(по «Одиссее» и археологическим материалам) 1 страница

 

Эта статья – сжатое изложение итогов исследования, отдельные тезисы которого были опубликованы ранее (Machinsky, Mousbakhova 2001; Мачинский 2008: 9, 21), а полная публикация появится позднее[47].

Тщательное изучение текста «Одиссеи» и иных письменных источников убедило нас в том, что та часть рассказа Одиссея о своих странствиях, где последовательно повествуется о посещении им страны лестригонов, острова Кирки и преддверья Аида, отражает первичные (не позднее рубежа VIII–VII вв. до н. э. ) впечатления эллинов от посещения ими наиболее географически и экономически привлекательных районов Северного Причерноморья, где позднее возникли самые значительные центры греческой колонизации (районы Боспора и Днепро‑ Бугского лимана, рис. 25). Привлекаемые нами археологические материалы согласуются и перекликаются с данными письменных источников.

Таким образом, на основании независимого исследования мы пришли к результатам, подтверждающим и конкретизирующим концепции и гипотезы многих ученых XIX – начала XX в. (В. В. Капнист, K. E. Baer, Dubois de Montpé reux, А. Б. Ашик, U. Wilamowitz‑ Moellendorff, В. В. Латышев и др. ) и отдельные выводы исследователей конца XX в. (H. Hommel, Ю. В. Андреев), склонных считать, что эти неразрывно связанные эпи‑ зоды странствий Одиссея следует локализовать в Северном Причерноморье.

Из анализа текста «Одиссеи» и сопоставления его с другими источниками явствует, что Α ἰ α ί η (Айайэ), остров коварной богини‑ обманщицы Кирки, располагается на крайнем северо‑ востоке знакомых эллинам морских просторов, т. е. на северо‑ востоке Понта, и, по результатам нашего исследования, соответствует острову Гермонасса (юго‑ западная часть Таманского полуострова), где с VI в. до н. э. существуют святилище и культ богини‑ обманщицы Афродиты Урании, владычицы Апатура. «Преддверье Аида», где Одиссей встречает душу царствующего над мертвыми Ахилла, локализуется нами около самой северной части Понта в районе Днепро‑ Бугского лимана, где с рубежа VII–VI вв. до н. э. прослеживается беспрецедентный по интенсивности культ героя‑ бога Ахилла (рис. 25).

Посещение острова Айайэ и пребывание на нем происходит, по «Одиссее», после трагического эпизода в бухте лестригонов и перед поездкой в Аид, откуда Одиссей вторично возвращается на остров Кирки. И рассказ о встречающихся вечернем и утреннем пастухах Лестригонии («ибо близки [там] пути ночи и дня», Od. X, 80–86), и повествование о живущих около преддверья Аида мужах киммерийских, которых «никогда не видит своими лучами сияющее солнце < …>, но гибельная ночь распростерта над несчастными смертными» (Od. XI, 12–19), свидетельствуют об одном: о северных коротких летних и длинных зимних ночах, известных автору поэмы и изображенных в поэтически гиперболизированной форме.

Так понимали эти тексты и древние авторы Арат (ок. 310–245 гг. до н. э. ) и Кратет (ок. 200–150 гг. до н. э. ), и византийский ученый‑ эрудит епископ Евстафий Фессалоникийский (XII в. ), и многие ученые Нового времени (K. E. Baer, U. von Wilamowitz‑ Moellendorff), включая В. В. Латышева, поместившего эти отрывки в свой свод «Известий античных писателей о Скифии и Кавказе», с недвусмысленным примечанием: «Видно, что автору поэмы были известны короткие северные ночи» (SС I: 299–300). Итак, в «Одиссее» отразились первые поездки эллинов к самым северным побережьям известного им морского пространства, каковыми и являются северные берега Понта.

Рассказ Геродота о людях, живущих севернее аргиппеев и спящих шесть месяцев в году, говорит о доходивших до эллинов в районе Днепро‑ Бугского лимана реальных сведениях о еще более длинных многомесячных ночах (и, следовательно, днях) за полярным кругом. Свидетельства же Геродота и его источников о крайне холодном климате Скифии (VI–V вв. до н. э. ) отчасти объясняют, почему длительная ночь у киммерийцев в «Одиссее» названа «гибельной» (Hdt. IV, 23–25, 28, 31).

Страбон, обобщая научные знания эллинистических ученых, отмечает особо короткие зимние дни и летние ночи (когда на севере всю ночь виден тусклый отсвет солнца, двигающийся с запада на восток) в Северном Причерноморье у Борисфена и Меотиды. Он подчеркивает отличие в этом отношении Северного Причерноморья от всех других известных ему областей от истоков Нила до Византия (Str. II, 1, 18; II, 5, 38–41).

Представление о несчастных киммерийцах, живущих в краю «гибельной ночи» около Аида, могло появиться не позднее конца VIII в. до н. э., когда они начинают вторгаться в Переднюю Азию, создают с 670–660‑ х гг. угрозу греческим городам и воспринимаются и описываются эллинами как войска воинственных всадников (Андреев 2004: 52–53). Соотнесенность Аида с киммерийцами, отражающая реальность VIII в. до н. э., позволяет локализовать его там, где киммерийцев как предшественников скифов (а также оставленные киммерийцами топонимы) знают Аристей из Проконнеса (VII в. ), Эсхил и Геродот (V в. до н. э. ) – т. е. в Северо‑ Западном Причерноморье.

Таким образом, остров Кирки, помещаемый рядом с Аидом, также должен находиться в где‑ то в Северном Причерноморье. При этом недвусмысленное свидетельство о его местоположении в рассказе о возвращении Одиссея из Аида к Кирке, где сказано, что корабль, покинув Океан, вошел в море и пристал «к острову Айайэ, где жилища и хороводы ранорожденной Эос и восходы Гелиоса» (Od. XII, 2–4), позволяет утверждать, что этот остров расположен восточнее Аида, на крайнем северо‑ востоке Понта. Именно там находился и остров Гермонасса. Близость географической локализации острова Айайэ и страны Айя выявляется при сравнении вышеприведенной цитаты из «Одиссеи» и фрагментов поэта Мимнерма (акме около 630 г. до н. э. )[48]: и остров Айайэ, и страна Айа лежат рядом на самом востоке морских путей эллинов; Айа находится у берега Океана, а от Айайэ Океан находится в одном дне пути.

Изложенное понимание текстов «Одиссеи» и Мимнерма во многом предвосхищено уже в 1884 г. У. Виламовицем: «Ээя лежит на крайнем северо‑ востоке, где встает солнце < …>. Отделять Ээю от Эи невозможно < …>. Автору < …> мыслится полное приключений блуждание (Irrfahrt) в Черном море. Остров Кирки является островом Эи, на котором обитает сестра «царя Эи». От острова Кирки нужно лишь переплыть Океан, чтобы оказаться у киммерийцев во мраке. Киммерийцы – это скифский народ, чьи реальные места обитания лежат как раз там, где их помещает поэтический контекст» (Wilamowitz‑ Moellendorff 1884: 165; использован перевод: Тохтасьев 1993: 44–45)[49].

Остров Α ἰ α ί η и по названию, и по родственным связям владеющей им Кирки неразрывно связан со страной Α ἶ α (Айа), где царствует Α ἰ ή τ η ς (Айэтес), брат Кирки. Название острова, являющееся одновременно эпитетом самой Кирки, означает «айаский/айаская», т. е. принадлежащий/щая к стране Айа (Lesky 1948). Все это было понятно уже Страбону (Str. I, 2, 10).

Геродот первый ставит Айю в прямую связь с Колхидой и с рекой Фасис (Риони) (Hdt. I, 2), разграничивающей, по мнению некоторых, Европу и Азию (Hdt. IV, 45). Однако из сопоставления сведений его предшественника логографа и географа Гекатея Милетского (посл. четв. VI – нач. V в. до н. э. ) с непреложностью явствует, что границей между Европой и Азией он считал Боспор Киммерийский и некую реку, впадающую в Меотиду: дандарии, по другим источникам, живущие севернее Кубани, на восточном берегу Меотиды помещены Гекатеем в Европе, а синды, живущие южнее Кубани, и колы в предгорьях Кавказа – в Азии. Поскольку рекой возвратного плавания аргонавтов, по Гекатею, был Фасис, ясно, что разграничивающая материки Кубань была известна ему под именем Фасис (F Gr Hist 1 F 18). Это подтверждается и прямым свидетельством Эсхила о Боспоре и Фасисе, разграничивающих Азию и Европу (Aesch. PV 729–34, 790; Fr. 191 R). Да и взгляд на карту убеждает, что текущая вдоль предгорий Кавказа полноводная Кубань куда больше подходит на роль границы Азии и Европы, чем Фасис‑ Риони, описанный Гиппократом (Hp. Aë r. XV; SC I: 58, 59) без всякого намека на то, что эта река может что‑ либо разграничивать (Jacoby 1957; Ельницкий 1961; Куклина 1985; Мачинский 1989а).

Именно на плодородных землях Покубанья царствовал, судя по всему, божественный царь‑ пахарь Α ἰ ή τ η ς. По Пиндару, Айэт до пахоты Ясона и в пример ему сам запрягает огнедышащих быков и проводит плугом борозду глубиной в сажень. По Аполлонию Родосскому, Айэт сам утром запрягает быков, пашет и сеет, а затем, сражаясь с выросшими из посева воинами, к вечеру завершает жатву. Такой культ сакрализованной пахоты непредставим в болотистых землях по нижней Риони (Фасис) и является естественным на мощных черноземах по Кубани (Фасису). Вне зависимости от первичного местного значения хоронима Α ἶ α, в «гомеровском диалекте» оно являлось синонимом слова γ α ῖ α (земля), а имя Α ἰ ή τ η ς воспринималось как производное от Α ἶ α и могло, по Ю. В. Андрееву, означать «человек из страны Земля» (Андреев 1990: 160–162).

По архаичной версии Дионисия Милетского в передаче Диодора Сицилийского, Персей, брат Айэта, владел Тавридой, а сам Айэт – колхами и меотами. От брака Айэта и дочери Персея Гекаты родились Кирка и Медея. Кирка, выданная замуж за царя сарматов или скифов, отравила своего мужа зельем и после изгнания поселилась на пустынном острове (D. Sic. IV, 45).

По Стефану Византийскому, «Пантикапей – очень большой город, столица Боспора; основан сыном царя Айэта, получившим это место от скифского царя Агаэта» (St. Byz. s. v. Π α ν τ ι κ ά π α ι ο ν ).

По архаичной версии, сохраненной в схолиях к «Аргонавтике» Аполлония Родосского, баран «переносит Фрикса в Скифию», где он «женится на Халкиопе, дочери скифского царя Айэта» (Schol. A. R. Proleg. B b).

Если свести эти версии воедино, то первичное местопребывание (остров) Кирки соседствует с Покубаньем (Фасис, Айа, меоты, Скифия, скифы, сарматы) и Тавридой (царь Тавриды Персей, Геката и Пантикапей), чему соответствует местоположение Таманского полуострова, называвшегося в древности Эон (Plin. NH VI, 18) и представлявшего тогда из себя 3–4 острова, разделенных рукавами Кубани, лиманами и протоками. Два из них назывались Гермонасса и Фанагора (рис. 25: а).

Дальнейшая эволюция этого сюжета кратко резюмирована Ю. В. Андреевым: «…Первоначально все это зловещее семейство обитало где‑ то в одном месте, и называлось оно страной или островом Эя. Однако потом < …> пути брата и сестры далеко разошлись. Кирка вместе со своим островом оказалась заброшенной на < …> запад Средиземноморья. Ээт и подвластная ему страна Эя, наоборот, осталась на дальнем востоке» (Андреев 1990: 161–162).

Обрисуем характерные черты самой Кирки и ее местообитания по «Одиссее», исходя из допущения, что в мифопоэтическом контексте сохранились отдельные реальные черты природы острова, а также культа и мифологии некой местной богини (и ее жрицы? ), поразившие эллинов при первом соприкосновении с ними.

Прибыв на пустынный и лесистый остров и поднявшись на возвышенность, Одиссей видит дым над жилищем Кирки, которое в «Одиссее» трижды названо «священным»; реки и чащи на острове тоже по одному разу названы «священными», т. е. священное обиталище Кирки расположено на священном пустынном острове (Od. X, 275, 351, 426).

Возвращаясь к кораблю, Одиссей встречает и убивает большого оленя, из описания коего явствует, что ни Одиссей, ни его спутники никогда не видели столь огромного и высокорогого зверя. Это объяснимо, если допустить, что здесь отразились первые встречи эллинов с благородными оленями лесостепей и лесов Скифии, весьма превосходящими размерами тела и высотой рогов средиземноморскую лань. «Я связал ноги дивного чудища и пошел, неся его так, что он свисал с моей шеи, < …> опираясь на копье, поскольку было невозможно нести его на плече одной рукой, – ведь зверь был весьма велик» (Od. X, 157–171). Иными словами, Одиссей не смог нести оленя на одном плече, связав ноги попарно и подвесив его на копье или палку, лежащую на плече (как это делает, например, кентавр на этрусском кубке из Кьюзи (Baur 1912, n. 283; см. также n. 233), а понес его, просунув голову между его четырьмя связанными воедино ногами и опираясь на копье.

Кирка по «Одиссее» – коварная колдунья‑ обманщица, властвующая над усмиренными ею зверями: львами, волками и превращенными в свиней мужами. По «Аргонавтике» Аполлония Родосского, она властвует над монстрами, составленными из разных частей тела животных и людей, сотворенными Землей (χ θ ώ ν ) в начале времен (т. е. над существами, подобными сфинксам, кентаврам, грифонам), что указывает на изначальный хтонизм Кирки.

Гермес советует Одиссею, идущему спасать превращенных товарищей, взять в руку цветок «молю», оберегающий от превращения в свинью после испития зелья, а затем, «выхватив с бедра острый меч» и угрожая им, взять с нее великую клятву всеми богами, что, когда он разделит с ней ложе, она не сделает его «аненор»’ом (ἀ ν ή ν ω ρ – отрицательная форма от ἀ ν ή ρ: муж, супруг), «немужем», неспособным к соитию и деторождению[50]. Одиссей, следуя советам Гермеса, избегает опасности. В этом эпизоде соотношение Кирки и басилевса Одиссея потенциально аналогично соотношению богини Афродиты Урании – Аргимпасы/Артимпасы с энареями – потомками тех скифов, на которых она, по Геродоту, наслала «женскую болезнь» за осквернение ими своего храма в Аскалоне (Hdt. I, 105). Слово ἐ ν ά ρ ε ε ς (ἀ ν α ρ ι ε ῖ ς ) является таким же отрицательным композитом от слова «муж, мужчина», как и греческое «анэнор», только возникшим в иранской традиции[51]. Это сопоставление указывает на возможность существования представления о такой богине в Северном Причерноморье уже в VIII в., до ухода отсюда киммерийцев и до появления здесь скифов.

Наконец, Кирка тесно связана с потусторонним миром. Она посылает Одиссея в область, лежащую за «рекой Океаном» у входа в Аид, где живут киммерийцы, и проявляет хорошее знание «географии» этой области и того, как надо обращаться к мертвым. Кроме того, перед тем, как превратить спутников Одиссея в свиней, она предлагает им не обычную пищу, а ту которую предлагают мертвым во время жертвоприношений (Marinatos 1995: 134).

Все вышеизложенное необходимо учитывать при рассмотрении изображений на келермесском серебряном ритоне, найденном в Закубанье в погребении скифского «царя», а также при сопоставлении Кирки с боспорской Афродитой Уранией Апатурос и скифской Афродитой Уранией – Артимпасой.

Келермесские ритон и зеркало, покрытые изображениями по серебру и электру, образуют тесно взаимосвязанную пару по семантике, стилю, иконографии и отчасти по технологии. Ритон – атрибут мужчины, зеркало – женщины. Зеркало датируют 670–620 гг., ритон – 660–600 гг. до н. э. (А. Ю. Алексеев, М. Ю. Вахтина, Л. К. Галанина, В. А. Кисель). По насыщенности поверхности этих предметов взаимосвязанными (сюжетно и композиционно) изображениями разнообразных мифо‑ эпических персонажей эти два шедевра не имеют себе равных среди греко‑ малоазийских ювелирных изделий VII в. до н. э. Для понимания изображений на ритоне мы опираемся на некоторые убедительные наблюдения, сделанные при изучении зеркала (М. И. Максимова (1956), М. Ю. Вахтина, В. А. Кисель, Д. А. Мачинский).

Спокойно стоящая «богиня зеркала» держит за передние лапы двух леопардов (рис. 29, сектор 1), которые безвольно висят, а хвосты их поджаты и пропущены между задними ногами. У всех иных хищников в других секторах зеркала – и реальных (кошачьих), и фантастических (грифонов) – хвосты воинственно задраны или, если это не позволяет композиция, вверх подняты хотя бы кончики хвостов. Поджатые хвосты – несомненно, знак прирученности и миролюбия подчиненных непосредственно богине леопардов.

В секторе, противоположном «сектору богини», изображен некий широкий водоем; его волнующаяся поверхность передана четырехрядной плетенкой, окаймленной сверху и снизу двойной линией (Мачинский 1997б; 1998; Вахтина 2001: 110). На верхней из этих линий (на берегу водоема) стоят два «аримаспа», борющиеся с грифоном (Bolton 1962; Мачинский 1997б; 1998), один из них держит грифона за передние лапы (рис. 29, сектор 5).

В одном из секторов зеркала изображена пантера в традиции скифского «звериного стиля», а на ее спину опирается колонна с ионической капителью, символизирующая, по гипотезе Д. А. Мачинского, путь восходящего солнца и отмечающая место его восхождения (рис. 29, сектор 3).

Изображения на серебряном ритоне расположены в нескольких ярусах, один под/над другим, разделенных рубчатыми позолоченными полосками. Главным персонажем является бегущая богиня, помещенная на наиболее выгнутой и удобной для обозрения части ритона в подромбовидном медальоне, окаймленном вышеупомянутыми полосками. Она сама осуществляет «грифономахию», держа за передние лапы сопротивляющихся грифонов (рис. 26: а).

Ниже медальона идет опоясывающий ритон широкий ярус, насыщенный изображениями, явно соотнесенными с изображением богини. От того места, где богиня касается передней ногой «земли», вниз идет прямая длинная двурядная плетенка, окаймленная с обеих сторон двойными линиями – как и четырехрядная плетенка на зеркале. На ритоне изображен не широкий водоем (озеро? море? ), как на зеркале, а, видимо, длинная река. По обоим «берегам» реки изображены два персонажа, двигающиеся вниз от богини (рис. 26: б; 27: б).

Особо тесно связан с богиней кентавр, помещенный прямо под ней и имеющий непропорционально большие размеры по сравнению с другими фигурами этого яруса. На плече он несет деревце, к которому подвешен продетый через ствол за четыре связанные воедино ноги олень с ветвистыми рогами (рис. 26: б). Именно так хотел бы нести убитого им оленя Одиссей, но ему пришлось продеть его за связанные ноги на шею и идти с этой ношей, опираясь на копье (см. выше). Образ оленя невероятной для греков – товарищей Одиссея величины, описанный в «Одиссее», как уже было отмечено выше, мог быть навеян знакомством с благородным оленем, неизвестным в Эгеиде, на ритоне же явно изображен крупный, благородный олень, причем, несомненно, с элементами скифского «звериного стиля».

По другую сторону от полосы с плетенкой (на другом берегу реки) размещена фигура всадника в «варварской» одежде с горитом (колчаном? ) у бедра, явно представляющая некий «местный (северопричерноморский) персонаж» (киммерийца? скифа? амазонку? ) (рис. 27: б).

Кентавр и всадник, разделенные с выгнутой стороны ритона полосой плетенки (рекой), с другой, вогнутой его стороны как бы соединены горизонтально расположенной колонкой с двумя разнонаправленными эолийскими капителями на концах, одна из которых касается ствола дерева на плече кентавра, а вторая направлена к голове всадника.

Однако главное назначение этой колонки состоит в том, чтобы подчеркнуть и выделить сюжетную композицию над ней, вторую по значению после изображения богини с грифонами. Колонка эта рельефно выделяется на поверхности ритона и проработана более углубленными линиями, чем другие изображения (рис. 27: а). Но главное состоит в том, что она не серебряная и позолоченная, как кажется на первый взгляд, а золотая и положена и закреплена поверх серебряной поверхности, что было обнаружено при исследовании ритона Р. С. Минасяном, лучшим специалистом по технике изготовления археологических ювелирных вещей, которому мы приносим глубокую благодарность[52]. И эта единственная золотая деталь на ритоне обозначает как бы некий «золотой путь» (путь солнца? ), по которому, касаясь обеими ногами колонки, поспешно движется справа налево (как и богиня) некий муж. Его фигура размещена на строго противоположной по отношению к изображению богини вогнутой стороне ритона. Чуть выше фигуры мужа изображены два льва. Один из них лежит в спокойной позе, о чем свидетельствует хвост, пропущенный между задними ногами. Другой лев, судя по изгибу хребта, мог быть показан сидящим, он тоже, как кажется, изображен отстранненно по отношению к Одиссею и не проявляет к нему никакой агрессии.

Таким образом, герой стремительно идет мимо миролюбивых львов. В вытянутой вперед руке он держит нечто с тремя лепестками, направленными вверх. У левого бедра героя висят на перевязи орнаментированные ножны меча, из которых торчат слабо различимые рукоять и эфес. На нем короткая одежда греческого воина, закрывающая лишь ягодицы и верхнюю часть бедер. Мы полагаем, что перед нами Одиссей, несущий в вытянутой руке магический цветок молю, спасающий от превращения в свинью, у бедра его виден меч в ножнах, которым затем он должен угрожать Кирке (Od. IX, 294: «выхватив с бедра острый меч»), дабы обезвредить ее. У входа в дом Кирки его встречают мирные львы, а стремительность движения Одиссея объясняется желанием быстрее усмирить волшебницу и спасти товарищей (рис. 27: а).

Большинство изображений Одиссея у Кирки в античном искусстве (VI в. до н. э. и позднее) следует общему канону: Кирка держит чашу с волшебным зельем, рядом товарищи Одиссея в полузвериных обличьях и сам Одиссей с мечом, часто уже выхваченным из ножен. Однако вне этого канона, помимо келермесского, имеется еще несколько изображений, где Одиссей держит и растение молю.

На ручке позднегеометрического (вторая половина VIII в. до н. э. ) сосуда с Итаки изображен герой (Одиссей), протягивающий женщине (Кирке) некое растение, а в другой руке, занесенной назад и вверх, держащий, судя по всему, меч (Weickert 1953–54: 56–61; Schefold 1966: 27).

На торцах этрусской надгробной стелы (первая половина V в. до н. э. ) изображена Кирка, обрамленная фигурами свиньи и человека, полупревращенного в свинью, и Одиссей с цветком молю (Elderkin 1917: 400–404, сцены 2, 5). Рядом имеется и второе изображение Одиссея, обнажившего меч (сектор 4). Растение молю и меч – два последовательно применяемые средства, с помощью которых Одиссей покоряет богиню.

Проведенный анализ показывает, что великая местная богиня, хозяйка зверей, человекоживотных и грифонов, которой поклонялись жители Покубанья и Таманского полуострова, была соотнесена греческим мастером ритона во второй половине VII в. до н. э. с богиней Киркой из созданной не позднее рубежа VIII–VII вв. до н. э. «Одиссеи», а также, вероятно, с другими мифами, в которых Кирка и ее брат Айэт были заметными персонажами («Аргонавтика» Аполлония Родосского, ранние «Аргонавтики», фрагментарно сохраненные у Мимнерма, Пиндара и др. )[53].

В силу этой соотнесенности возникает предположение, что единственный природный объект, изображенный на ритоне в непосредственной связи с фигурными изображениями, – река с переданными плетенкой волнами – может соответствовать той единственной великой реке, которая многократно упоминается в «Одиссее», но только в сюжетах, связанных с Киркой и Аидом, т. е. «реке Океану». Если это так, то всадник‑ лучник, скачущий по другому берегу этой реки, может представлять народ киммерийцев, живущих, по «Одиссее», на берегу Океана[54]; на ритоне «киммериец» (? ) в русле представлений ионийских греков об этом народе в VII в. до н. э. изображен как воинственный всадник[55] (рис. 27: б). Присутствие на ритоне соотнесенных с богиней существ, составленных из различных частей тела человека, животных и птицы (кентавр и грифоны), свидетельствует в пользу знакомства мастера и с этой архаичной чертой образа Кирки, сохраненной в «Аргонавтике» Аполлония Родосского.

Полагаем, что ритон и зеркало были сделаны мастером‑ ювелиром или работавшими в одной мастерской ювелирами в традициях североионийского (Эфес? Клазомены? ) и, возможно, лидийского (Сарды) искусства около 650–600 г. до н. э. (Алексеев 1992; 1996; Галанина 1997; Вахтина 1999; 2001: 108–112; 2004: 66; Кисель 1999; 2003). Место их изготовления находилось недалеко от Закубанья, где они были найдены в кургане заказчиков из среды скифской аристократии (Максимова 1954; 1956). Возможно, эти шедевры были созданы на Таманском полуострове в низовьях Кубани.

По современным представлениям археологов, появление эллинов на берегах Боспора и Таманского полуострова произошло не ранее 590–580 гг. до н. э. Однако перекликающиеся свидетельства Страбона, Плиния Старшего и Кл. Птолемея говорят о том, что милетской (Пантикапей) и теосской (Фанагория) колонизации предшествовали колонизационные волны карийцев, а затем клазоменцев и лидийцев (меонов), заселивших морское побережье от северной части Боспора до северных берегов Меотиды и устья Танаиса. Несомненно, древнейшие прибрежные части многих эллинских поселений, возникших во время фанагорийской регрессии, ныне затоплены морем. Это подтверждается исследованием возникшего около 650–625 гг. до н. э. Таганрогского поселения, ныне полностью поглощенного морем (Копылов 1999), и, вероятно, соответствующего поселению Κ α ρ ί α /Κ α ρ ο ί α (рис. 24), локализуемому Кл. Птолемеем на северном берегу Меотиды, неподалеку от устья Танаиса (Мачинский 1989а: 19–20). Среди его ранних материалов значительное место занимает импортная керамика из Северной Ионии[56], в пределах которой расположены и Клазомены. Столь ранняя колонизация северной Меотиды предполагает синхронную колонизацию побережий Боспора и Керченского полуострова. Кроме того, как убедительно показал Дж. Болтон (Bolton 1962), через эти же земли Северо‑ Восточного Причерноморья и Приазовья около 670–600 гг. проехал «одержимый Фебом» поэт и путешественник Аристей из Проконнеса[57], запечатлевший в поэме «Аримаспейя» миф о борьбе аримаспов и грифонов, изображенный в одном из секторов келермесского зеркала.

Таким образом, вполне вероятно, что во времена первичной лидийско‑ клазоменской колонизации, основания Таганрогского поселения и путешествия Аристея, около 650–600 гг., на островах дельты Кубани могли появиться мастера‑ ювелиры из Северной Ионии, работавшие здесь, в месте соприкосновения разных этносов, мировосприятий, мифологий и культур (по‑ видимому, недолго), и создавшие неповторимые изделия – сгустки памяти об этом первичном соприкосновении.

Прежде чем сопоставить образ Кирки с тесно взаимосвязанными и взаимопроникающими образами Афродиты Урании, владычицы Апатура, и Афродиты Урании – Артимпасы/Аргимпасы (Rostovtzeff 1921; Ельницкий 1960; Артамонов 1961), обратим внимание на свидетельства о некоторых чертах образа Кирки, не зафиксированные в «Одиссее» и «Аргонавтиках», но существенные для предлагаемого сопоставления.

Описывая ларец Кипсела (VII в.? ) из храма Геры в Олимпии, Павсаний интерпретировал одну из сцен как изображение Одиссея и Кирки на ложе в пещере: «Что это Одиссей и Кирка, нам показалось исходя из числа прислужниц, которые находятся перед пещерой, а также исходя из производимых ими действий; ибо женщин четыре, и делают они дела, о которых сказал в эпосе Гомер» (Paus. V, 19, 2). Любопытно, что в соседнем секторе находилось изображение кентавра с передними человеческими ногами (как на ритоне). Особо отметим здесь связь Кирки с пещерой.

Поздний миф, приписываемый Евстафием Александру Пафскому, объясняет происхождение растения «молю» эпизодом гигантомахии в котором Гелиос, поверг гиганта Пиколооса, захватившего остров его дочери Кирки: «из его крови, вытекшей в землю, выросло растение, и названо оно было „молю“ от „молон“, т. е. битва, в которой пал названный гигант. У него цвет, подобный молоку, из‑ за сразившего его белого Гелиоса (без…), а корень черный из‑ за черной крови гиганта» (Eust. Od. I, 381, 34). В этом свидетельстве для нас важна связь Кирки с мифом о гигантомахии.

Приступая к сопоставлению Кирки с Афродитой Апатурос[58], укажем прежде всего на образное сходство священного обиталища первой на острове Айайэ и святилища второй на острове Гермонасса. О существовании святилища Афродиты Апатурос, вероятно, было известно уже Гекатею Милетскому, который, как сообщает Стефан Византийский, «знает залив Апатур в Азии; название по месту Апатур» (St. Byz. s. v. Ἀ π ά τ ο υ ρ ο ν )[59]. Место под названием Апатур – святилище Афродиты, отличное от святилища Афродиты Апатурос в Фанагории, знает Страбон: находилось оно направо для вплывающего в Корокондамнитский залив, за Гипанисом, в Синдике (Str. XI, 2, 10). Вероятнее всего, речь идет о той части Синдики, которая, по Стефану Византийскому и Аммиану Марцеллину, называется островом Гермонасса (St. Byz. s. v. Ἑ ρ μ ώ ν α σ σ α ). Остатками залива Апатур, не упоминаемого более нигде, вероятно, являются лиман Кизилташ и Цукур‑ лиман, прежде соединенные между собой и с Понтом и ограничивающие с юга остров Гермонасса. В «Одиссее» упоминается удобная гавань, куда пристает корабль Одиссея и где он впервые узнает от Еврилоха о коварном обмане Кирки, превратившей его товарищей в свиней (Od. X, 140, 141, 244–260). Каково бы ни было первичное, возможно, туземное значение топонима Ἀ π ά τ ο υ ρ ο ν, очевидно, что эллинами он воспринимался как производное от ἀ π ά τ η – обман, хитрость (ἀ π α τ ά ω – обманывать, обольщать). Первоначально культ Афродиты Апатурос был связан со святилищем (а не городом) Апатур, находящимся поблизости от одноименного залива и за пределами городов; священный дом Кирки также расположен на пустынном острове.

Кирку сближает с Афродитой Апатурос и совпадающая область распространения мифологических связей первой и культа второй – от района около Днепро‑ Бугского лимана до среднего Покубанья с центром на острове Айайэ/Гермонасса. Древнейшая посвятительная надпись «богине Апатуре» на плите с рельефом (КБН 1965: 725–726, № 1234) была обнаружена в среднем Закубанье, неподалеку от устья реки Большой Зеленчук (Dubois 1843: 7–9, примечание), и датируется началом V в. или даже второй половиной VI в. до н. э. (Яйленко 1995: 238). Вторая по времени надпись – графитто Ἀ π α τ ό ρ η ς («Апатуры» или «Апатурской») на дне килика с Березани – датируется 450–425 гг. до н. э. (Тохтасьев 2005: 139, № 264) и свидетельствует о культовом влиянии Боспора в Северо‑ Западном Причерноморье. И лишь третья по времени, но наиболее содержательная надпись (КБН 1965: 646–647, № 11): «Демарх, сын Скифа, посвятил Афродите Урании, владычице Апатура, при Левконе, архонте Боспора и Феодосии», обнаружена на двойной мраморной герме на берегу Цукур‑ лимана, видимо, неподалеку от святилища Апатур и происходит, вероятно, из него же (Поночевный 1891: 37; Гайдукевич 1949: 214, 288–289). Ее дата – 389/8–349/8 гг. (рис. 24; 25).

⇐ Предыдущая9101112131415161718Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: