Неоднородность социокультурного пространства

 

Попытки выделить некоторые универсальные структурные принципы, определяющие упорядочение людьми их отношений с окружением во времени, при­вели к накоплению количества найденных структур и обнаружению их относительности. Более того, когда эти структуры были более или менее отграничены друг от друга, между ними обнаружилось свободное, «маргинальное» пространство с неопределенными формой и внутренними характеристиками[178]. Суще­ствование такого рода пространств признано на со­циально-институциональном, индивидуальном, дис­курсивном уровнях. Они рассматриваются как пусто­ты между структурами, освобождающие место для проявления культурно «не связанных» импульсов и желаний людей.

Детерриториализация, маргинализация простран­ства. Примером метафорического осмысления этой темы могут служить идеи, разработанные Делезом и Гуаттари. Предметом их интереса является простран­ственная организация человеком своего мира, основы­вающаяся на двух исходных допущениях. Во-первых, на представлении о том, что явление территориально­сти исторически вторично по отношению к первично неразграниченному, «детерриториализованному» про­странству. Во-вторых, на представлении о желании и его символизации (Лакан) как побудительном начале, раскалывающем, децентрализующем целостного инди­вида. С этой точки зрения знак рассматривается как позиция, ограничивающая желания, поскольку он свя­зан с выделением определенной территории из безгра­ничного пространства. Таким образом знак вытесняет желание с этой территории.

Понятие территориальности было заимствовано из этологии. Оно, как уже говорилось ранее, «обозначает совокупность процессов и разного рода механизмов, посредством которых живые существа провозглаша­ют, маркируют и защищают территорию своего обще­ния, для того, чтобы не допустить на нее посторонних»[179]. В применении к человеку сюда добавляются «мотиви­рованные познавательные структуры, которые человек демонстрирует по отношению к окружающей его сре­де обитания, на которую он предъявляет право соб­ственности и которой он пользуется по преимуществу частным образом»[180].

Считается, что на первой, дотерриториальной, ста­дии индивида можно считать представителем обще­ственных желаний, намерений, движений и потому его поведение не ограничено индивидуальной идентично­стью. Территориальная стадия характеризуется нача­лом кодификации социальной жизни, ограничением свободного сканирования пространства каждым из представителей сообщества, установлением территори­альных границ и структур. Популяция разделяется на индивидов, подчинившихся организованному простран­ству, и субъектов желания, которым в нем не остается места. Соответственно они оттесняются в маргиналь­ные по отношению к структурированным области. Маргинальное положение носителя желания характе­ризуется тем, что он добровольно уступает свое место другим, подчиняющимся процессу территориализации.

Эту метафорическую модель Ж. Делез и Ф. Гуаттари применяют для рассмотрения современной социо­культурной ситуации, полагая, что для нее характер­на детерриториализация. Подобное состояние обус­ловлено множественностью и динамизмом событий современной жизни, уровень которых таков, что не может контролироваться существующими ныне культур­ными кодами. Результатом становится фрагментация социокультурного пространства, что находит выраже­ние в культуре постмодернизма, а в ней сосуществуют самые разные типы опыта, переживаний, представле­ний, элементы прошлого и настоящего.

Для социокультурной жизни в этот период харак­терно то, что значительная часть людей вынужденно оказывается не в состоянии определить свое место в разрушающемся пространстве ранее существовавше­го культурного порядка. В подобных условиях детер-риториализации происходит маргинализация целых социокультурных групп, теряющих своё место по от­ношению к существующей иерархии социальных ин­ститутов. Соответственно складывается и определенная идеология, оправдывающая ценностный релятивизм, фрагментированность мира и личности, «маргинальность», децентрированность существования людей в обществе и культуре, подвижность, незакреплённость переживаний и представлений.

Форма маргинального пространства. Другая ме­тафора — номады (ведущие кочевой образ жизни) — обозначает социальные единицы, которые населяют некое пространство и определяют его свойства. Нома­ды обладают территорией. Они всегда следуют при­вычными путями из одной точки территории в другую; именно пути и подчинены все эти точки. И хотя путь находится между двумя точками, соединяет их, он в то же время имеет самодовлеющую значимость, обладая внутренней последовательностью, собственным на­правлением, автономией. Номадическое пространство не является неограниченным: оно всегда находится между неосвоенным и структурированным простран­ствами. Эти два фланга контролируют его, ограничи­вая его рост и экспансивные тенденции. Таким обра­зом, речь идет о людях, для которых подвижность, процесс оказывался доминирующим модусом суще­ствования.

Такой модус и соответствующее ему социокультур­ное пространство отличаются как от организованной («оседлой») социокультурной жизни, так и от миграционных процессов. Во-первых, различия связаны с ро­лью пути (траектории движения) в определении про­странственных свойств. Для оседлых обществ и миг­рационных процессов путь есть всего лишь переход из одной точки пространства в другую. Даже если эта вторая точка, как в случае миграции, является неопре­деленной, непредсказуемой, нечетко локализованной. Переход номадов из точки в точку есть следствие и фактическая необходимость самого способа их суще­ствования. Соответственно жизнь современных «куль­турных номадов» — это «интермеццо», где точки в «пути» по социокультурному пространству суть всего лишь его промежуточные, а не начальные или конеч­ные пункты перемещения.

Вторым несходством номадического и оседлого пространств является наличие в последнем закрытых областей. Они имеют фиксированные границы, внут­реннюю структуру, обусловленные их функциональной значимостью для организации оседлой жизни. Такие закрытые образования находятся друг с другом в ком­муникативных связях с помощью «дорог», «каналов», которые регулируют частоту, интенсивность, информа­тивность этих связей. Номадические траектории рас­пределяют людей в открытом пространстве, где нет необходимости в закрытых единицах и регулировании связей между ними. В современной культуре это под­разумевает право свободного комбинирования любых её элементов. Третье различие касается формы. Осед­лое пространство структурировано, а дороги пролегают между огороженными территориями. Номадическое пространство является «гладким», не имеющим внут­ренней структуры. Его динамика только кажущаяся: это движения, не приводящие к изменениям. Оно ризомно, и для его характеристики вводится понятие «поток».

Итак, структурированной классической концепции пространства с чёткими динамическими траектория­ми идеологи постмодернизма противопоставляют иную его модальность — бесструктурную. Она оставалась вне сферы интереса в рамках предшествующей позна­вательной парадигмы, но всегда имела имплицитную значимость. Это неорганизованные области социокультурной жизни, о феноменологичной важности которых в своё время говорил еще П.А. Сорокин.

Ж. Делез и Ф. Гуаттари используют для описания этого феномена термин «гладкое пространство» и ме­тафору существования номадов (кочевых сообществ), чтобы представить качественные и динамические свой­ства современной социокультурной ситуации. Понятие «гладкого пространства» относится к неоднородному полю, состоящему из нецентрированных ризоматичных множеств; это немерное пространство, к которому не применимы представления о скорости и расстоя­нии; именно оно является необходимым условием для ризомного роста. Ему соответствует представление о «маргинальном» субъекте, находящемся в околострук­турной зоне. В совокупности это позволяет совершен­но по-иному взглянуть на существование структуры. Она перестает рассматриваться как неизменная цело­стность; вводится допущение о возможности её декон­струкции и перехода в плюралистичное образование — ризому, которое «прорастает» в ранее неосвоенное пространство. В свою очередь такое пространство пе­рестаёт быть неосвоенным, поскольку приобретает своеобразные условные формы и границы.

Механизмы самоорганизации в условиях децентрированности и плюральности. Механизмы самоор­ганизации таких пространств обнаруживаются при разведении концептов социальной и культурной ре­альности. Представленность их в виде относительно автономных друг от друга модальностей совместной жизни людей, в виде двух различных жизненных миров, имеет важную познавательную ценность.

Такое разведение позволяет понять, как люди про­должают существовать в условиях, когда разрушаются социальные системы, структурные порядки, созданные для решения общественно значимых проблем. Если они не выполняют своих функций и разрушаются, люди со­всем не обязательно исчезают вместе с ними. Нередко в этом случае социальная система дедифференцируется на более простые компоненты, на мелкие марги­нальные первичные группы, способные к выживанию. С точки зрения теории социальных систем, это представляется периодом беспорядка и анемического кри­зиса. С точки зрения теории культуры, можно говорить о разрыве связей, которые люди по каким-то причи­нам не смогли или не захотели поддерживать, во имя того, чтобы попробовать что-то другое, более подходя­щее. Анемический беспорядок может освободить энер­гию, ранее связанную бесплодными, неэффективны­ми видами социально санкционированной активности, и стать ферментом инноваций, спасительных для ин­дивидов, для новых форм социальности, для их куль­турного утверждения.

Когда социальная система исчерпывает свой фун­кциональный потенциал, перестает быть средством решения жизненно важных проблем, существование в маргинальном пространстве может быть полезнее для индивидов и культуры, чем упорядоченное воспроиз­ведение устаревших структур. С позиции современной теории культуры «номадическая» личность не должна априори рассматриваться как неконтролируемое соци­альное зло. Следует проанализировать, чем и как обус­ловлен её выход за пределы теряющих свою эффек­тивность норм, в каком направлении обнаруживаются эти отклонения и почему, каков их шанс на воспроиз­ведение. Соответственно деконструкция социальной системы не означает разрушения культуры. Посколь­ку её элементы, такие как знания, навыки, принципы построения отношений с окружением, оценочные кри­терии и т. п., сохраняются индивидами в их активнос­ти и представлениях, то дезинтегрированность специ­фичных социальных систем не уничтожает поисковой культурной активности, а иногда и способствует её интенсификации.

В этом смысле особый интерес представляет кон­цепция Ж. Деррида, в работах которого можно увидеть путь к отысканию опорных представлений о бытии в условиях социокультурной неопределенности. Он пред­лагает аналитическое расчленение, деконструкцию культурных текстов, направленные не на свободную их интерпретацию, но на выявление «слоя метафор», запе­чатлевших в них следы предыдущих культурных эпох и исходных намерений авторов. Соответственно появляется возможность выйти сквозь череду таких следов к непосредственному побуждению и проследить его вне символических коннотаций и различных соци­альных структур.

В центре внимания Ж. Деррида находятся тексты, зафиксированные в знаковой форме, или письмо. Это ключевое понятие он определяет как разрыв между ме­тафизическим присутствием (присутствием в абстракт­ном смысле слова) и метафизическим (также абстракт­ным) понятием пространства (внутреннее — внешнее) и времени (прежде — теперь). Письмо не подчиняется принципу бытия как присутствия. Оно представляет собой способ дистанцирования от реальности, её объек­тивации и презентации в знаковой форме, позволяющий абстрагировать какие-то её черты, её образ от контекста непосредственного существования в первую очередь социально-институционального. В то же время письмо, воплощающее принцип проведения различий такого рода, становится важным полем для выяснения проблем «назначения», «послания», «корреспонденции», то есть исходных интенций, лежащих в основе построения куль­турного текста. Действие этого механизма также помога­ет сохранять и воспроизводить элементы культуры, за­печатленные в текстах, в «маргинальных пространствах», при разрушении социокультурных систем.

 

Многослойность символических объектов __________

 

Произвольные системы знаков, составляющие «языки культуры», как уже говорилось, рассматрива­ются как искусственные образования, не имеющие прямой, непосредственной связи с реальностью как таковой. Чтобы функционировать как механизм выде­ления, интеграции и коммуникации чего-то значимого из окружения, каждая такая система строится и дей­ствует по определенным правилам. Во-первых, она должна представлять реальность, с которой имеет дело, в её наиболее простых элементах. Во-вторых, она дол­жна содержать правила комбинирования этих элемен­тов в воображаемые целостности. В-третьих, в ней должны содержаться правила, запрещающие опреде­ленные операции со знаками, как противоречащие «природе вещей».

Таким образом, считается, что система формиру­ется как аналитическая решетка, определяющая и ограничивающая пространство для комбинаторики тех исходных впечатлений, с помощью которых природа обнаруживает свою сущность на уровне человеческих ощущений и восприятий. В то же время внутри этих рамок в логике постмодерна выделяется пространство для вероятности, случая, произвола, свободного комби­нирования

Подобная система рассматривается как инструмент анализа той части реальности, которую она ограничи­вает. Она позволяет исследовать происхождение состав­ляющих её элементов, исчисливать и классифицировать их, фиксировать их возможные сочетания. Такая систе­ма, выполняя функцию языка, представляет все охва­тываемые ею элементы реальности совокупностью ис­кусственных символов и логических операций. Однако на уровне обозначающего в языке находят отражение не один, но несколько типов реальности, с которыми имеет дело человек.

Указание на отсутствие. Ж. Деррида, например, видит в знаке указание не на присутствующую мысль, но на некоторое наличное различение. Соответствен­но он выделяет функции знака, связанные с обращен­ностью к тому, что постоянно отсутствует и от чего отличается обозначаемое данным знаком. Понятием, фиксирующим отсутствие, является «трасса». Оно вы­ражает такое условие возникновения опыта и мысли, при котором отсутствует их укорененность в настоя­щем, и они формируются на пересечении следов про­шлых переживаний.

Соответственно Ж. Деррида возражает против обращённости знака к тому, что мыслится в настоящем и должно быть сообщено другому. В коммуникативных процессах, по его мнению, происходят гораздо более сложные вещи.

Прояснение значений в процессе коммуникации предполагает процедуру особого смыслового «оборачивания», остранения[181] — бриколлажа, — примером которого может служить метафора. Это обусловлено природой порождения знаков. Еще Ф. Ницше отмечал, что при восприятии окружения и реакции на него человек интегрирует всего лишь нервные импульсы. Только потом он описывает их в фигуративных катего­риях, используя свою способность «отождествлять неэквивалентное»[182]. Соответственно знак всегда будет содержать гетерогенные элементы, поскольку пред­ставляет собой набор различных признаков, которые человек связывает с устойчивой конфигурацией своих нервных импульсов. Иными словами, знак всегда со­держит в себе метафору.

Понимание этого позволяет более глубоко проник­нуть в природу коммуникации. Здесь всегда сохраняет­ся место, специально отведенное для «игры шанса с необходимостью, случайности с законом»[183], обусловлен­ное необходимостью остранения при попытке понять значение знака, невозможностью знака однозначно транслировать представление о переживании, которое человек пытается передать другому с его помощью. В пределе такое остранение может принять форму са­модовлеющей эстетической игры, связанной с постро­ением метафор, которое Ф. Ницше считал «фундамен­тальным импульсом человека»[184]. Здесь проявляется борь­ба волевого начала человека и неволевых, языковых компонент за отклонение от нормативных правил упот­ребления знаков, от стереотипных представлений об их значениях. Цель такой игры — выделить из значения его случайные компоненты, чтобы понять, как происхо­дит ускользание смысла при использовании знака в определенном контексте. Обращаясь к категории пись­ма и выделяя трассы «различия», Ж. Деррида полагает, что таким образом он получает возможность принудить язык к совершению «усилия», подчиняющего разнород­ные элементы метафоре, знаку как целостности.

Указание на инобытие. Рационалистические моде­ли реальности и её символической представленности в их классическом варианте в значительной степени ут­ратили свою эвристическую силу, когда в сфере внима­ния оказалось бессознательное, то есть тот аспект чело­веческого существования, который никогда не мог быть данным субъекту в рефлексии: скрытые механизмы, без­ликие причинности, обусловливающие его активность.

Тем не менее движение мысли, путь познания после обнаружения этого факта не прекращались в различного рода попытках понять, как можно иметь с ним дело. Внутри и вне процессов мышления, на их границах с другими психическими процессами, в их переплетениях постепенно обозначилась целая область, некая «инертная плотность» (М. Фуко), в контексте которой и протекают названные процессы. Это область немыслимого, невыразимого. Первоначальные столк­новения с инобытием оборачивались попытками раз­личных мыслителей интегрировать его в классичные познавательные рамки. Его не рассматривали как са­модовлеющий феномен, но лишь в качестве постоян­ного двойника объективированной, рационализованной культурной реальности. Оно выражалось как «в себе» в противоположность «для себя» в работах Канта и Гегеля, как «бессознательное», начиная с Шопенгауэ­ра; как «отчужденный человек» у Маркса; как «скры­тое», «недействительное», «осадочное», «несвершившиееся» у Гуссерля. Во всех этих попытках инобытие представлялось рефлексивному знанию нечеткой про­екцией самого человека с его способностью к развива­ющемуся истинному познанию. Вне отнесенности к божественному началу такое Иное было лишено права на самостоятельное существование.

В настоящее время его самодовлеющая значимость в порождении символических объектов полностью при­знана. И оно не является недоразвитой природой или напластованиями истории в человеке. По отношению к человеку немыслимое выступает как Иное, не освоен­ное и неосваиваемое в принципе, порождённое не им и не в нём, но существующее рядом и одновременно с ним, в постоянной новизне и необратимой действенности.

Указание на несуществующее. В теоретических построениях постмодернизма значительная роль отво­дится феномену воображения и символическому миру воображаемого. Воображение определяется как способ­ность человека представлять вещи, которых нет, то есть которые не даны в ощущениях в символической форме.

Подчёркивается конституирующая значимость во­ображения в культуре. На этом уровне конструируют­ся «фигуры», делающие общество и культуру видимы­ми для их членов. Благодаря нему определяются про­блемные ситуации в обществе и обыгрываются их возможные решения. С его помощью строятся прожективные картины альтернатив будущего. И все эти пред­ставления, будучи обозначенными и объективирован­ными, существуют в культуре наряду с другими. Соот­ветственно в ней можно обнаружить сигнификации, относительно независимые от обозначающих, однако играющие роль в их выборе и организации. И слож­ность заключается в том, что в случае воображаемого как организационного принципа по отношению к куль­турным феноменам обозначаемое, к которому относит­ся обозначающее, обнаруживается с трудом, посколь­ку его «способ существования» является, по определе­нию, способом небытия[185].

На основе фрейдовской триады «оно — я — сверх-я» Ж. Лакан строит производную модель соответствую­щих полей реализации: «реальное — воображаемое — символическое». Уровень «воображаемого» при этом рассматривается как источник субъективного, иллю­зорного синтезирования представлений, а уровень «символического» — как совокупность объективиро­ванных механизмов языка и культуры. Символическое бессознательно структурировано и, следовательно, носит упорядоченный характер.

Воображаемые культурные объекты (сигнифика­ции) не существуют в форме репрезентаций, посколь­ку им не соответствует никакая социокультурная ре­альность, никакой чувственный опыт. Они не имеют культурного моста, подобного тому, что занимают представления о реальных событиях, действиях, от­ношениях; тем не менее они создают в культуре неко­торое «силовое поле», влияющее на траекторию ре­альных явлений.

Воображаемые социокультурные сигнификации не несут в себе никакого реального значения (денотата); но их коннотативные возможности чрезвычайно мно­гообразны, поскольку под ними можно подразумевать множество самых различных вещей.

Указание на невидимые порядки. Под влиянием структурной лингвистики Б. Уорфа ряд исследовате­лей обратился от изучения социальных институтов и структур к анализу представлений, знаний об окруже­нии, а также форм их лексической организации. Это направление носит название «этнонаука». Её немно­гочисленные сторонники видят цель своей работы в том, «чтобы лучше понять, каким образом люди воспри­нимают свою окружающую среду и как они организу­ют подобное восприятие» в лексиконе[186]. Об этой цели хорошо сказал Г. Фрейк: «Этнограф не может быть удовлетворен всего лишь фиксацией компонент куль­турных экосистем в категориях западной науки. Он должен также описать окружающую среду таким об­разом, как её воспринимают местные жители, и исполь­зуя понятия, употребляемые ими, выявить правила организации соответствующих представлений и по­ведения»[187].

В рамках этого направления развиваются специ­альные методы сбора и анализа информации о том, как представители определенной культуры воспринимают природную среду (этноэкология), её флору (этнобота­ника) и фауну (этнозоология), как они взаимодейству­ют друг с другом (этнометодология). Таким образом, принятое в культурной антропологии понятие «этно­наука» обозначает «народные» модели организации представлений об окружающем мире и объяснения связей между событиями и явлениями. Такого рода «этнознания» можно считать областью культуры, по­рождающей движение к специализированному науч­ному познанию.

Предметом этнометодологии — социологического аналога этнонауки — являются процедуры повседневных взаимодействий и коммуникаций людей в контек­сте обыденной жизни. Исследователь «пытается трак­товать практические действия, практические обстоя­тельства и практическое социологическое мышление как темы эмпирического исследования, уделяя самым заурядным действиям повседневной жизни внимание, которое уделяется обычно экстравагантным событиям, стремится познать их как феномены, сами по себе зас­луживающие изучения»[188]. Исходным допущением яв­ляется представление о том, что существуют неотрефлексированные, но достаточно жестко сформировавши­еся схемы поведения, которые делают действия людей взаимоприемлемыми и объяснимыми.

Соответственно основным предметом изучения яв­ляется скрытая, неочевидная систематичность обыден­ной жизни, порождаемая и конституируемая людьми в ходе повседневного взаимодействия. Эта систематич­ность позволяет им ориентироваться в жизненных си­туациях и надлежащим образом строить свое поведе­ние. Исследователь может понять смысл и значение по­вседневных событий только изнутри ситуации, находясь в равной позиции с другими её участниками. По отно­шению друг к другу они исполняют роли, связанные с принятием «взаимной перспективы»: актор становится «повседневным социологом», а исследователь вынуж­ден осуществлять «этнометодологическую редукцию», «вынося за скобки собственную субъективность»[189].

Следует еще раз подчеркнуть, что сторонники эт­нонауки имеют дело со скрытыми, нерефлексируемыми механизмами взаимодействия людей с окружением на уровне повседневной жизни, в том числе обыден­ной речи.

Итак, сторонники постмодернизма в разных пред­метных областях познания считают необходимым пре­одолеть накопленные культурные стереотипы, «вновь обрести способность воспринимать и выражать, ибо только так можно сохранить подлинную культуру в недрах цивилизации»[190].

При этом подчеркивается, что новые правила в отношениях человека с окружением выстраиваются и символизируются по мере работы с культурным мате­риалом. Оценивая ситуацию в искусстве, Ж.Ф. Лиотар пишет: «Писатель и художник постмодерна находится в позиции философа: текст, который он пишет, произ­ведение искусства, которое он создает, в принципе не управляются никакими предустановленными прави­лами, и соответственно не могут быть судимыми в со­ответствии с общепринятыми критериями и катего­риями. Само произведение искусства есть средство отыскания таких критериев и категорий. Художник и писатель, таким образом, работают без правил, чтобы сформулировать правила того, что следовало бы де­лать»[191]. Так же сегодня в рамках постмодерна могут быть представлены и другие типы символических язы­ков культуры.

 

⇐ Предыдущая31323334353637383940Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: