 |
Современные технологии существуют в сложном взаимосвязанном единстве, включая в себя уровень обра- 8 глава
|
|
|
|
226
Эйдосы равно определяют бытие вещей и человека. Таким образом, живое и неживое становятся равноподчиненными холодному миру потусторонних Идей.
Особенности, флуктуации, потребности людей в свободе и принятии самостоятельных решений либо игнорируются, либо ограничиваются. Степень ограничений, налагаемых на других, – единственное, что не имеет границы в технократических представлениях о мире. Подобное отношение к миру прекрасно описал немецкий философ Ф.Г. Юнгер: «… чиновник легко может вообразить, что в мире царит идеальный порядок на том основании, что он аккуратно ведет свой архив» [194, c. 197]. Внесу небольшое добавление: технократ психологически не в состоянии понять, почему идеальный порядок на его столе не может быть перенесен на весь мир. Хаотичность мира, кажущаяся или реальная, настолько противоречит мировоззрению технократа, что он стремится преодолеть ее любыми способами.
Для оправдания ограничений технократам необходимо опираться на ценность объективности. Применяя ее, технократ получает возможность говорить как бы от имени любой всеобщей сущности: Бога, науки, природы, законов общественного развития и других – несть им числа. Выбор сущности для него непринципиален. В мировоззрении технократа «объективность» служит оправданием для уже принятого им решения. Важно самому поверить и убедить других в том, что оно осуществлено на основании фактов, не допускающих иных интерпретаций. Таким образом технократ снимает с себя ответственность за последствия, ибо он – глашатай объективности, лишенной индивидуальных пристрастий. В этом заключен фатум технократизма: есть Истина, она незыблема, технократ ее знает и ей служит, все протекает в этом мире вне воли общества и людей.
|
|
|
Ценность заменяемости очень популярна в современном мире. Все должно быть взаимозаменяемо, все бытие
227
есть череда стандартных элементов. Великое счастье технократа – увидеть мир, приведенный к порядку через «равномерную соразмерность». Идея заменяемости возникает в инженерии XIX в. в связи с унификацией крепежных деталей. Решение этой социальной и инженерно-технической задачи позволило создать стандарты резьбы для гаек и болтов, что привело к колоссальной экономической выгоде. Но перенесение унификации из инженерной практики в систему образования – так называемое «Болонское безумие» – порождение технократического мышления.
Все перечисленные выше ценности служат цели лучшего управления. Ценность управляемости – одновременно и цель, и самотождественная ценность. Никакого произвола, волюнтаризма, самоорганизации и свободы. Все должно быть подконтрольно и подчинено объективности. Доминирование ценности управляемости над иными ценностями (свободы, демократии, личности и др.) означает, что без управляемости невозможна их реализация. Существующая тенденция усиления государственного контроля над личностью обосновывается необходимостью борьбы с международным терроризмом. Управляемость определяла экономику СССР и определяет геополитику США.
Вопреки декларируемой ценности объективности управляемость предельно субъективна и социально обусловлена. Управление всегда осуществляется для достижения конкретных целей, удовлетворения амбиций, навязывания «единственно верной точки зрения». Тем не менее, управляемость легко закрывается маской объективности. В этом случае социальные процессы рассматриваются как отражение объективных законов природы, истории, общества. Формально прогресс не зависит от человека, именно в этом заключается его привлекательность. Но как только у философствующего субъекта появляется представление о существовании таких законов, он начинает натужно овладевать ими, подчинять их своему управлению, чтобы в конечном
|
|
|
228
итоге навязать универсуму свою волю. Технократической управляемости свойственна наивная эклектика, предполагающая «соединить все самое хорошее и отбросить все плохое». Сочетание ценностей прогресса и управляемости порождает футуристический проект специфического гомункулуса. Грядущее человечество технократ видит следующим образом: «Дать бы нам муравьиный или комариный разум – враз бы можно жизнь безбедно наладить: эта мелочь – великие мастера дружной жизни; далеко человеку до умельца муравья» [127, c. 197].
Технократы испытывают умиление, глядя на кажущуюся им целесообразность деятельности муравьев, пчелиной семьи или игру в шахматы. Удивительно, но больше ничего не вызывает у них восторга. Удивительно бедны и неразнообразны их эталоны бытия. Их идеал – «люди как винтики». «Вот, что действительно красиво», – говорят они, глядя на завод или муравейник, а глаза их начинают светиться неземным блеском.
Ценность всерешаемости означает, что все проблемы будут разрешены уже существующими средствами. Прекрасными иллюстрациями могут служить многие голливудские фильмы[115]. В них любая проблема должна быть решена за ограниченное время (обычно запускается таймер с обратным отсчетом) и с помощью уже существующих технических устройств и технологий. Вера в неограниченную способность решить все проблемы позволяет не раздумывать над выбором стратегии и тактики. Любой возможный результат в сознании технократа всегда перевешивает грядущие последствия. Архитектор А. ван де Вельде в начале XX в. утверждал: «Ведь ясно же, что машины исправят впоследствии все причиненные ими беды, искупят все содеянные мерзости» [32, c. 57]. Холода ГУЛАГа и жар не-
229
мецких концлагерей опровергают подобный оптимизм. За достигнутые успехи технократ готов платить любую цену, принося в жертву собственное счастье, но чаще – чужие судьбы и жизни. Возникает специфическая гонка, в которую вовлекаются города и веси, человеческие судьбы безжалостно перемалываются, а желаемый результат оказывается по-прежнему в ближайшем отдалении. В случае неудачи технократ считает, что любое ошибочное действие может быть исправлено.
|
|
|
Ценность безответственности, естественно, не может пользоваться популярностью с таким названием, поэтому у технократов она предстает под другим именем – ценности «ответственности». Эта весьма специфическая «ответственность» порождает бесконечные инструкции, якобы способные регламентировать все стороны жизни и деятельности человека, общества, природы. Очевидно, что сделать этого нельзя, но технократ упорствует в своем нормотворчестве, заменяя любые самостоятельные решения однозначными предписаниями. Бюрократизирование реальности вступает в конфликт как с природной стихийностью и случайностью событий, так и с индивидуальными человеческими способностями, отличающими его от машины. Создание инструкций и следование им оценивается как высочайшая форма ответственности, которой только и может соответствовать человек. Обладание инструкцией, с точки зрения технократа, однозначно предписывает бытие не только человека, но и общества. «Почему весь мир не может выполнять простые, очевидные предписания, выработанные на рациональной основе?» – спрашивает себя и весь мир технократически мыслящий. И на этот вопрос нет ему ответа. «Если человек плох, а мир несовершенен, то они могут и должны быть изменены к лучшему», – продолжает он свои размышления. «А что может быть лучшей основой для таких изменений, нежели продуманная, научно обоснованная, рациональная система преобразова-
230
ния!» – радостно утверждает технократ, и лицо его начинает просветляться. И он приходит к выводу о необходимости контролируемого преобразования самой человеческой природы. Грезы о земле и небе дополняются мечтой о новом человеке. А пока это осуществить невозможно, технократ рожает проект нового бюрократического органа контроля за исполнением его распоряжений.
В предвкушении грядущей трансформации человека технократ стремится обвинить реальных людей во всех неудачах. В первую очередь (часто до рассмотрения результатов расследования) назначается «стрелочник» или «человеческий фактор». Неминуемые ошибки при любом новом деле оправдываются им отсутствием должной теоретической базы, недостатком средств, ошибками исполнителей, и, наконец, недостаточной проработанностью деталей. Себя он никогда не считает виноватым. И опять стремится максимально формализовать все и вся в надежде осуществить удачную попытку.
|
|
|
Бесконечное регламентирование опирается на последнюю в данном мной перечислении ценность редукционизма, которая как раз и позволяет свести любую сложную систему к составляющим ее простым элементам. Человек, будучи чрезвычайно сложным «элементом», в первую очередь попадает в прокрустово ложе редукционизма. Для технократа желательно вообще устранить антропный фактор из решения любой проблемы или свести его к небольшому набору самых примитивных функций. Для сохранения политического или культурного имиджа он, конечно, способен много и занудливо говорить и писать о значении и роли человека, но практическая деятельность максимально далека от громогласных заявлений.
Простые схемы очень привлекательны. Редукция и технократизм позволяют получать их быстро и на их основе предлагать решения. Платон, например, считал, что деньги приносят зло, и был частично прав, но удобство и польза от
231
использования денег им были полностью проигнорированы. Он посчитал целесообразным их запретить. Это было абсурдным, на что указывал уже его ученик – великий логик и рационалист своего времени Аристотель. Он считал, что не следует уравнивать собственность, а необходимо уравнивать вожделения людей путем воспитания [7, c. 420 (1266b25-30)]. Выделяя специфику отношения к деньгам, связанную с накоплением богатства ради самого богатства, великий философ выделил ее в особую извращенную форму – ростовщичество [7, c. 395 (1258a35-1258b40)]. От нее следует отличать экономику – деятельность, направленную на следование природе, т.е. удовлетворение человеческих потребностей [7, c. 392-394 (1257b15-1258a15)].
Технократ всегда выделяет одну единственную проблему, пренебрегая комплексным рассмотрением ситуации. В этот редукционизм он уходит от реалий мира: его сложности, наличия цветов, оттенков и тонов.
Люди, мыслящие технократическими категориями, всегда были, есть и будут. Эта особенность имеет право на существование, как и любое другое мировоззренческое разнообразие. Их ошибки позволяют лучше понять пределы рациональности, ощутить значение здравого смысла, этических проблем, эмоций и значение критического отношения к собственной деятельности. Технократические решения, всегда радикальные и «как бы» рационально обоснованные, тотальные по своей сущности, позволяют выявить границу недопустимого. В этом и заключается их однозначно положительная сторона – нахождение максимально радикальных решений. Отталкиваясь от подобных предложений, критикуя ошибки и предполагаемые последствия, возможно приближение теории к реальности, выработка стратегии и тактики.
|
|
|
Полностью избежать технократических решений невозможно, но важно не допустить их тотального проявления, захвата позиций в теоретической и практической деятельности. Фантазия технократов позволяет обозначить преде-
232
лы рационального, а частные решения могут быть применены на практике.
Критикуя технократический подход к управлению обществом как производством, С.В. Попов совершенно справедливо указывает на его ошибочность. Ответная реакция общества на трансформацию изменяет сами условия трансформации, делая невозможным реализацию социального проекта в полном объеме с помощью первоначально выбранных методов и получение ожидаемых результатов. «Начинается борьба, рефлексивные игры, конкурирующие проекты и прочие общественные эффекты. Возникает «результирующая» траектория. Изменения происходят не там и не так, как планировалось в начале» [129, c. 58-59].
Невозможность предсказания социальной трансформации технологий является важнейшей оплошностью технократического мышления. В его моделях подобной трансформации места не отводится и предполагается, что люди будут использовать технологии и технику согласно приложенной инструкции, а в случае самоуправства необходимо дополнить инструкцию декретом, указом, законом и т.д., и все вернется в привычное русло. «Классическое (технократическое в моей терминологии – А.М.) проективное мышление рассматривает такую ситуацию «хотели как лучше, а получилось как всегда» либо как ситуацию недостаточного (неверно осуществленного) проектирования, либо (что чаще) как результат плохой реализации и управления.
На самом деле ситуация всегда такова, потому что неадекватным является способ ее представления в мышлении…» [129, c. 58-59].
Подобные неадекватные способы представления свойственны технократическому мышлению. Наиболее зримо они проявились как в архитектуре, градостроительстве [101], так и в политике, проводимой Лениным, Сталиным
233
и другими лидерами СССР. О времени заката СССР Л. Грэхэм писал: «Если определить технократизм как режим правления, возглавляемый людьми с техническим образованием, то Советский Союз последней четверти двадцатого столетия, безусловно, представлял собой технократическую державу» [37, c. 118]. Недостатки узкой специализации советских инженеров определили технократический подход к решению всех социально-экономических и культурных проблем в СССР. На всех уровнях партийного и государственного аппарата выпускники технических вузов доминировали. Именно в вузах определялся средний культурный уровень советских руководителей. «Поднявшись на политические высоты именно эти ограниченные технократы взялись определять весь образ жизни своих соотечественников» [37, c. 118]. «В период между 1956 и 1986 годами, к примеру, доля членов Политбюро, имевших техническое образование, выросла с 59 % до 89 %» [37, c. 118]. Техническое образование в СССР по идеологическим соображениям было в значительной мере лишено гуманитарной составляющей. История и философия были идеологическими предметами, формирующими основы марксистско-ленинского мировоззрения. Получившие техническое образование студенты, а также и руководители всех уровней считали человека объектом экономических и производственных манипуляций. С социальными и культурными интересами считались по так называемому остаточному принципу. На первом месте стояло производство и выполнение плановых заданий партии и правительства, а последствия (позитивные и негативные) влияния производства на социум рассматривались в последнюю очередь. Идеология, конечно, выворачивала все наизнанку, представляя заботу и уважение человека важнейшим делом КПСС. Общество было подчинено потребностям производства. И современных читателей не должна вводить в заблуждение коммунистическая риторика о «заботе партии
234
по удовлетворению нужд трудящихся». Механистическое (технократическое) отношение к человеку и обществу обосновывалось лозунгом «Первая производительная сила всего человечества есть рабочий, трудящийся» [79, c. 359]. В рамках этого фундаментального определения не находилось места детям, пенсионерам, инвалидам, представителям творческих профессий, для которых результат работы сложно было подсчитать количественно; выпадала из рассмотрения духовная жизнь человека, его потребности в этой сфере удовлетворялись настолько, насколько они служили производственной необходимости[116]. После 1991 г. пришедшая к власти прослойка парт-номенклатуры не могла изменить воспитанных с детства мировоззренческих принципов. Когда стоящие у власти начинают заниматься этим сложным делом, то получаются «странные» результаты: врач тратит на заполнение карточки больного все отведенное нормативом время, финансирование средней школы оценивается по количеству отличников (интересно, кто теперь поставит ученику тройку). В конечном счете все рабочее время занимает многочисленный и возрастающий вал отчетности, которую не могут переработать министерства. На бумаге все выглядит отлично, а жить и работать оказывается невозможно.
С середины XIX в. идеал управления обществом на основе инженерных расчетов находил все большую поддержку в трудах философов, а потом и политических деятелей. П.К. Энгельмейер при всем своем антитехнократизме все-таки пишет: «… современное государство превратилось в огромную фабрику, в одну гигантскую машину, в которой каждый из нас входит маленьким колесиком или рычажком.
235
Технический фактор наложил отпечаток даже на духовный строй современного человека, какова бы ни была его общественная функция» [190, c. 140]. Эпоха наступающего тоталитаризма черпала свое вдохновение в технике и функциональном назначении человека. Ресурс сапиенсов казался неисчерпаемым, а их самостоятельная разумность – сомнительной. Вера в патерналистский разум государства-завода по-прежнему будоражит технократическое сознание.
Полностью подчиненная человеку биосфера-завод уже заняла свое почетное место среди философских конструкций[117]. В гениальном фильме «Кин-дза-дза» (1986) режиссер и сценарист Г. Данелия показал в качестве пародии оба технократических рая: один – с уничтоженной биосферой и другой – с уничтоженной техносферой. Причем второй, «экологический», выглядел пострашнее первого, ибо в нем реализовали полное управление человеком и достигли «всеобщего счастья». Стремясь избежать этих технократических близнецов рукотворного «эдема», будем постоянно отстаивать позицию человека – личности в современном мире. В противном случае технократический угар затмит свет разума и будет бессмысленно и упорядоченно подчинять человека мертвой технике – играть во Всемирные шахматы, Вселенские солдатики, Мировую Революцию и другие опасные для всех нас нечеловеческие игры. Полно-
236
стью отказаться от технократических представлений нельзя, но ограничить вред от них можно и нужно.
3.7. Техноэтика
Многочисленные попытки сформулировать единую для всех народов и культур экологическую этику закончились предсказуемо: новые нормы не стали частью повседневного поведения большинства людей. Пытаясь облегчить бремя экологического кризиса, я предлагаю не новую этику, а новое основание для той части этики, которая затрагивает взаимоотношения социума и Великой Триады. Учитывая, что наука, техника и технологии являются передаточным звеном между социумом и природой, я концентрирую свое внимание именно на них, но общая задача техноэтики – предложить разнообразные, приемлемые для общества и благоприятные для природы способы взаимоотношений. Сохранение природы обеспечивает человечество базовой средой обитания. Техника и технологии преобразуют ее в пригодную для жизни среду обитания человека. Без эксплуатации природных ресурсов невозможно развитие и существование общества, но и без базовой среды существование невозможно. Нахождение баланса между самовосстановлением природы и ее эксплуатацией человечеством общего решения не имеет. Причины этого в том, что многообразие культур и географических ландшафтов вносят неустранимые различия в начальные условия. Следовательно, необходимы частные решения, пригодные в данном конкретном случае и для существующего в ландшафте народа.
Адаптационные способности общества не соответствуют скорости происходящих изменений. Необходимы ра-
237
циональные решения и социальный институт реализации экологического поведения на практике. Если первая часть остается за философией, то социальный институт, способный обеспечить действенный результат от предложенного поведения – это религия. В христианстве, исламе и иудаизме мир природы есть дар Бога людям. Владение им предполагает также и заботу о нем. В ряде других религий, например буддизме, человек не противопоставляется природе и поэтому также способен выступать от ее имени и защищать ее, но не как хозяин, а как ее часть.
Не ставя сверхзадачи сформировать исчерпывающим образом этику нашего времени, отвечающую экологическому вызову, попытаюсь обрисовать основные черты техноэтики – этических принципов взаимодействия человека и Великой Триады.
«Техноэтика» своей первой морфемой отражает техническую и технологическую мощь человечества, ставшей, согласно В.И. Вернадскому, «геологической силой». Для контролируемого и максимально управляемого протекания экологического кризиса, для смягчения отдельных его элементов человечеству потребуются поистине «тектонические» усилия не только и не столько в сфере техники, сколько в сфере духа. Вторая морфема отражает распространение моральных отношений на возможность создания, применения и оценку последствий использования технических усовершенствований не только в сфере инженерной и технической деятельности, но и в повседневной жизнедеятельности основной массы людей.
Включение технической реальности в сферу моральной ответственности требует пояснения. Техническая деятельность и ее последствия, как и любая другая деятельность человека, имеет моральное измерение. Деятельность не может быть этически нейтральной. Основные вопросы: каким образом, за кого (за что) и перед кем оценивать ответственность за преобразующую природу деятельность.
238
Попытаюсь дать ответ, начиная с конца этого списка. В религиозном смысле ответ на этот вопрос прост. Ответственность перед Богом за данный нам в подарок мир. В атеистическом – эта ответственность возникает за наследство, оставляемое нами своим детям. Сама ответственность наступает за живую и неживую природу, не способную отстаивать собственные права. А вот ответ на то, каким образом оценивать нашу ответственность, требует философской и богословской разработки.
До настоящего времени одним из наиболее эффектных экологических обвинений в адрес европейской традиции была идущая от христианства традиция – подчинение природы человеку. Антропоцентризм новоевропейской философии добавил наукообразные штрихи к портрету владельца и хозяина природы, лишив его подчиненного Богу положения. Оказавшись бесконтрольным, научное познание резвилось без каких бы то ни было ограничений до 1883 года, когда появились первые общества, выступающие против вивисекции. На фоне борьбы за экологию противопоставление природоцентризма антропоцентризму стало отождествляться с экологической этикой. А европейскому (христианскому) подходу противопоставлен как идеал восточный (нехристианский), якобы адекватный современным экологическим проблемам.
Воззрения Индии, Китая, Японии, рассматриваемые как альтернативные европейскому подходу к природе, способны помочь цивилизации увидеть выход из экологического кризиса. При этом забывается целый список причин, по которым эти формы мировоззрения не окажут никакого влияния на протекание экологического кризиса. Часть из них заключена в том, что мировоззрение восточных народов основано на религиозных представлениях, тогда как современный (XIX-XXI вв.) европейский антропоцентризм базируется преимущественно на атеистических основаниях.
Реальная политика в области природоохраны в Индии и Китае значительно уступает странам европейской циви-
239
лизации [225, p. 195]. Таким образом, можно утверждать, что создается миф, в превратной форме изображающий гармоничные отношения человека и природы. Блестящей иллюстрацией этого мифа является фильм Дж. Кэмерона «Аватар» (2009), в котором вся земная цивилизация подвергнута тотальному осуждению и виртуальной гибели, а идеалом для подражания являются жители планеты Пандоры, живущие в симбиозе с природой.
Бессмысленность подобного утопического идеала заключена в том, что, во-первых, никаких путей ограничения земной техники «рецепт» от Дж. Кэмерона не предлагает, во-вторых, жители Земли вида Homo sapiens «соединительными шнурами с другими живыми существами» не обладают. Таким образом, никаких этических обобщений, кроме алармистской ненависти к «кровожадным губителям природы», не возникает.
Для стран европейской цивилизации будет полезен не отказ от антропоцентризма, а трансформация его в более щадящий по отношению к окружающему миру вариант, который будет определять наше дальнейшее существование.
Увидеть мировоззренческие основы для развития экологического антропоцентризма вполне возможно. Одним из путей будет распространение сферы моральной ответственности на живую и неживую природу [103; 223]: этот подход не только не противоречит антропоцентризму, но и является серьезной защитой от его эгоистичного варианта. Защита природы в первую очередь необходима нам самим для нашего дальнейшего существования (с точки зрения атеизма), для сохранения и преумножения того дара, который был нам даден Отцом нашим небесным (для христиан)[118], представители иных религий сами определят религиозные основания для экологической деятельности.
240
Распространение норм морали на отличные от человека объекты вызывает обоснованные споры. Обосновать данную точку зрения можно, на мой взгляд, тем, что все объекты природы, поскольку включены в сферу деятельности и потребления человека, являются прямыми или косвенными проводниками нашего воздействия на других людей [119]. Из посреднической роли природы вытекает и моральная ответственность за сохранение прошлого в его культурных и природных проявлениях, а также и забота о рожденных детях и даже грядущих поколениях. Нет ничего в сфере деятельности человека, что не являлось бы внеморальным по отношению к другим людям.
Рассмотрев возможность экологической трансформации антропоцентризма, перейду к техноэтике.
В результате научно-технического прогресса и последующей научно-технологической эволюции произошло резкое изменение технологий и техники как способа и как средства коммуникации. Если раньше очаг объединял людей, то сейчас почта, телеграф, телефон, смс, e-mail, чаты, форумы стали промежуточным звеном в общении. Положительную тенденцию олицетворяет только Skype, позволяющий видеть лицо собеседника. Проникновение техники в межличностные отношения и объединение человечества при помощи технологий стали глобальными, а скорость вызываемых трансформаций превысила адаптивные возможности культуры. Если раньше адаптация к
241
новым техническим устройствам осуществлялась либо по аналогии с предшествующими (гужевой транспорт – автомобиль), либо методом проб и ошибок (авиация), то теперь скорость возросла настолько, что требуется рациональная работа по предложению норм и правил использования новой техники в повседневной жизни.
Техника, словно ледокол, разрушает устоявшиеся связи, нормы, правила, и только отдельные фрагменты былого еще могут обманывать своей статичностью. Вместе с тем технологии создают новые способы связи между людьми. Закономерным последствием «технизации» стало катастрофическое отставание в разработке норм этической адаптации общества к последствиям научно-технического прогресса и экологического кризиса.
Поступок, преумноженный технической мощью, нуждается в ограничивающих его нормах этики, рациональных правилах этикета. Без таких норм и правил обойтись уже нельзя. Работу по созданию современного этикета следует продолжать, но нельзя полагаться на нее как на панацею. Этика имеет больше степеней свободы: она предлагает общие решения, облегчая принятие решений в новой ситуации.
Широкое поле деятельности открывается перед философами в рамках техноэтики, призванной формировать отношение людей к науке, технике и технологиям в условиях экологического кризиса. Скорость смены поколений технических устройств, появление новых, продиктованных технологиями отношений порождает конфликт между поколениями с десятилетним отличием в возрасте. Знания, полученные в результате напряженного изучения гаджета, усваиваются молодыми пользователями «с молоком матери».
Ускорение социальной жизни, вызванное техникой и технологиями, фиксируется в большей скорости речи городских жителей (по сравнению с сельскими), в увеличении темпа музыкальных произведений. Это понимал еще Н.А. Бердяев, когда писал: «… все болезни современной ци-
242
вилизации порождаются несоответствием между душевной организацией человека, унаследованной от других времен, и новой, технической, механической действительностью, от которой он никуда не может уйти. Человеческая душа не может выдержать той скорости, которой от нее требует современная цивилизация. Это требование имеет тенденцию превратить человека в машину» [11, c. 158].
Человек «омашинивается» по-разному. Существует устойчивая тенденция к симбиозу человека с механикой (внедрение искусственных имплантатов например), но это диктуется медицинскими причинами и в наше время уже не вызывает серьезного опасения. Лорд Дрэд, наполовину организм наполовину механизм[120], уже не пугает. Но тенденция замены природных органов искусственными протезами возникла не от здоровой жизни и приемлема не для всех людей. Попытки соединить в единое целое нервную систему человека и электронные приборы уже не фантастика, а реальность. Здесь опасений возникает гораздо большие, так как появление у подобных симбионтов новых возможностей открывает перед ними радужные перспективы, каковые и вызывают опасения у обывателей. Будет ли подобный «синтетический» человек человеком в привычном смысле этого слова, не принесет ли он вред остальным людям, какими этическими и нравственными нормами он будет руководствоваться при общении с себе подобными и остальными, не возомнит ли он себя Сверхчеловеком? Все эти и многие другие вопросы становятся актуальными и пока не разрешимыми на научных основаниях. Но отсутствие научных данных не может являться индульгенцией и позволять реализовывать все потенциальные возможности прогресса.
|
|
|
