(по «Одиссее» и археологическим материалам) 2 страница

Мы присоединяемся к мнению вышеназванных исследователей, что обнаруженные к северу от Цукур‑ лимана в кургане Большая Близница (рис. 25: а) уникальные богатые захоронения жриц второй половины IV в. следует, скорее всего, связывать с культом Афродиты Апатурос. Особенно выразительно погребение в склепе I, где голову жрицы украшал золотой калаф с изображением амазонок, сражающихся с грифонами (Мачинский 1978б). Этот сюжет представляет собой приазовско‑ боспорский вариант мифа о борьбе аримаспов с грифонами, изображенного на келермесском зеркале и так же, как в Большой Близнице, соотнесенного с образом Великой Богини. Одежду жрицы украшали нашивные бляшки одного размера, на которых изображены голова некой великой богини анфас, а также головы Геракла с дубиной и юной женщины с факелом (Персефона? ) в три четверти. Считается, что бляшки первого типа изображают Деметру (или Персефону), но тогда не понятна столь значительная роль Геракла, приравненного к богиням в этой триаде. И поэтому давно высказано предположение, что величественная голова анфас изображает не Деметру или Персефону, а Афродиту Апатурос, теснейшим образом связанную в переданном Страбоном мифе с Гераклом. Подчеркнутые хтонические черты Афродиты в этом мифе делают вероятным ее сращивание с образами Персефоны и Деметры.

Ближайшая аналогия к сцене битвы амазонок с грифонами – изображение аналогичного сюжета на сосуде‑ треножнике из кургана у станции Темижбекской в Среднем Покубанье (Анфимов 1966), еще раз показывающее, что Покубанье постоянно входило в зону распространения культа Великой Богини, сопоставленной эллинами сначала с Киркой, а позднее с Афродитой Апатурос.

Остров Гермонасса, где возник культ Афродиты Апатурос, был частью Синдики, колонизованной эллинами. У синдов существовал свой культ великого женского божества, известного нам в IV в. до н. э. под именем Астара[60], передневосточные связи которого несомненны (Астарта, Иштар). Ежегодно в Синдику на зимовку приходили из Поднепровья и Крыма царские скифы (Вахтина, Виноградов, Рогов 1980; Виноградов 2005: 214–220), несомненно несшие с собой свой древний культ Артимпасы/Аргимпасы – Афродиты Урании. Таким образом, культ Афродиты Апатурос возник в том месте, где пересекались сущностные интересы этих трех этносов, и, видимо, вобрал в себя черты великих богинь скифов и синдов. Поэтому не удивительно, что он был распространен от Днепро‑ Бугского лимана до Среднего Покубанья с центром на острове Гермонасса и что со временем он стал родовым культом царей Боспора.

Феномен «анареев», женоподобных прорицателей, происходящих из скифской знати (Геродот, Гиппократ), связан по Геродоту с культом Афродиты Урании – Артимпасы/Аргимпасы и явственно перекликается с темой «анэноров», в которых Кирка превращает благородных мужей, разделявших с ней ложе, если ей не удается еще ранее превратить их в свиней. Однако подобная черта засвидетельствована и для общеэллинской Афродиты: соблазненный богиней Анхиз молит ее не лишать его мужской силы после соития с ней (Гомеровский гимн Афродите IV, около рубежа VIII–VII вв. до н. э. ).

Неявно эта тема связана и с Афродитой Апатурос. Как убедительно заметил С. Р. Тохтасьев, во фразе «(Афродита) принимая каждого гиганта по одному, передавала их Гераклу», глагол δ έ χ ο μ α ι (принимать) употребляется в смысле «принимать мужчину», причем такое словоупотребление характерно для текстов о гетерах, блудницах, сакральных проститутках (Тохтасьев 1983: 114). Несомненно, Афродита ответила согласием на посягательства напавших на нее гигантов и обещала поочередно отдаться им в некой сакрализованной расщелине, ведущей вглубь земли (κ ε υ θ μ ώ ν ). Спрятанному там Гераклу она передавала их по одному для коварного убийства, вероятно, в беспомощном состоянии после обессиливающего соития, поскольку в мифе, пересказанном Страбоном (Str. VII, 2, 10), нет никакого намека на борьбу Геракла с «могучими копьеносцами в доспехах», как описывает гигантов Гесиод. Строго говоря, это не гигантомахия, а коварный «гигантоцид», послуживший основанием, по Страбону, для прозвища богини[61].

Сближает Кирку с Афродитой Апатурос и явный хтонизм обеих, выраженный, в частности, в мотиве пещеры или расщелины, присущем обеим. Наконец, эпитет «Навархида» (Судоначальница), прилагаемый изредка в посвятительных надписях к боспорской Афродите, перекликается с подобной функцией у Кирки, отправляющей Одиссея в морскую поездку к Аиду и дающей его кораблю попутный ветер.

Мы собрали воедино и сопоставили все места в «Одиссее», где говорится о местоположении Аида (рассказы Кирки и Одиссея, короткие свидетельства Эвриклеи и Пенелопы, рассказ самого автора поэмы о полете душ женихов в Аид), и обнаружили, что они не противоречат друг другу и что Аид обладает постоянными признаками: он находится непосредственно за Океаном или на берегу Океана, потока или реки с сильным течением; также Аид характеризует в нескольких текстах присущая ему мгла, тьма, сумрак. Подчеркнем, что в «Одиссее» ни в каких других повествованиях о плаваниях, кроме тех, которые связаны с Аидом, Океан не упоминается (всегда говорится о море). Океан всегда рядом с Аидом, а Аид – с Океаном.

Вот как описывается путь в Аид и он сам в речи Кирки, посылающей туда Одиссея: «Поставь мачту и разверни белые паруса, а его (корабль) понесет дыханье Борея. Но когда ты переправишься кораблем через Океан, там низкий мыс и роща Персефоны и черные тополя и ивы, губящие свой плод. Там причаль корабль на Океане глубоководоворотном, а сам ступай во мглистый дом Аида. Там в Ахеронт впадают и Пирифлегетон, и Коцит, который является оттоком воды Стикса, [там] и скала, и соединение двух грохочущих рек. Затем, герой, < …> вырой яму < …> и вокруг нее соверши возлияние мертвым < …> Принеси в жертву барана и черную овцу, повернув их к Эребу, сам же отвернись, оборотившись к потокам реки» (Od. X, 506–518, 527–529).

Борей в эллинской традиции обозначал не только северный ветер, но и самый холодный северо‑ восточный ветер. Когда Борей несет корабли Одиссея от города Исмара к мысу Молей, то он дует с северо‑ востока, а когда затем Борей гонит корабли от Киферы к лотофагам, то он (если принимать локализацию лотофагов по Геродоту и Страбону) дует с севера – северо‑ востока. В Скифии Борей (по источникам ранней традиции – VII–V вв. ) дует с гор Рипеев (Алтай), за которыми – гипербореи, т. е. дует с северо‑ востока – востока на юго‑ запад – запад (Bolton 1962; Ма‑ чинский 1971; 1997б; 1997а, рис. 12; 2002, рис. 1), соответствуя реальному ветру, дующему с северо‑ востока и северо‑ востока – востока в сторону Северо‑ Западного Предкавказья и Боспора и, что особенно важно, Крыма (Золотарев 1979: 98, рис. 2). Этот доминирующий ветер (зимой холодный), отразившись от Кавказского хребта, обрушивается с особой силой к теплому морю около Новороссийска, где он до сих пор носит название «бора́ ». Таким образом, корабль Одиссея, подхваченный этим Бореем, плыл, как мы полагаем, от острова Гермонасса первоначально на юг – юго‑ запад, вдоль берегов Южного Крыма.

Одиссей прибыл к Кирке, двигаясь морем, и также морем плывет от нее (Od. X, 131; XI, 1). Но на каком‑ то этапе он должен достигнуть Океана и, только переправившись через него, прибыть к Аиду. Остальные тексты подтверждают эту географию.

Корабль Одиссея плывет до захода: «Село солнце и покрылись тьмою все пути, а он (корабль) прибыл к пределам Океана с глубоким течением» (Od. XI, 12–13). «Приплыв туда, мы причалили корабль… и сами пошли вдоль течения Океана, чтобы придти в то место, которое указала Кирка» (Od. XI, 20–22). В другом месте мать Эвриклея у входа в Аид говорит сыну: «Трудно эти вещи живым увидеть, ибо на пути великие реки и страшные потоки, прежде всего, Океан, через который невозможно переправится пешему, если у кого‑ то нет хорошо сделанного корабля» (Od. XI, 156–159). Одиссей возвращается из Аида: «Корабль понесла по реке Океану волна потока, сначала на веслах, а затем с попутным ветром» (Od. XI, 638–640). «Корабль покинул поток реки Океана и достиг волны широкого моря и острова Айайэ, где жилище и хороводы ранорожденной Эос и восходы Гелиоса». (Указание на то, что Айайэ расположена восточнее Аида. ) Пенелопа: «Чтобы буря, захватив меня, унесла по мглистым дорогам и бросила бы в устье обратнотекущего Океана» (Od. XX, 61–65).

Оставив на время загадку соотнесенности «обратнотекущей реки Океан» и «широкого моря», вернемся к словам Кирки. После переправы через Океан, как последний признак близости Аида, виден «низкий мыс и роща Персефоны», а затем «скала и соединение двух… рек», где герой и приносит жертву. Сам Одиссей добавляет к этим признакам лишь киммерийцев и вечную ночь. Предполагаем, что «низкий мыс и роща Персефоны и черные тополя и ивы» соответствуют святилищу и священной роще Гекаты на низком Кинбурнском мысу на запад от Гилеи‑ Полесья при вплывании в Днепро‑ Бугский лиман (Ptol. III, 5, 2; Anonym. Peripl. 84)[62], функционировавших, возможно, уже в эпоху первичной колонизации (Pусяева 2005). В гомеровском гимне Деметре (последняя четверть VII в. до н. э. ) Геката изображается как постоянная спутница Персефоны и Деметры (H. Cer. 52–62, 438–440), в орфическом гимне – как вызывающая ночью из могил призраки умерших (H. Orph. 1), во фрагменте из утраченной трагедии Эсхила читаем: «Владычица Геката, предстоящая царским чертогам»; учитывая хтонические черты Гекаты, можно не сомневаться, что она привратница именно «подземных чертогов», как и перевел этот отрывок М. Л. Гаспаров (Эсхил 1989: 303). Замена Персефоны ее спутницей, хтонической Гекатой, вполне вероятна, поскольку эллинам, поселившимся здесь, не хотелось помнить, что ранее эти места напрямую связывались с Аидом.

Скала у слияния двух рек весьма напоминает высокий и обрывистый Станиславский мыс у слияния Днепра и Южного Буга (Виноградов 2007: 45), похожий на нос корабля по Диону Хризостому. На этом мысу уже в V в. стоял храм Деметры (заменяющей Персефону? ) или, что вероятнее, Матери богов (позднее поглощенный морем вместе с южной окраиной мыса). Рядом, в Гилее[63], Анахарсис совершал ночное священнодействие Матери богов, под которой обычно подразумевают исключительно греко‑ малоазийскую Кибелу‑ Рею. Но у Гезихия, сохранившего очень архаичные сведения, имеем: «Киммерийская богиня: Мать богов», «Киммерийцы: скифы; и народ у Океана» (Hsch. s. v. Κ ι μ μ ε ρ ὶ ς θ ε ά, Κ ι μ μ έ ρ ι ο ι ). А киммерийцы до вторжения скифов явно локализуются в Северо‑ Западном Причерноморье не позднее начала VII в. до н. э. [64]

Итак, по нашей реконструкции, корабль Одиссея в завершающей части путешествия плывет на северо‑ запад, от Крыма к Кинбурнскому мысу и Днепро‑ Бугскому лиману через Каркинитский залив. Примечательно, что у Константина Багрянородного, передающего в интересующем нас месте древнюю языческую номенклатуру, не имеющую аналогий в других источниках, этот залив назван «Некропилы» (ворота мертвых) (рис. 25: б)[65].

По прибытии к преддверью Аида Одиссей встречает там тень Ахилла, сохраняющего, в отличие от большинства теней, память и занимающего в Аиде совершенно особое положение. Одиссей говорит ему: «Ибо раньше мы, аргивяне, тебя живого чтили наравне с богами, теперь же ты мощно властвуешь (царствуешь) над мертвыми, находясь здесь. Посему не печалься, умерев, Ахиллес» (Od. XI, 484–486). Ахилл отвечает, что предпочел бы живым «работать поденщиком у нищего, чем властвовать над всеми угасшими (увядшими) мертвецами» (Od. XI, 489–491). Этот текст, называющий Ахилла владыкой мертвых в Аиде, расположенном в земле киммерийцев, поразительно перекликается со стихом Алкея (рубеж VII–VI вв. до н. э. ): «Ахилл, ты, который владычествуешь над Скифией» (PLF Z 31 – см. Machinsky, Mousbakhova 2001; Мачинский 2008).

Образ Ахилла, занимающего особое место в Аиде, появляется и в описании полета в Аид душ женихов: «Вел их Гермес по мглистым дорогам. Они двигались мимо потоков Океана и также мимо скалы Левкада, мимо ворот Гелиоса и народа снов и скоро прибыли на асфоделевый луг; там живут души, призраки умерших» (Od. XXIV, 9–14). И первым их там встречает Ахилл в сопровождении (как и при посещении Аида Одиссеем – Od. XI, 467–469) Патрокла, Антилоха и Аякса.

Следуя презумпции доверия к географическим ориентирам, связанным с Аидом, отметим, что в данном случае души летят к Аиду с Итаки, т. е. с юго‑ запада на северо‑ восток. И тогда на их пути, кроме «потоков Океана», естественным образом оказывается «скала Левкада» (последний «реальный топоним» перед «народом снов» и преддверьем Аида), несомненно идентичная острову Левка, который к концу VIII в. до н. э. уже прочно связан с Ахиллом (свидетельство Арктина Милетского, поэта конца VIII в. до н. э., ныне иногда относимого к середине VII в. исключительно из‑ за слишком раннего, синхронного «Одиссее» упоминания о переносе Фетидой тела Ахилла на острове Левка) (рис 24; 25: б).

Если Алкей на Лесбосе около рубежа VII–VI вв. определенно знал, что Ахилл владычествует над Скифией (т. е. почитается там скорее как бог, чем как герой), то ясно, что культ Ахилла возник у эллинов Северо‑ Западного Причерноморья не позднее конца VII в. По археологичеким данным, совершенно уникальный по интенсивности культ Ахилла фиксируется со второй половины VI в. на Березани (в древнейшем Борисфене), в Ольвии, на Тендровской косе, на Кинбурнском мысу в Гилее. Но особо примечательно святилище на мысу Бейкуш в месте соединения Березанского и Бейкушского лиманов. После последних раскопок там и краткой публикации материалов ясно, что это святилище несомненно уже существовало во второй четверти VI в., хотя при раскопках были обнаружены и отдельные фрагменты керамики начала VI в. (Буйских 2001). Поскольку от святилища «сохранились, очевидно, лишь остатки периферийной части», а «центральная его часть давно разрушена лиманными водами» (Русяева 2005: 153), полагаем, что святилище возникло не позднее рубежа VII–VI вв. до н. э. Поражает «подземный» характер жертвенных сооружений: вырытые в лессе камеры со сводчатыми перекрытиями и ямы с подбоями. Отметим сходство обрядов, проводившихся около этих сооружений, с обрядами, совершенными Одиссеем у входа в Аид. Одиссей вырывает глубокую яму, зарезает барана и овцу, их кожу сжигает и совершает возлияние, в т. ч. и вином. В Бейкушском святилище среди костей жертвенных животных на первом месте называется овца, присутствуют следы огня (зола и угли) и разбитые после обряда (возлияния? ) сосуды, в т. ч. и амфоры (с вином? ). Размеры святилища и характер обрядности говорят в пользу того, что Ахилла чтили здесь как хтонического, «подземного» бога. В пользу этого – и присутствие на некоторых остраконах, наряду с именем Ахилла, изображения или символов змеи. Отметим и чуждые грекам черты жертвоприношений: присутствие кусочков серы и мела и скифских наконечников стрел (Буйских 2001).

В описании полета душ женихов привлекает внимание «народ (δ ῆ μ ο ς ) снов», названный непосредственно перед асфоделевым лугом, т. е. перед преддверьем Аида. При посещении Аида Одиссеем отмечается «народ (δ ῆ μ ο ς ) и город мужей киммерийских», о которых известно лишь то, что они живут рядом с Аидом и что над ними «распростерта губительная ночь». Предполагаем, что под «народом снов» и народом ночи (когда и являются сны) подразумевается нечто очень близкое (если не одно и то же). Во втором случае мотив «снов» особо подчеркнут из‑ за доминирующей в этом эпизоде роли Гермеса, бога снов, по «Одиссее». «Никогда сияющее солнце не взирает на них лучами, ни когда восходит на звездное небо, ни когда с неба склонится назад к земле» (Od. XI, 15–18) – эта фраза дословно повторяется у Гесиода в «Теогонии» (759–762). Но если в первом случае солнце не взирает на «народ и полис мужей киммерйских», живущих у входа в Аид, то во втором – на жилище Сна и Смерти, рядом с которым обиталище Аида и Персефоны (Hes. Th. 758–768).

Сопоставление и непротиворечивое объединение двух главных текстов «Одиссеи», повествующих о прибытии к преддверью Аида, впервые сделано еще Овидием: «Есть вблизи киммерийцев глубокая пещера в полой горе, жилище и святилище ленивого Сна. Туда никогда не может проникнуть своими лучами ни восходящий, ни достигший середины пути, ни заходящий Феб» (Ovid. Met. 592–595).

В составе несохранившейся тетралогии Эсхила об Одиссее была трагедия «Вызыватели душ», явно перекликающаяся с текстами «Одиссеи», но с использованием и других источников, спаянных в целое и дополненных воображением Эсхила. Например, предсказание Тиресия об обстоятельствах смерти Одиссея дано здесь подробнее и отчасти иначе, чем в «Одиссее». Вот важные для нашей темы фрагменты: «Гермеса предка почитаем мы, родом приозерные (прилиманные, Fr. 273 Radt: γ έ ν ο ς ο ἱ π ε ρ ὶ λ ί μ ν α ν )»; «Давай теперь, о чужестранец, встань на поросшем травой священном участке страшного озера (лимана) и, разрезав горло под шеей, пошли кровь этой жертвы как напиток для бездушных в темную глубь камышей. И, призвав изначальную землю (хтон) и Гермеса Хтония, проводника умерших, проси Зевса Хтония поднять толпу блуждающих ночью от устьев реки, которой этот отток, нежеланная и непригодная для омовения рук вода, изливается стигийскими потоками» (Fr. 273a Radt).

Речь здесь явно идет о принесении Одиссеем жертвы неподалеку от входа в Аид. Слово λ ί μ ν η, наряду со значением «озеро», может означать и залив, и лиман, в том числе и Днепро‑ Бугский (у Диона Хризостома). Гермес, проводник умерших и бог снов по «Одиссее», выступает здесь еще и как предок «прилиманного» народа, выступающего в роли «вызывателя душ» (сопоставим с «народом снов» у Аида в «Одиссее»). Вновь упоминаются две реки, главная и ее «отток» с непригодной водой, отождествляемый со Стиксом (вспомним горькую воду Гипаниса, притока Борисфена, в его нижнем течении, по Геродоту, и, независимо от него, по Витрувию, утверждающему, что горький источник, отравляющий воду Гипаниса, течет через копи, где добывается сернистый мышьяк, – SC II: 43). По Геродоту, река Пантикап впадает с востока в Борисфен, «миновав Гилею». А по Эфору (IV в. ), «по ту сторону Пантикапа (т. е., видимо, достигая и лимана) живет народ лимнеев (Λ ι μ ν α ί ω ν ἔ θ ν ο ς ) и многие другие племена < …>. Они весьма благочестивы» (Ps. ‑ Scymn. 850–53 со ссылкой на Эфора).

Допускаем, что все приведенные свидетельства являются отголоском древней мифологической традиции о живущем при слиянии двух рек около Аида священном народе, или народах (киммерийцы, народ снов, вызыватели душ, прилиманные (приозерные) потомки Гермеса, лимнеи). Полагаем, что вышеприведенных текстов (в первую очередь из «Одиссеи») достаточно, чтобы считать местности около слияния Ю. Буга с Днепром и около Днепро‑ Бугского лимана (Станиславский мыс? Мыс Бейкуш? Или иное место? ) реальным прообразом преддверья Аида в «Одиссее».

Но при этом неразгаданным остается образ «обратнотекущей», «глубокотекущей», «глубоководоворотной» реки «Океан», которую надо, покинув море, пересечь на пути в Аид и снова пересечь, возвращаясь из Аида в море. Конкретность этого образа, сочетающаяся с подробным описанием подступов к Аиду, не позволяет отнести его к области чистой мифологии.

Страбон, рожденный на южном берегу Понта, не сомневался, что киммерийцы «Одиссеи» жили на северном его берегу, где‑ то рядом с Боспором Киммерийским (Str. I, 1, 10). Но соседство Океана и Аида с киммерийцами вызывало у него (и у его источников) вопросы, естественные для его времени, которые он и решал в духе своего времени. Так он приходит к следующему заключению:

Зная, что киммерийцы жили у близкого к северу у туманного Боспора Киммерийского, (Гомер) соответственно перенес их в какое‑ то мрачное место около Аида (Strabo I, 2, 9).

В целом возникновение гомеровской локализации Аида Страбон представлял себе так:

Люди тех (гомеровских) времен представляли себе Понтийское море как бы другим Океаном и отплывших туда представляли уехавшими столь же далеко, как и выплывших на большое расстояние за (Геракловы) столпы. < …> Может быть, по этой причине (Гомер) перенес (события) из Понта в Океан, так как это легко могло быть принято в силу господствовавших тогда представлений (Strabo I, 2, 10).

Самым ценным в этом пассаже Страбона является сообщение о том, что для древних Понт был «другим Океаном», т. е. Океаном с другой стороны, противоположной Геракловым столбам. Но при этом он навязал Гомеру правильное представление об Океане, своейственное его времени, уже давно знавшему, что Понт не сообщается с Океаном. О том, что Понт в древности воспринимался как потусторонний мир, сохранил сведения и Евстафий в своих комментариях к Одиссее: «Понт Эвксинский был страшен эллинам по своей отдаленности. Поэтому, говорят, про понтийских людей, где‑ либо появлявшихся, говорили, что они прибыли „из огромного Понта“, что было равносильно выражению „из погибели“» (SC I, 311).

Отметим важнейшие признаки «Океана» в «Одиссее»: он – текущая глубоководная великая река, он «обратнотекущий» («текущий вспять») и «глубоководоворотный», он непосредственно граничит с морем и с сушей. На вопрос, почему он «обратнотекущий» (обратно чему? ), напрашивается ответ – обратно движению солнца (против часовой стрелки). С учетом важнейшей характеристики Океана как реки, текущей вдоль моря, можно предположить, что этому древнему Океану, текущему в Понте, соответствовало направленное против движения солнца постоянное круговое течение вдоль берегов Понта, кратко и ярко описанное в замечательной статье М. И. Золотарева: «Основное течение Черного моря хорошо выражено на расстоянии 3–9 км от берега и охватывает все море кольцом шириной в 35–90 км. Течение в этой зоне характеризуется большой устойчивостью и сравнительно большими скоростями, составляющими 0, 9–1, 8 км/час. Основное течение имеет вид замкнутой циркуляции, где движение водных масс происходит против часовой стрелки параллельно побережью. В заливах, в бухтах и у мысов наблюдаются круговороты течений, вращающиеся по часовой стрелке со скоростью 0, 5–0, 9 км/час» (Золотарев 1979: 95, рис. 1. ).

Подобное круговое, околобереговое, обратное движению солнца течение свойственно некоторым замкнутым морям достаточно правильных, особенно округлых очертаний. В Понте оно выражено особенно сильно, но в силу его «двучастности» разбивается на два круговых течения (рис. 28: б). В Эгейском море потенциальная возможность такого течения настолько деформирована далеко выступающими полуостровами, глубокими заливами и бесчисленными островами, что оно совершенно незаметно. Поэтому эллины, попадая из Эгеиды в Понт, сталкивались с совершенно новым для них природным явлением, имевшим огромное значение для мореплавания.

На карте хорошо видно, что у берегов Крыма, обильных мысами, заливами, бухтами, этот «быстротекущий» поток морской воды нарушен и местами практически отсутствует, поэтому корабль Одиссея на этом участке пути находился «вне Океана», а в море со всеми его прихотями. И лишь южнее косы Тендры и устья Днепро‑ Бугского лимана околобереговое течение, «обратное» движению солнца, восстанавливается, явно усиленное водами, текущими из Днепро‑ Бугского лимана, и ветром с северо‑ востока, и далее неуклонно продолжается до Боспора Фракийского и затем вдоль южного берега Понта (рис. 28: б).

Это течение имеет ответвление в Боспор Фракийский и кончается в Геллеспонте. О значении, по представлениям эллинов, течения круп‑ ных рек для усиления «океанического» течения в Понте сообщает все тот же Страбон: «По его (Стратона, ок. 300 г. – Д. М. ) мнению, Эвксин прежде не имел прохода у Византия, но впадающие в него реки прорвали его силою, и затем вода излилась в Пропонтиду и Геллеспонт» (Str. I, 3, 4). Видимо, под «устьем Океана», о котором говорит Пенелопа, можно подразумевать Боспор Фракийский или Геллеспонт (или устье Днепро‑ Бугского лимана? ).

Не исключено, что это течение имело в древности и еще одно название. Борисфеном назывались не только город (Березань, затем Ольвия) и река, но и Днепро‑ Бугский лиман. «Река Борисфен, озеро (lacus) и народ того же имени, и город» (Plin. NH IV, 82), где под озером несомненно подразумевается Днепро‑ Бугский лиман, игравший свою роль в усилении правильного кругового течения против солнца у западных берегов Понта. В связи с этим целесообразно упомянуть два бесценных свидетельства, в которых Борисфен отождествляется с Геллеспонтом. У Гезихия читаем: «Борисфен: Геллеспонт, есть и река» (Hsch. s. v. Β ο ρ υ σ θ έ ν η ς ), а Стефан Византийский сообщает: «Борисфен, город и река Понта < …>; так же назывался и Геллеспонт до Геллы» (St. Byz. s. v. Β ο ρ υ σ θ έ ν η ς ).

Нельзя исключать, что все однонаправленное течение нижнего Днепра и Днепробугского лимана и продолжающее его морское течение вдоль западного берега Понта и его ответвление в Пропонтиду и Геллеспонт некогда (до возникновения мифа о падении Геллы? ) называлось еще и Борисфеном и представлялось чем‑ то единым.

В связи со всем вышеприведенным становится более вероятным мнение, которое выразил еще K. E. Baer, соотносивший бухту лестригонов с Балаклавской бухтой, а самих жестоких лестригонов с таврами. Действительно, корабли, плывущие на восток от Боспора Фракийского по параллельному берегу течению, не доплывая до мыса Карамбий, попадают в северное ответвление этого течения, достигающее берегов Крыма неподалеку от Балаклавы. Короткий путь от Карамбия до мыса Бараний Лоб в Крыму широко использовался в античную эпоху.

 

Рисунок 24. Карта Боспора и прилегающих территорий. Значком  обозначены места находок древнейших посвящений Афродите владычице Апатура

 

Рисунок 25: вверху – карта Таманского полуострова; внизу – карта Северо‑ Западного Причерноморья

 

Рисунок 26: а – изображение богини с грифонами на Келермесском ритоне; б – кентавр со «скифским» оленем под изображением богини

 

Рисунок 27: а – изображение Одиссея с цветком «молю» в руке и мечом у бедра; б – изображение «киммерийца» (? ) за «рекой»

 

Рисунок 28: а – сцена с журавлями и козлами; б – система черноморских течений (сплошные стрелки) и древние морские пути (пунктирные стрелки)

 

Рисунок 29. Келермесское зеркало. Фото В. М. Теребенина © Государственный Эрмитаж, Санкт‑ Петербург, 2018

 

Выявляемая нами географическая реальность, стоящая за образом «реки Океана» в «Одиссее» (причем лишь в той ее части, где повествуется о северопонтийском отрезке странствий героя), образно и рельефно отражена лишь в этой эпопее и отчасти в сообщениях и умозаключениях Стратона, Кратета и Страбона. Из других источников встает иной образ Океана, но, возможно, в создании его какую‑ то роль сыграл и его понтийский вариант.

Определив тот регион, где, по «Одиссее», находился Аид и где уже в конце VIII в. зарождался культ Ахилла как героя и даже бога в Аиде, расположенном рядом с землей киммерийцев, обратимся к определению времени, когда здесь впервые появляются эллины и возникает эмпорий Борисфен.

Заселение эллинами этого региона, тем более первые их поездки сюда, отстоят хронологически не так далеко от времени создания «Одиссеи». Вопреки новейшим спекуляциям С. Л. Соловьева (Соловьев 2005: 14), пытающегося отнести время создания Борисфена (на острове Березань) к последнему десятилетию VII в. до н. э., археология убедительно подтвердила сообщения хроники Евсевия об основании Борисфена около 647–644 гг. до н. э. (т. е. в самом начале третьей четверти VII в. ) (Копейкина 1979; 1982; Ильина 2000). Важно хорошо аргументированное и основанное на изучении древнейшей импортной керамики мнение M. Кершнера о том, что первые поездки греков в эти места относятся к «двум первым четвертям VII в. до н. э. », а постоянное их поселение здесь, как явствует из контекста, к третьей четверти или к рубежу второй и третьей трети VII в. до н. э. (Kerschner 2006: 237–244), т. е. к 650–625 гг. до н. э.

Прибрежные и, вероятно, древнейшие части поселения и могильника на острове (в VIII–VI вв. до н. э., вероятно, полуострове) Березань давно поглощены морем. Раскопанная Г. Л. Скадовским в 1900–1901 гг. древнейшая прибрежная часть могильника (ок. 500–800 погребений) из‑ за низкого уровня методики раскопок, пропажи документации и части материалов утрачена как источник для заключений о времени возникновения поселения. В исследованной более поздней части поселения действительно нет жилых и хозяйственных комплексов ранее конца VII в. до н. э. Но тем более показательно наличие в слоях и сооружениях конца VII – середины VI в. до н. э. десятков фрагментов греческой расписной посуды третьей четверти VII в. (Соловьев 2005: 14) и сотен фрагментов, суммарно датирующихся второй половиной VII в. до н. э., «среди которых есть уникальные в художественном отношении экземпляры» (Копейкина 1979: 106–107). Найдены «более двух десятков южно‑ ионийских столовых сосудов третьей или начала последней четверти этого столетия» (Соловьев 2005: 14), ранние хиосские амфоры с белой обмазкой 650–620 гг. и даже одна чаша середины VII в. до н. э. Все это неоспоримо говорит о присутствии на Березани постоянного греческого населения в третьей четверти VII в. до н. э.

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: