Приближённость символа

Флоренский пишет далее, сопоставляя символические модели объекта и идеал его классического объяснения: “Объяснение есть точное знание, а эти модели – игра фантазии” (V, С.118), т.е. символические предикации сущего не точны, приближённы. Можно вспомнить, что Флоренский сравнивал символы бесконечного с приближениями предельного значения. Символические предикации выступают его приближениями и огрублениями, способными отождествиться со значением-пределом опять-таки лишь при некоторых условиях, задающих своего рода порог ошибки.

3.Гипотетичность символа

“Объяснение аподиктично, а модели – лишь гипотетичны, по природе своей обречены на вечную гипотетичность” (V, С.118). Так как ни одна символическая форма не исчерпывает всей полноты символического содержания, но лишь некоторый ее момент, сторону, то в отношении символического содержания к символическим формам есть как бы некоторое отношение меры, определяющее только все бесконечное разнообразие символических форм в качестве чего-то исполненного, своеобразной единицы аподиктичности, в то время как отдельные символические формы лишь набирают неполные степени гипотетического выражения символического содержания. “Сосчитывая” символическое содержание в потоке сменяющихся символов с разными символическими формами, мы как бы наращиваем меру адекватности символизируемому, приближаясь к полноте его выражения. Полная адекватность, однако, становится в этом случае не нормой, но скорее пределом, к которому можно только стремиться, никогда его вполне не достигая.

4.Двойственность символа

Флоренский пишет: “... описанию необходимо... иметь в виду и символический характер самых символов, т.е. особым усилием всё время держаться сразу и при символе и при символизируемом. Описанию надлежит быть двойственным” (V, С.120). Символы нельзя брать как самодостаточные ментальные образования, их всегда нужно рассматривать в паре с символизируемым. Так как в рамках одной символической предикации это символизируемое (сущее) определённо выражено только как данная предикация, то присутствие её в символе будет сказываться в придании неполноты и неопределённости предикации, в утверждении её статуса как условного, предикативного бытия. Символ раскрыт на сущее, интенционален. Если этот двоящийся статус символа будет нарушен, то возникают две крайности: во-первых, символ может оторваться от сверх-полноты сущего и замкнуться в себе, превратившись в “вещь” – ergon (этот предел вполне соответствует самотождеству интуиции в рассудке), во-вторых, символ может раствориться в сущем, потерять всякую определённость и самость, совпасть со своим инобытием (ср. с дискурсией в “Столпе”) и стать чистой energeia (“деятельность”). Эргон и энергейя, вещь и деятельность – это тезис и антитезис всякого символа и вообще языка. Полнота бытия символа достигается только в антиномическом совмещении этих пределов (см. работу Флоренского “Антиномия языка”, V, С.152-199). Не только сущее дано антиномично, но и каждый его предикат, поскольку он не может быть сделан вполне самотождественным, впуская в себя сущее. Он двоится внутри себя, принимая антиномическую природу сущего.