 |
Типология моделей элитообразования
|
|
|
|
Логично предположить, что диверсификация типов развития и обусловленные ею различия типов политической организации социума неизбежно продуцируют отличия моделей элитообразования. Как отмечалось выше, для выявления механизма взаимосвязи типа развития и модели элитообразования принципиально важным является тот факт, что в условиях мобилизационного и инновационного типов развития формируются принципиально различные системы отношений между государством и гражданским обществом. Поскольку инновационный тип развития характеризуется соответствием между задачами государства и его ресурсами, а значит—между интересами государства и интересами его граждан, естественным образом в условиях инновационной модели развития складываются политические системы, в рамках которых государство и общество выступают в качестве равноправных партнеров. Этот принцип взаимоотношений является системообразующим основанием западных демократических обществ.
Представление о равноправии интересов государства и общества является основополагающим для политической философии и практики западных демократий. Однако политическая традиция различных стран по-разному представляет реальные “весовые категории” участников политического процесса. Если в английской политической традиции представление о роли государства наиболее близко функции пресловутого ночного сторожа—оно предстает в качестве простого посредника в процессе согласования интересов различных политических акторов, то во французской или американской модели государство выступает как значительно более активный политический актор, имеющий собственные, не сводящиеся к роли посредника, задачи и цели и последовательно добивающийся их реализации в диалоге с заинтересованными группами.
|
|
|
Однако несмотря на указанные различия принципиален тот факт, что цели и задачи социума рождаются в результате равноправного диалога государства и гражданского общества. В этих условиях формируется система разнообразных эффективных механизмов влияния гражданского общества на государство. Если в России государство строит общество, то в Западной Европе общество строит государство. В этой связи П.Милюков писал: “У нас государство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусловила государственный строй”.
Принципиальной характеристикой политического выражения инновационной модели развития—демократических форм организации общества—является становление “промежуточных институтов власти” (термин А. Токвиля; см. 263; с.482), в рамках которых формируется система политического опосредования отношений между гражданским обществом и государством—система политического представительства, инструментами которого выступает комплекс институтов, а также широкая палитра неинституциональных форм. Нам представляется обоснованной позиция тех исследователей, которые относят к “институционализированному” гражданскому обществу широкий спектр различного рода ассоциаций и объединений, который современная политология определяет как группы интересов (interest groups) (см. напр. 9). В контексте нашего исследования мы употребляем этот термин в широком его значении: группы интересов—это сообщества, объединяемые особыми связями взаимной заинтересованности или выгоды и в определенной мере осознающих это (296; ч.2, с.190). Подобное широкое определение групп интересов представляет, например, партии как частный случай групп интересов. Понятие группы интересов акцентирует внимание на активности объединенных общностью интересов сообществ для реализации этих интересов (подробнее: 199; 200).
|
|
|
В условиях демократической политической системы политический процесс предстает как сложное взаимодействие разнообразных политических акторов, репрезентирующих интересы государства и гражданского общества. Важнейшей характеристикой процесса является принципиальное равноправие участвующих в нем субъектов—будь то государство или агенты гражданского общества.
То обстоятельство, что политический процесс представляет собой взаимодействие различных подсистем (государство и гражданское общество) предопределяет плюралистический характер организации политической элиты. Логично предположить, что состав политической элиты в подобной системе формирует высший эшелон репрезентирующих государство и гражданское общество структур (суть этой организации лучше всего выражает формула Р. Даля “полиархия”; 326). Принадлежность к политической элите определяется степенью вовлеченности различных политических акторов в процесс принятия стратегических решений.
Если государство является важнейшим субъектом политического управления (что автоматически предопределяет принадлежность к политической элите высшего эшелона государственной власти), то созданные в лоне гражданского общества структуры в той мере являются субъектами политики, в какой они выступают в качестве посредников во взаимоотношениях между членами групп и государством (295; с.100), и выступают в качестве участников принятия решений в той мере, в какой оказывают давление на властные институты. Таким образом, с точки зрения участия в принятии решений (а значит, причастности к политической элите), особую роль играют группы интересов, специально создаваемые с целью оказания давления на органы власти, ибо их непосредственной целью является влияние на властные институты для реализации тех или иных конкретных политических и экономических интересов и целей. Речь идет о группах давления: “Группа давления есть группа интересов, которая оказывает давление” (298; с.90).
Очевидно, что среди многообразных групп давления (к числу таковых исследователи относят профсоюзы, предпринимательские организации, политические клубы, церковь (65; с. 147—157)) по-настоящему серьезным субъектом взаимодействия с государством в экономико-центричном обществе выступают группы давления, созданные в среде крупного бизнеса. Это обусловлено целым рядом факторов. Прежде всего следует отметить приоритет экономических факторов в системе факторов развития по инновационному типу - приориете, определяющий особую роль репрезентирующих эти факторы субъектов. Поскольку, как отмечалось выше, импульсы развития в условиях инновационной модели идут “снизу”, то роль инициатора импульсов развития принадлежит не столько государству, сколько частному интересу и частному бизнесу. К этому следует добавить неординарный социальный статус крупного бизнеса и аккумулированные в его распоряжении значительные экономические ресурсы. Отсюда и особая политическая роль крупного бизнеса в обществе, которая предопределяет приоритет бизнес-элиты по отношению к политической и доминирование созданных в среде крупного бизнеса групп давления в системе представительства интересов. Характер отношений между государством и организованным представительством интересов крупного бизнеса многообразен и включает как институциональные формы, так и разнообразные неформальные отношения.
|
|
|
По сути проблема взаимодействия государства и крупного бизнеса есть проблема взаимодействия политической и экономической элиты. Очевидно, что в условиях экономико-центричной модели приоритет—за экономической элитой по отношению к политической. При этом как экономическая, так и политическая элиты имеют дисперсный, плюралистический характер. Если структурно экономическая элита представляет собой высший слой корпоративного сектора, то политическая элита предстает как сложное дисперсное образование, в состав которого входит высший эшелон репрезентирующих государство и институты гражданского общества структур.
В связи с равноправным статусом различных субъектов политики, логично предположить, что отношения между элитными сегментами носят характер конкуренции, а способом внутриэлитных отношений в этой системе является политический торг (сделка).
|
|
|
Таким образом, сформировавшаяся в условиях инновационной модели развития политическая система характеризуется равноправием государства и общества, а специфика процессов элитообразования в условиях инновационного развития обусловлена доминированием экономических факторов в системе факторов развития, что определяет приоритет “элиты крови” (аристократия) на ранних стадиях развития или “элиты владения” (бизнес) в индустриальном обществе. Доминирование экономической элиты находит выражение в ее ключевой роли в принятии стратегических решений как в области политического управления в целом, так и относительно персонального состава высшего эшелона управления. Глава государства в этом случае выступает лишь как первый среди равных.
Описанная выше модель элитообразования характерна для Западной Европы и США и существенно отлична от той, что сложилась в России. Предпосылками формирования этой модели элитообразования стали отсутствие масштабной и значимой внешней угрозы, хрономерный, соразмерный по темпу естественным импульсам и органическим потребностям социума характер экономического и политического развития. Это определило преобладание инновационного типа развития и формирование соответствующей ему демократической политической системы, импульсы создания которой исходили “снизу”. Наиболее наглядно различия моделей элитного рекрутирования вследствие различий важнейших оснований формирования политико-правовых систем можно продемонстрировать на примере сравнительной характеристики политических процессов в России и США, ибо условия развития США, будучи воплощением наиболее типичных для европейского типа социальной организации характеристик, практически по всем параметрам диаметрально противоположны. И. Солоневич отмечал, что в мировой истории нет более крайних противоположностей, чем история России и США (247; с.70). Р. Пайпс кончстатирует: “На протяжении всей своей истории русская империя развивалась в направлении, диаметрально противоположном ходу эволюции Англии и Америки, неуклонно тяготея к централизму и бюрократизации” (190. С. 327).
Основатели американского государства были убеждены в том, что демократия в США и неизбежность их независимости во многом обусловлены благоприятными демографическими и природными факторами: наличием плодородных земель и мягкого климата (северная граница США расположена на широте Киева; в США нет ни одного замерзающего порта). Бенджамин Франклин был убежден в важном значении наличия свободных земель и роста населения для политического развития США. К этому, безусловно, следует добавить благоприятные внешнеполитические условия: со времени окончания войны за независимость отсутствует сколько-нибудь значимая угроза внешних агрессий. Территория США защищена естественными преградами—двумя океанами. Кроме того, следует принять во внимание стартовые цивилизационно-культурные условия, ставшие достоянием США в качестве преемника Европы: в формировании идеологии американского общества значительную роль сыграло классическое наследие античности. Основатели американского государства тщательнейшим образом изучали наследие античности и средневековья в поисках ответов на актуальные для них вопросы. Томас Джефферсон считал Тацита первым писателем мира. “Жить, не имея под рукой того или иного сочинения Цицерона и Тацита,—писал Джон Куинси Адамс,—для меня все равно, что лишиться какой-либо части тела” (307; с.19). С таким же почтением основатели американской политической системы изучали сочинения Полибия и Макиавелли.
|
|
|
Наконец, еще одно существенное различие между Россией и США следует принять во внимание. Если Россия использовала исключительно собственные ресурсы, периодически вынужденно направляя их на нужды обороны, то США имели возможность не только экономить на оборонных расходах, но и аккумулировать инвестиции, получаемые из различных источников, в том числе за счет активной торговли оружием. Так, если в ходе Второй мировой войны СССР потерял треть национального богатства, то, по свидетельству американского исследователя С. Блюменталя, предприниматели “солнечного пояса”—западного побережья США -аккумулировали значительные капиталы именно после второй мировой войны (323; с.58), что позволило им выйти на политическую арену США в качестве серьезного политического актора (329; с.247) “о, что мы называем организацией европейского хозяйства,—а американского еще больше,—есть результат многовекового и почти беспрепятственного накопления материальных ценностей (247; с.230).
США как государство было создано по европейской модели—“снизу” и усилиями экономических элит. Основатели американской политической системы не были типичными представителями четырехмиллионного тогда населения США, включавшего 12 (?) штатов (большинство населения составляли мелкие фермеры, торговцы, сервенты, рабы). Из 55 делегатов Конституционного конвента 1787 г. абсолютное большинство принадлежало к высшему имущественному слою. Неудивителен комментарий Томаса Джефферсона списка делегатов Конституционного конвента: “Это действительно собрание полубогов” (61; с.51, 63). Императивом созданного таким образом государства естественным образом стала неприкосновенность частных прав при акцентировании неприемлемости уравнительных тенденций.
Политический приоритет экономически доминирующих групп в общей системе элитных групп США применительно к различным этапам американской истории отмечали А. Токвиль, Т. Веблен, Ф. Хантер,Т. Дай, Р. Даль, С. Липсет, Т. Боттомор, У. Домхофф, Д. Рисмен, М. Марджер, Дж. Хигли, Р. Миллс, С. Блюменталь. Этот тезис получил подтверждение в ходе осуществленного Р. Патнемом сравнительного эмпирического изучения элит США, Великобритании, Италии, Германии (340; с.50—70) применительно ко второй середине- второй половине ХХ. в. Патнем пришел к выводу, что экономические элиты США (которые он называет также стратегическими), как правило, рекрутируются из более привилегированных слоев, чем собственно политические и административные (аналогично мнение М. Марджера—даже в США, где вертикальная мобильность весьма интенсивна, социальное происхождение остается важным фактором процессов элитного рекрутирования (336; с.170—200). Иерархия элит в американской властной вертикали выглядит следующим образом: на вершине—экономические элиты; средние слои—политические, ступенью ниже—административные. Патнем полагает, что существует закон “возрастающей диспропорциональности”, действующий во всех политических системах: чем выше уровень политической власти, тем больше представлены в нем группы, обладающие высоким социальным статусом. Для аргументации этого тезиса Патнем приводит следующие результаты эмпирических исследований. Среди членов собственно политических элит число выходцев из семей высших слоев составляет в США 44 процента, в Великобритании 58 процентов, в Италии 28 процентов, в Германии—35 процентов, а из семей внеэлитных слоев—18 процентов, 22 процента, 36 процентов и 30 процентов соответственно. Среди членов административных элит США, Великобритании, Италии, Германии выходцы из семей высших слоев составляют 47, 35, 42, 42 процента соответственно, тогда как дети лиц внеэлитного происхождения соответственно—18, 18, 9, 8 процентов. В то же время в среде экономических элит 71 процент крупнейших бизнесменов были выходцами из высших слоев и только 9 процентов—по социальному происхождению принадлежали к внеэлитным слоям. (340; с.50—70).
В подобной политической системе фигура главы государства является как бы воплощением элитного консенсуса. Конституция США наделяет президентскую власть ограниченными полномочиями. А. Шлезингер писал в книге, посвященной президентству Р. Никсона, что американская Конституция допускает сильную президентскую власть лишь в рамках действенной системы контроля. А. Шлезингер писал в этой связи: “В известном смысле президентская власть в США была слабой изначально. Американский президент—даже не первый среди равных, а представляет собой, так сказать, материализованный, воплощенный консенсус элит. По мнению Р. Нойштадта, американский президент больше чиновник, чем лидер в полном смысле этого понятия (173; с.36). Одним из основных инструментов президентской власти в условиях США является сила убеждения: “Автономность институтов и разделение властей задают условия, в которых президент вынужден убеждать” (173; с.64) Реальная власть американского президента определяется не просто формальными полномочиями, а способностью убеждать, добиваясь элитного консенсуса. Несмотря на общую тенденцию роста полномочий президента США в ХХ в., президент не может монополизировать процесс принятия решений. Функции президента ограничены установившейся элитарной системой, и он может осуществлять управление только в рамках этой системы. Выбор, стоящий перед президентом, ограничен теми альтернативами, которые предлагает элита, поддерживающая президента. Он не может действовать без согласия существующей элиты. Президент должен тонко чувствовать интересы основных правящих элит—бизнеса, сельского хозяйства, военных, чиновничества, элиты в области образования и т.д.” (61; с.191). Президент может пренебречь позицией внеэлитных групп (хотя и в этом случае его поведение должно быть предельно гибким, чтобы, манипулируя мнением внеэлитных слоев, сохранять их симпатии на своей стороне), но мнение элит—всесильный ограничитель и корректор деятельности исполнительной власти. Население избирает президента, но элиты влияют на выработку стратегических линий его курса. Занимая ключевую позицию в системе элит и обладая огромным символическим значением, президент не имеет права “командовать” элитами—ни политическими, ни тем более экономическими. “Президентские “полномочия” не всегда выглядят внушительно, когда президент приказывает, но неизменно уместны, когда он убеждает” (173; с. 64).
В условиях подобной системы власти процесс принятия решений—это процесс сделок, уступок и компромиссов. В этой связи Р. Даль констатировал: “Возможно, ни в одной другой политической системе в мире торг не является таким основополагающим компонентом политического процесса”, как в США (62; с.156). “ Власть убеждать—это власть торговаться... могущество президента определяется его умением торговаться ” (выделено мною—О. Г.),—полагает Р. Нойштадт (173; с.67, 77). Глава исполнительной власти гибко лавирует в поисках знаменателя позиций основных заинтересованных групп—финансовых, административных, военных и т.п. Президент действительно наделен чрезвычайно широкими полномочиями во всем, что касается выработки политического курса. Это понятно: право разработки политических программ закреплено за ним Конституцией. Но он практически лишен возможности влиять на процесс проведения этих программ в жизнь; только лидер, способный убеждать и торговаться, способен вообще запустить в ход громоздкую управленческую машину ”—выделено мною—О. Г.)(307. С. 410).
Несомненно, относительная слабость президентской власти в США обусловлена таким значимым фактором, как отсутствие значимых угроз внешних агрессий. Это понимал уже А. Токвиль, отмечавший, что если бы американский союз подвергался угрозе извне, исполнительная власть имела бы гораздо большее значение.
Результатом возрастания внешней политики в системе жизненно важных интересов США в ХХ в. стала тенденция расширения полномочий президентской власти. Пиком этой тенденции стал период президентства Р. Никсона. А. Шлезингер озаглавил свою книгу, посвященную последнему периоду президентства Никсона, “Имперское президентство”, подразумевая под этим термином стремление главы исполнительной власти нарушить баланс между президентской властью и представительными органами, предусмотренный Конституцией, в пользу президента. Конгресс США в соответствии с положениями Конституции обладает исключительным правом принятия решений в трех жизненно важных сферах—вступление страны в войну, утверждение государственного бюджета и контроль за деятельностью всех государственных учреждений. И если прецедентами нарушения президентами первой из указанных прерогатив конгресса отмечена почти вся история США, начиная с Т. Джефферсона, то президентство Р. Никсона отмечено активными попытками лишить конгресс двух других его важнейших прав—добиться возможности бесконтрольного расходования специальных фондов и урезать право контроля конгресса за деятельностью администрации. Таким образом, эти шаги знаменовали стремление преобразовать систему президентской власти, доведя это преобразование до логического предела—плебисцитарного президентства, в основе которого лежит представление о том, что президент подотчетен только своим избирателям, да и то раз в четыре года.
Однако эти шаги Никсона потерпели сокрушительное поражение и привели к результату, прямо противоположному желаемому: он был вынужден уйти в отставку под угрозой импичмента, а это, в свою очередь, существенно ослабило рейтинг института президентства во внутриполитическом раскладе сил и привело к падению доверия к институту президента в целом. В 1959 г. в ответ на вопрос: “К кому вы относитесь с большим доверием—президенту или конгрессу?” 61 процент опрошенных высказались в пользу президента и лишь 17 процентов—в пользу конгресса. При ответе на аналогичный вопрос в 1977 г. ответы распределились следующим образом: 58 процентов голосов в пользу конгресса и лишь 26 процентов—в пользу президента (307; с.406).
Угроза импичмента Никсону и его последующая отставка представляют наиболее яркий пример отторжения американской политической системой директивного, жесткого стиля лидерства верховной власти—отторжения тем более знаменательного, что произошло оно в контексте общей тенденции расширения президентских полномочий и возрастания симпатий массового избирателя к институту президентства. Известно, что отставка Никсона стала результатом не просто грубых ошибок или должностных нарушений, а была обусловлена изоляцией президента от ведущих элитных групп, неспособностью принять гибкий стиль политического лидерства и пренебрежением сложившимися правилами игры. Никсон попытался превратить Белый дом в центр принятия важнейших решений, поставив сотрудников аппарата своей администрации выше влиятельных фигур конгресса (61).
Но главную роль сыграло то обстоятельство, что Никсон не смог завоевать доверие влиятельных групп старых восточных элит, для которых выходец с Запада, сам пробивший себе дорогу, остался плохо воспитанным выскочкой, пренебрегшим традиционными неписаными правилами политической игры. Никсон стал первым президентом США, который попытался построить свою политическую стратегию преимущественно на силах “солнечного пояса”, представители которого постепенно вытеснили из команды Никсона вашингтонцев. Более половины сотрудников его штаба представляли этот регион. Треть руководителей правительственных агентств и половина его новых назначений также представляла солнечный пояс. Неготовность к гибкому взаимодействию со старыми восточными элитарными кланами в конечном счете стала роковой для Никсона (61). В этой связи С. Блюменталь убежден, что своим главным врагом Никсон считал могущественный восточный истеблишмент. По мнению бывшего президента, “уотергейтсткий скандал” представлял собой заговор, чтобы разделаться с ним” (323; с.58—59).
История президентства Р. Никсона показательна для понимания расклада сил в структуре элитной организации власти подобной той, что существует в США: именно элитный консенсус различных групп определяет судьбу главы исполнительной власти. При этом позиция внеэлитных слоевменее значима. Симптоматично, что Р. Никсон, оставаясь аутсайдером для восточного истеблишмента, рассматривал и ощущал себя выразителем интересов массовых внеэлитных слоев. Однако, изолировав себя от правящих элит, Никсон лишился и поддержки средних американцев: влиятельные группы элиты посредством ряда технологических процедур сумели восстановить против него и широкие слои населения, которые Никсон рассматривал в качестве своей опоры (свидетельством изоляции Никсона и от внеэлитных слоев стало беспрецедентное падение его рейтинга в последние месяцы пребывания в Белом доме) - в условиях американской политической системы “президентская репутация надежно защищена от капризов улицы” (173; с.120).
Другой, быть может, еще более убедительный в силу “чистоты эксперимента”, пример фиаско президента, разошедшегося в принципиальном вопросе с влиятельными элитными группами,—судьба Дж. Ф. Кеннеди. В отличие от “выскочки” Никсона выходец из влиятельного и состоятельного восточного клана аристократ Кеннеди, несомненно, прекрасно вписывался в традиционный политический истеблишмент, блестяще владел неписаными правилами игры на политической бирже, одним словом, был “своим” на политическом Олимпе. Семейный клан Кеннеди был столь влиятелен, что один из конкурентов Кеннеди на ранних этапах президентской гонки 1960 г. признавал, что чувствовал себя мелким торговцем, который пытается конкурировать с сетью крупных магазинов. Воспоминания близких семье Кеннеди лиц свидетельствуют о том, что глава клана миллионер Джозеф Кеннеди целеустремленно и настойчиво готовил своих сыновей к политической карьере, будучи убежден, что, по крайней мере, одному из них предстоит стать президентом США (87; с.328, 346). Однако, похоже, что эти обстоятельства сыграли злую шутку с Кеннеди: он посчитал свой действительно очень высокий потенциал влияния достаточным, чтобы пренебречь мнением конкурирующих групп в принципиальном вопросе. Независимо от того, кто именно персонально выступал в роли оппонентов президента, обстоятельства гибели Джона Кеннеди, судьба двух его братьев, оставивший много вопросов ход расследования, результаты работы комиссии Уоррена и другие. обстоятельства свидетельствуют, что события 1963 г. в Далласе стали делом рук не убийцы-одиночки, а лиц, реальное влияние которых, в том числе и в органах государственной власти, было выше, чем аналогичный показатель убитого президента.
Отмеченные различия политических систем США и России обусловили формирование разных типов политического лидерства—чрезвычайно гибкого в условиях США и предельно жесткого—в России. Наиболее наглядным примером свойственного американской политической культуре стиля лидерства исследователи считают стиль президентства Л. Джонсона.
Без малого тридцать лет жизни Л. Джонсона были связаны с Конгрессом: три года он проработал в аппарате Палаты представителей, одиннадцать лет в качестве конгрессмена и двенадцать—сенатора (из них шесть - в качестве лидера большинства). Джонсон блестяще владел искусством компромисса и техникой процедурных согласований, хорошо знал личные мотивы и установки ведущих фигур конгресса. В процессе взаимодействия с ведущими политиками Джонсон максимально учитывал партийную принадлежность, психологические и иные особенности партнеров, а личное общение было одним из важнейших слагаемых успеха Джонсона. Конечно, практика взаимодействия президента Джонсона с конгрессом не исключала и жестких методов “выкручивания рук”, однако они были скорее исключением, чем правилом: “Что он действительно выкручивает, так это ваше сердце. Он говорит, что нуждается в вашей помощи, и слезы прямо-таки сочатся из телефонной трубки” (61; с. 197—198). И именно неготовность Никсона к подобному стилю элитного взаимодействия стала одним из важных факторов его поражения: “Инстинктивно, в кризисной ситуации Никсон “боролся как черт”, а не торговался ” (выделено мною—О. Г.;61; с.208).
Между тем для мобилизационной модели элитообразования характерен жесткий, лобовой, директивный стиль политического лидерства. В условиях этой модели “уговаривающий” Л. Джонсон есть аномалия: вспомним, что характеристика А. Керенского в качестве “главноуговаривающего” использовалась для характеристики констатации его неспособности эффективно выполнять функции лидера. Можно привести и другие примеры попыток практики гибкого стиля политического лидерства в условиях жесткой политической системы. Известно, что Л. Брежнев не стремился к имиджу руководителя с “твердой” или “жесткой” рукой. Напротив, подобно Л. Джонсону, нередко он посвящал два-три часа служебного времени телефонным звонкам руководителям крупнейших региональных парторганизаций, демонстрируя важность мнения региональных функционеров для генсека. В этой связи ряд исследователей полагает, что Брежнев не только не казался жестким руководителем, но и не был им, ссылаясь на приобретенное Брежневым еще во времена работы в Днепропетровске прозвище “балерина”, подразумевающее его склонность быть подверженным различным влияниям (140). Однако, на наш взгляд, подобная позиция не вполне точна, ибо Брежнев на протяжении своей политической карьеры до 1975 г. не раз демонстрировал способность обойти на крутых виражах политической гонки не только более опытных и искушенных (Н. Хрущев, А. Косыгин), но и более молодых и энергичных (А. Шелепин) конкурентов. За внешней аморфностью Брежнева стояла безусловная способность профессионального политика устранять конкурентов. “Аморфность” Брежнева есть максимум гибкости, которую может позволить себе политик в условиях жесткой политической системы. Подобно тому, как американская политическая культура отторгает директивный стиль лидерства, российский политический климат обрекает на поражение слабого лидера.
Таким образом, различия в условиях формирования политических систем продуцируют не только различия процессов элитообразования, но также различные лидерские практики. В качестве моделей концептуализации диверсификации лидерских практики можно привести идущую от Н. Максиавелли (134) и В. Парето дихотомию львы-лисы (339), находящую развитие и в современных исследованиях (332а, 329а). Современным аналогом дихотомии львы-лисы может служить предложенная Р. Ароном формула: "Современным миром правят два типа людей: одни преуспели благодаря войнам, другие - в мирное время" (10а. С. 111). Этот подход созвучен типологии политических стратегий, предложенных Дж. Сартори. Он выделяет две стратегии взаимодействия политических акторов:
1) неограниченная политическая борьба по принципу "игры с нулевой суммой" - "политика как война";
2) ограниченное политическое состязание по принципу "игры с позитивной суммой" - "политика как торг". (342а. С. 224).
Приведенные концептуализации различных лидерских практик коррелируются с принятыми в рамках различных типов обществ (политико-центричное, экономико-центричное) моделями внутриэлитных взаимодействиями. В первом случае, как увидим далее, политика порой действительно похожа на войну; во втором случае отношения носят характер политического торга (сделки).
* * *
Для концептуальной разработки модели элитообразования в России принципиальное значение имеет характерная для страны приоритетность влияния политических факторов развития, а политическая организация развития (“жесткие”—авторитарные политические системы и репрессивные режимы) характеризуется неэффективностью механизмов воздействия гражданского общества на государство. В этих условиях государство выступает монопольным субъектом управления. Это определяет тот факт, что властная элита формируется в лоне государственных структур и конституирует в качестве политической элиты высший эшелон административно—политической бюрократии. Эти же факторы детерминируют преимущественно монолитный характер организации политической элиты в подобной системе власти: монополия государства на политическое управление предопределяет монолитную структуру политической элиты.
Доминирование мобилизационного типа развития в течение значительных периодов российской истории обусловило тот факт, что соответствующая этому типу развития модель элитообразования была доминирующей в условиях России. На основании этой модели рекрутировался правящий слой Киевской Руси (боярство). Этот же принцип работал и в “удельные века” (за исключением вольных городских общин Великого Новгорода и Пскова, где элиту составляла торгово-промышленная олигархия). На основании мобилизационных принципов элитообразования рекрутировались дворянство и бюрократия в Российской империи. Этот же принцип лег в основу формирования советской номенклатуры. Постсоветский период характеризуется существенной трансформацией доминировавшей в предшествующие периоды истории модели элитообразовани. Эта трансформация характеризуется острой борьбой «бюрократической» и «олигархической» борьбой моделей рекрутирования элит. Политический процесс в современной России предстает как сложное взаимодействие плюралистических организованных групп экономической элиты с политико-административной бюрократией.
Используя в качестве критерия периодизации процесса становления российских политических элит принцип доминирования той или иной модификации мобилизационной модели элитообразования можно выделить следующие этапы: период властнования боярства в качестве правящего слоя русского общества (киевский период, “удельные века”, московское государство); этап российской истории, в течение которого во главе русского государства стояло дворянство. Границы этого периода определены 1682 г. (отмена местничества) и 1825 г. (начало николаевской бюрократической канцелярии); период доминирования имперской бюрократии в качестве руководящего слоя (1825—1917); господство советской номенклатуры (1917—1991). Этой периодизацией будет определена логика изложения характеристики процесса формирования российских политических элит. Тенденции развития современной политической элиты России будут изложены в специальной главе.
Таким образом, несмотря на различие характера форм организации элиты (которые историческая наука определяет как боярство, дворянство, имперская бюрократия, советская номенклатура) системообразующие принципы их формирования во многом совпадают и определяются доминированием мобилизационных методов и механизмов развития. Это означает, что процесс эволюции российских политических элит есть по существу процесс формирования и трансформации мобилизационной модели элитообразования.
***
Поскольку политическая элита мобилизационного типа формируется в недрах государства, фактически совпадая с ним, то принципиальным для определения специфики политической элиты является характер государства. Постоянная мобилизация всех сил страны на борьбу за образование и укрепление государственной территории, “требующая предельного напряжения сил и средств, обусловила идею всеобщего государственного тягла и чрезвычайное усиление центральной власти” (111; с.20—21). Иначе говоря, государство мобилизационного типа представляет собой разновидность служилого государства, системообразующим основанием которого является принцип всеобщности службы (служилым государством известный русский историк и правовед Б. Чичерин называл систему, в которой служба престолу является функцией не одного сословия, а всех подданных: в служилом государстве “все подданные прикреплены...к местам жительства или к службе, все имеют своим назначением служение обществу. И над всем этим господствует правительство с неограниченной властью” (292.С.383). Размышляя над российской действительностью, М. Сперанский писал: в России есть “рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только в отношении ко вторым” (248.С. 43). А. де Кюстин называл крепостных крестьян, труд которых являлся средством вознаграждения служилого сословия за выполняемые им обязанности, “рабами рабов”(124*). Это же обстоятельство отмечает Р. Пайпс: “крепостное состояние крестьян не было в России неким исключительным явлением, а представляло собою составную часть всеохватывающей системы, прикрепляющей все население к государству,... крепостной Московской Руси... был членом общественного организма, никому не позволяющего свободно распоряжаться своим временем и имуществом” (190; с.141).
Основанием
|
|
|
