Историография проблем колониализма в работах советских авторов: преобладание негативной оценки колониализма.

Как известно, постсоветский период характеризуется не только кризисом исторической науки, но и тем, что этот кризис каждое постсоветское государство переживает по-своему. Некогда единая советская историческая наука распалась на части, и начался пересмотр исто­рии каждого народа, порой это порождает острые дискуссии среди историков по некоторым проблемам. Одной из таких дискуссионных проблем является история колониализма. В изучении этой проблемы, не говоря даже о разных подходах, наблюдается также и путаница в определении некоторых общеизвестных понятий и терминов. Например, слово «колонизация» применяется и как «освоение новых земель», и как колониальные завоевания. На казахском языке понятие «колонизация» - «отарлау» применяется только во втором значении, т.е. означает колониальный захват, колониальные завоевания, превращение в колонию. Понятие «освоение» переводится словом «игеру». Таким образом, понятие «колонизация» для русскоязычного исследователя может иметь абсолютно нейтральный смысл как «освоение», а для других постсоветских государств это слово имеет отрицательный оттенок, которое напоминает их колониальное прошлое. И здесь было бы уместно вспомнить о принципах историзма и объективности в исторической науке. Однако в изучении проблемы колониализма позиция историков бывших советских республик и России диаметрально противоположны.

В советское время мы использовали эти два понятия параллельно, первое применялось отно­сительно царской России, а второе относительно Советского Союза. Проблема колониализма в советской исторической науке разрабатывалась на основе марксистской теории. В главе «Современная теория колонизации» фундаментального труда К. Маркса «Капитал» колониализм характеризуется, как захват рынков сбыта товара и дешевой рабочей силы с целью получения максимальной прибыли. На основе марксистской интерпретации в советской исторической науке утверждалось, что колониализм - это «колониальная политика империалистических госу­дарств, направленная на эксплуатацию и угнетение народов колониальных и зависимых стран». Данное определение было аксиомой для советских историков, изучающих проблему колониальной политики стран Запада, а в применении этой идеи в изучении истории России были свои «приливы» и «отливы». Так, в 1920-1930-е гг. в советской исторической науке господствовала концепция «абсолютного зла», суть которой состояла в критике колониальной политики царизма. Так, например, в работах П.Г. Галузо, Г. Сапарова, В. Лаврентьева, Т. Рыскулова, С.Д. Асфендиарова красной нитью проходила идея о захватнической, завоевательной политике царизма в Туркестане. Именно тогда идеи В.В. Бартольда о просветительской миссии России в Туркестане были подвергнуты острой критике. В конце 30-х - начале 40-х годов на волне критики школы М. Н. Покровского появилась теория «наименьшего зла», и историки должны были показывать прогрессивность присутствия России в Туркестане, на Кавказе и других национальных регионах империи. В постановлении Среднеазиатского бюро ВКП(б) от 23 мая 1934 г. указывалась целесообразность исключения из историографии Средней Азии «буржуазно-колонизаторской концепции». В работах, изданных в этот период, говорилось о присоединении или вхождении в состав России национальных окраин. Результатом партийной инструкции было не только появление тенденциозных работ, но и репрессии среди ученых, работы которых не вписывались в общий идеологический настрой общества. В 1950-е годы в советской исторической науке прочно утверждается идея о прогрессивной роли России, и в работах этого периода наблюдается приглушение захватнических аспектов политики царизма в Средней Азии. Таким образом, марксистская теория колониализма в «чистом виде» применялась только в изучении истории зарубежных стран, а в трудах по истории России смягчались наиболее острые углы колониальной политики, приоритет отдавался выявлению по­ложительных результатов вхождения Сибири, Зауралья, Средней Азии и Кавказа в состав Рос­сийской империи. Да, конечно, нельзя отрицать исторические факты, свидетельствующие о добровольном присоединении некоторых тер­риторий к России. Однако, эти факты не исклю­чают наличие общих тенденций в процессе ста­новления Британской, Французской, Российской и других колониальных империй.

Молодые постсоветские государства переживают сложный процесс национального воз­рождения, поиска национальной идентичности, и это в свою очередь вызывает повышенный интерес к проблемам взаимоотношений России и национальных окраин, национальной поли­тике советской власти. В исторической науке постсоветских центральноазиатских государств, в том числе и Казахстана, наблюдается возврат к идее «абсолютного зла», причем понятие «ко­лониализм» применяется не только по отно­шению к царской России, но и национальная политика Советского Союза также характе­ризуется как продолжение колониальной политики царизма.

Интерпретация понятий «колониализм» и «колонизация» тесно связана эволюцией бинар­ной позиции «метрополия - колония». Т.е. если мы понимаем колонизацию как «освоение», то уже нет понятия «метрополия - колония», а вместо него появляется понятие с положительным оттенком «центр - регион». Сейчас первая бинарная позиция («метрополия - колония») актуальна только для историков постсоветских государств, кроме России. А российские исследователи все чаще обращаются к идее экономического «освоения» Россией обширной территории Евразии и чаще применяют бинарную позицию «центр - регион». Поиск научной теоретической базы для утверждения идеи «освоения» привел группу исследователей к изучению теории фронтира. В советский период теория фронтира вызвала острую критику, так как не вписывалась в марксистскую теорию ко­лонизации. А в постсоветской России обращение к этой теории связано, видимо, с необходимостью сохранения целостности государства и поиском наиболее приемлемой модели единения народов, населяющих страну.

Возникновение теории фронтира связана с именем американского ученого Фредерика Джексона Тёрнера. В работе «Фронтир в американской истории» Ф.Д. Тёрнер писал, что в американской истории важную роль играет фактор постоянного расширения своего про­странства, поэтому «американская история была в значительной степени историей колонизации Великого Запада», «постичь американскую историю следует не с Атлантического побережья, а с Великого Запада». В результате исследований Ф.Д. Тёрнера было введено понятие «frontier» - граница продвижения посе­ленцев в США, «место встречи варварства и цивилизации». В дальнейшем американские ис­следователи расширили горизонты применения теории фронтира, рассматривая продвижение границ европейской цивилизации к востоку. В частности, У. Макнейл писал о «степном фрон-тире Европы» - пограничной зоне между Оттоманской империей и европейскими странами.

Теория фронтира в современной российской исторической науке применяется в двух ва­риантах: 1) теория фронтира, разработанная американцами; 2) теория колонизации (в смысле «освоение»), разработанная В.О. Ключевским. Но по сути теория фронтира и теория освоения -одно и то же понятие. Правда, некоторые российские историки считают, что идею освоения новых земель В. О. Ключевский предложил раньше Ф.Д. Тёрнера.

В 1996 году в Томске была проведена международная научная конференция на тему: «Американский и сибирский фронтир». В целом теория фронтира активно применяется именно сибирскими исследователями. В последнее десятилетие в России появилось множество работ, посвященных изучению истории Сибири, Камчатки, Аляски как русского фронтира. Появляются работы, где проводится сравнительный анализ освоения Сибири и американского Запада.

В соответствии с этой теорией не только Сибирь и Дальний Восток, но и Приуралье, Кавказ, Центральная Азия также являются фронтирами, т. е. границами между «цивилизацией и дикостью» или «освоенной и неосвоенной» частями территории одного государства. Н.Ю. Замятиной выделяются следующие зоны фронтиров, освоенные русскими в XI-ХХ вв.: современный Центральный район (Залесская Русь) (XI-XIV вв.), Русский Север (XV-XVII вв.), современный Черноземный Центр (XVI -XVII вв.), Дон и Северный Кавказ (XVII - начале XIX в.), Урал и Сибирь (XVII -XVIII вв.), Дальний Восток (во второй половине XIX -начале XX вв.).

К понятию «фронтир» обращается также и Д. Тебаев, используя его в изучении проблемы включения территории Казахстана в состав Российской империи. Рассуждения Д. Тебаева о «казахском фронтире» не отличаются оригинальностью, как отмечает сам автор, история Казахстана здесь присутствует как «иллюстрация» к теоретическим разработкам российских исследователей. «В отличие от других западных колониальных империй (Империя Габсбургов, Британская империя, Испанская империя, Французская империя), - пишет Д. Тебаев, - Россия представляла собой монолитную империю с нечетко определенными границами, тогда, как, у других, данные границы, были четко определены». Однако, он не замечает того факта, что за этими «нечетко определенными границами» лежала территория, известная под историческим названием «Туркестан» и игравшая определенную роль в истории народов Евразии. Еще одна цитата из этой же работы: «В этом отношении, рассматривая истории продвижения России через призму фронтира, мы сможем понять саму специфику формирования границы на территории Российской империи на всем ее геополитическом пространстве. Актуальным является история формирования самой границы, и где она, на наш взгляд, являлся классическим фронтиром, и постоянно подвигалась до естественных границ империи, изменяя и постоянно модернизируя само со­держание Степной границы Российской империи». Интересно, где же находилась в тот пе­риод «естественная граница империи»? Может быть, она проходила по Волге, на противопо­ложном берегу которой жили народы неславянского происхождения. Нет, оказывается «естест­венная граница» империи находилась далеко на востоке, «достижение» которой было «главной целью государства» (имеется в виду Российского государства). И, разумеется, для реализации этой цели требовалось «освоение» заселенных нерусскими народами территорий, лежащих внутри этих «естественных границ». Исходя из этого, теперь, видимо, мы должны признать, что не было колониальных захватов, а было только «продвижение границы и освоение». Тогда, наверное, придется полностью вычеркнуть историю национально-освободительного движения, так как она не вписывается в теорию фронтира.

Теория «освоения новых земель» или продвижения до «естественных границ» империи противоречат идее наличия государственности у народов, заселявших эти осваиваемые русскими колонистами территории. И не удивительно, что группа сибирских исследователей, занимаю­щиеся сравнительным изучением американского и русского фронтира, считают, что Казахское ханство не было государственным образованием, «казахские ханы фактически являлись военачальниками и вождями, а не правителями государственных образований».

Результаты изучения сибирского фронтира приводит некоторых исследователей к призна­нию того, что все-таки эти окраины являлись колониями. Так, Н.Ю. Замятина пишет: «Жаж­дущие легкой наживы не случайно попадали на фронтир. С одной стороны, эту легкость обес­печивало все то же отсутствие должного государственного и какого-либо иного контроля.... С другой стороны, огромные территории оставались зачастую незаселенными до открытия их богатейших ресурсов. Не просто облегченные условия для махинаций и разбоя, но и реальные природные богатства в большинстве случаев нужны были территории, чтобы стать кипучим порубежьем. Богатство территории фронтира тем или иным ресурсом, как правило, определяет его роль в экономике страны. Это роль колонии: поставщика ресурсов и потребителя продукции промышленности более развитых территорий».

Неприемлемость теории фронтира в изучении российского колониализма заметили также и некоторые зарубежные ученые. Так, при обсуждении книги Б. Н. Миронова «Социальная история России периода империи (XVIII -начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства» профессор Геттингенского университета М. Хильдермайер отметил: «С одной стороны, нельзя отрицать существование различий между русской и западноевропейской или американской колонизацией. С другой стороны, как свидетельствует захват Кавказа или Средней Азии, русские не проявляли того «прагматизма» и того «терпения», о которых пишет Миронов (1, 62). Каждый, кто знаком с историей российской экспансии, знает о религиозной и языковой ассимиляции, об утверждении этнического превосходства (1, 62 и след.), об экономических соображениях экспансии. Во второй половине XIX в., как признает Миронов, ситуация изменилась. Русский империализм пошел дорогой русификации и ассимиляции, т. е. стал следовать общей европейской модели, что привело к качественной трансформации колониализма в империализм. Не последнюю роль в этом сыграло новое теоретическое и идеологическое обоснование (социал-дарвинизм, мессианская философия истории). Царизм стал осуществлять империализм в такой же степени, как Англия, Франция и позднее также Германия. Однако из этого не следует вывод, что захваты первой половины XIX в. были до некоторой степени нормальным продолжением территориальной экспансии со времен Киевской Руси. Как национализм с самого начала - а не только с того времени, как он соединился с этнической самонадеянностью и самодержавной политикой, - нес в себе ядовитое жало враждебности к «чужим», так и континентальный колониализм России с самого начала включал в себя подчинение, культурное угнетение и экс­плуатацию».

А. С. Хромых считает применение теории фронтира как дополнение формационной пара­дигмы цивилизационной, хотя, на наш взгляд, формационный и цивилизационный парадигмы являются взаимоисключающими кон­цепциями изучения истории.