Отсутствует часть книги: Радищев - поэт-переводчик 9 глава

Возникают тесные кружки единомышленников, тщательно

скрывающих свою внутреннюю жизнь от непосвященных. Если

такой кружок издает журнал, то напрасно искать на его

страницах программные декларации. Публикация становится

лишь знаком, свидетельством существования. Но самое

значительное не предназначается для печати. Если не

учитывать этого, то останется непонятной роль в глухое

время реакции 1790-х гг. такого издания, как "Муза".

Многие поэты, известные нам лишь "внешней" стороной

творчества, рисуются, видимо, совершенно в ином свете,

чем современникам. Так, нам сейчас трудно понять, поче-

му Батюшков, создавая план истории русской литературы,

поставил Е. Колычева в один ряд с Радищевым и Пниным.

Однако у него, видимо, были для этого достаточные осно-

вания.

В начале века, в условиях большей литературной сво-

боды, писательские союзы легализировались. Необходи-

мость конспирировать, скрывая самый факт дружеских

встреч, отпала. А те политические идеалы, которые по

самой своей сути требовали бы конспирации, еще не выра-

ботались. В этих условиях возникло два типа писатель-

ских объединений. Одни из них назывались "вольными"

(этим подчеркивался неофициальный, партикулярный их ха-

рактер); их организация регулировалась, как правило,

уставами и утвержденными процедурами, в своей структуре

они копировали официальные "ученые" общества и, как

правило, были связаны с университетами или министерс-

твом просвещения. Их причисляли к "ученому сословию",

членство в них отмечали на титулах книг и в официальных

бумагах. Другие именовались "дружескими" и имели значи-

тельно менее оформленный характер. Цементом в них было

личное дружество, а заседания носили более интимный ха-

рактер.

Культ дружбы, которому эти кружки уделяли много вни-

мания, стал для них определенным организационным прин-

ципом. От членов кружка еще не требуется политического

единомыслия - их сплачивает дружба (для декабристской

организации будет характерно единство дружеских и поли-

тических связей, а в 1830-1840-е гг. типичной будет си-

туация разрыва долголетних дружеских связей по идей-

но-политическим соображениям). Дружба - это уже не

только успевший опошлиться литературный мотив, это -

определенный тип организации, такой, при котором игно-

рируются служебные различия, богатство - все связи,

господствующие в социальном мире.

"Вольные" общества, если принимали прогрессивную ок-

раску, вбирали в себя, как правило, деятелей, стремив-

шихся споспешествовать благим намерениям правительства

по распространению просвещения или же возлагавших забо-

ту о прогрессе культуры на общественную инициативу.

"Дружеское" общество объединяло либо тех, кто был вооб-

ще глубоко равнодушен к политике, предпочитая литера-

турные забавы "иль пунша пламень голубой", либо полити-

ческих конспираторов, лелеявших в полуразвалившемся до-

ме Воейкова у Девичьего монастыря в притихшей Москве

1800 - начала 1801 г. планы убийства тирана Павла. В

годы Отечественной войны дружеское общество окрасилось

в тона бивуачного братства, а в послевоенные дни приоб-

рело характер "офицерской артели" - дружеского союза

молодых холостяков-офицеров, ведущих скромное общее хо-

зяйство и поглощенных совместными усилиями по самообра-

зованию и выработкой планов грядущего преобразования

России.

Не случайно, что пока тактика Союза Благоденствия

подсказывала мысль о просачивании в легальные общества

с целью подчинения их общим идеалам тайной организации,

пока в основу клалась мысль о давлении на правительст-

во, а не о бунте против него, именно "вольные" общества

привлекали внимание декабристов. Однако конспиративные

объединения вырастали на основе традиции, идущей от

"дружеских" обществ (другим, хорошо изученным, источни-

ком была масонская конспирация). Соответственно эволю-

ционировали тема дружбы и жанр дружеского послания в

литературе. Конечный этап этой эволюции - послание Пуш-

кина В. Л. Давыдову из Кишинева в Каменку. Здесь интим-

ность превратилась в тайнопись, а язык дружеских наме-

ков - в язык политической конспирации.

Послание П. Габбе к брату - типичный образец "воен-

ного" дружеского послания: атмосфера дружбы в нем ис-

толковывается как специфическая черта боевого братства.

Обилие намеков на те случаи и обстоятельства, конкрет-

ные эпизоды, которые читателю заведомо неизвестны (ав-

тору приходится вводить прозаические примечания), соз-

дает поэтическую атмосферу замкнутости, особого мира,

доступного лишь посвященным. Это мир боевого братства,

веселья, опасности и смелости. Достаточно вспомнить,

что стихотворение писалось в эпоху аракчеевщины, под

непосредственным впечатлением варшавских порядков, ус-

тановленных цесаревичем Константином, вспомнить, что в

основе бунта, душой которого был Габбе, лежало сопро-

тивление проникнутых поэзией боевой вольности офицеров

духу казармы, фрунта и доноса, чтобы понять, что смысл

этого стихотворения политически далеко не нейтрален.

Не менее знаменательна элегия "Бейрон в темнице".

Взятый в отрыве от конкретной ситуации, текст может

восприниматься как романтическая элегия, посвященная

теме гонимого поэта, в духе "Умирающего Тасса" Батюшко-

ва. Однако для современников элегия проецировалась на

судьбу самого поэта, заключенного в крепость, пригово-

ренного к смертной казни, которая была потом заменена

разжалованием в солдаты. А способ распространения -

тайное размножение на гектографе - придавал традицион-

ному тексту совершенно новую, уже политическую функцию.

Однако то, что "декабризм" стихотворения заключался не

в его тексте, а во внетекстовых связях, позволило его,

уже окруженного конспиративным ореолом, провести через

цензуру и опубликовать в "Московском телеграфе" (види-

мо, при посредничестве П. А. Вяземского). Весь этот

эпизод хорошо вскрывает механизм перехода текстов из

преддекабристской сферы в декабристскую.

Поразительная и загадочная судьба графа М. А. Дмит-

риева-Мамонова долгое время не привлекала исследовате-

лей. Поэзия его также не была предметом рассмотрения.

Однако в истории формирования политической лирики нача-

ла XIX в. его стихи занимают особое место. Перед тем

как стать политическим конспиратором, Мамонов прошел

школу масонства, и это отразилось на стиле его ранних

стихотворений, которые и публиковались в масонском жур-

нале "Друг юношества" Максима Невзорова. Однако уже в

этих стихах было нечто, решительно противоположное иде-

ям масонов: это романтический культ гениальности, поэ-

тизации великого духа, преобразующего мир. Но еще более

интересен дальнейший путь Мамонова как поэта и публи-

циста. Основанная им декабристская организация Орден

Русских Рыцарей, в отличие от Союза Благоденствия, име-

ла строго конспиративный, заговорщический характер. Все

движение члена общества внутри организации мыслилось

как постепенное восхождение, причем лишь на последней

ступени цели и задачи Ордена делались ему известными в

полной мере. Соответственно на всем пути его сопровож-

дали литературные тексты: при вступлении читалось

"Краткое наставление Русскому Рыцарю", содержащее лишь

общие призывы, выраженные риторической прозой, затем из

степени в степень ему внушались программные положения,

зашифрованные в эмблематике и аллегориях, заимствован-

ных из масонского ритуала. И лишь на высшей ступени

программа излагалась открыто. Стихотворение в прозе

представляет собой такое изложение общеполитических це-

лей Ордена.

Одной из характерных черт литературы начала XIX в.

была ее пестрота и неустойчивость: литературные группи-

ровки возникали и распадались, некоторые литераторы

примыкали к нескольким кружкам одновременно, другие не

входили ни в какие. Литературная критика еще не играла

в жизни художественной словесности той роли, которая ей

стала свойственна двумя десятилетиями позже. В этих ус-

ловиях потребность объединить, синтезировать многоликую

картину литературной жизни удовлетворялась самой поэзи-

ей. Если в 1830-е гг. поэзия мыслилась как объект ис-

толкования, в качестве же истолкователя выступала кри-

тика, переводившая поэтические тексты на язык идей, то

в начале века положение было иное: труд оценки и истол-

кования также доставался поэту. В этом отчетливо сказы-

валась традиция классицизма, выработавшего особый тип

метапоэзии, поэзии о поэзии, образцом которой явилось

"Поэтическое искусство" Буало. Именно в эту эпоху выра-

ботался жанр историко-критического обзора в стихах, ус-

нащенного именами, отточенными формулировками оценок и

характеристик. Однако между поэтами эпохи классицизма и

интересующего нас периода, создающими поэзию о поэзии,

была существенная разница: первые опирались на единую и

разработанную теорию и поэтому могли создать стройную и

мотивированную классификацию. Более того: именно теоре-

тические положения, высказанные в форме стихов, состав-

ляли основную прелесть этих произведений. Вторые имели

перед собой разноречивые теории, а вошедшие в критичес-

кий обиход критерии "хорошего вкуса", "мнения прекрас-

ных читательниц", "изящества" в принципе предполагали,

что та или иная критическая оценка покоится на непос-

редственном чувстве тонкого ценителя и не проверяется

"педантским" теоретизированием. Это придало поэтическим

"кадастрам" той эпохи особый вид.

Единство поэзии в текстах такого типа достигалось не

созданием объединяющей концепции, а построением единой

ценностной иерархии. Акцент переносился не на мотиви-

ровку оценки, а на порядок расположения имен. Последо-

вательность, место, которое отводилось тому или иному

поэту в общем перечне, становилось мерилом его ценнос-

ти. Активными были и другие средства: приравнивание к

тем или иным именам из истории мировой поэзии, посколь-

ку иерархическая ценность Вергилия, Расина или Лафонте-

на считалась установленной. Значимыми становились умол-

чания (Карамзин в стихотворе-

1 Текст см.: Вестник Ленинградского государственного

университета. 1949. № 7. С. 113.

нии "Поэзия" демонстративно умолчал обо всех русских

поэтах, выразив с предельной ясностью свое юношес-

ки-бунтарское к ним отношение) или перемещение того или

иного литератора выше или ниже обычно отводимого ему

ранга. Не меньшую роль играли пространность оценки и ее

тон.

Стремление построить поэтическую иерархию невольно

приводило на память табель о рангах и адрес-календари.

То ироническая, то серьезная ориентировка на эти тексты

сквозит и в поэтических обзорах, и в статьях критиков,

и в сатирах. Этот же принцип наличествует и в компози-

ции поэтических антологии тех лет. Поэты располагаются

по рангам; количеству строк в поэтическом обзоре в этом

случае соответствует количество включенных в сборник

текстов. Будучи дополнены перечнями имен, упоми-

наемых в критических статьях, оглавлениями антологий и

списками стихотворений, переписывавшихся в альбомы, они

дали бы картину оценки литературы читателем-современни-

ком и поэтами той эпохи, картину весьма отличную от

привычных данных истории литературы.

Можно было бы напомнить, что когда Жуковскому в

трудных условиях Тарутинского лагеря надо было, нахо-

дясь в гуще еще не завершенных событий, обобщить разно-

родные патриотические усилия деятелей 1812 г., он сое-

динил жанр героического гимна ("Песнь к Радости" Шилле-

ра, "Слава" Мерзлякова) с традицией поэтического переч-

ня: порядок упоминания имен, количество "отпущенных"

тому или иному лицу строк, тон упоминаний и самые умол-

чания позволили Жуковскому в очень щекотливых условиях

выразить точку зрения штаба Кутузова и кружка молодых

поэтов, группировавшихся вокруг походной типографии.

Поэтические перечни почти всегда полемичны. Иерархия

оценок, степень подробности, трудно уловимые для нас

нюансы формулировок остро воспринимались современника-

ми, поскольку утверждали тот или иной групповой взгляд

на литературу. В этом смысле следует выделить пародий-

ное послание Я. А. Галинковского и сатиру неизвестного

автора "Галлоруссия"1. Они интересны тем, что дают

"третью" по отношению к полемике карамзинистов и шишко-

вистов точку зрения. Галинковский, печатавшийся в "Се-

верном вестнике" и близкий в эти годы к Мартынову, вы-

разил позицию "гражданской" поэтической школы, для ко-

торой обе полемизирующие точки зрения были неприемлемы.

Сатира "Галлоруссия" интересна тем, что дает читатель-

скую - далекую от профессиональности и цеховых оценок -

точку зрения на литературу в момент сразу после оконча-

ния войны 1812 г., когда ощущение необходимости новых

литературных дорог стало всеобщим.

Вершин не существует без подножий - Жуковского и

Пушкина нельзя понять (и, главное, почувствовать) без

окружавшего их литературного "фона". Однако при

этом необходимо подчеркнуть одну особенность - литера-

турный "фон" противостоит "вершинам" еще по одному

признаку. В общей иерархии систем, составляющих понятие

культуры, они располагаются не в одном ряду.

Поэты 1790-1810-х годов. Л., 1971. С. 486-487,

781-790.

Литературный "фон" по своей природе не может быть

чистой литературой. Он гораздо теснее связан с чита-

тельским восприятием, бытом, пестрым потоком окружающей

жизни, гораздо труднее вычленяется в чисто словесный

ряд. Свести его без заметного остатка к цепи "произве-

дений" (что характерно для исторического восприятия

"высокой" литературы) почти никогда не удается.

Идеологические и историко-литературные класси-

фикации лишь отчасти объясняют реальное расположение

сил в глубине литературной жизни конца XVIII - начала

XIX в. Немалую роль сыграют дружеские связи, определяе-

мые порой довольно случайными причинами, симпатии, выз-

ванные общностью социальных эмоций, типом воспитания,

службой. Понятия "поэты, связанные с Московским универ-

ситетским пансионом" или "поэты Санкт-Петербургской ду-