От Зийада ибн Абихи до Зийада ибн Абу Суфйана

Происхождение Зийада не совсем ясно, во всяком случае, оно считалось недостойным. Его мать, Сумаййа, рабыня из Ирака, была отдана лекарю из Таифа, сакифиту ал-Харису ибн Каладе, в качестве гонорара за излечение ее хозяина. В Таифе она родила Нафи и Нуфай‘а, (более известного по кунье Абу Бакра), которых ал-Харис не признал своими сыновьями. Можно подозревать, что он заставлял Сумайю подрабатывать проституцией. Около 622 г. он отдал ее в жены рабу своей жены, греку (ар-руми) Убайду, в браке с которым она родила Зийада. Во время осады Таифа Абу Бакра с десятком других рабов перешел к Мухаммаду, получив свободу и почетное положение мавлы пророка. Разгневанный предательством Абу Бакры, ал-Харис в пику ему признал Нафи своим сыном, заявив: «А Абу Бакра как был, так и останется рабом».

Во всяком случае, в 635 г. он вместе с братьями при завоевании Убуллы оказался в отряде Утбы ибн Газвана (женатого на дочери ал-Хариса ибн Калады и, следовательно, являвшегося шурином Нафи‘). Здесь четырнадцати– или пятнадцатилетний Зийад получил свое первое и весьма ответственное поручение – вести подсчет добычи, так как оказался самым сведущим в письме и счете.

Далее он идет по проторенной дороге: служит секретарем Са‘да ибн Абу Ваккаса и участвует в организации раздела добычи, взятой в Джалула. Когда Умар сместил Утбу ибн Газвана и назначил Мугиру ибн Шу‘бу, Абу Бакра задался целью отомстить Мугире и организовал дело о прелюбодеянии. Мугиру спасло от сурового наказания только уклончивое показание Зийада, за что Мугира остался ему благодарен на всю жизнь.

В начале 40-х годов Зийад ведал какими-то финансовыми делами при Абу Мусе ал-Аш‘ари, вероятно, опять же занимался дележом и учетом добычи, получал 2000 дирхемов в год и смог выкупить из рабства отца и мать. При Абдаллахе ибн Амире (648–656) он был главой финансового ведомства в Басре и руководил проведением нескольких каналов. Во время «битвы у верблюда» он занимал нейтральную позицию, а потом некоторое время воздерживался присягать Али. Али хотел привлечь его окончательно на свою сторону предложением наместничества Басры, но он, как мы знаем, посоветовал назначить кого-нибудь из родственников Али и после назначения Ибн Аббаса снова занял привычный и выгодный пост начальника финансов.

После провала попытки выманить Зийада из Истахра угрозой казни сыновей Му‘авийа приказал Мугире конфисковать собственность Зийада, хранившуюся у сына Абу Бакры, не останавливаясь перед применением пыток. Здесь воздалось Зийаду за его давнее деяние – Мугира арестовал сына Абу Бакры, инсценировал пытки, доложил халифу, что ничего обнаружить не удалось, и тут же предложил стать посредником в переговорах с Зийадом. Му‘авийа ухватился за эту идею и послал Зийаду через Мугиру охранную грамоту, гарантировавшую прощение, если он сдаст накопившиеся у него налоговые поступления с Фарса.

Мугира убедил Зийада, что упорствовать в верности присяге ал-Хасану бессмысленно, когда тот сам передал власть Му‘авийи, впрочем, Зийад и сам мог убедиться в устойчивости власти нового халифа. В 43 г. х., скорее всего в его начале, т. е. в апреле-мае 663 г., Зийад покинул Истахр. По дороге, в Арраджане, его пытался перехватить Абдаллах ибн Хазим, но, узнав о наличии у него охранной грамоты, оставил в покое. Тем не менее, Зийад не решился ехать через Басру, а проехал в Куфу через Хамадан, находившийся под юрисдикцией Мугиры, а оттуда в Дамаск.

Явившись в Дамаск, Зийад тем самым ответил на вопрос о лояльности. Дальше разговор уже пошел о деньгах. Зийад представил полный отчет, по которому должен был внести в центральную казну 2 млн дирхемов. Получив снова твердые гарантии неприкосновенности, Зийад написал своим доверенным лицам, у которых хранились деньги, распоряжение о доставке этой суммы в Дамаск. Халиф мог подозревать, что Зийад что-то припрятал и для себя, однако форма была соблюдена, в казну поступило хорошее пополнение, а кроме того, был приручен упорный и талантливый противник.

Зийад получил разрешение уехать в Куфу, а вслед пошло распоряжение Мугире присматривать за ним и за шиитскими вождями, Сулайманом ибн Сурадом и Худжром ибн Ади. Мугира принял Зийада как родного, даже позволял ему сидеть при своей молоденькой жене и видеть ее лицо.

По-видимому, в начале 665 г. Зийад еще раз посетил Дамаск. Во время этого визита Му‘авийа принял совершенно неожиданное для всех (и не совсем понятное) решение признать Зийада своим братом. Не исключено, что имелись какие-то слухи о похождениях Абу Суфйана в Таифе или имелось какое-то внешнее сходство Зийада с Му‘авийей или Абу Суфйаном, что могло натолкнуть на такое решение. Му‘авийа основательно подготовил этот акт, так что когда он, появившись в мечети и посадив рядом с собой Зийада, обратился к присутствующим, не найдутся ли среди них свидетели, которые могут подтвердить отцовство Абу Суфйана, то сразу нашлись те, которым Абу Суфйан перед смертью признался, что Зийад – его сын, а некий Абу Марйам, бывший виноторговец из Таифа (конечно, случайно оказавшийся в Дамаске), поведал с интересными подробностями о том, как угощал Абу Суфйана вином, а потом привел к нему Сумайю. Детали были так натуралистичны, что никто не должен был усомниться в том, кто отец Зийада.

Сам Зийад после этих показаний встал и сказал: «Люди! Вот амир верующих и свидетели сказали то, что вы слышали, а я не знаю, что правда и что неправда. Он и они лучше знают это. Но только Убайд – хороший отец и попечитель, которому я благодарен». Ублаготворенный халифом сын Убайда, Са‘ид, тоже подтвердил отцовство Абу Суфйана.

Понять это решение халифа очень трудно, даже если поверить, что свидетели дали правдивые показания. В ту пору в домах богатых арабов было немало рабынь, и они по воле хозяев выполняли не только работу по дому, а те мало беспокоились о судьбе их детей, могли признать или не признать их своими. Трудно поверить, что Абу Суфйана вдруг на старости лет настолько заела совесть, что он раскаялся в случайном сношении с чужой рабыней, – слишком уж «Достоевский» сюжет. Если же все объяснялось только практической целью – привязать к себе верного и талантливого помощника, то придется признать за Му‘авийей редчайшую политическую отвагу – вряд ли много было подобных случаев в мировой истории.

К сожалению, этот важный политический акт датируется в пределах года (если этой дате можно доверять), и мы никак не можем увязать его с отставкой Абдаллаха ибн Амира, датированной концом 44/мартом 665 г., когда Му‘авийа во время его визита в Дамаск предложил на выбор: сделать полный финансовый отчет, сдать по нему деньги и остаться наместником или оставить себе деньги и уйти в отставку. Абдаллах выбрал последнее. На его место в начале 45 г. х. был назначен ал-Харис ибн Абдаллах ал-Азди. Наместником Басры он пробыл только три-четыре месяца, а в конце раби II или начале джумады I 45/18–19 июля 665 г. в Басру прибыл новый наместник, Зийад ибн Абу Суфйан, который до этого некоторое время жил в Куфе, возможно, уже в качестве брата халифа, поскольку Мугира опасался, что он прибыл сменить его.

Решение Му‘авии признать Зийада братом было враждебно встречено и Умаййадами, и родичами Зийада. Сыновья ал-Хакама подозревали, что таким путем Му‘авийа хочет преградить им путь к власти. Брат Марвана ибн ал-Хакама, Абдаррахман, в разговоре с халифом съязвил: «Неужели ты не мог найти никого, кроме этого негра, чтобы увеличить наше умаление и унижение? » Вдобавок он произнес стихи (свои или поэта Йазида ибн ал-Муфаррига), обращенные к Му‘авии:

Не хочешь, чтобы отец твой был невинен,

а хочешь, чтоб сказали. «Он прелюбодей».

Клянусь я, что твое родство с Зийадом

не ближе, чем к слону ослицыных детей.

Клянусь, она была беременна Зийадом,

но Сахр и рядом даже не был с ней.

 

Стихи эти, конечно, стали известны Му‘авийи, и Ибн ал-Муфарригу пришлось приносить извинения, а для верности – сочинить стихи в похвалу Му‘авийи.

Братья Зийада обиделись на него за то, что, признав отцом Абу Суфйана, он засвидетельствовал распутство собственной матери и отрекся от отца. Да и как было не злиться, если сатиры на Зийада затрагивали и его братьев, вроде такой:

Нафи, Зийад и Абу Бакра,

воистину уж, чудо из чудес.

Все трое из одной утробы,

но свой у каждого отец.

Тот – курайшит, а этот – мавла,

и бедуин есть, наконец.

 

Были претензии и другого рода. Сын Са‘ида ибн Убайда, не получив у Му‘авийи приема, на какой рассчитывал, заявил ему: «Посланник Аллаха – да благословит его Аллах и да приветствует – постановил, что ребенок принадлежит [супружеской] постели, а прелюбодею – камень, а ты присудил прелюбодею ребенка, а постели – камень. Клянусь Аллахом, если и был Зийад сыном Абу Суфйана, то он – мой раб и опекаемый, которого освободила моя тетка Сафийа». Му‘авийа велел ему замолчать, если он не хочет получить по носу. Несмотря на все пересуды и сатиры, Му‘авийа не должен был раскаяться в своем решении – Зийад стал его вторым «я» на востоке Халифата.

Зийад не был для Басры новым человеком и за двадцать лет работы с финансами изучил ее и подвластные ей провинции лучше, чем кто-либо другой, а теперь у него, как у брата халифа, руки были совершенно развязаны. Первое же его выступление в мечети стало холодным душем для извольничавшихся басрийцев. Эта речь стала классическим образцом арабского политического ораторского искусства. Ее приводят с разными вариациями, с различными сокращениями, добавлениями и перестановками многие источники. Некоторые ее части приводятся в другой связи, как самостоятельные речи того же Зийада. Возможно, что пространный вариант его «тронной речи» и в самом деле был составлен позже из нескольких его выступлений. Приводя ее здесь по одному из наиболее полных вариантов (с небольшими пропусками), автор не настаивает и не ручается за то, что речь была произнесена именно в таком объеме и порядке текста – для нас важна характеристика внутреннего положения в Басре и методов, которыми собирался действовать Зийад.

По преданию, Зийад был настолько разгневан, что начал эту речь без длинного благочестивого вступления со славословиями, а сразу обрушился на своих земляков и подопечных:

В этой речи власть впервые заговорила с подданными от первого лица во весь голос, без ссылок на пример предыдущих халифов, даже без ссылок на сунну пророка, и заявила, что власть над ними даруется непосредственно Аллахом и доказательством этого является сам факт обладания властью. Прежде халифы и их наместники уговаривали мусульман, напоминали об общих интересах. Упоминая о потустороннем воздаянии за зло и добро, государственная власть устами Зийада заявляла о своем праве здесь казнить и миловать в зависимости от послушания. В этой речи Зийад нарушил одно из установлений Мухаммада – каждый отвечает только за свои поступки – и объявил о введении коллективной ответственности.

По окончании речи одни бросились восхвалять красноречие и правоту амира, другие сразу же отметили противоречие нормам Корана. Один из теоретиков хариджизма Абу Билал Мирдас заявил: «А Аллах возвестил не то, что ты сказал. Аллах, Великий и Славный, сказал: " И [в свитках] верного Ибрахима, что не понесет [душа], несущая ношу, ношу другой, и будет человеку только то, чего он добивался" [17] Аллах возвестил нам лучшее, чем ты, Зийад, возвестил нам». Зийад ответил ему: «К тому, чего хочешь ты и твои товарищи, я не нахожу иного пути, чем через кровь».

Решиться произнести такую грозную речь перед своевольными басрийцами можно было, только имея за спиной несколько сотен преданных воинов, стоявших в стороне от внутрибасрийских распрей. Такой опорой могли быть только сирийские воины, но об их прибытии в Басру не сообщается, и это не случайно, так как до прибытия в Басру Зийад некоторое время жил в Куфе как частное лицо. Отряда личной охраны было бы явно недостаточно для обуздания басрийцев. Это заставляет думать, что наведение порядка в Басре происходило постепеннее, чем это изображают наши источники. А по их данным, после истечения отсрочки, данной для наведения внутриплеменной дисциплины, примерно спустя неделю после прибытия, Зийад запретил хождение по городу после вечерней молитвы. Для возвращения домой из главной мечети давалось время, достаточное для прочтения одной из первых, самых длинных сур Корана, т. е. около часа. За это время можно было дойти до любой окраины города. После этого будто бы были посланы дозоры, которые без долгих разговоров отрубали головы всем встреченным на улице, за первую ночь набралось 500 отрубленных голов. Для осуществления такой операции потребовались бы значительные полицейские силы, каких не имел в своем распоряжении ни один предшествующий наместник. Как сообщается, у него было 4000 стражников (шурта) и 500 конных полицейских (рабита), но для создания такого многочисленного полицейского корпуса требовалось время.

Неумолимость ночных патрулей приучила басрийцев немедленно покидать мечеть после вечерней молитвы, некоторые так торопились, что оставляли в мечети сандалии. На обезлюдевших ночных улицах прекратились грабежи, опасны стали и проломы стен. Через некоторое время наступила такая безопасность, что люди перестали запирать дома на ночь. Сдержал Зийад и свое обещание относительно притонов (или публичных домов), которых в городе насчитывалось до 700. Видимо, не все охотно расставались с местами развлечений в своих кварталах. В квартале бану кайс ибн са‘лаба Зийаду пришлось лично руководить разрушением веселого заведения, после чего он запретил принимать свидетельства людей из этого племени. Следить за общественной моралью и порядком на рынке был назначен ал-Джа‘д ибн Кайс, который вместе с начальником полиции сопровождал Зийада во время его поездок по городу: выявление проступка и наказание шли рядом.

Не ограничиваясь наказанием за совершенные проступки, Зийад начал преследовать и по подозрению (вопреки заявленному в речи), для чего должно было существовать организованное доносительство; доставлять информацию могли и официальные лица, например старосты кварталов. Далее он занялся наведением порядка на дорогах и, кажется, добился успеха. Во всяком случае, ему приписываются хвастливые слова: «Если пропадет веревка между мной и Хорасаном, я буду знать, кто ее взял».

В этих условиях поубавился и пыл хариджитов. Ал-Хатим и Сахм ибн Талиб, боясь Зийада, бежали в Ахваз, где сколотили отряд. Затем, вероятно, тогда, когда Зийад стал наводить порядок на дорогах, ал-Хатим явился (или был доставлен? ) к Зийаду, сумел оправдаться в предъявленных ему обвинениях, получил помилование и был сослан в Бахрейн без права появляться в Басре, потом получил разрешение вернуться, с условием не покидать дом ночью, нарушил это правило и был казнен.

Свое положение представителя высшей власти Зийад подчеркивал разными способами. Он первым из наместников стал выезжать с почетным эскортом из шествовавших перед ним булавоносцев и конников с копьями. Не желая проходить в мечеть через толпу, в которой многие хотели бы расправиться с ним, он вместо прежнего дворца, стоявшего на расстоянии от мечети, построил новый, примыкавший к ней с юга, чтобы можно было проходить прямо из дворца (как в Куфе), а для верности соорудил по примеру Му‘авии максуру. Тогда же, скорее всего, была полностью перестроена и расширена мечеть. Деревянные столбы, поддерживавшие крышу, были заменены каменными колоннами, привезенными из Ахваза, крышу над галереями перекрыли индийским тековым деревом.

Зийад вызывал у басрийцев смешанное чувство страха и уважения. Суровость искупалась верностью слову и наведением порядка, казни непокорных уравновешивались щедростью и своевременной и полной выплатой жалованья, которое стало получать почти вдвое больше людей, чем прежде. 500 шейхов, знатоков Корана и религиозного предания, получили персональные жалованья от 300 до 500 дирхемов в год и право присутствовать на приемах. Сподвижники пророка удостоились высоких постов, так Имран ибн ал-Хусайн стал кади Басры, а ал-Хакам ибн Амр ал-Гифари – наместником Хорасана.

Не стеснялся он идти и на откровенное жульничество, если оно сулило ему хорошую прибыль. Когда он узнал, что Му‘авийа подарил своему шурину большой участок земли в окрестностях Басры и тот едет его посмотреть, то распорядился пустить на этот участок воду. Новый владелец решил, что халиф по незнанию наделил его заболоченной землей, и охотно уступил ее Зийаду за 200000 дирхемов. Став владельцем, Зийад тут же осушил этот участок.

В его распоряжении были огромные государственные средства. За год в подвластных ему областях собиралось 60 млн дирхемов налогов, 36 млн из них шли на жалованье воинам, 16 млн – их сыновьям, записанным в диван, 2 млн – на текущие административные нужды и строительство, столько же откладывалось в резервный фонд на непредвиденные расходы, а остаток в 4 млн отсылался в Дамаск. Из этого потока денег можно было многое отложить и для себя. Широко пользовались щедротами Зийада его родственники. Немало перепадало и другим, стоявшим близко к власти, в том числе и неарабам, вроде хаджиба Зийада, Фила, выезд которого вызывал зависть даже у знатных басрийцев. Этому Филу принадлежала вторая по времени постройки баня Басры, приносившая ему большой доход.

Мавали происходили из более развитых обществ и легко опережали в погоне за благосостоянием рядовых чистокровных арабов, которые, кроме умения ездить верхом и сражаться, не умели прислуживать кому бы то ни было, поэтому камердинерами (хаджибами) у всех амиров были мавали, они же хозяйничали и в налоговых ведомствах, где требовалось знание местных языков: персидского, греческого или коптского. Богатство Фила не было исключением, мавла Абу Мавийа, ведавший при ибн Амире финансами, ворочал сотнями тысяч. Несколько позже встречались мавали, которые были в состоянии компенсировать адаптировавшему их племени всю сумму задержанного жалованья.

До тех пор, пока арабы получали жалованье, обогащение их племенной верхушки не вызывало у большинства враждебности. Значительной отдушиной, отводившей энергию наиболее воинственных басрийцев, были завоевательные походы. Восстановление единой власти в Халифате позволило их возобновить. Земледельческие районы Хорасана были вновь покорены уже при Абдаллахе ибн Амире, но горные и степные районы, занятые кочевниками-тюрками.

В последний год правления ал-Мухаллаб ибн Абу Суфра совершил набег на Кандабил (область к востоку от Келата и Кусдара). В 45/665–66 г., уже при Зийаде, Абдаллах ибн ас-Саввар предпринял набег на ал-Кикан в горах южного Кабулистана и захватил в качестве добычи коней какой-то особой породы, прозванных ал-кикани; несколько из них были посланы Му‘авийи.

В 46/666–67 г. Му‘авийа назначил в Сиджистан, который был вне ведения Зийада, ар-Раби‘ ибн Зийада ал-Хариси. Он сразу столкнулся с трудностями: кабул-шах, соединившись с тюрками, изгнал арабские гарнизоны из Кабула, Забулистана и Руххаджа. Ар-Раби‘ удалось остановить их только у Буста и затем возвратить Руххадж и Давер (долина Хильменда выше Буста), однако Забулистан и Кабул сохранили отвоеванную независимость.

В следующие годы арабы почти ежегодно совершали походы на горные районы восточнее Сиджистана и Мекрана, но воинственные горцы каждый раз отбрасывали их назад. Во время боев в Мекране и ал-Кикане был убит командующий «индийским пограничьем» ар-Рашид ибн Амр ал-Джудайди. Его сменил Синаи ибн Салама. Едва спасся от гибели и наместник Хорасана ал-Хакам ибн Амр ал-Гифари во время похода в горные районы Гура и Фараванда (Фераван, современный Парван, севернее Кабула): в 49/669 г. он с окруженным в горах войском оказался без продовольствия, дело дошло до того, что воины стали убивать и есть собственных коней. Положение спас ал-Мухаллаб, заставивший пленного под страхом казни указать малоизвестный проход из теснины.

Непосредственное руководство Басры в столь отделенных областях было затруднительно, к тому же отправка туда войск из Басры утомляла воинов. Нужно было искать новый форпост на востоке мусульманских владений.

 

⇐ Предыдущая62636465666768697071Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: