Почему не позволить корпорациям умирать?

Однажды репортер голландского телевидения спросил меня после лекции о живой компании: «Почему так важно, чтобы Shell выжила?»

Вопрос застал меня врасплох. Для меня было естественным, что компании стремятся к выживанию. Ничего другого я не встречал. Компании стараются продолжать жить и расти так долго, как можно.

Но репортер не спрашивал о намерениях компании. Он подвергал сомнению ее ценность. Что такого особенного в Shell или в любой другой компании, чтобы она продолжала обременять собой землю? Почему она должна продолжать существовать после того, как ее полезность для человечества уменьшается или пропадает?

Вопрос особенно актуален в эпоху, когда институциональные акционеры и корпоративные захватчики санкционируют покупку компаний и дробление их на части. Мы выбрасываем старый автомобиль. Итак, почему не выбросить компанию? Это правомерный вопрос, если считать компанию экономической. Тогда это машина для производства продукции, или денег и прибыли.

Но если это живая компания, то это персона со встроенным в нее человеческим сообществом. А люди не считают этичным выбрасы­вать на свалку персону или сообщество. Все живые существа имеют право на существование. На чисто биологическом уровне вопрос даже не ставится. В природе тот, кто выжил, имеет право на жизнь.

Компании, так уж случилось, имеют огромную волю к жизни. Мы редко слышим о компании, совершившей самоубийство. Это может быть сделано; все, что требуется, - распродать активы и вернуть деньги акционерам. При ликвидации твердое тело компании в буквальном смысле превращается в текучий (оборотный) капитал. Я убежден, что добровольные самоубийства среди компаний значительно более редки, чем среди людей.

Трудно представить, что корпоративное самоубийство может быть совершено с достоинством. Действительно, когда затрагивается тема ликвидации, многие правления отказываются обсуждать ее. Они знают, что на компанию, по существу, возложена задача выживания.

Правда, иногда частичное самоубийство предусмотрено - во имя возвращения компании акционерам. Руководители Exxon в 1980-е годы взвинтили стоимость своих акций, тратя ежегодно до $2,5 млрд из денег компании на выкуп ее собственных акций. У них было больше наличных денег, чем они могли выгодно вложить в свой основной бизнес. Возможно, правильной аналогией является не попытка само­убийства, а медленное рассеяние. И все же Exxon достаточно велика и богата, чтобы позволить себе такие эпизоды; другие компании оказались бы не просто ослаблены, но подверглись опасности.

По всей вероятности, организация предпочтет оставаться живой, даже когда цель ее существования исчезает. В Соединенном Королев­стве существовала очень активная, выступавшая против апартеида организация, которая провела большое собрание после избрания Нельсона Манделы президентом Южной Африки. Ясно, что апартеид больше не представлял угрозу. Поэтому организация решила бороться с международным расизмом. Все что угодно, лишь бы оставаться в живых! Большинство компаний стремятся к жизни с равными страстью и рвением.

Сам по себе, однако, этот аргумент может быть недостаточным, чтобы убедить людей вроде голландского журналиста. Более сильный аргумент рождается, когда мы смотрим на издержки для общества и всех нас, сопровождающие преждевременную кончину корпорации.

Цена смерти компании

Вот что происходит, когда компания умирает:

• Сообщество людей, связанных с компанией, разрушается. Люди теряют работу и оказываются брошенными на произвол судьбы.

• Долг компании перед предыдущими поколениями, отдававшими себя ее будущему, больше не может быть исполнен.

• И составляющие компании - ее клиенты и поставщики - сиротеют.

Это особенно острая проблема для развивающихся стран, где частные компании порой представляют собой значительную часть инфраструктуры страны. В некоторых африканских странах Shell обеспечивала треть всех нефтяных поставок. Общественное устройство страны распалось бы, если бы мы остановились. Разумеется, другая компания взяла бы на себя эту функцию, но это все равно потребовало бы мучительно трудного переходного периода -особенно если причины смерти Shell не имели бы отношения к ее деятельности в этой стране. Стране будет трудно оправиться от шока.

Люди, действительно, горюют, когда компания умирает. Прежде­временная смерть означает ненужные страдания в окружении скончавшейся компании. Кончина компании вызывает крушения, потерю ценностей и моральную и физическую опасность - как для людей, так и для других компаний. Доказательством служат фабрич­ные городки в Новой Англии или последствия умирания промыш­ленности в центральной части Англии. В разгар Великой депрессии 60 лет назад британский писатель Дж. Б. Пристли следующим образом сформулировал потребность в непрерывности бизнеса в своем «Английском путешествии»*:

«Отрасль должна была быть «рационализирована»; и National Shipbilders' Security, Ltd. приступила к скупке и последующему закрытию того, что было известно как «избыточные» верфи... Стоктон и остальные были бесполезны в качестве центров для новых предприятий. Они были брошены загнивать. И это, возможно, не имело бы большого значения, поскольку кирпичи и раствор этих городов не являются священными, если бы не один факт. В этих местах, оставленных загнивать, есть живущие там люди. Некоторые из этих людей загнивают тоже. Такие люди кажутся просмотренными; или, возможно, они были приняты по ошибке за кусочки старого аппарата, остав­ленного ржаветь и разрушаться. Вы можете проделать отлич­ную работу, объявив Стоктонские верфи «избыточными», но вы не можете притвориться, что все мужчины, работавшие в свое время на этих верфях, тоже просто «избыточны»... планирование не приняло во внимание единственный пункт, действительно имеющий значение - людей»6.

Этот тип разрушения сообщества часто описывается как врожден­ная черта капитализма или обратная сторона деятельности много­национальных компаний. Но в действительности это феномен, имеющий место всякий раз, когда живая компания деградирует до чисто экономической компании и затем исчезает. Если бы намного большее число компаний жили несколько дольше, мы бы видели намного меньше таких сцен.

Преждевременная кончина компании практически наверняка наносит ущерб акционерам. Текущая стоимость в среднем 50 лет максимизированных прибылей скорее всего ниже, чем сегодняшняя стоимость 200 лет умеренных прибылей, вкупе с расширением деятельности компании во все сферы, для которых она способна развить потенциал.

Коллинз и Поррас нашли убедительное свидетельство этого в своем исследовании компаний, обладающих видением:

«Компании с видением показывают выдающиеся долгосрочные результаты... $1, инвестированный в акционерный капитал компаний с видением 1 января 1926 года, с последующим реинвестированием всех дивидендов, вырос бы до $6356... что более чем в пятнадцать раз превышает отдачу рынка в целом»7.

Рассмотрим в свете этого аргумент, что компаниям следует делать приоритетом прибыль на привлеченный капитал для акционеров. В пятнадцать раз большая стоимость акционерного капитала доступна, если не ставить прибыльность на первое место.

Снижение уровня корпоративной смертности, похоже, было бы выгодно для всех сторон: членов, поставщиков и подрядчиков, местного сообщества и акционеров. Если вы руководитель, выбор за вами: управление компанией, приносящей максимальную прибыль, и существующей 30 или 40 лет; или управление компанией, которая профессионально занимается своим делом и является «хорошим гражданином», остающимся в гармонии с меняющимся миром, и создание наследия, которое сохранится долгие десятилетия и в довер­шение всего принесет большее вознаграждение акционерам.