Учение об обществе и государстве 4 глава

in i id, ft i * tOt'< • ' iJCOHyl

— Тем n«' i H я i• "' i, высокочтимый Эвтидем, ,— цонроси/t н, киль i hi ipo ты молвишь правду. I Io я не вполне поверю в srry твою возможность, если только tpof hp подсобит в этом присутствующий здесь Дио-ниюдор, твой брат. В этом случае ты, быть может, и hi 1Ий#сшы'я i ia.э-го способ! 1ым. Скажите же мне оба, — продолжил я, — вот что (во всем прочем я не смогу с тми, людьми столь диковинной мудрости, спорить И утверждать, будто я не все знаю, в то время как вы го­ворите противное): смогу ли я настаивать, Эвтидем, оудто я знаю, что достойные люди несправедливы? tilutilMMte, знаю н это пли не ш:ио?

—- копрчно, ты мтознас им, отвечал он.

— Что именно и знаю-' < просили.

— Что достойные люди не-несправедливы.

2⁽)7 Разумеется, я это давным-давно знаю. Но Спрашиваю я не об этом, а о том, откуда я взял, что до-СЮЙныслюди несправедливы?

— 11иоткуда, — ответствовал Дионисодор.

—,'!i |ачит, я этого не знаю, — заключил я.

— Ты разрушаешь все рассуждение, — обратился Эвтидем к Дионисодору. — Ведь окажется у нас, что он чего-то не знает, и выйдет, что он одновременно и знающий и незнающий.

Дионисодор покраснел.

— Но ты-то что при этом думаешь, Эвтидем? — спросил я. — Не кажется ли тебе, что прав твой брат — он, всеведущий?

— Ведь я — брат Эвтидема, — живо подхватил Дионисодор. А я на это:

— Брось это, милейший, пока Эвтидем не пока­жет мне, что я знаю, будто достойные люди — не-справсдлшш, и не мешай этому моему познанию.

— Ты увиливаешь, Сократ, — возразил Дионисо­дор, — и не желаешь отвечать.

— Естественно, — сказал я. — Ведь я слабее каждо­го из вас, так не могу я не бежать от вас обоих! Мне ведь далеко до Геракла, а и он не был в силах сражать­ся с гидрой — настоящей софисткой, которая, когда снимали одну голову с ее рассуждения, выпускала вместо нее, пользуясь своей мудростью, много но­вых, — а также с неким раком, другим софистом, не­давно приплывшим, как мне кажется, прямо из моря: поскольку этот рак досаждал ему своими речами и укусами слева, он позвал на помощь своего племян­ника Иолая, и тот ему крепко помог. Мой же Иолай, 111атрокл|, если придет, только испортит дело.

— ()ч всчай же, — иставмл туг Дионисодор, — раз уж ты сам натинул.чту пса по: был ли Иолай больше Геракловым племянником, чем твоим?

— Да уж самое лучшее для меня, Дионисодор, — возразил я, — ответить тебе! Ты ведь не оставишь свои вопросы, — я почти в этом уверен, — и будешь сердиться и мне мешать, не желая, чтобы Эвтидем научил меня той премудрости.

— Так отвечай же, — настаивал он.

— Итак, я отвечаю, что Иолай был племянником Геракла; моим же, как мне кажется, не был ни в коей мере. Ведь отцом его не был мой брат Патрокл, но был Ификл, близкий ему по имени брат Геракла.

— А Патрокл, — спросил он, — твой брат?

— Разумеется, — отвечал я, — но по матери, не по отцу.

— Значит, он и брат тебе и не брат.

i отца, милейший, — отвечал я. —

гм, моим же — Софрониск.

•, — говорит он, — и Софрониск

I -г

ичмо, — отвечаю, - Софрониск — моим, шт Яначит, — говорит он, — Хярсдсм отлича-

II

• • i моего, — отвечаю.

*- < '.лгдпнатсльно, он был отцом, отличным от Или *г ты подобен камню?

— Г.< >к к!., — отвечал я, — как бы по твоей милости НИИ' м деле не показался камнем. Себе же я таким

|'(ит,тм отличаешься от камня?

И и И МИЛИЦИИ К'1.,

-п., отличаись от камня, ты сам — не ка-' >и»«яс|| от аолоти, ты сам — не золото?

— Значит, и Хэредем, отличаясь от отца, сам не может быть отцом.

— Похоже, что oi i и м фямь не отец, — отвечал я.

— Нсли же, с другой стороны, — подхватил тут Пвтидсм, — Хэредем — отец, то Софрониск, отлича­ясь ОТ отца, не является отцом, и у тебя, Сократ, нет отца.

Тут вмешался Ктесипп.

— А разве с нашим отцом, — сказал он, — не про­изошло ТОГО же самого? Ведь он отличен от моего

Отце?

— Новев нп, отсчалЛнтидем.

— Мначит, oi i с моим отцом — од| ю и то же?

— Да, одно и то же.

— Я бы с этим не согласился. Но, Эвтидем, мне ли он только отец или и прочим людям?

— И прочим людям также, — отвечал тот. — Или •л л думаешь, что один и тот же человек, будучи отцом, может не быть отцом?

— Я и в самом деле хотел бы так думать, — отве­чал Ктесипп.

— Как же так? — возразил Эвтидем. — То, что яв-

ляется золотом, будет не золотом? Или тот, кто есть человек, не будет человеком?

— Да нет же, Эвтидем, — отвечал Ктесипп. — Как говорится, не громозди на заплату заплату. Ведь чуд­ные вещи ты говоришь — будто твой отец также отец всем людям.

— Но это верно, — говорит тот.

— А только ли людям, — спросил Ктесипп, — или также лошадям и всем прочим животным?

— Всем животным, — отвечал тот.

— И мать твоя — мать всем животным?

• — И мать.

* — И морским ежам, — спросил Ктесипп, — она чЧВкже мать?

-<< — Да, и твоя мать — тоже.

.•.,; — И значит, ты — брат телят, щенят и поросят?

•••••• — И ты тоже.

— А вдобавок отцом твоим будет кабан или пес?

— И твоим также.

— Ты тотчас же, — вмешался Дионисодор, — ес­ли станешь мне отвечать, с этим согласишься, Кте­сипп. Скажи мне, есть у тебя пес?

— Да, и очень злой, — отвечал Ктесипп. ¹ — А щенята у него есть? ¹ — Ксть, тоже очень злые.

— J)T<rr пес, значит, им отец?

— Сам видел, — отвечал Ктесипп, — как он по­крыл суку.

— Ну что же, разве это не твой пес?

— Конечно, мой, — отвечает.

— Следовательно, будучи отцом, он твой отец, так что отцом твоим оказывается пес, а ты сам — брат щенятам.

И снова Дионисодор, не дав Ктесиппу произнес­ти ни звука, продолжил речь и сказал:

— Ответь мне еще самую малость: бьешь ты это­го пса?

А Ктесипп, рассмеявшись:

— Да, — говорит, — клянусь богами! Ведь не могу же я прибить тебя.

— Значит, ты бьешь своего отца?

ззо

HtT, горшдо справедливее было бы, если вы н попоил iwiiiei¹»» отца, которому взбрело в голову pii i и i it текил мумкции сыновей. Но, верно, Эвти-Д(ирпдплшал Ктесмпи, немалыми благами hi it, и iHtt/ii и i >! уши нитей мудрости ваш отец, он *t н и|«|| mtinrrl¹

— ()днй1м) ни он не нуждается во многих благах, Ктесиии, ни ты сам.

— И ты, Эвтидем, тоже не нуждаешься? — спро-онл туг Ктесинп.

— Мало того, и никто из людей. Скажи мне, Кте-еипп, считаешь ли ты благом для больного пить ле-Шрство, когда он в том нуждается, или это представ-тебе не благом? Или когда кто-нибудь идет на у, Лить вооруженным лучше, чем выступать бе-

—* Дум»*}, то да, — отвечал Ктесипп, — хотя н имидаш, ч и» ты пас чем-нибудь огорошишь.

— Д4, • наилучшем виде, — промолвил тот. — НО сдаечйй; КОПЬ скоро ты признаешь, что пить лекарст-•О — благо для человека, когда он и этом нуждается, и, шначит, этого добра надо нить по возможности боль­ше, то ему будет хорошо, если кто-нибудь разотрет и намешает ему целый воз эллебора?

А Ктесипп отвечал:

— Да, очень хорошо, если пьющий это лекарство будет ростом с дельфийское изваяние.

— Значит, и на войне, коль скоро это благо — нмс'1'ii оружп<. 1 шдо иметь как можно больше копий и щитон,»сд|. • и > же благо?

—- 1'аэум< (к и, отвечал Югесипн. — А ты этого не думаешь,;•)» i идем? I lo-твосму, достаточно одного щита и одного копья?

— По-моему, да.

— И ты бы так вооружил, — возразил Ктесипп, — и Гериона и Бриарея? Я-то думал, ты более искусный боец в тяжелом вооружении — и ты, и твой дружок

Эвтидем тут промолчал. А Дионисодор, возвра­щаясь к тому, на что Ктесипп уже отвечал, спросил его:

— Тебе и золото, значит, кажется благом?, <л

— Конечно, и очень большим, — отвечал Кте­сипп.

— Что ж, разве ты не думаешь, что блага надо иметь всегда и везде?

— Безусловно, — отвечал тот.

— Значит, ты признаешь, что золото — это благо?; — Уже признал ведь, — отвечал тот.

— Значит, его нужно иметь повсюду, и особен­но—в себе самом? И счастливейшим был бы тот че-лопек, который имел бы три таланта золота в желуд­ке, один талант — и черепе и по золотому статеру в каждом глазу?

—- Да ведь рассказывают же о скифах, Эвтидем, — молпил тут Ктесипп, — в точности как ты сейчас гово­рил о родителе-псе, что достойнейшими и счастли­вейшими из них считаются те, у кого много золота в черепах, а еще удивительнее, что и пьют они из сво­их собственных позолоченных черепов, держа собст-венные головы в руках и заглядывая им внутрь. * 300 — Ну а смотрят-то и скифы, и все прочие лю­ди, — спросил Эвтидем, — на то, что им доступно ви­деть или недоступно?

— Конечно, на то, что доступно.

— Зп а ч ит, и ты та кже?

— Им, *'' '*> А видишь ты наши плащи?

—Л»

"•• <*- Значит, им доступно видеть.

— Восхитительно! — воскликнул Ктесипп.

— Ну и что же дальше? — спросил Эвтидем.

— Ничего. А ты, возможно, такой простак, что не веришь, будто плащи видят? Но мне кажется, Эвтидем, что ты спишь наяву, и, коли возможно, чтобы говоря­щий не говорил, так ты именно это и делаешь.

— А разве невозможно, — вмешался Дионисо-дор, — молчащему говорить?

— Никоим образом, — отвечал Ктесипп.

— И говорящему — молчать?

— Еще менее того, — отвечал он.

— А когда ты говоришь о камнях, о дереве, о же­лезе, разве ты говоришь не о молчащем?

Ззз

— Вовсе нет, наоборот: когда я бываю в кузницах, железо, как говорится, вопит и издает прегромкие муки, если к нему притрагиваются. А ты, со своей премудр< ктыо, этот не знал и сказал ерунду. Но вы мне все таки покажите, как это возможно — говоря-щгму молчать.

'lyr мне показалось, что Ктесипп из-за своего лю­бимца чересчур увяз в споре.

— Но разве, — сказал Эвтидем, — когда ты мол­чишь, это молчание относится не ко всему?

— Ко всему, — отвечал Ктесипп.

— 3i 1ачит, ты молчишь и о говорящем, если толь-»то, что говорится, относится ко всему.

— Как так? — спросил Ктесипп. — Разве всё не молчит?

— Конечно, нет, — гугигчал.'Овтидем.

— Но тогда, почтеннейший, ис'ё говорит?

— Да, нее гопорнщгс

— Однако, — ноирхшл Ккч мни, — я спрашиваю не об этом, но о том, творит ли псе или молчит.

— Ни то, ни другое, а вместе с тем и то и другое, — подхватил здесь Дионисодор. — Уверен, что ты не из­влечешь ничего для себя из этого ответа.

Но Ктесипп, по своей привычке громко захохо* та в, сказал:

— Эвтидем, твой братец, внеся двусмысленность в рассуждение, поражен насмерть!

А Клиний смеялся и радовался, и Ктесипп почув­ствовал, что силы его удесятерились. Мне же показа­лось, что этот ловкач Ктесипп перенял у них собст­венный их прием: ведь никто другой из ныне живу­щих людей не обладает подобной мудростью. И я сказал:

— Что же ты, Клиний, смеешься над столь важ­ными и прекрасными вещами?

— Так, значит, Сократ, тебе все-таки известна какая-то прекрасная вещь? — вставил тут Диони­содор.

— Известна, Дионисодор, и не одна, а многие. 301 — Но вещи эти отличны от прекрасного или они — то же самое, что прекрасное?

Тут я всем своим существом почувствовал затруд­нение и подумал, что это мне поделом: не надо было произносить ни звука; однако я отвечал, что пре­красные вещи отличны от прекрасного самого по себе: в каждой из них присутствует нечто прекрас­ное.

— Так, значит, если около тебя присутствует бык, то ты и будешь быком, а коль скоро я нахожусь око­ло тебя, то ты — Дио| шсодор?

— 1 kvn»:»i ли поуважительней, — сказал я.

— Но каким же образом одно, присутствуя в дру­гом, делает другое другим?

— И это тебя затрудняет? — возразил я; теперь я уже попробовал подражать мудрости этих двух му­жей, настолько я ее жаждал.

— Как же не затрудняться и мне, и всем прочим людям в том, чего нет на свете?

— Что ты говоришь, Дионисодор? Прекрасное не прекрасно и безобразное не безобразно?

— Да, — отвечал он, — если так мне кажется.

— А тебе так кажется?

— Конечно, и даже очень.

— Значит, одно и то же — это одно и то же, а дру­гое — это другое? Ведь конечно же другое не может быть одним и тем же; думаю, и ребенку ясно, что дру­гое не может i re быть другим. Но ты, Дионисодор, на­рочно:->то опустил: мне кажется, что, как мастера колдуют над тем, что им положено обработать, так и вы великолепно отрабатываете искусство рассуж­дения.

— А знаешь ли ты, — сказал он, — что подобает делать каждому из мастеров? И прежде всего, кому подобает ковать?

— Знаю, конечно, — кузнецу.

— Л sai шматься гончарным делом? '** — Гончару.

— А кто должен забивать скот, свежевать и, нару­бив мясо на мелкие куски, жарить его и варить?

— Повар, — отвечал я.

— Значит, если кто-нибудь делает то, что ему надлежит, он поступает правильно?

— Безусловно.

— А повару, как ты утверждаешь, надлежит убой и свежевание? Признал ты это или же нет?

— Признал, — отвечал я, — но будь ко мне снис­ходителен.

— Итак, ясно, — заявил он, — если кто, зарезав и зарубив повара, сварит его и поджарит, он будет де­лать то, что ему подобает, и если кто перекует кузнеца или вылепит сосуд из горшечника, то он будет делать лишь надлежащее

— Великий Посейдон! — воскликнул я. — Теперь ты увенчал свою мудрость! Но будет ли когда-нибудь так, что она станет моею собственной?

— А признаешь ли ты ее, Сократ, — возразил он, — если она станет твоею?

— Коль ты того пожелаешь, — отвечал я, — ясно, что признаю.

— Как? — спросил он. — Ты думаешь, что знаешь свое?

— Да, если ты не возражаешь (ведь начинать нуж­но с тебя, а кончать вот им — Эвтидемом).

302 — Итак, — сказал он, — считаешь ли ты своим то, что тебе подвластно и чем ты можешь пользовать­ся, как тебе угодно? Например, считаешь ли ты, что те­бе принадлежит вол или мелкий скот, который ты мо­жешь продать, подарить или принести в жертву лю­бому из богов по выбору? И то, чем ты не можешь распорядиться подобным образом, ты ведь не счита­ешь своим?

А я, чунстпуя, что из всех этих вопросов вынырнет нечто прекрасное, и сгорая от желания поскорее его услышать, говорю:

— Безусловно, дело обстоит именно так: только подобные вещи и могут считаться моими.

— Ну а животными, — сказал он, — ты называешь то, что имеет душу?

— Да, — отвечал я.

— А ты признаешь, что из животных лишь те твои, в отношении которых тебе позволено делать все то, что я сейчас перечислил?

— Признаю. >»в

Выдержав с весьма ироническим видом паузу, как если бы он обдумывал нечто значительное, Диони-

СОДОр С1ФОСИЛ:

— Скажи мне, Сократ, есть ли у тебя родовой Зевс?

А я, заподозрив, к чему именно он клонит свою речь, сделал беспомощную попытку вывернуться, подобно дичи, пойманной в сеть, и бросил рыв-

КОМ:

— Негу.Диописодор!

— Злополучный же ты человек и вовсе не похож на афинянина, коли у тебя нет ни родовых богов, ни святынь, ни чего-либо другого прекрасного и до­стойного.

— Позволь, Дионисодор, — возразил я, — не бо­гохульствуй и не учи меня уму-разуму. Есть у меня и семейные, и родовые святыни и все прочее в том же роде, что имеют другие афиняне.

— Значит, у других афинян, — молвил он, — нет родового Зевса?

— Ни у кого из ионян, — отвечал я, — нет такого бога-покровителя — ни у тех, кто выселился из наше­го города, ни у нас самих; покровитель наш — Апол­лон, через род Иона. Зевса же мы не именуем «Родо-пым», но «Оградителем» и «Фратрием», и Афину так­же «Фра трией».

— Однако довольно, — прервал меня Дионисо­дор. — 11охоже, что у тебя есть и Аполлон, и Зевс, и Афина.

— Несомненно, — отвечал я.

— Так разве боги эти не твои? — говорит он.

— Нет, они мои родоначальники и повелители.

— Но ведь твои же, — возразил он. — Или ты не признал, что они принадлежат тебе?

— Признал, — отвечаю. — Куда ж мне деваться?

— Но, — говорит он, — разве эти боги — не жи­вые существа? Ведь ты признал живыми существами всех тех, кто имеет душу. А эти боги разве не имеют души?

— Имеют, — отвечал я.

— Значит, они — животные?

— Животные, — отвечаю.

— А из животных, — говорит он, — ты тех при­знал своими, которых ты волен дарить, продавать и приносить в жертву тому из богов, какому тебе за­благорассудится?

— Да, я это признал, — говорю. — Вижу, Эвтидем, что нет у меня пути к отступлению.

303 — Так иди же вперед, — говорит он, — и отве­чай: когда ты признаёшь, что Зевс и все остальные бо­ги — твои, ты тем самым считаешь, что волен их про­давать, дарить и всячески использовать по своему ра­зумению, как и других животных?

А я, Критон, как бы пораженный насмерть этим рассуждением, остался безгласен. Но Ктесипп, желая прийти мне ни помощь, воскликнул:

—• Геракл меня побери! Да это чудо что за рас-«уждсние!

А Дионис одор на т'о:

— Так чк> же, Геракл — это «тебя побери» или «тебя побери» —:-»то Геракл?

И Ктесипп отвечал:

k — Великий Посейдон! Потрясающие слова! От­ступаюсь: эти мужи непобедимы. «> Тут уже, милый Критон, не было ни одного из присутствующих, кто бы не превозносил в похвалах этих мужей и их рассуждение: все смеялись, руко­плескали и восторгались до изнеможения. До сих пор при каждом метком слове поднимали ужасный шум лишь поклонники Эвтидема, теперь же зашуме­ли чуть ли не сами колонны Ликея, радуясь за этих двух мужей! Я и сам был в таком настроении, что го­тов был признать, будто никогда не видывал людей столь премудрых, и, совершенно покоренный их му­дростью, принялся их восхвалять и прославлять в та­ких словах:

«О вы, блаженно одаренные столь удивительным свойством и сумевшие выполнить столь великое де­ло так проворно и в такой малый срок! В ваших ре­чах, Эвтидем и Дионисодор, содержится много пре­красного, но великолепнее всего то, что вам нет ни­какого дела до многих людей, весьма уважаемых и,

по-видимому, значительных, а вы думаете лишь о тех, кто подобен вам. Уверен, что речи вроде ваших любезны лишь немногим людям, похожим на вас, другие же о них столь низкого мнения, что, я знаю, более стыдились бы опровергать с их помощью со­беседников, чем быть опровергнуты сами. Есть в ва­ших речах еще одна черта — дружелюбие и благоже­лательность: когда вы утверждаете, что не существу­ет никаких прекрасных и достойных вещей, ничего белого и ничего другого в том же роде, да и вообще никаких различий между вещами, вы просто-напро­сто машинисте людям рты (впрочем, вы и сами это признаете); но, поскольку это касается не только других, но, по-видимому, и вас самих, это становит­ся очс! н> приятным и крадет у ваших речей их явную непривлекательность. Самое же главное — ваши рас-сужде! 1ия таковы и так искусно изобретены, что в са­мый небольшой срок научают любого человека: я наблюдал это и на примере Ктесиппа — ведь он пря­мо с места научился вам подражать. Это умение быс-i тро преподать — прекрасная черта вашего ремесла, однако она неудобна для публичных выступлений с рассуждениями; если бы вы меня послушались, вы воздержались бы от речей перед толпой, а не то, бы­стро иыучишпись вашему делу, эти люди не почувст­вуют к вам благодарности. Лучше всего вам рассуж­дать между собою; если же у вас будет слушатель, то пусть лишь такой, который заплатит вперед. То же самое, по зрелом размышлении, вы посоветуете и своим ученикам — никогда не вести рассуждений ни с кем из людей, кроме как с вами и между собою. Ты ведь понимаешь, Эвтидем, что ценны редкие ве­щи, самая же дешевая вещь — вода, хоть она и пре­восходна, по выражению Пиндара. Но, — заключил я, — примите все же в обучение меня и нашего Кли-ния».

После этой речи, мой Критон, и краткого обмена словами мы удалились. Так смотри же начни посе­щать школу этих двух мужей, ведь они уверяют, что могут обучить любого, кто заплатит деньги, причем ни природные свойства, ни возраст им не помеха;

338,

а еще важнее тебе узнать, что, по их мнению, даже и деловая занятость не может служить препятствием любому с налета воспринять их премудрость.

Критон. Конечно, Сократ, я внимательный слу­шатель и с радостью чему-нибудь поучился бы, но боюсь, что я один из тех, непохожих на Эвтидема, о которых ты сказал, что они с большей радостью позволяют опровергать себя подобными речами, чем сами опровергают других. И хотя смешно было бы мне наставлять тебя уму-разуму, все же я хочу со­общить тебе то, что я слышал. Знай же один из поки­нувших вас после беседы подошел ко мне во время моей прогулки — муж, почитающийся весьма муд­рым, из тех, кто особенно искусны в судебных ре­чах, — и молвил:

Критом, ты мс слушаешь этих мудрецов?

— Her, клянусь Зснсом, — отвечал я. — Я не сумел пробиться сквозь толпу, чтобы послушать.

— И однако, — возразил тот, — стоило бы это сделать. _t

— Зачем же? — спрашиваю.

— Чтобы услышать рассуждения мужей, искус-? нейших ныне в такого рода речах. Ая в ответ:

— Ну а как они показались тебе?

— Да не иначе, — отвечал он, — как всегда, когда слушаешь людей подобного сорта — болтливых и придающих мнимую серьезность никчемным ве­щам. (Вот прямо так он мне это сказал.)

— Однако, — возразил я, — ведь милое это де­ло — философия.

305 — Да чем же, — говорит, — почтеннейший, оно мило? Самое никчемное дело, и, если бы ты ока­зался там, я уверен, тебе было бы очень стыдно за сво­его приятеля: уж очень он был нелеп в своем стремле­нии пойти в обучение к людям, совершенно не заду­мывающимся над своими словами и имеющим на все готовые возражения. А ведь они, как я тебе сейчас ска­зал, ходят нынче в сильнейших. Но, Критон, — про­должал он, — их дело — пустое, и люди, занимающие­ся таким делом, пусты и смешны.

Мне же, Сократ, показалось, что само дело оши­бочно порицают и он и другие, кто этим занимается; но он правильно порицал стремление рассуждать с такими людьми перед лицом целой толпы.

Сократ. Ах, Критон! Удивительны подобные лю­ди. Не знаю, что тебе и сказать. А тот, кто подошел к тебе и порицал философию, — из каких он? Из тех ли, кто искусны в судебных препирательствах, какой-нибудь оратор, или же он сам посылает таких орато­ров н суд, сочиняя для них речи, с помощью которых 01 in участвуют н тяжбах?

К(штон.)\л пет, клянусь Зевсом, он не оратор; по­лагаю, он никогда даже не появлялся в суде. Но гово­рят, что он очень хорошо понимает судебное де­ло — клянусь Зевсом — и весьма искусные сочиняет речи.

Сократ. Теперь понимаю. Я и сам только что хо­тел сказать о подобных людях. Это те, Критон, кого Продик называет пограничными между филосо­фом и политиком: они воображают себя мудрей­шими из всех и вдобавок весьма значительными в глазах большинства, причем никто не мешает им пользоваться у всех доброй славой, кроме тех, кто занимается философией. Поэтому они думают, что если оглапят философов как людей никчемных, то уж бесспорно iuiioioiot у всех награду за победу в мудрости. Нсдь они считают себя поистине вели­кими мудрецами, но, когда терпят поражение в ча­стных беседах, сваливают вину за это на последова­телей Эвтидема. Естественно, что они считают себя мудрецами, ибо в меру заимствуют у философии, в меру — у политики, и делают это на вполне доста­точном основании: следует насколько положено приобщаться к тому и другому; при этом, оставаясь вне опасностей и споров, они пользуются плодами мудрости.

Критон. Ну и как, Сократ? Кажется тебе, дело они говорят? Ведь в их словах есть все-таки какая-то ви­димость истины.

306 Сократ. Но на самом деле, Критон, здесь больше видимости, чем истины. Ведь нелегко убе-

дить их в том, что и люди, и все прочие вещи, распо­ложенные на грани неких двух [начал] и причастные к ним обоим, когда находятся посредине между бла­гом и злом, оказываются хуже блага и лучше зла; те, что слагаются из двух разнородных благ, хуже каж­дого из них в том, в отношении чего каждое из них хорошо; и лишь те, что слагаются из двух разнород­ных зол и расположены посредине между ними, луч­ше каждого из двух зол, к которым они причастны. Итак, если философия — это благо и политическая деятельность — тоже, однако в различных отноше­ниях, те, кто причастен к ним обеим и находятся по­средине между ними, болтают вздор, ибо они ниже и той и другой; если же одна из них — благо, а дру­гая — ало, то они хуже представителей одной из них и лучше представителей другой. Наконец, если и то и другое —:wio, то лишь в этом случае они правы, в противном же случае — никогда. Но я не думаю, чтобы они признали как то и другое злом, так и одно из них добром, а другое — злом. I la самом деле, буду­чи причастны к тому и другому, они ниже и филосо­фии и политики во всем том, в чем та и другая заслу­живают внимания, и, занимая поистине третье место, претендуют, однако, на первое. Надо простить им это поползновение и не сердиться на них, однако следу­ет считать их такими, каковы они есть: ведь нужно почитать всякого, кто заявляет, что он хоть как-то пе­чется о разуме, и кто мужественно проводит в жизнь свое дело.

Критон. Но вот, Сократ, как я всегда тебе говорил, меня заботят мои сыновья, и я недоумеваю, что же мне с ними делать? Младший еще очень мал, но Кри-товул уже возмужал и нуждается в руководителе. И знаешь, когда я с тобой беседую, мне начинает представляться безумием, что я, во всем остальном проявив столько старания о детях — и в смысле бра­ка, чтобы они родились от благороднейшей матери, и в отношении состояния, чтобы дать им побольше средств, — о воспитании их вдруг не позабочусь! Но когда я смотрю на кого-либо из тех, кто берется вос­питывать людей, я всякий раз бываю поражен, и все

они представляются мне при ближайшем рассмот­рении весьма странными, так что скажу тебе откро­венно: не приложу ума, как мне склонить мальчика к философии.

307 Сократ. Милый Критон, разве тебе не ведо­мо, что к любому делу большинство людей непри-; годно и ничего не стоит, серьезных же людей и во всех отношениях стоящих очень мало? Не кажутся ли тебе прекрасными делами гимнастика, торговля, риторика, стратегия?

Kpumott. Конечно.

Сократ. Ну а разве ты не замечаешь, что боль­шинство людей, берущихся за эти дела, достойны лишь презрения?

Критон. Да, клянусь Зевсом, ты говоришь сущую правду.

Сократ. Так что ж, из-за этого ты и сам оставишь все занятия и сыновей не будешь к ним приучать?

Критон. Нет, Сократ, это не дело.

Сократ. Вот, Критон, и не поступай так, как не следует, но, махнув рукой на тех, кто подвизается в философии, — достойные они люди или плохие — хорошенько попытай само дело и, если оно пока­жется тебе негодным, отвращай от него любого, а не только своих сыновей; если же оно явится тебе та­ким, каким я его считаю, смело принимайся за него и и нем упражняйся, как говорится «и сам, и дети твои».

**»»

АРИСТОТЕЛЬ

Аристотель (384—322 до н. э.) — древнегречес­кий философ и ученый. Его по справедливости на­зывают отцом и творцом некоторых отдельных дис­циплин — логики, естествознания, риторики, тео­рии искусства.

()жи:ши Лрмпчугели н древнее время существова­ла б< >гатсйп!:1>1 литература, 110 так как от нее до нас до­шли только жалкие остатки, а спсдсния, сообщаемые писателями позднейшею времени, требуют к себе ос­торожного отношения, то при установке биографи­ческих данных об Аристотеле нередко приходится ограничиваться предположениями.

Известно, что Аристотель родился в Стагире, гре­ческой колонии во Фракии, почему нередко и назы­вается в древних источниках Стагиритом. Отец его, Никомах, был врачом и другом македонского царя Аминты. Это обстоятельство, видимо, имело свое значение в жизни Аристотеля. Происходивший из старинной фамилии врачей и сам знаменитый врач своего времени, написавший несколько сочинений по медицине и физике, Никомах, естественно, и сы­ну своему должен был дать соответствующее обра­зование.

Мы не имеем точных сведений о том, сколько времени Аристотель воспитывался под руководст­вом своего отца; из древних источников можно за­ключить только, что он лишился родителей, когда ему еще не было 17 лет, и был поручен попечению жившего в Стагире друга Никомаха, Проксена из Атарнея. Однако нужно думать, что и семейные тра­диции, при общей медико-натуралистической атмо-

сфере, господствовавшей тогда в ученых кругах се­верной Греции, должны были отразиться на направ­лении мысли молодого Аристотеля, впоследствии столь определенно заявившего в своей философии положительное отношение к реальному миру и ува­жение к опыту. G другой стороны, положение Нико-маха при дворе Аминты делали Аристотеля небезыз­вестным царской фамилии. Этим, между прочим, можно объяснить, почему преемник Аминты, Фи­липп, ропееник Аристотеля, пригласил впоследст-ын1 философа в воспитатели к своему сыну Алексан­дру, Наконец, и то обстоятельство, что Аристотелю досталось в наследство значительное состояние, благодаря чему он имел возможность свободно и да­же с удобствами (у него была библиотека, что счита­лось роскошью по тому времени) отдаваться науч­ным занятиям, нельзя не поставить в связь с при­дворною службою его отца.

⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: