 |
В «Журнале» средней школы Клэйтона публикуются все письма. Тайна имени и адреса электронной почты корреспондента гарантируется.
|
|
|
|
Дорогая Энни!
Моего папу интересует только одно – спорт. Он не обращал на меня внимания, когда я занималась балетом или искусством, но теперь, когда я стала членом спортивной команды, он чрезвычайно гордится мною.
Но вот в чем дело. Я ненавижу спорт. Я вступила в команду только ради папиного удовольствия. Я никогда не думала, что добьюсь успехов, но надеялась, что мне понравится заниматься спортом. Этого не случилось. Я ненавижу тренировки и ненавижу игры. Я хочу бросить спорт. Проблема только в том, что, как говорит мой папа, если ты член команды, ты не можешь ее бросить, потому что ты ее предашь. А я хочу вернуться в балет, Энни, что ты посоветуешь?
Несчастный футболист
Дорогая Несчастная!
Жизнь коротка. Если ты так ненавидишь спорт, ты никогда не добьешься успехов. Команде будет даже лучше, если ты из нее уйдешь, они найдут того, кто будет играть с удовольствием. Скажи своему папе, что ты понимаешь – он хочет научить тебя уму‑разуму, но если ты не попробуешь чего‑нибудь нового, ты никогда не узнаешь, в чем ты можешь быть самой лучшей. А новое ты можешь узнать только в том случае, если не будешь тратить время на то, что у тебя не получается.
Затем приготовься к тому, что ты услышишь; «Ты‑меня‑очень‑огорчаешь». Но не расстраивайся. Он переживет. Когда увидит, как великолепно ты выглядишь на сцене.
Энни
Двенадцатая глава
После истории с Кэйрой я начала думать, что, пожалуй, Люк был прав.
Потому что это сработало. Замечательно сработало.
Но… может быть, все получилось потому, что все ребята каждый вечер видели меня в передаче «Доступный Голливуд», где я говорила:
– Нет, мы с Люком просто друзья.
|
|
|
Но, как бы то ни было, это сработало. Народ перестал мычать при виде Кэйры.
И все вокруг ходили и удивлялись, включая мою бывшую лучшую подругу Трину:
– Что это с Джен? Почему она так мила с Кэйрой? Но все это говорилось так, чтобы Кэйра не слышала, поэтому мне было безразлично.
Особенно когда моя мама рассказала мне, что после того дня в школе – дня, когда Кэйра прошла по подиуму без мычания, – Кэйра сообщила миссис Шлосбург, что в будущем году войдет в школьный совет.
Так что теперь, надеюсь, Кэйра не собирается никуда уезжать.
Но теперь меня огорчало другое. Пока я разбиралась с Кэйрой, моя лучшая подруга меня разлюбила. Трина все еще отказывалась разговаривать со мной – такова была плата. Я скучала по ней. Мне не с кем было болтать в Интернете, и выполнение домашнего задания по латыни потеряло свою прелесть. Я не раскаивалась в том, что сказала ей, и по‑прежнему не думала, что мое согласие идти на «Весенние танцы» с Люком Страйкером было таким уж отвратительным предательством, как это казалось ей.
Но я надеюсь, что мне удалось слегка улучшить ситуацию. Потому что наше общение с Триной вне дома или школы негативно действовало на мою жизнь… особенно на репетициях «Трубадуров».
Быстро приближался день великого выступления нашего хора. Наши платья, красные с блестками – по сто восемьдесят долларов каждое – прибыли. Я еще никогда в жизни не видела таких уродливых одеяний, правда. Если бы такое платье я нашла в гардеробе Кэйры, я тут же отправила бы его на благотворительный базар.
И, возможно, его даже там не приняли бы.
Но мистеру Холлу они нравились. Когда мы первый раз репетировали в платьях, он просто прослезился. Он сказал, что наконец‑то мы выглядим как хор.
Не знаю чем, с его точки зрения, мы были раньше. Но, по‑видимому, не хором.
Платья пришли в последний момент. Утром в пятницу – за день до «Весенних танцев» – «Трубадуры» клэйтонской средней (вместе с мистером Холлом и членами школьного оркестра, которые аккомпанировали нам) погрузились в специально напитый для поездки автобус.
|
|
|
В этом автобусе мы должны были отправиться в Высшую школу Бишоп Люерс, где нам предстояло встретиться лицом к лицу с дюжиной других хоров. Каждому хору давалось пятнадцать минут, для того чтобы ослепить весьма престижных судей – среди них была даже бывшая Мисс Кентукки – своими вокальными данными, интонациями, ритмической точностью, своим толкованием музыки, чистотой тонирования, позами, хореографией и общим мастерством исполнения.
Можно было придумать что‑нибудь более дурацкое? Я имею в виду бывшую Мисс Кентукки? Уж могли бы пригласить хотя бы Эндрю Ллойд Вебера или еще кого‑нибудь.
Но, вы не поверите, несмотря на такой состав жюри, все очень нервничали. Особенно мистер Холл и сопрано. Должна признаться, что альтам было гораздо интереснее вычислять, сколько маленьких кусочков бумаги удастся заткнуть в завиточки Карен Сью Уолтерс, стоящей ступенькой ниже перед нами.
Карен Сью обвиняла нас в том, что мы кидаемся в нее обслюнявленными комочками бумаги. И вы этому верите? А мистер Холл раздул из этого целое дело. Ведь это были не обслюнявленные комочки бумаги, а всего лишь обрывочки домашней работы скучающей Лиз.
Так или иначе, в последнюю неделю перед поездкой на «Бишоп Люерс» мистер Холл заставлял нас столько репетировать, что «Весь этот джаз» постоянно звучал у меня в голове. У нас уже все получалось – и вокал, и ритмическое равновесие, и интонирование, и дикция.
Но, как считал мистер Холл, у кого‑то из нас были проблемы с ритмикой. И кое‑кто из нас – одна из нас – имела серьезные проблемы с хореографией.
Я могла защищаться только тем, что когда я проходила прослушивание, мне никто ничего не говорил о танцах. Серьезно. То, что касается пения, мне понятно. Но танцы? Никто не сказал ни слова.
Обычно я просила Трину прийти после уроков и помочь мне с этой хореографией. И обычно она с радостью соглашалась.
Но Трина и я не разговаривали. Вернее, я‑то говорила с ней.
Проблема была в том, что Трина мне не отвечала.
Во вторник я решила, что все это слишком затянулось.
|
|
|
К среде от всего этого меня просто тошнило.
Еще меня тошнило от криков мистера Холла по поводу хореографии. Ведь если подумать, виновата была Трина. Я хочу сказать, что именно ОНА говорила: «О, это нужно для твоего вкладыша в аттестат».
Ага, а кому нужен будет вкладыш, если я ПОМРУ? Я боялась, что именно так и случится, если мистер Холл не перестанет вопить на меня из‑за моей хореографии. Я просто рухну МЕРТВОЙ.
У меня все получалось в песне «Столько, сколько я ему буду нужна», потому что это медленная песня. И пока мы пели «День за днем», где нам нужно было всего лишь смотреть на прожектор – «Вы смотрите па прекрасный заход солнца», – говорил нам мистер Холл. – «Вы смотрите на радугу, озаренную любовью Господа!» – у меня все было в порядке,
Но в тот момент, когда надо было бросать Трине ее идиотскую шляпу, у меня ничего не получалось.
И в этом тоже была виновата Трина. На прошлой неделе, когда мы еще разговаривали, я бросила ей шляпу, и она ее поймала и вовремя надела перед тем, как танцевать канкан.
Но теперь по какой‑то причине, хотя я кидала шляпу точно так же, Трина ее роняла. Не хочу думать, что специально. Но…
Хорошо. Она пропускала шляпу умышленно.
В первых двух случаях мистер Холл этого не заметил, потому что шляпа упала на пол, и Трина наклонилась и подняла ее.
Но на репетиции в среду – особенно нервной, потому что один из теноров забыл надеть кушак, и я подумала, что мистера Холла хватит удар, так он психовал – шляпа Трины вылетела из моих рук и приземлилась, вот повезло, внутри раструба тубы Джейка Манкини.
Трина могла бы поймать шляпу. Она могла бы чуть вытянуться и схватить ее в воздухе.
Но Трина этого не сделала. Так что шляпа оказалась в тубе.
По‑моему, это было очень смешно. Если бы это случилось на конкурсе, готова держать пари, что Мисс Кентукки решила бы, что мы сделали это сознательно, и дала бы нам дополнительный балл за творчество.
А что особенного? По крайней мере, я так думала. Джейк вынул шляпу из раструба, галантно протянул ее Трипе, она надела ее и встала в ряд для канкана, не пропустив ни шага.
|
|
|
Трогательная Бренда, которая все видела, очень смеялась, но мистеру Холлу это не показалось таким уж забавным. Он завертел головой и пронзил меня взглядом выпученных глаз, полных неподдельной ярости. Лицо его стало таким красным, как – ну, как мое платье.
Когда «Весь этот джаз» подошел к своему бравурному окончанию и мы все стояли, неловко вытянув руки и изо всех сил пытаясь быть предельно ритмичными, мистер Холл опустил свою дирижерскую палочку и прошипел:
– Садитесь.
Мы рухнули там, где стояли, покрыв собою все ступеньки.
Затем мистер Холл указал на меня.
– Вы, – прорычал он. Правда прорычал! – Встаньте!
Я встала. У меня колотилось сердце. Но только из‑за того, что я только что махала руками. Мне не было страшно. В конце концов, это же была простая случайность. Я ведь не нарочно это сделала. Наверняка мистер Холл это понимает.
Оказалось, что мистер Холл таких вещей не понимает.
– Мисс Гриинли, – сказал мистер Холл. Лицо его все еще было ярко‑красным, а в подмышках полумесяцами темнели пятна от пота. Казалось, он забыл о себе. Все его внимание было обращено на меня. – Вы намерены, – сказал он мне, – заминировать и взорвать наше выступление на «Бишоп Люерс»?
Я посмотрела на трогательную Бренду, чтобы понять, как она относится к этому вопросу. Я посмотрела на Трину, рассчитывая на ее помощь, но она, отвернувшись от меня, упорно смотрела в стену.
– Хм‑м, – сказала я, поскольку ответом трогательной Бренды было лишь еле заметное пожатие плечами, и это подсказало мне, что здесь нет правильного ответа. – Нет.
– Тогда почему, – гремел мистер Холл так громко, что дети, которые держали цимбалы, чуть не уронили их от страха. – Тогда почему вы бросили шляпу Катрины Ларссен в оркестр во время последнего номера?
Я посмотрела на Стива, надеясь хоть на его поддержку. Помощи не было ниоткуда. Кадык Стива дергался, как поршень, но он даже рта не раскрыл.
– Хм‑м, – сказала я в конце концов. – Это была случайность.
– СЛУЧАЙНОСТЬ? – вскричал мистер Холл. – СЛУЧАЙНОСТЬ? А понимаете ли вы, чего может стоить эта маленькая СЛУЧАЙНОСТЬ, если это произойдет на «Люерсе»? Понимаете?
Поскольку я представляла себе это очень смутно, то ответила:
– Нет.
– Десять баллов! – зарычал мистер Холл. – Десять баллов, мисс Гриинли, могут стать разницей между первым и НИКАКИМ МЕСТОМ. ВЫ ЭТОГО ХОТИТЕ, МИСС ГРИИНЛИ? ЧТОБЫ НАШ ХОР НЕ ПОЛУЧИЛ НИКАКОГО МЕСТА НА «ЛЮЕРСЕ»?
Я снова посмотрела на Трину. Если бы мы разговаривали, я знаю, в этот момент она подняла бы руку и сказала:
– Мистер Холл, виновата я, а не Джен. Я должна была поймать шляпу, но не поймала.
|
|
|
Или сказать что‑то в этом духе.
Не говоря уж о том, что если бы мы с Триной разговаривали, она с самого начала не дала бы шляпе упасть в тубу. Так что, в сущности, во всем виновата была она.
Только я не могла здесь этого сказать. Не могла сказать:
– Мистер Холл, я не виновата. Это все Трина, – потому что этого просто нельзя было делать.
Так что я сказала:
– Извините, мистер Холл. Этого больше не случится. – Хотя я знала, что случится. Потому что Трина вовсе не собирается ловить эту шляпу.
– Извинения недостаточно, – провыл мистер Холл. – Извинением дело не поправишь! Вы весь год что‑то вытворяете, мисс Гриинли. Похоже, хор для вас – всего лишь шуточки. Я хочу, чтобы вы понимали, что «Клэйтонские Трубадуры» вовсе не шуточки. Последние пять лет мы занимаем высокие позиции на конкурсе и в этом году не собираемся их сдавать, несмотря на ваш саботаж. Я не знаю, может, ваш легкий романчик с Люком Страйкером ударил вам в голову, мисс, но позвольте заметить вам, что это ОН – звезда. А не ВЫ. А теперь – или вы работаете со мной, или уходите отсюда. Выбор за вами.
Затем мистер Холл поднял свою дирижерскую палочку и слегка постучал ею по дирижерскому пульту,
– Хорошо, давайте пройдем еще разок сначала, – сказал он. – И будем надеяться, что в этот раз мисс Гриинли окажется более учтивой.
Вот так‑то. На прошлой неделе я бы все это пропустила мимо ушей. Ради Трины, правда. Я уже впряглась в это. У Трины было здесь большое соло, И это она заставила меня прийти в это дурацкое место.
Если бы все это происходило на прошлой неделе, я должна была бы сказать:
– Прошу прощения, мистер Холл. Я как следует поработаю, чтобы у меня все получилось, мистер Холл. – Просто, чтобы всем было легко и приятно.
Но сейчас не прошлая неделя. И для меня неважно, будет ли всем легко и приятно.
Мне было важно поступать правильно.
Так что я сошла со ступеней, подошла к тому месту, где в общей куче лежали мои одежда и книжки, и собрала их.
– Простите, мисс Гриинли, – сказал мистер Холл. – Куда это вы направились?
На полпути к выходу я, обернувшись, посмотрела на него.
– Вы сказали мне, чтобы я или работала с вами, или ушла отсюда, – сказала я. Сердце мое колотилось о ребра грудной клетки. Я прежде никогда не дерзила учителям. Никогда, ни разу. Но теперь мне было все равно. Я сказала себе, что меня нисколечко это не волнует. – Так что я ухожу.
– Перестаньте все драматизировать. Такого поведения я мог бы ожидать от мисс Ларссен, – он мрачно посмотрел на Трину, – а не от вас, мисс Гриинли. – И мистер Холл указал на пустое место на ступенях, где я обычно стояла. – А теперь возвращайтесь на место. Люди, пройдем все сначала.
– Но, – я и не думала возвращаться, – Вы сказали, что выбор за мной.
– Это урок, мисс Гриинли, – сказал мистер Холл. – Вы не можете уйти посреди урока.
Что было правдой. Нельзя уходить с середины урока. Если вы это сделаете, вас могут оставить после уроков, или еще хуже – не допускать к урокам. Возможно, даже исключить. Откуда мне знать? Я раньше никогда не уходила посреди урока. Я всегда была послушным ребенком. Знаете, девочка‑соседка. Та девочка, которая никогда не бросит дела на середине и никого не подведет.
Мистер Холл это знал. Вот почему, вероятно, он добавил:
– Вы не можете просто УЙТИ. И вот почему я ответила:
– Посмотрим. И ушла.
– Мисс Гриинли! – услышала я его крик. – Мисс Гриинли! Немедленно вернитесь обратно!
Но было слишком поздно. Я уже вышла из комнаты и шла по коридору прямо к дамской комнате, где и переоделась – у меня дрожали руки – в свою нормальную одежду.
И знаете, что? Ни один человек не вышел за мной посмотреть, все ли со мной в порядке. Ни один не попросил мистера Холла разрешения выйти и проверить, что со мной. Никто не подумал, как думала я про Кэйру, что, может, мне нужно плечо, чтобы поплакать.
Никто. Вообще никто.
Даже Трина, которая сама была во всем виновата.
Хотите знать, почему? Потому что единственным человеком в клэйтонской средней, который бежал к каждому, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, была Я.
Возможно, поэтому я сняла свое платье – мое платье за сто восемьдесят долларов, из стопроцентного полиэстера, с блестящей застежкой донизу – смяла его и бросила в урну с мусором.
Спросите Энни
Задайте Энни самый сложный вопрос, который касается сугубо личных отношений. Вперед, дерзайте!
|
|
|
