IV. J1mtepаtypа m mmp boo5pаxаemoto 8 глава

Книги Премудростей, Псалмов и Пророков подтверждают и обобщают урбанистические образы и порождают два новых городских сюжета, которые в будущем приобретут большую важность. Псалмы возвеличивают образ Иерусалима через образ Сиона, священного городского холма (Пс., XLVII, LXVIII, 36, CXXI). Затем Исаия вводит основополагающую антитезу: Иерусалим— Вавилон, воплотившую напряженную борьбу и противостояние города хорошего и города дурного, города спасения и города погибели; противостояние завершается разрушением Вавилона (Ис., XIII). Великое эсхатологическое будущее города предсказано в пророчестве о возрождении Иерусалима (Ис., II). Новый Иерусалим откроет свое лоно и даст вечное спасение не только Израилю, но и всем народам. Иерусалим, ставший при Давиде политической и религиозной столицей Израиля, жилищем Господа (Пс., LXXIII, 2), в конце времен станет местом встречи всех народов (Ис., LIV,11; LX).

Городская тема звучит в Новом Завете, она, подобно эху, соответствует типологическому символизму, который в Средние века будет установлен между обеими частями Библии.

Иерусалим в той мере, в какой он связан с жизнью и смертью Иисуса, вбирает в себя как положительные, притягательные стороны города, так и отталкивающие, дурные его стороны. Сцены въезда в Иерусалим (Мф., XXI, 1-17; Мр., XI, 1-11; Лк., XIX, 28—38; Иоан, II, 13; XII, 12— 13) выражают зов города, тогда как укоры и проклятия (Мф., XI, 20-24; XXIII, 37; Лк., XIX, 41-44; XXI, 5—7) напоминают о своего рода вавилонской стороне Иерусалима, двуликого города. В более подробном исследовании городской темы в Библии, главным образом в Новом Завете, следовало бы рассмотреть эпизоды или даже отдельные выражения, получившие в период Сред-

невековья в рамках воображаемого мира города совершенно особую судьбу. К ним, например, относится стих из Евангелия: «non potest civitas abscondi super montent positia» («не может укрыться город, стоящий на верху горы» Мф., V, 14), работающий на закрепление стереотипа города на возвышении¹⁴.

Послания святого апостола Павла, вытекающие из его проповедей в греческом, в основе своей урбанизированном культурном и географическом ареале, укрепляют перспективы новозаветного города.

Наконец, Апокалипсис, под текстом которого стоит имя Иоанна, организует, усиливает и наращивает городское окружение конца света, великую борьбу между городом зла и городом добра, Вавилоном (От., XVIII) и Иерусалимом, и помещает Иерусалим небесный (От., XXI) в эсхатологическую позицию, не имеющую себе равных; град небесный ожидает удивительная историческая судьба.

Не знаю, было ли замечено, что иудео-христианская традиция, основанная на первобытном представлении о Рае как о природном уголке, предлагает человечеству в качестве перспективы райского блаженства сад, рассматриваемый в золотом веке христианства как возврат к истокам; но постепенно происходит замена (надо сказать, что время от времени попытка вернуться к образу сада находит отклик в эсхатологической экологии) сада на город. Вечное будущее человечества, грядущее после конца света счастье — это город. Библия завершается видением вечного города (От., 21 и след.), впервые упомянутого в Книге Исаии (LIV, 11)¹⁵.

Говоря о вкладе Отцов Церкви (многие из них были епископами, и сочинения их были тесным образом связаны с городами, где они проживали), назову только одного, того, кто более других укрепил урбанистическую идеологию и способствовал созданию образного ряда средневекового города, а именно Августина, чей Tpad Boalculi подводит основу почти под всю христианскую городскую политику Средневековья и окончательно формирует урбанистические представления. Урбанистические видения Средневековья, с которыми мы встретились в рассмотренных выше произведениях XII в., подкреплены образами библейскими.

С одной стороны, это картины материального мира города; однако, несмотря на всю свою материальность, они целиком пронизаны оценочными установками и воплощают основные идеологические схемы.

Вот компоненты, определяющие городские стереотипы: стены, ворота, башни, прочные строительные материалы и материалы, символизирующие роскошь и красоту: камень, мрамор, серебро и золото. Особое положение занимают два сооружения — или два типа сооружений, — воплотившие в себе функции господствующих ветвей власти: Храм и Дворец, церковь и замок¹⁶. В городе преобладают два основных направления движения: одно возносит к небу стены, башни и величественные сооружения, а другое через ворота устанавливает связь между культурой внутри (городских стен) и природой вне (этих стен), между миром сельского производства и миром потребления, между производством предметов и обменом товаров, между желанием обрести убежище и жаждой приключений, стремлением к одиночеству. Это идеальное местопребывание для общества, где пространство и ценности, в отличие от Античности, организованы не между правым и левым, а между низом и верхом, внутренним и внешним; при этом предпочтение отдается вертикальному и горизонтальному направлениям (вертикальности и интериоризации). Устремления города амбивалентны — он хочет быть завоеванным и завоевателем одновременно; амбивалентность лежит в самой основе города, будь то Вавилон или Иерусалим; и Вавилон, и Иерусалим колеблются между гармоничным единением и разобщенностью, наслаждением и страхом, разрушением и спасением.

Прежде чем вернуться в XII в., к нашим текстам, отметим, что третья часть упомянутого выше культурного наследия, а именно варварская, судя по имеющимся у нас обрывочным данным, похоже, также использует библейскую образность. Примечателен отрывок из Тацита (0

происхождении германцев, гл. XVI), где подчеркивается, что у варваров нет городов, однако города привлекают их своей прочностью (универсум камня и кирпича, противостоящий миру дерева у германцев), своим богатством, своей красотой, своими функциями очагов цивилизации и центров власти.

Вероятно, следует рассеять возможные недоразумения относительно смысла предложенного здесь исследования. Я не рассматриваю Библию и иные исторические наследия как источник (в традиционном смысле этого слова) культурных и ментальных образов средневекового общества. Это общество — как и все иные общества — выборочно черпало из наследства прошлого. Однако выбор этот не свободен. Во многом он обусловлен социальной

структурой и доминирующей идеологией, в частности той ее частью, которая подвержена влиянию традиции. Оригинальность литературного произведения, как мне кажется, связана с личностью автора (или авторов) и только отчасти определяется условиями создания. В XII в. на Западе вес иудео-христианской традиции очень велик; в согласии с этой традицией образы города выходят на первый план, тем более что они наилучшим образом отражают чувства господствующих воинских слоев. Отношение рыцарей к тогдашним городским реалиям, действительно, находит свое вполне адекватное выражение в библейских образах города. Успех образа в мире воображаемого любого общества обусловлен соответствием между местом, занимаемым этим образом в культурных и ментальных наследиях, и его уместностью в современном ему контексте¹⁷.

Далее возникает деликатная проблема исторических фактов. Проследив развитие городской темы в Библии, от Бытия до Апокалипсиса (и отдавая себе отчет, что формирование состава библейских книг происходило отнюдь не в прямом хронологическом порядке, как могло бы показаться), на наш взгляд, резонно предположить наличие некоего соотношения, и соотношения определенного, между историческим переходом еврейского народа к оседлому образу жизни и развитием городской темы в Ветхом Завете и Новом Завете. Однако я не верю ни в то, что это событие предшествовало появлению городской идеологии, ни в то, что оно породило на свет образы города.

Мы не знаем, когда и как сформировался запас первичных образов и идей, порожденных древнейшими человеческими сообществами; тем не менее чаще всего мы наблюдаем, как идеология предшествует событиям. Чаще событие подравнивается под идеологию, а не наоборот¹⁸. Но это вовсе не означает, что идеология является движущей силой истории; она также и не продукт истории.

В связи с литературными произведениями, на которые я опираюсь, могут возникнуть сразу два вопроса; оба они тесно связаны между собой и касаются этих произведений как исторических источников.

Первый вопрос связан с хронологией сочинений. Нимская телега датируется «не ранее 1135 и не позднее 1165») (Le Charroi de Nîmes, trad. de F. Gégou. Paris, Honore Champion, 1977, p. IX). Взятие Оранжа определяется как «chanson de geste конца XII в.» (подзаголовок к переводу в изд.: La prise d'Orange, trad. de C. Lachet et

J.-P. Tusseau. Paris, Klinksieck, 1972). Лэ Марии Французской были созданы, вероятнее всего, между 1160 и 1178 гг. Персеваль Кретьена де Труа написан, видимо, около 1185 г. Признавая определенную значимость хронологии, расположим избранные произведения в хронологическом порядке: Нимская телега, Взятие Оранжа (при этом важно помнить, что «обновленная» версия, которой мы располагаем, использовала версию, несомненно, более раннюю), лэ и Персеваль. Данное распределение вполне могло бы послужить исходной точкой для установления эволюции тематики этих произведений: с одной стороны, с точки зрения исторического контекста (воины и города должны были бы претерпеть определенные изменения «по пути» от Нимской телеги до Персеваля), а с другой — исходя из внутренней эволюции литературных жанров (переход от эпической поэзии к поэзии куртуазной); однако эту эволюцию не следует преувеличивать. Все четыре произведения, в сущности, написаны почти одновременно, а история французской литературы XII и XIII вв. отнюдь не предполагает последовательной смены жанров. Chanson de geste и куртуазный роман создавались и «потреблялись» чаще всего вместе и в одно и то же время. В них часто встречаются одни и те же темы, одни и те же образы, в том числе темы и образы города. Также я не стал бы преувеличивать значение эволюции социологического контекста, в который

эти произведения можно было бы вписать. Непростая задача соотнесения средневековых произведений с той или иной социальной средой породила диаметрально противоположные теории (например, о фаблио и о PoMaxe o Huce). Я готов признать важность уже проделанных попыток определить, чьи интересы по преимуществу выражают chansons de geste о Гильоме Оранжском: мелкого рыцарства или аристократии, а также согласиться с обоснованностью гипотезы о том, что, переходя от chansons de geste к романам, мы переходим из аристократической среды баронов в среду рыцарей, средней и мелкой знати, сражающейся на два фронта: против простолюдинов (включая горожан) и против баронов. Понятно, что аудитория этих произведений часто бывала значительно шире того социального круга, который являлся их заказчиком, оплачивал их и являлся их основным адресатом; к примеру, начиная с XII в. послушать chansons de geste собиралась самая разнообразная публика; песни эти снискали поистине «всенародный» успех.

Главным же, на мой взгляд, является — и это невозможно отрицать — тесная связь между идеологией этих произведений (в частности, в том, что касается отношения к городу) и индивидами, которые, как знатные, так и не очень, как куртуазные, так и неотесанные, определяли себя, соотнося свое поведение с моделью поведения воина, ибо они считали себя прежде всего воинами. В XII в. насилие вполне уживалось с куртуазностью, и герои наших сочинений прекрасно это демонстрируют, обращаясь с городами как с женщинами, которыми они восхищаются, которых желают и которых они берут по согласию или силою. Как же, сквозь призму рассмотренных произведений, следует толковать идеологические представления воинов о городе и его новых, набирающих силу хозяевах, то есть горожанах? Я бы выделил три типа отношения рыцарей к городу; впрочем, границы этих подразделений достаточно зыбки.

Первый тип — вожделение. Рыцари нисколько не пренебрегают городом, напротив, городские красоты и богатства манят их. Однако вожделеют они городских благ не для того, чтобы сменить свой образ жизни на городской, а чтобы эти блага эксплуатировать. Для них город - место, где их ждет добыча, где можно заняться экономическим вымогательством (взиманием поборов), получать удовольствия; но это еще и военный лагерь, готовый к эффективной обороне в рамках военной системы, где оборона значит больше, чем наступление, и центр проведения турниров¹⁹, и база для военных экспедиций. Это город-добыча.

Второй тип — идеализация. Город не только красив, хорош и богат, это еще и место гармоничного сосуществования различных классов, в частности рыцарей и горожан, под эгидой короля. Это городская социальная утопия. Приглядевшись, как в образах города, предлагаемых нам нашими текстами, сочетаются культурные реминисценции, современные реалии и воображаемый утопический мир, мы можем сказать, что, как только библейские образы начинают использоваться для передачи — в более или менее приукрашенном виде — совершенно определенных современных реалий, они тут же обрастают деталями, большей частью вымышленными. Еще мне хотелось бы напомнить о рыцарях, живущих в городе, среди городского населения, о которых пишет Мария Французская. За исключением Италии, где в XII в., к великому возмущению людей, подобных Оттону Фрейзингенскому знать жила

бок о бок с ремесленниками и торговцами, воины имели обыкновение держаться от городов в стороне²⁰. Большинство эпизодов в наших текстах позволяют вычленить основополагающую оппозицию, относящуюся к местопребыванию (проживанию): города -для торговцев и горожан, замки и лес — для баронов и рыцарей.

Так как подобное отсутствие реализма, несомненно, определенным образом соотносится с реалиями эпохи, я бы сказал, что в утопическом образе города, в мечте о городской гармонии проявилась тенденция к экзорсизму со стороны рыцарей, которые идеализируют город и одновременно втайне его боятся как заколдованного места. Восторженное отношение к городу — это своего рода заклятие, с помощью которого хотят остановить начавшийся упадок военного сословия, в частности слоя бедных рыцарей, с которых говорится в JD и в 17epceeaJe, заклятие мечтой о добром согласии с горожанами, о культурном приспособлении, в результате которого городское общество станет обществом открытым, готовым воспринять рыцарские добродетели, а именно щедрость и куртуазность. Такова, на мой взгляд, глубинная, подсознательная мотивация сюжета о городе, где все живут в добром согласии. Соответственно, не является ли переодевание Гильома и его товарищей в обеих жестах (особенно

B Huntcкoii meneee) BmpaxceHHem gyBcTBa HeyBepeHHocTH, oxBaTHBinero pmnapeil nepex HHnom ropoxa H ero xcHTeHeil? Pa3Be B 3Tom Bm3mBaionxem Hacmeinicy cmeineHHH HxeHTHcpHicanHoHHmx npH3HaicoB, B 3Tom TpaBecTHilHom nepeoxeBaHHH He HaxoxHT cBoe BmpaxceHHe TpeBoxcHoe 3ameinaTeHbcTBo pmnapeil, BHxxnxHx xHx ce6x yrpo3y B Bo3BmineHHH ToproBneB H ropoxcaH?

HaicoHen, B 17epceeane noxBHxeTcx TpeTHil o6pa3 ropoxa, yBHxeHHmil rHa3amH BoHHoB H npexcTaBHxonxHil pa3HTeHbHmil icoHTpacT c xBymx npexmxynxHmH o6pa3amH. Pa3ymeeTcx, Bo Bcex aHaHH3Hpyemmx npoH3BexeHHxx ocHoBonoHaraionxeil xBHxeTcx noxcnyxHax onno3HnHx mexcxy cHcTemoil pmnapcicHx xo6HecTeil H cHcTemoil rpaxcxaHcicHx xo6poxeTeHeil. H BmpaxcaeTcx oHa — B ilacTHocTH, Ha aHTponoHorHlecicom ypoBHe — nocpexcTBom npoTHBonocTaBHeHHx noTpe6Hxemoil nHnxH, o6mtmeB HoineHHx oxexcxm, THnoB BoopyxceHHx, npocpeccHoHaHbHoro noBexeHHx H B oco6eHHocTH THnoB xcHHHnxa. Fopoxcicomy mHpy npoTHBonocTaBHeH mHp 3amica H Heca, mHp xcoHrHepoB H oxoTm. Ho npHTxraTeHbHocTb ropoxa, meirTa o ropoxcicoil rapmoHHH moxceT crHaxHTb 3ToT cicpmTmil aHTaroHH3m.

B 3nH3oxe c FaBeilHom H xeBHneil, ocaxcxeHHmmH ropoxcicoil icommyHoil, HHHO3Hx pacceHBaeTcx. BoHHm BHxxT ropox TaicoBmm, icaicoB oH ecTb: opraHH3oBaHHoil 3icoHomHiecicoil, conHaHbHoil, noHHTHtlecicoil H icyHbTypHoil cHcTemoil, icoTopax He ToHbico oTHHtmeTcx oT xBopxHcico-pmnapcicoro yicHaxa, Ho H rHy6oico emy Bpaxcxe6Ha, icoTopax xceHaeT rH6eHH 3Toro yicHaxa H, noxoxce, xaxce B cocToxHHH oxepxcaTb Hax HHm no6exy. ExHHcTBeHHmm onHoTom pmnapeil-BoHHoB, cnoco6Hmm BmxepxcaTb HaTHcic ropoxcaH-3aBoeBaTeHeil, xBHxeTcx moHapxHiecicax cHcTema H meirTa o pailcicom rpaxe, HcnoHb3yemax, cicopee, icaic 3aicHHHaHHe. OxHaico moHapxHx yxce yp6aHH3HpoBaHa, H cHcTema xaeT c6oH.

BTopax noHoBHHa XII B. xBHxeTcx Tem nepeHomHmm momeHTom, icorxa cmxTeHHe pmnapeil nepex HHnom ropoxoB, icoTopme Hx npHTxrHBaloT H oxHoBpemeHHo BceHxOT B HHx TpeBory, nepexaeT am6HBaHeHTHocTb 6H6Heilcicoro Bonpoca: BaBHHoH HHH HepycaHHm? 3ToT noTycTopoHHHil ropoxcicoil mHp, 6ecnpecTaHHo TpeBoxcanxHil CpexHeBeicoBbe, xBHxeT co6oil icaic pailcicHil rpax, Taic H HHcpepHaHbHmil ropox, H 3Ta xHHemma tieTico BmpaxceHa B HainHx TeiccTax:

Dex, Paradis est ceanz!

(Boxce, 3xecb noxHHHHo Pail!) —

roBopHT o6 OpaHxce FHHbom OpaHxccicHil Bo B3Rmuu °patoIca (cT. 688), B To Bpemx icaic B 17epceeaлe xeBHna, ocaxcxeHHax ropoxcaHamH, cnpainHBaeT y HHx:

Quel deable vous ont maridez?

(KaicHe tiepTH Bac nocHaHH?) (cT. 5958)

3TH icapTHHm, pa3ymeeTcx, He HctiepnmBaioT Boo6paxcaemoro mHpa ropoxa, pa3pa6aTmBaemoro B XII cToHeTHH B HHTepaTypHmx npoH3BexeHHxx Ha HapoxHmx x3micax. Tema 6yxynxero — 3To Tema twxecHoro ropoxa, rxe mHoro mecTa, mHoro moHymeHTaHbHmx 3xaHHil, BoHine6Hmx icpacoT. PoxcxeHHax, 6e3 comHeHHx, HHTepaTypoil xHx naHomHHicoB-TypHcToB, npoToTHnom H o6pa3nom icoTopoil nocHyxcHHo comHHeHHe tlydeca eopoda Punta, H noHyqHB BmpaxceHHe, HanpHmep, B pomaHax Ha aHTHmme cIOxceTm (xoica3aTeHbcTBom cHyxcHT onHcaHHe rpo6HHnm KamHHHm B pomaHe o6 aee, rxe mm BcTpetmemcx c yTonHчecicoil Hxeeil rapmoHH'IHoro ropoxa, rxe 6oic o 6oic cynxecTByloT «BeHHicHe H maHme», «pmnapH H ropoxcaHe, 6apoHm H BaccaHm»), Tema 3Ta npexBocxHnxaeT ropoxcicylo mHcpoHorHo, icoTopax cTaHeT pa3BHBaTbcx B XIII H XIV BB. B cooTBeTcTBHH co cTpemHeHHem HoBmx PopoAcKmx

icopnopanHil npoTHBonocTaBHTb Boo6paxcaemmm reHeaHorHxm H xBopxHcicHm mirabilia 3THoHorHlecicHe mHcpm H mirabilia ropoxcicHe²¹. Ho B icoHne XII B. oTHoineHHe ic ropoxy npoxoHxcaeT ocTaBaTbcx xBoilcTBeHHmm: 3To ropox-pail H oxHoBpemeHHo ropox-ax, HepycaHHm H oxHoBpemeHHo BaBHHoH. gaHHmil aHaHH3 H pa36op HaBepHxica nocIIHTalOT cHHinicom icpaTicHm. OxHaico, BcTynax Ha HenpoTopeHHmil nyTb, cHexyeT ymepHTb cBoil nmH H noHamaHy HcnoHb3oBaTb ToHbico ocHoBHme, npeHmynxecTBeHHo npHmHTHBHme HHcTpymeHTm. Haxeiocb, =no nepBooTicpmBaTeHb, icoTopmm 6mH H ocTaeTcx MapHb Mopa3e, 3To noilmeT. Taic nycTb xce nocBxnxeHHme emy cTpaHHnm cTaHyT noHe3Hoil Bexoil Ha nyTH ic Taicomy npoirTeHHo paccmoTpeHHmx npoH3BexeHHil, c nomonxbo icoToporo B icoHne icoHnoB H3 HHTepaTypHoro TeiccTa, He Hapyinax ero cnenHcpHicH, mm noHyimm coBepineHHo camocToxTeHbHmil HcTopHlecicHil xoicymeHT.

npliMet-laHlifl

* Mélanges en l'honneur de Charles Morazé. Culture, science et développement. Toulouse, Privat, 1979, pp. 113— 136.

1 В оригинале строка выглядит следующим образом: ст. 11. Et desoz Rome ocist Corsolt es prez (букв.: И под Римом убил Корсольта на лугу). Я нахожу целесообразным обращаться к оригиналу только в особо интересных с литературной точки зрения случаях, а также когда перевод не совсем точно передает его смысл. В данном случае речь идет о стенах Рима, однако собственно слово mur (стена) появляется позднее, в ст. 243.

2 Ст. 450-453:

Demandez li Espaigne le regné,

Et Tortolouse et Porpaillart sor mer,

Et apres Nymes, cele bone cité,

Et puis Orenge, qui tant fet a loer.

К идентифицируемым городам помимо Нима и Оранжа относится Тортелоза, обычно отождествляемая с

Тортосой, в то время как Порпальяр, равно как и Вальсур, остаются неопознанными. (Указатель Ж.Л. Перье

предполагает pagus Pallariensis в окрестностях Уржеля.) Попытки отыскать прообразы упомянутых городов

кажутся мне задачей второстепенной, чтобы не сказать — напрасной. В chansons de geste изначально, повинуясь иным представлениям о реальности, смешаны географические названия подлинные и вымышленные, имена настоящие и искаженные фантазией. Так функционирует память, которую chansons de geste используют и одновременно моделируют. В жестах Испания мыслится как сарацинская страна, поэтому, как мы уже видели, в состав испанских земель включают Ним и Оранж. В этом случае мы имеем дело с географией воображаемой и в то же время исторической.

3 Формулы, содержащие перечисления, в которых упоминаются названные мною города, употребляются один и более раз (Ним и Оранж в ст. 452—453, 502—503; Ним, взятие которого является целью настоящей жесты,

в ст. 452, 495, 502; Вальсур (удваивается в ст. 501: Вальсор и Вальсур) в ст. 494 и 501; Шартр и Орлеан в ст. 529 и 541). Повторы, характерное выразительное средство эпической поэзии, обладают запоминательной функцией; для историка, изучающего воображаемый мир, ментальности и проявления чувств, они, на наш взгляд, имеют особое значение и заслуживают более подробного исследования. Повторы (формулы) являются основным механизмом формирования коллективной памяти. Лингвисты, семиотики и структуралисты показали нам важность повторов и цветистости стиля. Историкам предстоит углубить их выводы, наполнив их историческим смыслом и содержанием.

4 См. ниже, прим. 21, с. 295, 296.

5 В двухсот тридцати четырех стихах, оставшихся до конца поэмы, помимо Оранжа будут упомянуты: Ним (пять раз), Париж, Алжир и сарацинский город Реомон-на-море (не идентифицирован).

6 В ст. 361 говорится, что Гильом был взволнован, изумлен картинами Оранжа, они постоянно присутствовали в его воображении:

Or fu Guillelmes por Orenge esmaiez.

(Отныне тревожил Гильома город Оранж.)

7 Проблема хронологии анализируемых в статье произведений будет затронута ниже.

8 Отчего в XII и XIII вв. знатные семейства, и в частности род Лузиньянов и знаменитая династия

Плантагенетов, живя в христианском обществе, с гордостью причисляли к своим предкам Мелюзину, женщину, отмеченную дьяволом? Не делалось ли это для

того, чтобы продемонстрировать оседлым горожанам, что род их корнями своими уходит в дикий мир одиночества, мир, являющийся естественной средой обитания воинов, равно как и избранной средой обитания монахов? Правда, с течением времени Мелюзина также урбанизируется и в XIV B. станет без труда сооружать города и замки.

9 Приключения Персеваля происходят то в лесу, то в замках. Однако, как напоминает Л. Фуле в примечаниях

к своему переводу (Conte de Graal, trad. de L. Foulet. Paris, Stock, 1947, p. 220), замок также означает «крепость», а «крепостью» довольно часто называли «небольшой укрепленный город, где помимо собственно замка были дома, улицы и площади». В ст. 6421—6422 имеется намек на Павию, «итальянский город, ставший синонимом города очень богатого», как отмечает в своем издании Ф. Лекуа (Conte de Graal, éd. F. Lecoy. Paris, Honore Champion, 1975, 2 vol.; t. II, p. 128); но замок (château, ст.-фр. chastiaux) может быть столь же богат, как Павия.

10 Это выражение Гвиберта Ножанского («communio autem novum ac pessimum nomen», букв.: «коммуна, новое и омерзительное название») приводится в кн. III, гл. VII кн. De vita sua.

11 Вряд ли здесь уместно пытаться расположить понятия культуры и ментальности относительно друг друга. Очевидно, что культура располагается главным образом на уровне поступков, ментальность — на уровне понятий, а связующее звено, представленное «учеными наследиями», в большей степени присутствует на первом уровне, нежели на втором; однако коллективный, спонтанный, охватывающий все социальные слои характер обоих уровней сближает их и устанавливает между ними взаимосвязь, которую историкам предстоит разъяснять и уточнять, но не разрушать.

12 Имеется блистательное исключение — Рим. Однако образ Рима полисемичен и амбивалентен: город или империя? Языческий или христианский? Процветающий или разрушенный? Случай Рима — особый. О средневековом римском мифе см.: A. Graf. Roma nella memoriae imaginazioni del Medio Evo. Torino, 1915, а также многочисленные работы, цитированные Ж. Ле Гоффом в: Storia d'ltalia. Torino, Einaudi, t. II, 1975.

13 Конечно, это не исключает сопротивления с их стороны там, где их традиции и интересы расходятся или даже противо-

стоят друг другу, например в области сексуальной практики и матримониальных отношений, в отношении к насилию, к прославлению физических достоинств и т. д. XII век также являет собой эпоху, когда, примирившись с христианизацией ряда воинских идеалов, слой рыцарей содействует учреждению

приспособленной для его нужд культуры преимущественно светского содержания, своего рода контркультуры, именуемой куртуазностью, влияние христианства на которую ограничено; эта культура готова воспринять все созданное народной дохристианской и парахристианской культурой.

14 Данный стих послужил темой цикла из семи проповедей, произнесенных в течение недели в Аугсбурге в 1257 или 1263 г. доминиканцем Альбертом Великим; в них отразились теология, идеология и воображаемый образ города, переплелись современные реалии, библейские и греко-латинские сюжеты и — приобретение городской схоластики — греко-латинская политическая философия, восходящая к Платону, Аристотелю и Цицерону. Этот основной для понимания средневековой городской идеологии текст опубликован в: J. B. Schneyer. Alberts des Groszen Augsburger Predigt-zyklus Ober den hl. Augustinus // Recherches de théologie ancienne et médiévale, XXXV, 1969.

15 Никто не оспаривает важное значение новозаветной «апокрифической» литературы в культуре и религии Средневековья. Приведу средневековую версию одного из апокрифических текстов, успех которого в Средние века сыграл немаловажную роль в формировании воображаемого образа потустороннего мира. Речь идет о BUOeHUU cEIAM080 17aana, или An0KariUncUce 17aana, в котором Павел в сопровождении ангела посещает Ад, а затем Рай: «Затем ангел повел Павла в город красоты чрезвычайной, где земля была золотая, а свет еще ярче, чем прежний; от жителей же его исходило золотое сияние. И окружен был город двенадцатью стенами с двенадцатью башнями, и текли в нем четыре реки. И пожелал Павел узнать названия сих рек. И ангел сказал: имя одной Фисон, и воды ее медвяны; имя второй реки - Евфрат, и воды ее млечны, третья река — Гихон, она течет маслом, четвертая — Тигр, она течет вином. Кто из мира удостоен будет явиться к нам после смерти, здесь Господь воздаст ему» (Visio Pauli, éd., Silverstein. The Vienna Fragment. Vienna Codex 302, p. 150). Текст примечателен тем, что

урбанизация Рая достигла в нем высшего предела, ибо Рай-Город вобрал в свои стены Рай-Сад и его четыре реки.

16 Здесь мы усматриваем намек на первые две функции индоевропейского трехфункционального деления, обоснованного Ж. Дюмезилем. Третья, хозяйственная функция, функция плодородия, в Библии в связке с темой города не появляется. Новозаветный эпизод изгнания Иисусом торговцев из Храма имеет совершенно иное значение. В этом нет ничего удивительного, ибо, как показал Ж. Дюмезиль, трехфункциональное деление было чуждо Библии и древней еврейской культуре. Средневековый Запад повторно использовал трехчастную функциональность. Повышенное внимание в избранных нами текстах к торговле, ремеслам, городскому процветанию прекрасно иллюстрирует данный тезис. Этот пример средневекового новшества свидетельствует о креативности средневековой мысли.

17 Еще больший успех достигается, когда литературные или ментальные образы дополняются образами визуальными. Играющие важную роль изображения города в живописи (а именно в миниатюре) и средневековой скульптуре прекрасно иллюстрируют данное положение. См.: P. Lavedan. La Représentation des villes dans l'art du Moyen Âge. Paris, 1954; C. Heitz. Recherches sur les rapports entre architecture et liturgie à l'époque carolingienne. Paris, 1963; W. Müller. Die heilige Stadt, Roma quadrata, himmliches Jerusalem und Mythe von Weltnabel. Stuttgart, 1961.

18 Это убедительно показал Ж. Дюмезиль на примере происхождения Рима, а П. Видаль-Наке — на примере Атлантиды.

19 Не стоит забывать, что в своей работе «Le Dimanche de Bouvines» Ж. Дюби убедительно доказал, что в XII в. ярмарки и турниры, называемые одним и тем же латинским словом nundinae, часто объединены между собой, ибо турнир является мероприятием в равной мере коммерческим и рыцарским.

20 Знаток средневековых городов, Э. Эннен, пишет: «Типично итальянским и южноевропейским феноменом можно считать иммиграцию в города представителей рыцарского сословия. В то время как к северу от Альп знать строит замки вдали от городов, знать в Италии добровольно или по необходимости селится в городах» (E. Ennen. Die europäische Stadt des Mittelalters. Göttingen, 1972, s. 129.) Населенные рыцарями «бретонские» города Марии Французской вызывают особое удивление.

21 Литература «городского чудесного» (mirabilia) в XII в. является, действительно, воображаемой. В начале XIII в. воображаемый мир города латинских христиан был потрясен до основания. Идеальный город, который христиане-латиняне не нашли ни в скромных нарождавшихся городках, ни в разрушенном античном Риме, ни в еврейском Иерусалиме, внезапно открылся их глазам во всем своем великолепии: это был Константинополь, завоеванный в 1204 г. крестоносцами во время IV крестового похода. Реальность соединилась с вымыслом. Жоффруа де Виллардуэн и Робер де Клари, описывая подлинный Константинополь, обретают воображаемый город, город чудес, придуманный полвека назад на охваченном городской лихорадкой Западе.

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: