Симптомы жестокости и деструктивности

Итак, данные антропологической науки показали, что ин­стинктивистская интерпретация человеческой разрушитель­ности не выдерживает критики[134]. Хотя мы во всех культу­рах фиксируем тот факт, что люди в жизни спасаются от угрозы либо борьбой, либо бегством, жестокость и де­структивность в большинстве обществ остаются на таком низком уровне, что их объяснение с помощью "врожден­ных" страстей явно не может никого убедить. Более того, факты свидетельствуют, что менее цивилизованные обще­ства (охотники, собиратели и ранние земледельцы) прояв­ляют меньшую агрессивность, чем более развитые циви­лизации. А это опровергает мнение о том, что деструктив­ность является частью человеческой "натуры". Против инстинктивистского тезиса говорит также и тот факт, что деструктивность (как мы видели) нельзя рассматривать как отдельно взятый фактор, ее можно понять лишь как составную часть целостной структуры личности, как ха­рактерологический синдром.

Однако тот факт, что деструктивность и жестокость не являются сущностными чертами человеческой натуры, во­все не означает, что они не могут достигать значительной силы и широкого распространения. Это не требует доказа­тельства, ибо это подтверждено уже исследованиями мно­гих ученых, которые изучали жизнь примитивных наро­дов[135] (хотя нельзя упускать из виду, что эти данные отно­сились к сравнительно более развитым обществам, а не к самым первобытным среди них, каковыми являются племена охотников и собирателей). Мы сами были (и являем­ся) свидетелями безграничной деструктивности и жесто­кости, так что не особенно нуждаемся в исторических под­тверждениях. Поэтому я не собираюсь здесь цитировать хорошо известный материал о человеческой деструктивно­сти, которого очень много, но считаю совершенно необхо­димым привести результаты новейших исследований об охотниках, собирателях земледельцах эпохи раннего неолита, которые неспециалистам почти неизвестны.

При этом я хочу предупредить читателя в отношении двух обстоятельств. Во-первых, существует масса недора­зумений в связи со словом "примитивный (первобытный)". Это слово принято употреблять в отношении всех доцивилизационных культур, которые отнюдь не единообраз­ны. Их объединяет лишь то, что у них не было письмен­ности, не было развитой техники и денежных знаков; но во всех остальных областях — в экономической, соци­альной и политической жизни — примитивные общества очень сильно отличаются друг от друга. И потому на са­мом деле выражение "примитивное общество" — это только пустая абстракция, а в реальности мы каждый раз имеем дело с примитивным обществом того или иного типа.

Для охотников и собирателей и ряда более развитых первобытных народов характерно отсутствие деструктив­ности, в то время как в целом ряде других обществ и в большинстве цивилизованных социальных систем деструк­тивная тенденция превалирует над миролюбивой.

Второе заблуждение, от которого я хочу предостеречь читателя, состоит в том, что многие упускают из виду спиритуалистские и религиозные мотивы многих жесто­ких и разрушительных действий. Ярчайшим примером тому является практика жертвоприношения детей, которая была распространена в Ханаане в эпоху иудейских завоеваний и в Карфагене вплоть до его разрушения римлянами в III в. до н. э. Что склоняло несчастных родителей к убий­ству собственных детей — жестокость и деструктивность характера? Это явно невероятное предположение. Возьмем библейскую историю об Аврааме и его попытке убить сво­его сына Исаака, которая явно направлена против прино­шения детей в жертву. Здесь трогательно рассказывается о любви Авраама к сыну, и в то же время он без всяких колебаний принимает решение принести Исаака в жертву. Здесь мы явно имеем дело с религиозными мотивами, ко­торые оказываются сильнее даже любви к собственному ребенку. В культуре такого типа человек настолько пре­дан религиозным канонам, что он совершает жестокость, не имея деструктивных мотивов.

Возьмем для сравнения более близкий нам пример — феномен современной войны. Первая мировая война была вызвана целым комплексом причин: здесь смешались эко­номические интересы и тщеславие вождей, неповоротли­вость одних и глупость других. Но когда война уже разра­зилась (или даже еще чуть-чуть раньше), она приобрела характер "религиозного" феномена. Государство, народ и честь нации были фетишизированы, превращены в идо­лов, ради которых обе стороны добровольно стали прино­сить в жертву своих детей. Среди молодых людей, кото­рые погибли уже в первые дни войны, значительную часть составляли сыновья английских и немецких высших со­словий, которые более других несли ответственность за принятие решений. Можно не сомневаться, что родители любили своих детей. Однако, преисполненные традицион­ных представлений о национальной гордости, они пере­ступили через эту любовь и отправили на верную смерть своих мальчиков, которые и сами с готовностью и без промедления ринулись в бой. В этом случае мы также имеем дело с жертвоприношением, и мало что меняется от уточнения, кто кого убьет. Разве это важно, что не сам отец стреляет в своего сына, а просто заключается согла­шение, в результате которого начинается убийство детей обеих воюющих сторон. В случае войны ответственные за принятие решений люди точно знают, что произойдет, од­нако идолопоклонство оказывается сильнее любви к соб­ственным детям.

Для подтверждения теории врожденной деструктивнос­ти нередко используется феномен каннибализма. Сторонни­ки этой теории немало потрудились, описывая находки, которые, по их мнению, доказывают, что каннибалами были даже первобытнейшие люди, например синантропы (Peking-menschen) (500 тысяч лет до н. э.). Обратимся к фактам.

В пещере Чжоукоудянь были обнаружены останки со­рока черепов, которые приписывают самым первым из известных нам человеческих существ — синантропам. Дру­гих костей среди этой находки не было. Все черепа имели повреждение в районе основания, и из этого было сделано предположение, что через это место вынимали мозг. Да­лее идет серия рассуждений и выводов: мозг из этих чере­пов был использован как пища, а вся находка доказыва­ет каннибализм самых ранних из известных нам людей.

На самом деле ни одна из этих посылок до сих пор не доказана. Мы даже не знаем, кто убил владельцев этих черепов, с какой целью и было ли это типичным происше­ствием или исключением из правила. Л. Мэмфорд, как и К. Нарр, убеждены, что изложенная гипотеза носит весь­ма спекулятивный характер. Мэмфорд считает, что широ­кое распространение каннибализма в более позднее время (особенно в Африке и Новой Гвинее) ни в какой мере не может служить доказательством существования людоед­ства на более ранних ступенях развития человечества. Мы уже сталкивались с аналогичной проблемой, когда оказа­лись перед фактом, что самые первобытные представители человеческого рода менее деструктивны и, кстати сказать, имеют более развитую форму религии, чем более поздние.

Среди многочисленных догадок о том, для какой цели из черепов синантропов был вынут мозг, заслуживает вни­мание гипотеза, согласно которой в данном случае мы имеем дело с ритуальным действом; мозг был изъят из черепов не ради еды, как таковой, а ради приготовления священного кушанья. А. Бланк в своем исследовании иде­ологии первых людей подчеркивал, что мы почти ничего не знаем о религиозных идеях синантропов, но при этом не исключено, что они были первыми, кто практиковал ритуальный каннибализм[136].

Бланк обращает внимание на возможную связь между находками в Чжвукоудянь и неандертальскими черепами в Монте-Чирчео, которые также имели следы изъятия моз­га. По мнению Бланка, очень многие признаки указывают на то, что речь идет здесь о ритуальном акте. Например, форма и размер отверстия в основании черепа имели точно такой же вид, как у охотничьих голов из Меланезии и с острова Борнео, где охота за головами имела исключительно ритуальное значение. Но особенно интересно сле­дующее: Бланк установил, что "эти племена вовсе не от­личаются особой кровожадностью и агрессивностью, а также имеют достаточно развитую форму морали и сравнительно высокие нравственные принципы".

Все эти данные подводят нас вплотную к выводу о том, что наше знание о каннибализме синантропов — не что иное, как надуманная конструкция, и что (даже если эти данные подтвердятся), вероятнее всего, речь идет о риту­альном феномене, который очень сильно отличается от неритуального деструктивного каннибализма, встречающе­гося в Африке, Южной Америке и Новой Гвинее. На са­мом деле в доисторическую эпоху каннибализм был чрез­вычайной редкостью. Так, Э. Фольхард в своей моногра­фии "Каннибализм" утверждает, что до сих пор нет доста­точно валидных (убедительных научных) доказательств существования этого феномена в ту эпоху. Он отказался от своей позиции только в 1942 г., когда Бланк показал ему череп из Монте-Чирчео (сообщено Бланком, 1961).

У охотников за головами мы также имеем дело с риту­альными мотивами. Однако пройдет еще немало времени и потребуется провести целую серию серьезных исследова­ний, чтобы установить, когда и в какой мере методы охот­ников за головами из религиозного ритуала превратились в деструктивное поведение с элементами садизма.

С другой стороны, если обратиться к феномену истяза­ния (пытки), то он, вероятно, значительно реже бывает связан с ритуальным актом. Это, скорее всего, выражение садистских инстинктов — и здесь неважно, идет ли речь о примитивном племени или об индивидуальных или поли­тически организованных пытках современности.

И все же для понимания феномена острой деструктив­ности совершенно необходимо учитывать, что причиной подобного поведения могла быть не только жестокость сама по себе, но и религиозные мотивы. Однако в культу­ре, ориентированной на голый практицизм, трудно ожи­дать такого понимания, ибо представители такой культу­ры просто не в состоянии осознать интенсивность и значи­мость для человека нематериальных стремлений, идеаль­ных целей и религиозных мотивов.

Но даже когда мы научимся понимать, что во многих случаях деструктивное и жестокое поведение не является следствием деструктивной психической мотивации, все равно придется считаться с фактами (их вполне доста­точно), указывающими на то, что в противоположность всем другим млекопитающим человек — это единствен­ный представитель приматов, способный испытывать удо­вольствие от убийства и созерцания страданий. Я поста­рался показать в этой главе, что деструктивность не яв­ляется ни врожденным элементом, ни структурным ком­понентом всякой "человеческой натуры". Что же касается вопроса о природе и специфических, собственно "челове­ческих" причинах потенциальной озлобленности челове­ка, то я надеюсь, что мне удастся на него ответить в следующих главах.

Часть третья