиозных лозунгах. Однако он упустил из виду рост религиозности горожан вследствие наплыва в города разоренной бедноты из деревни. До конца 70-х годов властям казалось, что они этот процесс контролируют: высокие доходы от нефти и газа позволили Алжиру не только развернуть «тройственную революцию» (индустриальную, культурную и аграрную), но и успешно справляться с социальными проблемами (организацией занятости, строительством жилья, здравоохранением, просвещением, выплатой различных пособий). Увеличение доли горожан к 1980 г. до 52 % населения (только в 1967-1977 гг. в города из деревни перебралось чуть менее 2 млн. чел.) само по себе должно было осложнить социальную обстановку¹¹. Население страны росло стремительно – с 17 млн. чел. в 1975 г. до 25 млн. в 1990 г., а обеспеченность продовольствием столь же быстро уменьшалась – с 70% в 1969 г. до 30% в 1980 г. Это вынудило Алжир тратиться на импорт продовольствия, урезая расходы на социальные нужды, в 60 – 70-е гг. довольно высокие. С середины 80-х годов пришлось сокращать и закупки продовольствия в связи с ростом внешней задолженности (4,6 млрд. долларов в 1975 г., 20 млрд. – в 1985 г., 26,7 млрд. – в 1987 г.). Сроки погашения внешних долгов также совпали со снижением цен на нефть на мировом рынке, вследствие которого только в 1985-1986 гг. доходы страны от экспорта нефти упали почти в 3 раза – с 3 млрд. до 1,2 млрд. долларов¹².

Общее ухудшение положения ощущалось особенно остро после относительного процветания 1975-1985 гг., когда производство на душу населения выросло с 850 до 2564 долларов. Увеличение доли рабочих (до 1/3 самодеятельного населения), рост грамотности и образованности алжирцев (в 1982 г. школу посещали 78 % детей до 13 лет, в высшей школе было 79 тыс. студентов, по удельному весу которых Алжир догнал многие страны юга Европы) сменились в дальнейшем резким сужением возможности получить работу (безработица охватывала к 1988 г. до 22 % трудоспособных алжирцев). Молодежью (т.е. до 58 % населения страны) все больше овладевало стремление свергнуть авторитарный режим, тем более что 80% безработных были моложе 30 лет¹³.

Коррупция, фаворитизм и бюрократизм (высших чиновников открыто называли «господин десять» за регулярное взимание ими 10-процентной мзды с любой сделки) разъедали госаппарат Алжира и структуры ФНО. В то же время невозможность легальной деятельности загоняла оппозицию в подполье, но особенно – в привычные рамки религиозного протеста. Городские низы и не нашедшие себе места в городе разоренные крестьяне искали утешения в исламе, считая источником своих несчастий «безбожие властей», забывших Коран, шариат и заветы Пророка. Большинство этих бедняков было вчерашними поклонниками марабутов и склонялось не к официальному умеренному национал-исламизму в духе улемов-реформаторов, а к более понятному им упрощенному «народному» исламу, находившемуся вне контроля властей, а иногда – и связанного с ними духовенства. Поэтому они стали прислушиваться ко все чаще появлявшимся после 1979 г., т.е. после «исламской революции» в Иране, исламистам («братьям-мусульманам»), призывавшим к образу жизни «первых мусульман», изгнанию женщин из учреждений и предприятий, строгому выполнению всех предписаний ислама. Попытки властей обойти исламистов «справа» – путем усиления официальных обращений к исламу в речах, документах, системе обучения и воспитания, а также возведением новых мечетей (в 1960 г. их было 600, в 1982 г. – 5 тыс.) – не удались и лишь способствовали нагнетанию в обществе исламистских настроений¹⁴.

Определенную роль сыграл и подъем движения «берберистов» как своего рода ответ исламистам. В Алжире берберов, знающих лишь свой язык, – не более 13% (по другим данным, около 18%). Но вместе с двуязычными (т.е. знающими еще и арабский) их – почти 30% населения. Их очень много среди буржуазии, бюрократии, квалифицированных рабочих и служащих (в том числе в армии), но особенно – среди интеллигенции, получившей образование на французском языке. Их - большинство среди постоянно живущих во Франции полуофранцуженных алжирцев и вообще среди наиболее модернизированной части общества. Поэтому они всегда поддерживали алжирский (а не панарабский, как у исламистов) национализм или такие «импортные», по мнению «братьев-мусульман», идеологии, как прозападный либерализм и даже марксизм (в разных его вариантах)¹⁵.

Попытки властей противопоставить исламистов и берберистов ничего не дали, ибо корень всенародного недовольства лежал в ухудшении экономического и социального положения, в дискредитации ФНО и правящей бюрократии, в неспособности правителей найти альтернативу обанкротившейся политике разложившейся верхушки. «Политическая весна», т.е. начавшаяся с конца 1988 г. либерализация режима и введение на основе новой конституции в марте 1989 г. многопартийности, казалось, ознаменовали перелом в развитии страны. Однако было уже поздно. Из десятков мгновенно возникших партий четыре были исламистскими. Главной из них стал Исламский фронт спасения (ИФС). ИФС выступил против власти ФНО и за подчинение «требованиям шариата во всех областях жизни». По мере роста своего влияния лидеры ИФС высказывались все откровеннее, пообещав в мае 1991 г. «приостановить действие конституции» и «запретить светские партии», а в январе 1992 г. «восстановить в Алжире исламский халифат». Основатель и главный идеолог ИФС Аббаси Мадани выступил за «создание исламского государства, далекого от коммунистического Востока и капиталистического Запада»¹⁶.

Победив на муниципальных выборах в июне 1990 г., ИФС, набравший 55,42% голосов (против 32% у ФНО), стал всюду навязывать свои порядки и «исламскую мораль»¹⁷. К этому времени под его контролем находилось уже свыше 10 тыс. мечетей и 3 газеты. Ему же досталась основная часть из полученных алжирскими исламистами в 1989-1991 гг. 100 млн. долларов, присланных главным образом иранскими и саудовскими фондами. В мае – июне 1991 г. ИФС с помощью приехавших из Туниса и Судана единомышленников организовал вооруженные выступления и бои на баррикадах. Власти ответили контрударом, арестовав вождей ИФС, хотя Аббаси Мадани угрожал правительству: «Если армия выйдет из казарм, мы призовем три миллиона наших сторонников в народную армию ислама, которая не оставит камня на камне от режима ФНО»¹⁸.

Это не было блефом. Оставшиеся на свободе лидеры ИФС умело осложняли обстановку в стране, тем более что авторитет властей продолжал падать. В первом туре парламентских выборов в декабре 1991 г. ИФС завоевал 188 из 420 мандатов, а ФНО – лишь 16. Второй тур должен был, по всеобщему убеждению, завершиться полной победой ИФС и завоеванием им 2/3 всех мандатов, что позволило бы изменить конституцию и провозгласить Алжир «исламским государством» со всеми неизбежными последствиями.

Однако слишком влиятельные силы в стране не хотели такого исхода. Во-первых, около 40% населения не участвовало в голосовании, а из тех, кто голосовал, ИФС поддержали менее половины, т.е. фактически не более трети всех избирателей. Во-вторых, победы ИФС не желали (и опасались) верхушка армии, все решавшая в Алжире после 1965 г., госбюрократия, боявшаяся потери власти и ответственности за обанкротившуюся политику, не хотели такого исхода франкоязычная в своей основе технократия и интеллигенция, наконец, - преобладающая часть буржуазии, связанная с Западом деловыми контактами, образованием, рассчитывавшая на кредиты, технологию и помощь извне. Выражая настроения этих кругов, элита армии и госаппарата отменила результаты первого тура выборов и образовала Высший государственный совет (ВГС), который запретил политическую агитацию в мечетях и ввел в стране чрезвычайное положение. Сотни активистов ИФС были арестованы и преданы суду за незаконное хранение оружия. Тогда ИФС ушел в подполье и развязал открытый террор против сил порядка. Ответные репрессии лишь ожесточали исламских террористов, которыми в первые же дни стычек были убиты 40 и ранены 300 чел. Вскоре около 20 тыс. исламистов, включая многих депутатов от ИФС, были арестованы и высланы в Сахару¹⁹.

Первое время казалось, что боевики ИФС будут быстро изолированы, тем более потому, что против них было настроено большинство берберов, всегда враждебно относившихся к панисламизму и панарабизму. К тому же первый глава ВГС Мухаммед Будиаф был бербером и проводил весьма взвешенную политику, проявляя готовность кончить дело компромиссом. Однако после убийства Будиафа в июне 1992 г. был взят курс исключительно на военное подавление мятежа. Но он не дал результата: если в 1991 г. у исламистов было около 2 тыс. боевиков, то к ноябрю 1993 г. их насчитывалось уже 6 тыс. чел., хотя к тому времени, по официальным данным, 1800 боевиков были убиты, а около 9 тыс. из них (или подозревавшихся в принадлежности к ним) были задержаны²⁰.

Причин подобной живучести исламского повстанчества было много. Прежде всего экономическая и социальная ситуация в стране оставалась крайне тяжелой: сохранялась и продолжала расти, особенно среди молодежи, огромная безработица, необходимость хотя бы частичного погашения внешней задолженности не давала возможности хоть как-то облегчить положение быстро растущего населения, зависимость от иностранной помощи (в основном - Франции) стала абсолютной. Эти обстоятельства воздействовали на все группы населения, в том числе и на берберов, ранее негативно относившихся к исламистам. Не меньшую роль сыграли исторические особенности Алжира, где, как выяснилось за последнее время, всегда активно действовала в подполье, начиная еще с 30-х годов, группировка ваххабитов. В 40-е годы они выступали против алкоголя и за утверждение «исламской морали», в годы революции 1952-1962 гг. делили всех алжирцев на «Партию Аллаха» и «Партию Сатаны», а в 60-е годы стояли за спиной дважды запрещавшейся ассоциации «Аль-Кыям» (Ценности), целью которой было «создание халифата, охватывающего все мусульманские страны, и основание исламского государства в Алжире». Не без их участия в 70-80-е годы в Алжире действовали известные во многих арабских странах международные исламские группировки «Ат-Такфир ва ль-Хиджра» (Обвинение в неверии и исход), «Ахль ад-Даава» (Люди призыва) - филиал опирающейся на Пакистан организации «Даава ва Таблиг», «Братья-мусульмане»²¹.

Эти силы вели, как недавно выяснилось, идеологическую подготовку торжества исламизма не без помощи близоруко рассчитывавшего использовать их в своих интересах президента Шадли Бенджедида (1979-1992 гг.). Однако еще более важную роль сыграла конкретная подготовка исламистов к чисто вооруженной борьбе. Жестокое подавление французами в 1945 г. первого всенародного восстания на востоке Алжира, затем девятилетнее преследование ими алжирских партизан в горах и нелегалов в городах, кровопролитная революционная война 1954-1962 гг., вооруженное оппозиционное движение в Кабилии в 1963-1964 гг. сформировали в стране крайне негативные традиции «культа силы», по мнению известного алжироведа О.Карлье, превратившие в сознании алжирцев политическое насилие в «революционную законность», а решение любой проблемы – в «разрыв, очищение, искоренение»²². Инерция подобного мировоззрения сохранилась и после обретения Алжиром независимости. Именно поэтому в стране и после 1964 г. формировались нелегальные отряды и подпольные группы антиправительственной направленности и обычно происламской ориентации. Одним из организаторов подобных групп был Мустафа Буяли, чиновник, уволенный из партаппарата ФНО. Он создал в 1979-1981 гг. вооруженное подполье, выступавшее против «безбожного государства» и «общественных пороков». Буяли и 300 его бойцов вели настоящую войну с властями, вплоть до гибели многих из них, включая Буяли, и ареста остальных в 1987 г. Хотя Аббаси Мадани и другие лидеры ИФС всегда осуждали Буяли, надеясь добиться своих целей мирными средствами, среди низового актива ИФС Буяли стал своего рода легендой, «исламским Робин Гудом». Вместе с освобожденными в 1990 г. его соратниками активисты ИФС продолжили «дело Буяли». Арест всего руководства ИФС в июне 1991 г. – феврале 1992 г. не стал особым ударом для Исламского фронта спасения. Переход к вооруженной борьбе был партией давно подготовлен морально, организационно и технически, а арест руководителей лишь развязал ИФС руки.

Столкнувшись с невозможностью реально противостоять профессионалам армии и сил безопасности, исламские боевики разделились (примерно на 650 групп, около 10 человек в каждой) и стали практически неуловимы для 17 бригад и сотни отдельных батальонов брошенной против них 120-тысячной армии. Эти группы образовали множество самостоятельных организаций («Армия пророка Мухаммада», «Джихад 54», «Верные клятве», «Мировые исламские силы бойцов Аллаха», «Объединенный совет исламского действия», «Движение исламского джихада», «Организация исламских офицеров» и другие). На первых порах среди них доминировало «Вооруженное исламское движение» (ВИД), возникшее тайно еще в мае-июне 1991 г. Однако постепенно контроль ВИД над боевиками стал эфемерен. В июне 1994 г. остатки ВИД реорганизовались в «Исламскую армию спасения» (ИАС), официально – военное крыло ИФС, хотя оно и не во всем было согласно с «консерваторами» из политического руководства ИФС. Но ныне ИАС, очевидно, не представляет собой самую мощную силу исламистов Алжира. На эту роль претендует образованная в январе 1993 г. Вооруженная исламская группировка (ВИГ)²³.

Ядром ВИГ стали 600-900 алжирцев, посланных в Пакистан международной исламистской организацией «Ат-Такфир ва ль-Хиджра» и впоследствии сражавшихся в Афганистане против советских войск. Их военная подготовка финансировалась из фондов борьбы с коммунизмом в США и Саудовской Аравии, как и их оплата (не менее 1500 долларов в месяц). Ставшие в числе 30 тыс. арабов-добровольцев профессиональными «солдатами удачи», они затем участвовали и в межафганских конфликтах после 1989 г., в боях на юге Ливана, а также (по не всегда проверенным данным) в столкновениях в Таджикистане, Йемене, Боснии. Большинство вернулось в Алжир, где вступило в ВИГ, с самого начала не подчиненную ИФС. Их экстремизм во многом питается извне противопоставлением Запада мусульманам Ирана, Ирака, Ливана, Ливии, Палестины, Сомали и Судана. С другой стороны, в Алжире ходят слухи о тайной поддержке исламистов (как и в Боснии или Косово) со стороны США, теснящих Францию в Алжире. В любом случае бесспорно, что без иностранной помощи экстремисты долго бы не продержались. Они выступают за восстановление халифата путем физической ликвидации в Алжире «евреев, христиан и всех неверующих на мусульманской земле». Именно ВИГ отличает крайняя жестокость в расправах с интеллигенцией, иностранцами, женщинами без хиджаба (покрывала), а также при организации актов террора во Франции и на международных авиалиниях. Именно по ВИГ, наиболее активной и непримиримой, армия и спецслужбы Алжира стараются нанести самые тяжелые удары. В частности, в марте 1995 г. армия истребила сразу 160 командиров ВИГ, узнав об их совещании на западе страны²⁴.

Тем не менее ВИГ, хоть и понесла огромные потери, возросла за 1993-1998 гг. почти вдвое. По некоторым данным, ВИГ в 1994 г. насчитывала около 10 тыс. боевиков. Учитывая достаточную эффективность действий армии и спецслужб Алжира, общую усталость населения от войны, рост рядов ВИГ можно объяснить лишь поддержкой со стороны Ирана, Судана, Саудовской Аравии, фактическим содействием со стороны США (13 исламских организаций имеют банковские счета и коммерческие интересы в США) и использованием в Алжире в рядах ВИГ профессиональных наемников неалжирского происхождения (из Афганистана, Боснии, Ирана, Судана, Марокко, Туниса, Ливии). Известно, что стратегический центр ВИГ с 1998 г. располагается в Лондоне, а его филиалы – в Албании, Боснии, Германии и Хорватии²⁵.

Более 100 тыс. чел. погибло в Алжире за последние 9 лет. За это время все упомянутые группировки террористов сливались, раскалывались, теряли своих вождей (иногда весь свой актив), отходили от вооруженной борьбы, постепенно (и обычно частично) превращаясь во фракции давно действующих в Алжире легально умеренных исламистских партий – ХАМАС («Харакат аль-муджтамаа аль-исламий», т.е. Движение исламского общества), «Ан-Нахда» (Возрождение) и других. На выборах в парламент в июне 1997 г. ХАМАС получила более 1,5 млн. голосов и 69 мандатов, «Ан-Нахда» около 915 тыс. голосов и 34 мандата. При этом у правительственного Национально-демократичес-кого объединения (НДО) было 3,5 млн. голосов и 155 мандатов. Иными словами, разрыв не так уж велик: легальные исламисты уступают НДО всего треть голосов и, блокируясь с другими оппозиционными фракциями, способны проводить свои решения²⁶. Судя по тому, что происходит в Алжире в последние годы, большинство исламистов (в том числе почти весь уцелевший актив ИФС и его многочисленных фракций, да и часть живущего в эмиграции руководства) хотело бы прекращения войны и перехода к чисто политической борьбе. Однако в целом НДО и примкнувший к нему сегодня ФНО обладают большинством голосов в парламенте и вряд ли уступят оппозиции. Тем более, что вся полнота власти в Алжире – не у парламента, а у президента²⁷.

Избранный 15 апреля 1999 г. новым президентом Алжира Абд аль-Азиз Бутефлика – ветеран революции 1954-1962 гг., был в 1963-1978 г. министром иностранных дел страны. Опытный дипломат и политик с мировым именем, он умело продолжил линию своего предшественника Мухаммеда Зеруаля на дальнейший раскол исламистов и достижение соглашения с умеренной их частью. В результате этого сотни боевиков к началу 2000 г. сложили оружие. С другой стороны, крайне обострилось соперничество в стане главарей боевиков, в ходе столкновений которых между собой многие из них погибли. В то же время возвращение к политической активности таких сторонников модернизации ислама как Ахмед Талеб аль-Ибрахими, позволяет надеяться на то, что в рядах алжирских исламистов в конце концов одержат верх умеренные и ответственные идеологи, чуждые терроризму и экстремизму, дискредитировавшим себя в Алжире и существующим лишь благодаря подпитке извне.

¹ Ислам и исламизм. – М., 1999. – С. 136.

² Тримингэм Дж. Суфийские ордены в исламе. – М., 1989. – С. 206.

³ Азия и Африка сегодня. – 1989. – № 9. – С. 6; Алжир: Справочник. – М., 1997. – С. 70.

⁴ Ageron Ch.-R. Les Algériens musulmans et la France (1871-1919). – P., 1968; Revue Historique. – P., 1960. – № 2. – С. 313-314.

⁵ Страны Ближнего Востока (актуальные проблемы современности и истории). – М., 1998. – С. 85; Language Problems of Developing Nations. – New York, 1968. – С. 134.

⁶ Биро П. и Дреш Ж. Средиземное море. – М., 1960. – Т. 1. – С. 370; Саадаллах А. Аль-харака аль-ватанийя аль-джазаирийя (Алжирское национальное движение). – Бейрут, 1969. – С. 140; Pečar Z. Aižir do nezavis-nosti. – Beograd, 1967. – С. 139.

⁷ Etudes sur la Région Méditerranéenne. – Szeged (Hongrie), 1987. – С. 18-23.

⁸ Noushi A. La naissance du nationalisme algérien. – P., 1962. – С. 68.

⁹ Le Tourneau R. Evolution politique de l'Afrique du Nord musulmane 1920-1961. – P., 1962. – С. 319.

¹⁰ Аль-Мукавама аль-джазаирийя (Алжирское сопротивление). – Тунис, 03.12.1957; Teguia M. L'Algérie en guerre. – Alger [1983]. – С. 297.

¹¹ Восток. – M., 1993. – № 1. – С. 140.

¹² Eveno P. L'Algérie. – Sarthe, 1994. – С. 70, 86, 92; Labat S. Les islamistes algériens. – P., 1995. – С. 29-31.

¹³ L'Algérie en quelques chiffres. – Alger, 1982. – С. 3; Eveno P. Op. cit., с. 92, 100; Labat S. Op. cit., с. 30.

¹⁴ Balta P., Rulleau C. L'Algérie des Algériens. – P., 1981. – С. 146-148; Islam: State and Society. – L.-Riverdale, 1988. – С. 191.

¹⁵ Dejeux J. Identité nationale, idéologie arabo-islamique et revendication berbérophone en Algérie. – Turku, 1983. – С. 29.

¹⁶ Азия и Африка сегодня. – 1991. – № 12. – С. 27; Roy O. Généalogie de l'islamisme. – P., 1995. – С. 79-90.

¹⁷ El Moudjahid. Alger, 25.06-01.07.1990.

¹⁸ Азия и Африка сегодня. – 1991. – № 12. – С. 29; Восток. – 1993. – № 1. – С. 146; Компас. – 1992. – № 88. – С. 12.

¹⁹ Ислам и исламизм.., с. 146-147.

²⁰ Eveno P. Op. cit., с. 128; El Moudjahid, 23.11.1993.

²¹ Бабкин С.Э. Движения политического ислама в Северной Африке. – М., 2000. – С. 93-96.

²² Carlier O. Entre Nation et Jihad. – P., 1995. – С. 18-28.

²³ Labat S. Op. cit., с. 90-97, 227-231; Le Monde diplomatique. – 1994. – № 479. – С. 1.

²⁴ Ислам и исламизм.., с. 152-153; Burgat F. L'Islamisme en face. – P., 1995. – С. 161-162.

²⁵ Бабкин С.Э. Указ. соч., с. 28-158.

²⁶ Ислам и исламизм.., с. 154.

²⁷ Сапронова М.А. Политика и конституционный процесс в Алжире (1989-1999). – М., 1999. – С. 104-154.

 

 

З.Т.Набиев, М.Р.Арунова

 

 

ТАЛИБСКИЙ АФГАНИСТАН
КАК ОПОРНАЯ БАЗА МЕЖДУНАРОДНОГО ТЕРРОРИЗМА

 

Современный исламский экстремизм выступает под флагом общей радикальной идеологии, проповедующей геополитический передел мира через инспирирование названного столкновения цивилизаций. Демонстрируя неприкрытую враждебность существующему миропорядку, признанным демократическим и общечеловеческим, в том числе и традиционным исламским, ценностям, он превратил терроризм в один из основных инструментов реализации своих замыслов. Международный терроризм сегодня существенно отличается по своим целям, социальным ориентирам и методам от террористической активности 60-80-х годов. Новая волна терроризма на международной арене в 90-е годы поднята группировками, возникшими в мусульманском мире. Особую опасность представляют те из них, которые, опираясь на значительный материальный и людской потенциал, стремятся к установлению контроля над уязвимыми районами мира, разжигают сепаратистские настроения, провоцируют внутренние конфликты.

Стержневой установкой их идеологии является борьба за распространение ислама в их собственном понимании и интерпретации. Из исламской теологии выдергиваются элементы, допускающие двойное толкование, и с их помощью обосновывается линия на насильственную исламизацию с применением террористических методов. Религиозная подпорка эффективна при воздействии на низы мусульманского общества, среди которых широко распространены ультрарадикальные настроения, вызванные нищенским социально-экономическим положением.

Этот воинственный экстремизм с трансграничными амбициями пустил корни на афганской почве и стремительно обрастает организационно-политическими и силовыми структурами. Закреплению Афганистана в качестве опорной базы международного терроризма и исламского экстремизма способствовали фактический распад афганской государственности, социально-экономическая и духовно-культурная деградация афганского общества, истощенного более чем 20-летней гражданской войной.

Ситуация, сложившаяся в Афганистане и вокруг него, придала затяжному внутриафганскому конфликту широкое региональное и международное измерение. Теперь можно со всей определенностью утверждать, что мировой центр терроризма, по существу, переместился в талибский Афганистан, в котором активно формируется плацдарм для трансграничной экспансии религиозно-политического экстремизма. Афганский кризис прочно вписался в глобальную дугу нестабильности, простирающуюся от Косово и Македонии через Ближний Восток, Кавказ, Центральную и Южную Азию вплоть до Филиппин.

В качестве ближайшей стратегической цели обосновавшимися в Афганистане исламскими радикалами выдвигаются задачи по насильственному изменению под религиозными лозунгами политических режимов в Центральной Азии и перекройке геополитической карты региона с целью создания «халифата» и последующим распространением этого процесса на другие районы мира, в том числе и российские. Процесс развивается в направлении консолидации этих сил под единым политико-идеологическим и организационным началом, создания общих военизированных формирований, своеобразных террористических «интербрига

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: