 |
И обращая внимание на неопределенность в науке
|
|
|
|
Иногда я читаю о ком-нибудь, кто очень авторитетно утверждает, что животные не имеют ни чувств, ни намерений, и тогда я задаюсь вопросом: «А у этого человека есть собака?»
Франс де Ваал
Уже в раннем детстве меня интересовало: «Каково это — быть лисой?» или: «Каково это — почувствовать себя лисой?» В старшей школе, колледже и после этот интерес у меня сохранялся, и когда я открыл для себя область когнитивной этологии, я понял, что это именно то, что я хочу изучать. Мои родители говорили, что я всегда «был внимателен к животным». Сегодня я понимаю это так: во-первых, я всегда считал, что животные обладают разумом, во-вторых, я всегда беспокоился о них: заботился, уважал и любил их. Это составляло сердцевину моего существа с самого детства. Это было врожденное качество: мой «эволюционно старый мозг» тянет меня назад — к животным и природе. Даже сегодня я задаю себе тот же вопрос: «Каково это — быть собакой, или волком, или койотом?» Разница лишь в том, что сегодня, выучившись и приобретя практический опыт, я испытываю огромное удовлетворение, осознавая, какого прогресса я добился в поисках ответа на этот вопрос. Но даже учитывая, что я почти четыре десятилетия изучаю поведение животных и когнитивную этологию, многое еще предстоит узнать, и мое любопытство по-прежнему ненасытно.
По большей части мой ранний интерес к животному миру обязан теплой и сострадательной обстановке в доме, где я вырос. Я всегда сочувствовал животным, переживал их радость, печаль и боль. Для меня было вполне естественно — проникаться их чувствами. И, конечно, я сожалею о том вреде, который я нанес живым существам, когда начинал свою карьеру, проводя биометрические исследования. Понимаю, что далек в этом от совершенства, но я изо всех сил стараюсь минимизировать ущерб живой природе — стараюсь быть предупредительным
|
|
|
Szerzoi jogi vedelem alatt alio anyag
И предвидеть всевозможные стрессы, которым определенные виды исследований могут подвергнуть изучаемых мною существ. Мой образ жизни кардинально изменился к лучшему, когда я принял решение перестать причинять намеренную боль под прикрытием науки. Считаю, что очень важно отстаивать свои убеждения, поэтому я принимаю участие в процессах, защищая интересы животных, — одомашненных, которые живут у нас в лабораториях и на фермах, и диких, таких как чернохвостые луговые собаки и канадские рыси.
Я говорю все это потому, что, к сожалению, наука не свободна от оценочных суждений. Каждый ученый неминуемо привносит в свою работу определенный набор субъективных ценностей. И это оказывает влияние на то, как мы проводим исследования, объясняем и интерпретируем данные. Цель науки — делать «объективные» заключения об этом мире — то есть давать ответы, свободные от личных пристрастий, — но ученые вовсе не бездушные автоматы. Они обычные живые люди, имеющие собственные точки зрения. Для науки это всегда было камнем преткновения. Б какой точке субъективное знание становится объективной «правдой»? Как много исследований и какого рода должно быть проведено, чтобы что-нибудь доказать? Насколько убеждения ученого влияют на то, как он или она интерпретируют «объективные» данные, не осознавая при этом своих собственных предубеждений? Может ли в принципе в науке быть место для интуиции и чувств исследователя, для его персонального «Я»?
К этим темам мы обратимся в данной главе. Все это — «трудные вопросы», которые должен задавать себе каждый ученый во время работы, но особенно существенны они в когнитивной этологии, которая пользуется интерпретацией необычных с\учаев («анекдотов»), аналогиями и прибегает к антропоморфизму для того, чтобы делать свои заключения. Традиционно в науке это были «грязные слова», поскольку имели личностный и субъективный оттенок. И не менее одного из них неизменно упоминают тогда, когда ученые других направлений критикуют этологию и ее открытия. Но разве те, кто отрицает эти три слова на букву «а», сами полностью свободны от своих личных или профессиональных предубеждений? Может ли в науке найтись место субъективности, которая бы не компрометировала «объективную истину»? Но наиболее остро встает вопрос: может ли дискомфорт, который испытывают некоторые ученые, признавая существование эмоций у животных, отражать не качество представляемых доказательств, а просто страх этих людей прослыть «антиучеными»? Лично я думаю, что выход из некой комфортной зоны в научной среде дает огромный образовательный стимул.
|
|
|
Мне нравится быть ученым и проводить научные исследования, но при этом я остаюсь открытым по отношению к другим источникам
Страница отсутствует
Страница отсутствует
Страница отсутствует
Она была очень серьезна, и я не знал, что мне ей сказать. Поэтому я ответил серьезно на ее серьезный вопрос: я сказал ей, что когнитивные этологи — это ученые и серьезные исследователи, которые не спят на работе. Даже если мы устаем от напряженной работы в поле, это никак не связано с тем, что мы пишем о переживаниях живых существ. Мы пишем о них, потому что мы наблюдаем их в поле, и мы выяснили, что их эмоции эволюционировали как важные адаптивные механизмы. Полевая работа несовершенна, у нее есть свои плюсы и свои минусы. Исследователи, тяготеющие к лабораторной работе, для которых животные в клетках различаются разве что по приклеенным к ним номерам, часто критикуют полевых исследователей за то, что те слишком небрежны и не контролируют живых существ, которых наблюдают. На это у меня есть только один ответ: мы можем добиться наиболее полного понимания богатой, сложной жизни животных, только наблюдая их в естественных условиях. В любом случае, усталость и недостаточный контроль не могут сами по себе, «из воздуха», воспроизвести эмоции.
|
|
|
Я вспоминаю похожий случай на симпозиуме, который проводился в Институте Смитсониан в 2000 году. Синтия Мосс рассказывала о своих длительных исследованиях социального поведения диких слонов в Кении и показала потрясающее видео этих чрезвычайно умных и эмоциональных животных. Во время сессии «вопрос-ответ» бывший руководитель проекта из «Национального научного фонда» спросил Синтию: «Откуда вы знаете, что эти животные испытывают те эмоции, которые вы им приписываете?» Синтия быстро парировала: «Откуда вы знаете, что это не так?» Конечно, ни на один из этих вопросов нельзя ответить с абсолютной уверенностью. Научные исс\.едования в подав,\яющем большинстве случаев поддерживают точку зрения Синтии, но, несмотря на все наши старания, по-прежнему остается место для сомнений.
Когда речь идет о внутренней жизни любого другого существа (включая человека) — но особенно, когда дело касается другого вида, — всегда будет оставаться некая область, которую мы не сможем увидеть, измерить или узнать. Наличие некоторых сомнений не ставит под вопрос само существование всей области когнитивной этологии, однако это также не означает, что полные надежд исследователи принимают желаемое за действительное или культивируют фантазии, которые посещают голову из-за переутомления. Когнитивные этологи — искренние ученые. Они стараются привнести стабильность в сложную сферу науки и дать адекватные объяснения тем явлениям, с которыми они встречаются. Через 20 лет наше понимание и объяснения станут обширнее, точнее и, возможно, изменятся; это справедливо для любой сферы исследований. Когда мы говорим об эмоциях животных, наука всего лишь пытается уловить то, что люди переживают ежедневно.
ДАЛАЙ-ЛАМЕ ЗДЕСЬ НЕ РАДЫ
Как и у любой другой области, у науки есть свои профессиональные предубеждения, которые могут мешать открытости и инновациям. Как правило, к «серьезным дисциплинам», таким как физика и биология, относятся с большим уважением, чем к «легким», изучающим эмоции и сознание. Генетические исследования и химические процессы обладают конкретностью, лоском объективной уверенности, чему такая чувствительная область исследования, как когнитивная этология, просто не может соответствовать. В результате некоторые исследователи в «легких науках» используют образное мышление: они хотят, чтобы их исочедования выглядели настолько серьезными, насколько это возможно, но в действительности их методы обычно более пристально рассматриваются и чаще критикуются.
|
|
|
Яркое подтверждение этому — случай, произошедший в октябре 2005 года. Его Святейшество Далай-лама планировал предоставить доклад по нейротеологии на ежегодном съезде «Общества неврологии», и, по мере приближения даты события, некоторые ученые стали высказывать предложения исключить его из списка участников. Нейротеология — это название направления, изучающего нервную основу медитации и духовных практик. Далай-лама очень интересовался этой областью исследований и даже сам стал их объектом; он активный сторонник научных исследований. И хотя база исходных данных невелика, можно утверждать, что для мозга в состоянии медитации характерно особое нервное состояние — рост нейронной активности в левой височной доле мозга. Конечно, требуется больше данных, но разве это не прецедент?
Тем не менее, определенная группа нейробиологов хотела исключить Далай-Ламу из докладчиков, поскольку, как они объясняли, некоторые заявления по поводу нейробиологии медитации необоснованны и научно недостоверны. Некоторые даже считали, что «нейробиология рискует потерять к себе доверие, если слишком безрассудно углубится в духовные вопросы». Один нейробиолог, Нэнси Хэйс, пошла дальше и заявила, что «если мы не выскажемся против присутствия Далай-ламы, мы с таким же успехом можем называть себя обществом, живущим на плоской Земле».
Пока разрыв между наукой и религией существует, это противостояние будет раздуваться в определенных кругах, и, разумеется, в такой ситуации страх потерять свою репутацию и лицо заставляет некоторых ученых закрывать двери для открытых, непредвзятых дискуссий. С каких это пор намерение выслушать Далай-ламу могло стать «безрассудным» шагом? Неужели основы нейробиологии настолько ненадежны, что ученые не могут провести исследование нервных про
Цессов во время медитации? Конечно, многие нейробиологи поддерживали визит Далай-ламы, всемирно известный исследователь Роберт Уайман предложил хорошее напоминание об основах научного метода: «Вам интересно что-либо, и вы начинаете дурачиться. Вот что такое наука в самом начале — вы просто дурачитесь». В конце концов Далай-ламе разрешили участвовать.
|
|
|
Похожие критика и страхи мучают и когнитивную этологию, хоть их и становится меньше. Одних ученых беспокоит, что их база данных слишком мала, чтобы подтвердить их выводы, а другие говорят, что ученые теряют свой авторитет, стараясь изучать явления, которые сложно изучать и подсчитывать. Неужели те, кто критикует Далай-ламу и когнитивную этологию, боятся того, что может получиться из этого исследования? Их пугает то, что могут существовать способы познания, которые нельзя поместить в лабораторную пробирку или показать на слайде? Те, кто критикует изучение сознания животных, зачастую применяют двойные стандарты, и желают получить более достоверные данные от исследований в области сознания животных и при этом не требуя того же от «менее противоречащих» традиции направлений «серьезной науки», таких как физика, химия или биомедицинские исследования.
На самом деле у исследований эмоций животных сильная доказательная база и события развиваются столь интересным образом, что ученые, занимающиеся «серьезными науками», предоставляют этому направлению все больше и больше данных. Одна из причин, почему изучение эмоций животных так воодушевляет, — это то, что домашние наблюдения за животными подкрепляются данными ученых, изучающих нейронные основы эмоций в лаборатории, — вплоть до выявления склонности людей к антропоморфизированию животных.
|
|
|
