Главная | Обратная связь | Поможем написать вашу работу!
МегаЛекции

Приличный двубортный костюм 7 глава

«Наш Калиныч».

 

Лысый может причесываться, не снимая шляпы.

 

Мог бы Наполеон стать учителем Фехтования?

 

Алкоголизм – излечим, пьянство – нет.

 

У Чехова все доктора симпатичные. Ему определенно нравились врачи.

То есть люди одной с ним профессии.

 

Тигры, например, уважают львов, слонов и гиппопотамов. Мандавошки – никого!

 

Две грубиянки – Сцилла Ефимовна и Харибда Абрамовна.

 

Рожденный ползать летать… не хочет!

 

Кошмар сталинизма даже не в том, что погибли миллионы. Кошмар сталинизма в том, что была развращена целая нация. Жены предавали мужей. Дети проклинали родителей. Сынишка репрессированного коминтерновца Пятницкого говорил:

– Мама! Купи мне ружье! Я застрелю врага народа – папку!..

Кто же открыто противостоял сталинизму? Увы, не Якир, Тухачевский, Егоров или Блюхер. Открыто противостоял сталинизму девятилетний Максим Шостакович.

Шел 48 год. Было опубликовано знаменитое постановление ЦК. Шостаковича окончательно заклеймили как формалиста.

Отметим, что народные массы при этом искренне ликовали. И как обычно выражали свое ликование путем хулиганства. Попросту говоря, били стекла на даче Шостаковича.

И тогда девятилетний Максим Шостакович соорудил рогатку. Залез на дерево. И начал стрелять в марксистско‑ленинскую эстетику.

 

Писатель Демиденко – страшный хулиган. Матерные слова вставляет куда попало. Помню, я спросил его:

– Какая у тебя пишущая машинка? Какой марки?

Демиденко сосредоточился, вспомнил заграничное название «Рейнметалл» и говорит:

– Рейн, блядь, металл, хер!

 

Расположились мы как‑то с писателем Демиденко на ящиках около пивной лавки. Ждем открытия. Мимо проходит алкаш, запущенный такой. Обращается к нам:

– Сколько время?

Демиденко отвечает:

– Нет часов.

И затем:

– Такова селяви.

Алкаш оглядел его презрительно:

– Такова селяви? Не такова селяви, а таково селяви. Это же средний род, мудила!

Демиденко потом восхищался:

– У нас даже алкаши могут преподавать французский язык!

 

У моего дяди были ребятишки от некой Людмилы Ефимовны. Мой дядя с этой женщиной развелся. Платил алименты. Как‑то он зашел навестить детей. А Людмила Ефимовна вышла на кухню. И вдру мой дядя неожиданно пукнул. Дети стали громко хохотать. Людмила Ефимовна вернулась из кухни и говорит:

– Все‑таки детям нужен отец. Как чудно они играют, шутят, смеются!

 

Яша Фрухтман руководил хором старых большевиков. Говорил при этом:

– Сочиняю мемуары под заглавием: «Я видел тех, кто видел Ленина!»

 

Яша Фрухтман взял себе красивый псевдоним – Дубравин. Очень им гордился. Однако шутники на радио его фамилию в платежных документах указывал:

«Дуб‑раввин».

 

Плакат на берегу:

«Если какаешь в реке, уноси говно в руке!»

 

Лида Потапова говорила:

– Мой Игорь утверждает, что литература должна быть орудием партии. А я утверждаю, что литература не должна быть орудием партии. Кто же из нас прав?

Бобышев рассердился:

– Нет такой проблемы! Что тут обсуждать?! Может, еще обсудим – красть или не красть в гостях серебряные ложки?!

 

По радио объявили:

«На экранах – третья серия „Войны и мира“. Фильм по одноименному роману Толстого. В ходе этой картины зрители могут ознакомиться с дальнейшей биографией полюбившихся им героев».

 

Ростропович собирался на гастроли в Швецию. Хотел, чтобы с ним поехала жена. Начальство возражало.

Ростропович начал ходить по инстанциям. На каком‑то этапе ему посоветовали:

– Напишите докладную. «Ввиду неважного здоровья прошу, чтобы меня сопровождала жена». Что‑то в этом духе.

Ростропович взял бумагу и написал:

«Виду безукоризненного здоровья прошу, чтобы меня сопровождала жена».

И для убедительности прибавил: «Галина Вишневская».

Это подействовало даже на советских чиновников.

 

Мой армянский дедушка был знаменит весьма суровым нравом. Даже на Кавказе его считали безумно вспыльчивым человеком. От любой мелочи дед приходил в ярость и страшным голосом кричал: «Абанамат!»

Мама и ее сестры очень боялись дедушку. Таинственное слово «абанамат» приводило их в ужас. Значения этого слова мать так и не узнала до преклонных лет.

Она рассказывала мне про деда. Четко выговаривала его любимое слово «абанамат», похожее на заклинание. Говорила, что не знает его смысла.

А затем я вырос. Окончил школу. Поступил в университет. И лишь тогда вдруг понял, как расшифровать это слово.

Однако маме не сказал. Зачем?

 

Отправил я как‑то рукопись в «литературную газету». Получил такой фантастический ответ:

«Ваш рассказ нам очень понравился. Используем в апреле нынешнего года. Хотя надежды мало. С приветом – Цитриняк».

 

Однажды я техреда Льва Захаровича назвал случайно Львом Абрамовичем. И тот вдруг смертельно обиделся. А я все думал, что же могло показаться ему столь уж оскорбительным? Наконец я понял ход его мыслей:

«Сволочь! Моего отчества ты не запомнил. А запомнил только, гад, что я – еврей!..»

 

Пожилой зэк рассказывал:

– А сел я при таких обстоятельствах. Довелось мне быть врачом на корабле. Заходит как‑то боцман. Жалуется на одышку и бессонницу. Раздевайтесь, говорю. Он разделся. Жирный такой, пузатый. Да, говорю, скверная у вас, милостливый государь, конституция, скверная… А этот дурак пошел и написал замполиту, что я ругал советскую конституцию.

 

Театр абсурда. Пьеса: «В ожидании ГБ…»

 

Один мой друг ухаживал за женщиной. Женщина была старше и опытнее его. Она была необычайно сексуальна и любвеобильна.

Друг мой оказался с этой женщиной в гостях. Причем в огромной генеральской квартире. И ему предложили остаться ночевать. И женщина осталась с ним.

Впервые они были наедине. И друг мой от радости напился. Очнулся голый на полу. Женщина презрительно сказала:

– Мало того, что он не стоял. Он у тебя даже не лежал. Он валялся.

 

Это было после разоблачения культа личности. Из лагерей вернулось множество писателей. В том числе уже немолодая Галина Серебрякова. Ей довелось выступать на одной литературной конференции. По ходу выступления она расстегнула кофту, демонстрируя следы тюремных истязаний. В ответ на что циничный Симонов заметил:

– Вот если бы это проделала Ахмадулина…

Впоследствии Серебрякова написала толстую книгу про Маркса. Осталась верна коммунистическим идеалам.

С Ахмадулиной все не так просто.

 

У режиссера Климова был номенклатурный папа. Член ЦК. О Климове говорили:

– Хорошо быть левым, когда есть поддержка справа…

 

Ольга Форш перелистывала жалобную книгу. Обнаружила такую запись: «В каше то и дело попадаются лесные насекомые. Недавно встретился мне за ужином жук‑короед».

– Как вы думаете, – спросила Форш, – это жалоба или благодарность?

 

Это было в семидесятые годы. Булату Окуджаве исполнилось 50 лет. Он пребывал в немилости. «Литературная газета» его не поздравила.

Я решил отправить незнакомому поэту телеграмму. Придумал нестандартный текст, а именно: «Будь здоров, школяр!» Так называлась одна его ранняя повесть.

Через год мне удалось познакомиться с Окуджавой. И я напомнил ему о телеграмме. Я был уверен, что ее нестандартная форма запомнилась поэту.

Выяснилось, что Окуджава получил в юбилейные дни более ста телеграмм. Восемьдесят пять из них гласили: «Будь здоров, школяр!»

 

Министр культуры Фурцева беседовала с Рихтером. Стала жаловаться ему на Ростроповича:

– Почему у Ростроповича на даче живет этот кошмарный Солженицын?! Безобразие!

– Действительно, – поддакнул Рихтер, – безобразие! У них же тесно. Пускай Солженицын живет у меня…

 

Как‑то мне довелось беседовать со Шкловским. В ответ на мои идейные претензии Шкловский заметил:

– Да, я не говорю читателям всей правды. И не потому, что боюсь. Я старый человек. У меня было три инфаркта. Мне нечего бояться. Однако я действительно не говорю всей правды. Потому что это бессмысленно…

И затем он произнес дословно следующее:

– Бессмысленно внушать представление об аромате дыни человеку, который годами жевал сапожные шнурки…

 

Молодого Евтушенко представили Ахматовой. Евтушенко был в модном свитере и заграничном пиджаке. В нагрудном кармане поблескивала авторучка.

Ахматова спросила:

– А где ваша зубная щетка?

 

Мой двоюродный брат Илья Костаков руководил небольшим танцевальным ансамблем. Играл в ресторане «Олень». Однажды зашли мы туда с приятелем. Сели обедать.

В антракте Илья подсел к нам и говорит:

– Завидую я вам, ребята. Едите, пьете, ухаживаете за женщинами, и для вас это радость. А для меня – суровые трудовые будни!

 

Знаменитому артисту Константину Васильевичу Скоробогатову дали орден Ленина. В Пушкинском театре было торжественное собрание. Затем – банкет. Все произносили здравицы и тосты.

Скоробогатов тоже произнес речь. Он сказал:

– Вот как интересно получается. Сначала дали орден Николаю Константиновичу Черкасову. Затем – Николаю Константиновичу Симонову. И наконец мне, Константину Васильевичу Скоробогатову…

Он помолчал и добавил:

– Уж не в Константине ли тут дело?

 

Писатель Уксусов:

«Над городом поблескивает шпиль Адмиралтейства. Он увенчан фигурой ангела НАТУРАЛЬНОЙ величины».

 

У того же автора:

«Коза закричала нечеловеческим голосом…»

 

Два плаката на автостраде с интервалом в километр. Первый: «Догоним и перегоним Америку…»

Второй:

«В узком месте не обгоняй!»

 

Голявкин часто наведывался в рюмочную у Исаакиевского собора. Звонил оттуда жене. Жена его спрашивала:

– Где ты находишься?

– Да так, у Исаакиевского собора.

Однажды жена не выдержала:

– Что ты делаешь у Исаакиевского собора?! Подумаешь – Монферран!

 

Панфилов был генеральным директором объединения «ЛОМО». Слыл человеком грубым, резким, но отзывчивым. Рабочие часто обращались к нему с просьбами и жалобами. И вот он получает конверт. Достает оттуда лист наждачной бумаги. На обратной стороне заявление – прошу, мол, дать квартиру. И подпись – «рабочий Фоменко».

Панфилов вызвал этого рабочего. Спрашивает:

– Что это за фокусы?

– Да вот, нужна квартира. Пятый год на очереди.

– Причем тут наждак?

– А я решил – обычную бумагу директор в туалете на гвоздь повесит…

Говорят, Панфилов дал ему квартиру. А заявление продемонстрировал на бюро обкома.

 

Цуриков, парень огромного роста, ухаживал в гостях за миниатюрной девицей. Шаблинский увещевал его:

– Не смей! Это плохо кончится!

– А что такое?

– Ты кончишь, она лопнет.

 

Этот случай произошел зимой в окрестностях Караганды. Терпел аварию огромный пассажирский самолет. В результате спасся единственный человек. Он как‑то ловко распахнул пальто и спланировал. Повис на сосновых ветках. Затем упал в глубокий сугроб. Короче, выжил.

Его фото поместила всесоюзная газета. Через сутки в редакцию явилась женщина. Она кричала:

– Где этот подлец?! У меня от него четверо детей! Я его двенадцатый год разыскиваю с исполнительным листом!

Ей дали телефон и адрес. Она тут же села звонить в милицию.

 

В Ленинград приехал Марк Шагал. Его повели в театр имени Горького. Там его увидел в зале художник Ковенчук.

Он быстро нарисовал Шагала. В антракте подошел к нему и говорит:

– Этот шарж на вас, Марк Захарович.

Шагал в ответ:

– Не похоже.

Ковенчук:

– А вы поправьте.

Шагал подумал, улыбнулся и ответил:

– Это вам будет слишком дорого стоить.

 

Драматург Альшиц сидел в лагере. Ухаживал за женщиной из лагадминистрации в чине майора. Готовил вместе с ней какое‑то представление. Репетировали они до поздней ночи.

Весь лагерь следил как продвигаются его дела. И вот наступила решающая фаза. Это должно было случиться вечером. Все ждали.

Альшиц явился в барак позже обычного. Ему дали закурить, вскипятили чайник. Потом зэки сели вокруг и говорят:

– Ну, рассказывай.

Альшиц помедлил и голосом опытного рассказчика начал:

– Значит так. Расстегиваю я на гражданине майоре китель…

 

Как известно, все меняется. Помню, работал я в молодости учеником камнереза (Комбинат ДПИ). И старые работяги мне говорили:

– Сбегай за водкой. Купи бутылок шесть. Останется мелочь – возьми чего‑то на закуску. Может, копченой трески. Или еще какого‑нибудь говна.

Проходит лет десять. Иду я по улице. Вижу – очередь. Причем от угла Невского и Рубинштейна до самой Фонтанки. Спрашиваю – что, мол, дают?

В ответ раздается:

– Как что? Треску горячего копчения!

 

У футболиста Ерофеева была жена. Звали ее Нонна. Они часто ссорились. Поговаривали, что Нонна ему изменяет.

Наказывал он жену своеобразно. А именно – ставил ее в дверях. Клал перед собой мяч. А затем разбегался и наносил по жене штрафной удар. Чаще всего Нонна падала без сознания.

 

Шло какое‑то ученое заседание. Выступал Макогоненко. Бялый перебил его:

– Долго не кончать – преимущество мужчины! Мужчины, а не оратора!

 

Юрий Олеша подписывал договор с филармонией. Договор был составлен традиционно:

«Юрий Карлович Олеша, именуемый в дальнейшем „автор“… Московская государственная филармония, именуемая в дальнейшем „заказчик“… Заключают настоящий договор в том, что автор обязуется…» И так далее.

Олеша сказал:

– Меня такая форма не устраивает.

– Что именно вас не устраивает?

– Меня не устраивает такая форма: "Юрий Карлович Олеша, именуемый в дальнейшем «автор».

– А как же вы хотите?

– Я хочу по‑другому.

– Ну так как же?

– Я хочу так: "Юрий Карлович Олеша, именуемый в дальнейшем – «Юра».

 

Году в тридцать шестом, если не ошибаюсь, умер Ильф. Через некоторое время Петрову дали орден Ленина. По этому случаю была организована вечеринка. Присутствовал Юрий Олеша. Он много выпил и держался несколько по‑хамски. Петров обратился к нему:

– Юра! Как ты можешь оскорблять людей?!

В ответ прозвучало:

– А как ты можешь носить орден покойника?!

 

Моя тетка встретила писателя Косцинского. Он был пьян и небрит. Тетка сказала:

– Кирилл! Как тебе не стыдно?! Косцинский приосанился и ответил:

– Советская власть не заслужила, чтобы я брился!

 

Шла как‑то раз моя тетка по улице. Встретила Зощенко. Для писателя уже наступили тяжелые времена. Зощенко, отвернувшись, быстро прошел мимо.

Тетка догнала его и спрашивает:

– Отчего вы со мной не поздоровались?

Зощенко ответил:

– Извините, я помогаю друзьям не здороваться со мной.

 

Николай Тихонов был редактором альманаха. Тетка моя была секретарем этого издания. Тихонов попросил ее взять у Бориса Корнилова стихи. Корнилов дать стихи отказался.

– Клал я на вашего Тихонова с прибором, – заявил он.

Тетка вернулась и сообщает главному редактору:

– Корнилов стихов не дает. Клал, говорит, я на вас с ПРОБОРОМ.

– С прибором, – раздраженно исправил Тихонов, – с прибором. Неужели трудно запомнить?!

 

В двадцатые годы моя покойная тетка была начинающим редактором. И вот она как‑то раз бежала по лестнице. И, представьте, неожиданно ударилась головой в живот Алексея Толстого.

– Ого, – сказал Толстой, – а если бы здесь находился глаз?!

 

Умер Алексей Толстой. Коллеги собрались на похороны. Моя тетка спросила писателя Чумандрина:

– Миша, вы идете на похороны Толстого?

Чумандрин ответил:

– Я так прикинул. Допустим, умер не Толстой, а я, Чумандрин. Явился бы Толстой на мои похороны? Вряд ли. Вот и я не пойду.

 

Писатель Чумандрин страдал запорами. В своей уборной он повесил транспарант:

«Трудно – не означает: невозможно!»

 

Мейлах работал в ленинградском Доме кино. Вернее, подрабатывал. Занимался синхронным переводом. И вот как‑то раз он переводил американский фильм. Действие там переносилось из Америки во Францию. И обратно. Причем в картине была использована несложная эмблема. А именно, если герои оказывались в Париже, то мелькала Эйфелева башня. А если в Нью‑Йорке, то Бруклинский мост. Каждый раз добросовестный Мейлах произносит:

– Нью‑Йорк… Париж… Нью‑Йорк… Париж…

Наконец это показалось ему утомительным и глупым. Мейлах замолчал.

И тут в зале раздался голос с кавказским акцентом:

– Какая там следующая остановка?

Мейлах слегка растерялся и говорит:

– Нью‑Йорк.

Тот же голос произнес:

– Стоп! Я выхожу.

 

У одного знаменитого режиссера был инфаркт. Слегка оправившись, режиссер вновь начал ухаживать за молодыми женщинами. Одна из них деликатно спросила:

– Разве вам ЭТО можно?

Режиссер ответил:

– Можно… Но плавно…

 

У Хрущева был верный соратник Подгорный. Когда‑то он был нашим президентом. Через месяц после снятия все его забыли. Хотя формально он много лет был главой правительства.

Впрочем, речь не об этом. В 63 году он посетил легендарный крейсер «Аврора». Долго его осматривал. Беседовал с экипажем. Оставил запись в книге почетных гостей. Написал дословно следующее:

«Посетил боевой корабль. Произвел неизгладимое впечатление!»

 

Одного нашего знакомого спросили:

– Что ты больше любишь водку или спирт?

Тот ответил:

– Ой, даже не знаю. И то и другое настолько вкусно!…

 

Академик Козырев сидел лет десять. Обвиняли его в попытке угнать реку Волгу. То есть буквально угнать из России – на Запад.

Козырев потом рассказывал:

– Я уже был тогда грамотным физиком. Поэтому, когда сформулировали обвинение, я рассмеялся. Зато, когда объявили приговор, мне было не до смеха.

 

По Ленинградскому телевидению демонстрировался боксерский матч. Негр, черный как вакса, дрался с белокурым поляком. Диктор пояснил:

– Негритянского боксера вы можете отличить по светло‑голубой полоске на трусах.

 

Борис Раевский сочинил повесть из дореволюционной жизни. В ней была такая фраза (речь шла о горничной):

«… Чудесные светлые локоны выбивались из‑под ее кружевного ФАРТУКА…»

 

Псевдонимы: Михаил Юрьевич Вермутов, Шолохов‑Алейхем.

 

В Тбилиси проходила конференция на тему «Оптимизм советской литературы». Было множество выступающих. В том числе – Наровчатов, который говорил про оптимизм советской литературы. Вслед за ним поднялся на трибуну грузинский литературовед Кемоклидзе:

– Вопрос предыдущему оратору.

– Пожалуйста.

– Я относительно Байрона. Он был молодой?

– Что? – удивился Наровчатов. – Байрон? Джордж Байрон? Да, он погиб сравнительно молодым человеком. А что?

– Ничего особенного. Еще один вопрос про Байрона. Он был красивый?

– Кто, Байрон? Да, Байрон, как известно, обладал весьма эффектной наружностью. А что? В чем дело?

– Да, так. Еще один вопрос. Он был зажиточный?

– Кто, Байрон? Ну, разумеется. Он был лорд. У него был замок. Он был вполне зажиточный. И даже богатый. Это общеизвестно.

– И последний вопрос. Он был талантливый?

– Байрон? Джордж Байрон? Байрон – величайший поэт Англии! Я не понимаю в чем дело?!

– Сейчас поймешь. Вот смотри. Джордж Байрон! Он был молодой, красивый, богатый и талантливый. Он был – пессимист! А ты – старый, нищий, уродливый и бездарный! И ты – оптимист!

 

В Ленинграде есть комиссия по работе с молодыми авторами. Вызвали на заседание этой комиссии моего приятеля и спрашивают:

– Как вам помочь? Что нужно сделать? Что нужно сделать в первую очередь?

Приятель ответил грассируя:

– В пегвую очегедь? Отгезать мосты, захватить телефон и почтамт!..

Члены комиссии вздрогнули и переглянулись.

 

Марамзин говорил:

– Если дать рукописи Брежневу, он скажет:

«Мне‑то нравится. А вот что подумают наверху?!..»

 

У меня был родственник – Аптекман. И вот он тяжело заболел. Его увозила в больницу «скорая помощь». Он сказал врачу:

– Доктор, вы фронтовик?

– Да, я фронтовик.

– Могу я о чем‑то спросить вас как фронтовик фронтовика?

– Конечно.

– Долго ли я пролежу в больнице?

Врач ответил:

– При благоприятном стечении обстоятельств – месяц.

– А при неблагоприятном, – спросил Аптекман, – как я догадываюсь, значительно меньше?

 

У директора Ленфильма Киселева был излюбленный собирательный образ. А именно – Дунька Распердяева. Если директор был недоволен кем‑то из сотрудников Ленфильма, он говорил:

– Ты ведешь себя как Дунька Распердяева…

Или:

– Монтаж плохой. Дунька Распердяева и та смонтировала бы лучше…

Или:

– На кого рассчитан фильм? На Дуньку Распердяеву?!..

И так далее…

Как‑то раз на Ленфильм приехала Фурцева. Шло собрание в актовом зале. Киселев произносил речь. В этой речи были нотки самокритики. В частности, директор сказал:

– У нас еще много пустых, бессодержательных картин. Например, «Человек ниоткуда». Можно подумать, что его снимала Дунька…

И тут директор запнулся. В президиуме сидит министр культуры Фурцева. Звучит не очень‑то прилично. Кроме всего прочего – дама. И тут вдруг – Дунька Распердяева. Звучит не очень‑то прилично.

Киселев решил смягчить формулировку. Можно подумать, что его снимала Дунька… Раздолбаева, – закончил он.

И тут долетел из рядов чей‑то бесхитростный возглас:

– А что, товарищ Киселев, никак Дунька Распердяева замуж вышла?!

 

Случилось это в Пушкинских Горах. Шел я мимо почтового отделения. Слышу женский голос – барышня разговаривает по междугородному телефону:

– Клара! Ты меня слышишь?! Ехать не советую! Тут абсолютно нет мужиков! Многие девушки уезжают так и не отдохнув!

 

Указ:

«За успехи в деле многократного награждения товарища Брежнева орденом Ленина наградить орден Ленина – орденом Ленина!»

 

Самое большое несчастье моей жизни – гибель Анны Карениной!

 

Сергей Довлатов

Соло на IВМ

 

Записные книжки – 2

 

 

Аннотация

 

«Записные книжки» Сергей Довлатов подготовил к изданию незадолго до своей смерти в 1990 году. Они состоят из двух частей. Первая – «Соло на ундервуде» – перед этим публиковалась дважды (1980 и 1983), вторая – «Соло на IВМ» – была представлена читателям впервые.

И сегодня в этих забавных микроновеллах отчетливо слышны неповторимые интонации довлатовского голоса, его искренний смех...

 

Сергей Довлатов

Соло на IВМ

 

* * *

 

Бегаю по инстанциям. Собираю документы. На каком‑то этапе попадается мне абсолютно бестолковая старуха. Кого‑то временно замещает. Об эмиграции слышит впервые. Брезгливый испуг на лице.

Я ей что‑то объясняю, втолковываю. Ссылаюсь на правила ОВИРа.

ОВИР, мол, требует, ОВИР настаивает. ОВИР считает целесообразным…Наконец получаю требуемую бумагу. Выхожу на лестницу. Перечитываю. Все по форме. Традиционный канцелярский финал:

«Справка дана /Ф.И.О./ выезжаюшему…»

И неожиданная концовка:

«…на постоянное место жительства – в ОВИР».

 

Самолет приближался к Нью‑Йорку. Из репродуктороа доносилось:

«Идем на посадку. Застегните ремни!»

Пассажир обратился к жене:

– Идем на посадку.

Шестилетняя девочка обернулась к матери.

– Мама! Они все идут на посадку! А мы?

 

Был у меня в Одессе знакомый поэт и спортсмен Леня Мак.

И вот он решил бежать за границу. Переплыть Черное море и сдаться турецкому командыванию.

Мак очень серьезно готовился к побегу. Купил презервативы. Наполнил их шоколадом. Взял грелку с питьевой водой.

И вот приходит он на берег моря. Снимает футболку и джинсы. Плывет. Удаляется от берега. Милю проплыл, вторую…

Потом мне рассказывал:

– Я вдруг подумал: джинсы жалко! Я ведь за них сто шестьдесят рублей уплатил. Хоть бы подарил кому‑нибудь… Плыву и все об этом думаю. Наконец повернул обратно. А через год уехал по израильскому вызову.

 

Загадка Фолкнера. Смесь красноречия и недоговоренности.

 

Цинизм предполагает обшее наличие идеалов. Преступление – общее наличие законов. Богохульство – общее наличие веры. И так далее.

А что предполагает убожество? Ничего.

 

В советских фильмах, я заметил, очень много лишнего шума. Радио орет, транспорт грохочет, дети плачут, собаки лают, воробьи чирикают. Не слышно, что там произносят герои. Довольно странное предрасположение к шуму.

Что‑то подобное я ощущал в ресторанах на Брайтоне. Где больше шума, там и собирается народ. Может, в шуме легче быть никем?

 

Чем дольше я занимаюсь литературой, тем яснее ощущаю ее физиологическую подоплеку. Чтобы родить (младенца или книгу), надо прежде всего зачать. Еше раньше – сойтись, влюбиться.

Чтоо такое вдохновение?

Я думаю, оно гораздо ближе к влюбленности, чем принято считать.

 

Рассуждения Гессе о Достоевском. Гессе считает, что все темное, бессознательное, неразборчивое и хаотическое – это Азия. Наоборот, самосознание, культура, ответственность, ясное разделение дозволенного и запрещенного – это Европа. Короче, бессознательное – это Азия, зло. А все сознательное – Европа и благо.

Гессе был наивным человеком прошлого столетия. Ему и в голову не приходило, что зло может быть абсолютно сознательным. И даже – принципиальным.

Всякая литературная материя делится на три сферы:

1. То, что автор хотел выразить.

2. То, что он сумел выразить.

3. То, что он выразил, сам этого не желая.

Третья сфера – наиболее интересная. У Генри Миллера, например, самое захватывающее – драматический, выстраданный оптимизм.

 

США: Все, что не запрещено – разрешено.

СССР: Все, что не разрешено – запрещено.

 

Рассказчик действует на уровне голоса и слуха. Прозаик – на уровне сердца, ума и души. Писатель – на космическом уровне.

Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик – о том, как должны жить люди. Писатель – о том, ради чего живут люди.

Сильные чувства – безнациональны. Уже одно это говорит в пользу интернациональзма. Радость, горе, страх, болезнь – лишены национальной окраски. Не абсурдно ли звучит:

«Он разрыдался как типичный немец».

 

В Америке больше религиозных людей, чем у нас. При этом здешние верующие способны рассуждать о накопительстве. Или, допустим, о биржевых махинаациях. В России такого быть не может. Это потому, что наша религия всегда была облагорожена литературой. Западный верующий, причем истинно верующий, может быть эгоистом, делягой. Он не читал Достоевского. А если и читал, то не «жил им».

 

Двое писателей. Один преуспевающий, другой – не слишком. Который не слишком задает преуспевающему вопрос:

– Как вы могли продаться советской власти?

– А вы когда‑нибудь продавались?

– Никогда – был ответ.

Преуспевающий еще с минуту думал. Затем поинтересовался:

– А вас когда‑нибудь покупали?

 

«Соединенный Штаты Армении…»

 

Окружающие любят не честных, а добрых. Не смелых, а чутких. Не принципиальных, а снисходительных. Иначе говоря – беспринципных.

 

Россия – единственная в мире страна, где литератору платят за объем написанного. Не за количество проданных экземпляров. И тем более – не за качество. А за объем. В этом тайная, бессознательная причина нашего катострофического российского многословья.

Допустим, автор хочет вычеркнуть какую‑нибудь фразу. А внутренний голос ему подсказывает:

«Ненормальный! Это же пять рублей! Кило говядины на рынке…»

 

После коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов.

Мучаюсь от своей неуверенности. Ненавижу свою готовность расстраиваться из‑за пустяков. Изнемогаю от страха перед жизнью. А ведь это единственное, что дает мне надежду. Единственное, за что я должен благодарить судьбу. Потому, что результат всего этого – литература.

Поделиться:





Воспользуйтесь поиском по сайту:



©2015 - 2024 megalektsii.ru Все авторские права принадлежат авторам лекционных материалов. Обратная связь с нами...