Часть 1. Логико-философские пролегомены философии

Наша работа во многом посвящена проблематике логико-философской реконструкции идей определенной философской школы. В связи с этим возникает некоторая первоначальная необходимость поговорить как о феномене логики вообще, так и о философской логике в особенности. Что такое логика и логическое? Что есть философская логика? Что такое метод логико-философской реконструкции? Есть ли отличия логоса от логики и каковы они? Что представляет из себя логика всеединства, каково ее соотношение с философской логикой? Вот, по крайней мере, ряд тех вопросов, которых мы хотели бы коснуться в этой вводной первой части книги, предваряя их рассмотрением последующее исследование русской философии всеединства.

Сегодня в некоторой мере необходимо «оправдание логоса». Логика и логическая деятельность приобрели сейчас образ настолько мертвой и заформализованной деятельности, что во многом стало уже общепризнанным «народным мифом» отождествление логического и механического. Не то что в такого рода тенденции нет оснований. Несомненно, есть. Речь о другом. Несмотря на вечные «холодные» струи кристаллизации и формы, в стихии логического есть своя неуничтожимая жизнь, свои душа, интуиция и вдохновение. За внешне скупыми и жесткими логическими символами мерцает огонь разума, выступают из бездны очертания растущей и живой мысли. Логос – это жизнь в формах логического бытия. Это нечто чрезвычайно родное и существенное для разума, здесь его суть, его ойкумена.

Пытаясь хотя бы приблизиться к некоторому варианту возможного ответа на такой неисчерпаемый вопрос, как вопрос о природе логики и логического, можно в любом случае отметить, как нам кажется, по крайней мере следующее обстоятельство. Как бы кто ни понимал логику, но идеей «логического» всегда предполагается по крайней мере следующее:

1. Два уровня бытия. Жизнь человека регулярно подводит его к открытиям за первоначально случайным и беспорядочным хаосом многообразия начал некоторого более глубокого уровня, позволяющего более-менее упорядочить это многообразие, провести своего рода унификацию разнородного и многого. Такого рода дву-плановость бытия издавна выражалась в философии понятиями «феномена-ноумена», «акциденции-субстанции», «экзистенции-трансценденции», и т. д. Подобная унификация обнаруживает себя в самой сути познающего разума, Ratio. Это и попытка свести качественное многообразие мира к системам атомов, множество точек в пространстве – к системе координат, множество звуков и цветов – к семи базовым нотам и цветам, многобразие перестроек в эмбриональном развитии живого организма – к семи «катастрофам», множество самих живых организмов – к системе основных таксонов, множество личностных проявлений – к системе «черт», «типов», «архетипов», «гештальтов», многообразие истин научной теории – к небольшому числу аксиом, множество понятий – к некоторой системе грамматических или логических категорий, и так далее, примерам несть числа… Разум не мирится с первоначальным многообразием мира, он стремится тем или иным образом уни-фицировать его, свести к разного рода «элементам», «качествам», «базисам», «аксиомам», «сущностям», «структурам», «архетипам», «феноменам», – «основаниям». Уже достаточно почтенная история рационального познания говорит о непрекращающейся успешности этой унифицирующей способности разума.

2. Поток обоснования. Пытаясь проявить некоторые «основания», разум постоянно проверяет их на успешность унификации первоначального многообразия. В этой унификации должна быть определенная глубина синтеза, т.е. некоторая достаточная несуммативность, целостность и отличная от элементов многообразия самость «оснований», и эта глубина призвана ощущаться как в достаточной мере «имманентная», вырастающая изнутри самого многообразия и вскрывающая его душу, принцип, суть. Вскрыть именно такие органические основания многообразия – это всегда удача и это всегда непросто, нечто, требующее искусной организации никогда до конца непостижимого духовного организма познающего разума. От «оснований» изливает себя энергия обоснования многообразия. Разноплановость «оснований» порождает и множественность процедур обоснования – это и доказательство теорем, и обоснование аксиом соответствием их этому статусу, среди обоснований мы встретим индукцию и определение, системное и генетическое обоснования, объяснение и понимание, интуицию (самообоснование) и дискурсию, «деконструкцию» и «феноменологическую редукцию», суперпозицию и разложение в ряд, «метод последовательных приближений» и «сетевую модель рациональности», выведение из целого и сведение к частям, и так далее, и вновь примерам несть числа… Представления, проходящие горнила обоснований, допускаются в разряд знаний. Это не каста брахманов, скорее – класс «выходцев из народа».

Такого рода образ реальности выступает, как нам кажется, своего рода минимальной «логической онтологией». Предположение двууровневости бытия, выделение «феноменов» и «ноуменов», наличие потока обоснования от «ноуменов» к «феноменам» – вот некоторый минимум логического в самом широком смысле этого слова, способный облекаться в дальнейшем в разного рода «логики». Сегодня, как нам представляется, происходящее обогащение образа «логического» имеет своим центральным основанием открытие того факта, что общей во всех возможных мирах может быть не только классическая логика, опирающаяся на закон тождества и представляющая из себя своего рода минимум «логического», но и более богатые логические структуры, прирост содержательности которых еще не влечет за собой потерю всеобщности. Возможно «неформально всеобщее» – вот главная идея, и в этом просвете между формально и неформально всеобщим идет сегодня активный рост более содержательного образа логики. Очень часто идея логического как «неформально всеобщего» облекается сегодня в терминологию разного рода «онтологий» – онтологий текста, искусства, «феноменологических» и «мереологических» онтологий, «формальных онтологий», и т.д.

Далее, пытаясь двигаться от минимума к некоторой более полной системе логического, возможно, к некоторому образу «логоса», выражаемого той разновидностью логики, которую следовало бы обозначить как «логику философскую», можно было бы указать на следующие моменты, существенно обогащающие образ «логического»:

3. Круговорот обоснований. Тесно сопрягаясь с первичным многообразием, «основания» сразу же и обосновываются этим многообразием, передавая и ему роль «оснований». Абсолютность «оснований» исчезает – каждая составляющая время от времени берет на себя то роль «оснований», то роль «обосновываемого», поток обоснования вращается по кругу, однако, никогда окончательно не возвращаясь и всегда находя себя новым. Система взаимно-обосновывающих начал начинает держать или разрушать сама себя, либо все более отсылая к себе и «умащиваясь» в некотором предельном цикле отсылок-отражений (подобно тому, как два противоположных друг другу зеркала отсылают отражения точно в себя через иное), либо все более удаляя себя друг через друга, вплоть до несоизмеримости (подобно взаимно рождающей вражде между людьми, которая наконец кончается разрывом отношений). В такой циклической детерминации система элементов начинает – в случае удачи – держать сама себя, более не нуждаясь в некоторых внешних «основаниях». Знание не опирается на основания и фундамент, оно держит само себя в невесомости а-знания. То, что ранее казалось «основанием» и «обосновываемым», предстает как полюса «единого» и «многого», взаимно держащие себя «унификацией» (здесь «единое» переносит на себе «многое») и «дифференциацией» (когда «многое» взваливает на себя «единое»).

4. Плероны знания. Плерон – единица полноты (от греческого «плерома» – полнота), нечто относительно замкнутое и законченное в себе, при определенном допуске погрешности вполне воспринимаемое как цикл, замыкание конца на начало. Это плерон звуковой и цветовой гаммы, плерон замкнутых на структуре операций, особенно групповых операций, наконец, – плерон самодержащей себя системы знания, в которой «сетевые» потоки обоснования, текущие навстречу друг другу, приходят, многократно отражаясь, сами к себе. Плерональность знания – это основание остановки процедур обоснования, совпадения их с собой и возвещение финала – обоснование достигнуто! Удовлетворение от достижения плерона знания – это удовлетворение от законченного гештальта, разрядившего порцию своего обосновательного напряжения и силы.

5. Рост знания. Но плероны относительны, их законченность предполагает некоторую разновидность ментальной близорукости, только благодаря которой возможен «пуантилистский» финал обоснования. Надев очки, мы обнаружим различие там, где ранее обитало ментально-рецептивное тождество. Плероны знания начнут пере-составлять себя, впуская в себя контрпримеры и расширяя свои составляющие. Каждое шевеление элемента плерона будет пробегать ментальной дрожью по всему его самодержащему телу, пере-настраивая к новому состоянию элемента или новому элементу всю сферическую систему. Каждый фрагмент знания может с этой точки зрения быть уподоблен системе многогранников (с бесконечным числом граней и лишь конечным числом проявленных из этих граней в каждом многограннике). Каждая такая проявленная грань – это одновременно проявленная грань приклеенного по ней дополнительного многогранника, и пара этих многогранников, во многом утопающих в ментальном тумане «очевидного», будет образовывать расширение-рост для каждого из них. Ментальная близорукость в этом случае обнаружит себя как неспособность различения бесконечного множества граней в каждом многогранном фрагменте знания, погружении их в небытие само собой разумеющегося – настолько разумеющегося само собой, насколько таково само небытие. Именно эта замечательная способность будет приводить к обрезанию каждого бесконечного многогранника знания только конечным числом его проявленных граней, позволяя таким же процедурам обоснования достигать ментальной иллюзии законченной полноты конечносторонних систем многогранников-знаний. Рост знания в этом случае выразит себя в выпрастывании из тумана новых граней и пере-притирке новой системы элементов. Наличие плеронов выразится в этом случае в феномене хорошей согласованности не всех проявленных фрагментов знания, подобно тому как не любое множество многоугольников можно плотно подогнать друг к другу. В этом случае появление новой фигуры, нарушающей старую систему плотного покрытия, может привести к необходимости в той или иной мере накапливать множество дополнительных новых фигур, только вместе с которыми сможет быть достигнута новая согласованная система. При этом осмысленность каждого фрагмента знания вырастает из его бесконечногранности. Точность – из проявленности граней. Но так как проявлено всегда только конечное число граней, то и точность в этом случае может быть лишь обусловленной конечной системой всех проявленных граней. Попытки достичь абсолютной точности в этом случае равносильны попыткам оконечить, т.е. обессмыслить, знание (пониманием этой структуры автор обязан замечательной книге И.Лакатоса (42), в которой, не знаю, понимал это сам автор или нет, предметная область его исследования оказывается во многом переносимой и на топологию мышления).

5. Живое знание. Знание не только растет, подобно например кристаллу-многограннику, но оно еще и живо в каждом своем фрагменте. Живо в том смысле, что когда-то оно возникло в нашем мире как состояние сознания некоторой творческой личности; и в последующем, каждый раз начиная функционировать как знание, оно вновь предполагает свою ментально-личностную реанимацию в качестве состояния сознания-жизни той или иной понимающей и применяющей или развивающей это знание личности. В промежутках между созданием и пониманием-применением-развитием знание находится в некотором эмбрионально-живом состоянии, в своего рода ментальном анабиозе, предполагая свою более сильную витализацию в любой момент, пока существует ее знаковая форма. В частности, живость живого знания проявляется в том, чтобы наполнить бытием не только конечное число границ-граней каждого его фрагмента и его в целом, но и дать бытие, хотя и непроявленное, бесконечному числу еще непроявленных граней, т.е. о-смыслить – все-равно что о-бесконечить – знание. Еще одно проявление витализации знания – превращение его в «психологическое поле жизненного пространства», если выражаться терминами замечательного персонолога Курта Левина, создателя теории «психологического поля». Пропитывание его «напряжениями», «валентностями» и «психологическими силами», позволяющими породить ментальную энтелехию познающего субъекта и отождествить себя и знание, превращая свою энергию жизни в энергию бытия и развития-расширения живого знания.

6. Этика знания. Описанные выше моменты живого процесса познания выражают лишь в сфере мысли нечто универсальное, присущее вообще человеческому способу бытия в мире – «жизни», если использовать терминологию В.Дильтея и «философии жизни». Познание оказывается в этом случае ментальной формой «жизни», более информационным способом роста человеческого в мире. С этой точки зрения, выступая частью «жизни», подобной в своей сфере «жизни» в целом, «жизне-подобной», живое знание изначально содержит в себе в качестве своего условия полноты зависимость от усовершения целостной системы «жизни», имея способность, и утверждая это как свою силу и свое преимущество, включить в состав своих методологических регулятивов требования адекватной себе системы целого и адекватного ему своего соответствия. Такого рода открытость живого знания на целостность человекоразмерного бытия вообще предполагает свою трактовку как условной формы бытия чего-то высшего, проникающего собой все возможные формы бытия. Знание – это «жизнь» на почве представлений, это нечто единое всему в своей частной оболочке. При такого рода установке невозможно чисто цеховое отношение к знанию, замыкающее его ценности только рамками познания ради познания. Одновременно, «жизнеподобие» знания поднимает его смысл и над чисто утилитарными трактовками задач и целей познания. Знание начинает нести в себе этическую составляющую, одновременно поднимая и этику до уровня все той же «жизни» в практической сфере бытия. Такого рода состояние оказывается однако тесно зависящим от образа себя, имеющегося у самого живого знания. Мало провозгласить этичность знания, она должна быть достигнута как определенный этап развития образа себя у самого живого знания. Для этого познание должно существенным образом включить в свой предмет самое себя, сделаться достаточно прозрачной для себя как деятельности существенно «жизнеподобной» и личностной. Предметно такое самореферентное знание выразится, например: 1)в синтезе естественного и гуманитарного образов знания, 2)рассмотрении в качестве основного предмета познания разного рода субъектных активностей, лишь умаляющих себя в форме разного рода неживых объектов, 3)включении методологии в состав научного знания, методологизации науки и создании методологии как научной дисциплины (то же, по-видимому, можно сказать и об аксиологии).

7. Эмпирическая самореферентность. Наконец, одним из важнейших проявлений более сложной теории знания, способной к самореферентности, обращенности на себя с существенным сохранением научного аппарата, является также более высокая прозрачность условий своей собственной приложимости и реализации теоретического знания в эмпирической реальности. В этом случае более сложный тип знания должен будет включать в себя нечто вроде «теории теофании» – теории воплощения «единого» в «многом», содержащей в себе систему разного рода «факторов теофании», от лишь в слабой степени умаляющих до существенно искажающих ноуменальные структуры.

Образ такого растущего и живого знания, всегда способного к восполнению и всегда в некоторой мере законченного, органично унифицирующего в разного рода единствах многообразие своей чувственной данности, и составляет для нас образ «логического» и «логоса».

§ 2. Между логосом и логикой