Креативность и коллективное действие

Процессы коллективного действия по эмпирическим и теоретическим причинам все больше привлекают внимание исследователей в области социальных наук. Эмпирическая причина заключается в конъюнктуре темы «новые социальные движения». Тот факт, что социальные движения плюрализируются и становятся частью повседневной жизни [:220] Европы, поднимает вопрос о возникновении, рекрутировании членов и внутренней динамике таких социальных движений, применительно к которым старая схема объяснения кажется уже недостаточной. В США прежде всего движение за гражданские права и расовые волнения 60-х гг., а также студенческое и антивоенное движение послужили и до сих пор служат поводом для нового обращения к старым исследованиям о коллективном действии или же для разработки новых исследовательских подходов[328]. В теоретическом отношении привлекательность анализа коллективного действия заключается в возможности преодолеть неплодотворное противопоставление теории действия, с одной стороны, и порядковой, системной и структурной моделей, с другой стороны. Ведь изучение процессов коллективного действия гораздо легче, чем изучение исключительно индивидуального действия, обеспечивает переход к вопросам о возникновении, воспроизводстве и трансформации социального порядка. Это верно в двух отношениях: процессы коллективного действия и социальные движения вносят существенный вклад в зарождение и изменение социального порядка, но они сами также могут пониматься как формы социального порядка в процессе самосозидания[329].

Многочисленные конкурирующие подходы в этой области можно объединить в группы по самым разным критериям. При этом не слишком многообещающей будет попытка положить в основание этой классификации существующие школы макросоциологии, поскольку они хотя и позволяют говорить о существовании общественных проблем, но чаще всего не объясняют динамику превращения такой проблемы в предмет социального конфликта. То, что представляет проблему с точки зрения макросоциологической теории, еще отнюдь не является проблемой для самих общественных акторов, и даже в том случае, если это представляет такую проблему и для них самих, это еще далеко не означает, что они считают ее решение настолько перспективным, чтобы объединиться ради этой цели. Возможность сделать вывод о вероятности возникновения актов мятежа или социального движения по заданной степени абсолютной или относительной депривации является очень спорной[330]. Поэтому более перспективным здесь будет разде [:221] ление подходов по лежащим в их основании историко-теоретическим допущениям. Чарльз Тилли[331] предложил для этого идеально-типическое противопоставление моделей распада и солидарности. К первому типу относятся все те подходы, которые пытаются трактовать коллективное действие исходя из распада социальных порядков. Поэтому наиболее вероятными носителями процессов коллективного действия представители этих подходов считают индивидов, которых коснулось освобождение от отживших порядков. Поэтому общества, в которых темп и масштаб такого освобождения сравнительно велики, в наибольшей степени подвержены опасности таких движений. Образцом такого способа мышления выступают теории психологии масс и массового общества. Но сюда можно отнести также и те работы, в которых утверждается историческая тенденция прогрессирующей индивидуализации. Особенно влиятельной в этом отношении является теория Мишеля Фуко, рисующая такую картину истории, которая имплицитно характеризуется постепенным разрушением всех автономных и эффективных солидарностей и заменой их «дисциплинами», т. е. техниками индивидуации, применяемыми современным государством. Коллективное действие здесь проявляется в мелких стычках, в повседневных столкновениях, которые едва ли затрагивают сам ход истории, который следует внутренней логике прогрессирующей централизации и бюрократизации. Этим теориям распада автономных социальных порядков можно противопоставить те подходы, которые интересуются коллективным действием как процессом возникновения новых солидарных связей. Сюда относится как марксизм, усматривавший в рабочем движении провозвестника нового порядка и новой эпохи, так и традиция Чикагской школы в американской социологии, для которой процессы реорганизации культуры, в частности в переселенческих гетто, имели такое же значение, как и анализ процессов дезорганизации. Кроме того, сюда же относятся и исследования самого Тилли, который содержательно с эмпирической точки зрения изучает влияние таких крупномасштабных исторических процессов, как урбанизация, индустриализация и консолидация национальных государств, на возникновение и формы коллективного действия. И хотя он также констатирует постепенное сокращение традиционных общностей в связи с этими процессами, вместе с тем он видит и изменение форм коллективного действия, поскольку, в частности, в период с 1830 по 1930 г. получили развитие объединения с добровольным членством и централизованной организацией. Тогда и для нашего времени вероятность того, что изменится форма, больше вероятности полного исчезновения подобных общностей. [:222]

В данном контексте аргументации можно выбрать еще одну возможность классификации. Исследования коллективного действия можно разделить также по допущениям теорий действия, лежащих в их основе. Действительно, модели рационального действия, сформировавшиеся под влиянием экономической теории, и доминирующие в социологии модели нормативно ориентированного действия встречаются в различных вариантах и в этой исследовательской области. Также можно выделить и отдельные подходы к исследованию коллективного действия с помощью инструментария теории действия, ориентированной на креативность. Необходимо показать, что только последние обладают потенциалом для интеграции различных подходов на уровне теории действия.

Наиболее последовательную и практически уже ставшую классической попытку создать теорию коллективного действия на основе рационалистической теории действия предпринял Манкур Олсон[332]. Он ставит вопрос об условиях возможности коллективного действия в том случае, если мы считаем индивида рациональным актором. Олсон, проявляя достаточную осторожность, рассматривает это допущение как одно из многих возможных — что далеко не всегда учитывается в рецепции его работ, положивших начало новой парадигме. Однако из этого допущения он делает чрезвычайно важное заключения, не совпадающие с интуитивными догадками. Прежде всего он выступает против содержащегося во многих теориях общества как нечто само собой разумеющегося воззрения о том, что рациональные индивиды, если они разделяют свою цель или свой интерес с другими рациональными индивидами, объединяются с ними в группу, которая активно преследует эту общую цель. Рекрутирование и мобилизация, согласно этому воззрению, — это проблемы второстепенной значимости; в объяснении в этом случае нуждается не наличие, а отсутствие объединенных по интересу организаций при четко идентифицируемых интересах. «Из этой всеми принимаемой предпосылки делается якобы неизбежный с точки зрения логики вывод о том, что группы будут действовать ради их групповых интересов. Другими словами, из допущения о том, что у членов какой-то группы есть общий интерес или общая цель и они бы все оказались в выигрыше, если бы эта цель была достигнута, логически правильным представляется вывод, что отдельные члены такой группы, поскольку они ведут себя рационально в соответствии с собственным интересом, будут действовать так, чтобы эта цель была достигнута»[333]. Возражение, которое Олсон выдвигает против этого воззрения, простое и решающее одновременно: разумеется, для рацио [:223] нального индивида будет еще лучше, если при восприятии его интересов он сможет быть представлен группой, при этом не инвестируя свое личное время и усилия в деятельность, успехом которой можно будет насладиться без непосредственного участия с его стороны. Если это верно, то, допуская рационально действующих индивидов, необходимо указать дополнительные условия, при которых наступает маловероятный случай коллективного действия. Олсон приводит три типа таких дополнительных условий. Во-первых, для получения индивидуальных вкладов может использоваться принуждение; так, например, налоговое государство не полагается на осознание гражданами пользы от деятельности государства, финансируемой из налоговых сборов. Во-вторых, внесению индивидуального вклада, согласно Олсону, может способствовать размер группы. В маленьких группах увеличивается шанс того, что отказ вносить свой личный вклад будет замечен другими членами группы. Кроме того, при уменьшении размера группы увеличивается вероятность того, что отдельный член группы возьмет на себя все затраты по приобретению коллективного блага. «Это происходит оттого, что в некоторых маленьких группах все члены или по крайней мере один из них обнаруживает, что его личная выгода от коллективного блага превышает общие затраты на приобретение некоторого количества этого коллективного блага; есть члены, которые даже в том случае, если бы им пришлось самим заплатить полную цену, оказались бы в большем выигрыше, если бы коллективное благо было приобретено, чем если бы оно не было приобретено»[334]. Третий тип обеспечения индивидуальных вкладов в коллективное действие заключается в том, что наряду с коллективным благом, выступающим в качестве цели, предлагаются другие, неколлективные преимущества, служащие избирательным стимулом для индивидуальной активности. Так, немецкие профсоюзы пытаются привлечь новых членов, предлагая им страховую защиту и тому подобные социальные блага и не полагаются на их вступление ради целей, общих для всех наемных работников. Дальнейшие ответвления теории Олсона и ее эмпирическое использование в его работах и исследованиях его последователей для нас здесь не имеют значения. С точки зрения теории действия интерес представляет в первую очередь то, насколько обширна область применения этой теории, т. е. насколько эмпирически убедительным является исходное допущение о том, что индивидов следует рассматривать как рациональных акторов. Олсон сам ограничивает область действия своего допущения, подчеркивая его неприменимость к исследованию «формирования общностей» (Vergemeinschaftung) и к изучению благотворительных и религиозных организаций[335]. Правда, он подчерки [:224] вает, что к рациональному действию относится преследование не только корыстных, но и бескорыстных целей, если оно происходит с помощью наиболее подходящих и эффективных средств[336]. Второе ограничение проявляется там, где Олсон рассматривает возможность отслеживать индивидуальные вклады. Ведь здесь возникает вопрос, говорим ли мы лишь о новой проблеме для рациональных индивидов — скажем, о проблеме саморепрезентации: как с минимальными затратами произвести впечатление того, что ты вносишь свой личный вклад? — или же здесь следует подумать о таких моральных импульсах, как чувство стыда или вины. Олсон вполне осознает эффективность морального кодекса для конституирования коллективного действия, но полагает, что в данном выборочном поле применения его теории подобные феномены можно не учитывать. Правда, это еще сильнее заостряет вопрос о том, насколько, собственно говоря, широко это поле применения. Когда у эмпирических индивидов есть четко определенные интересы и когда они их преследуют индивидуалистическим образом? Но даже если мы делаем проблематичное допущение о том, что индивиды в своем действии руководствуются ясными целями, отсюда еще далеко не следует, что эти цели доступны наблюдателю. Также отнюдь не очевидно, что эти цели остаются неизменными на протяжении комплексной последовательности действий. Кроме того, убедительность предпосылки о сосредоточенности индивидов на их индивидуально установленных целях действия зависит от того, готовы ли мы поместить вне выбранной категории рациональности случаи спонтанного или рефлексивного альтруистического поведения, о которых имеются многочисленные эмпирические данные, — от процессов самоорганизации в случае помощи при катастрофах до пожертвований и благотворительности[337].

Другой вариант теории коллективного действия на основе рационалистической теории действия представлен теорией мобилизации ресурсов[338]. В ней в качестве рациональных акторов рассматриваются не индивиды, а организации. В некоторой степени это уже не перспектива отдельного индивида, который размышляет о вступлении в ту или иную организацию или о своем участии в коллективной акции и при этом также подсчитывает выгоду от «безбилетного проезда», а перспектива управляющего организацией [:225] в обществе, в котором социальные движения — это нормальное, но в высшей степени профессионализированное и отчасти коммерционализированное явление. Ресурсно-мобилизационный подход исследует стратегические дилеммы, в которые включена такая организация, и анализирует способы поведения, ведущие к максимальной выгоде в этих ситуациях. Внимание при этом — что ясно уже из названия школы — направлено на всеобщую доступность таких ресурсов, как время и деньги, и специфические шансы мобилизовать их для целей той или иной организации. Речь здесь идет о конкуренции с объединениями сходной целевой направленности, о возможностях заручиться поддержкой государства или общественности, о наиболее верных способах вербовки членов и других аналогичных задачах. С этой точки зрения кажется абсурдной трактовка социальных движений как иррациональных вспышек и последствий разрыва социальных связей. Их выводимость из общественных разногласий также подвергается сомнению; подоплеку этого сомнения образует опыт «антрепренеров» движения, показывающий, что эти разногласия зачастую как раз впервые определяются этими движениями и утверждаются в качестве темы общественных дебатов. Представители ресурсно-мобилизационного подхода — как и Олсон — говорят о своей теории как о частичной теории. Не совсем ясно, что это означает. Если имеется в виду, что данная теория адекватна только при условии, что организации движений действуют как рациональные акторы, то это не вызывает никаких проблем. Но тогда одновременно с этим исчезает и полемическая направленность против конкурирующих подходов. Однако если утверждается, что социальные движения чаще всего соответствуют рациональному типу, тогда возможны возражения эмпирического характера и необходимы дополнительные эмпирические обоснования того, почему именно этому типу должна отводиться репрезентативная роль в современных обществах. Такое дополнительное — историческое — обоснование дает Чарльз Тилли, работы которого, без сомнения, близки к ресурсно-мобилизационному исследовательскому подходу. В условиях рыночной экономики и располагающего важными ресурсами национального государства социальные движения оказываются вынужденными строить свое поведение по образцу стратегической рациональности. Ведь они конкурируют, с одной стороны, с другими коллективными акторами за возможности власти и влияния и, с другой стороны, с поставщиками товаров и услуг за использование ресурсов, находящихся в руках членов общества. Тилли также можно адресовать вопрос о том, какими другими теоретическими средствами в этом случае можно анализировать традиционные и современные нерациональные формы движений. Безусловно, рационалистические теории коллективного действия и социальных движений обладают огромным аналитическим потенциалом применительно к целому ряду феноменов. Однако [:226] они с самого начала ограничивают сферу анализа в соответствии с их предпосылками и поэтому не могут стать универсальной теорией.

Самую честолюбивую попытку разработать такую универсальную теорию коллективного действия на основе нормативистской критики рациональной модели действия предпринял Нейл Смелзер[339]. Смелзер, ученик и близкий соратник Талкотта Парсонса, попытался в своей работе преодолеть наиболее очевидные трудности парсонсовской теории. Конечно, Парсонс разработал гораздо более содержательную теорию действия, чем модель рационального действия, и соответственно, Смелзер положил в основу своего исследования коллективного действия теоретическую модель, включающую компоненты ценностей, норм, мобилизации индивидуальной энергии и имеющихся ресурсов. Однако сам Парсонс не только не развил из своей теории действия никаких положений для теории коллективного действия, но и в основу своей макросоциологии положил такое понимание институтов, которое на первый план выводит их функции для поддержания и воспроизводства социального порядка, а не- или антиинституциональное действие в то же время рассматривает как угрозу социальному порядку. Смелзер со всей решимостью обращается к этому неинституционализированному действию. Он освобождает его от клейма принципиальной патологии или иррациональности, которое оно приобрело под влиянием психологии масс, однако не относит его тем самым также и к рациональной модели. Герметичная закрытость мира, в котором все действие разворачивается в полной конформности с институционализированными и интернализованными нормами, тем самым нарушается. Правда, он не заходит так далеко, чтобы представить коллективное действие необходимой составляющей процессов институционализации. Вследствие этого оно представляется скорее побочным явлением, сопровождающим процессы социальных изменений, а не формирующим их. Согласно Смелзеру, коллективное действие возникает тогда, когда общественные структуры приводят к отношениям напряженности, которые препятствуют функционированию различных составляющих действия. Из такого структурного напряжения возникают, по Смелзеру, генерализированные представления, интерпретирующие кризисную ситуацию, приписывающие причины и разрабатывающие альтернативы действия. Модель Смелзера содержит и другие ускоряющие факторы, такие, как, например, драматические обострения хода конфликта, процессы мобилизации участников и воздействие инстанций социального контроля. Различные типы коллективного действия — от паники, мании и вспышек враждебности до нормативно- или даже ценностно-ориентированных социальных движений — Смелзер соотносит с разными компонентами действия. [:227] При этом он исходит из «основополагающего принципа, что каждый тип коллективного поведения ориентирован на определенный компонент социального действия. Так,

а) в ценностно-ориентированном движении коллективное действие мобилизуется под эгидой генерализированного представления, которое направлено на конституирование новых ценностей;

б) в нормативно-ориентированном движении действие мобилизуется на основании генерализированного представления, направленного на конституирование новых норм;

в) вспышка враждебности возникает, если на основании генерализированного представления кого-то делают ответственным за нежелательное состояние;

г) мания и паника возникают вследствие нового генерализированного определения заданных ситуацией средств»[340].

Так складываются аналитические категориальные рамки, последовательно обоснованные теорией действия, которые призваны вместить все невероятное многообразие исторических случаев коллективного действия.

Однако именно в силу этой последовательности недостатки положенной в основу теории действия находят свое непосредственное отражение также в теории коллективного действия. Смелзер предлагает экономический процесс поэтапного создания стоимости сделать моделью процессов коллективного действия. Таким образом, он неявно выступает против распространенных в американской социологии до Парсонса натуралистских стадийных схем (по образцу «естественной истории»). В отличие от истории естественного развития, логика создания стоимости предполагает «определенную последовательность активации доминант, однако не предписывает никакой определенной последовательности для эмпирического наступления событий и ситуаций»[341]. Но экономическая модель предполагает также телеологический процесс действия, т. е. такой его ход, в котором каждый предыдущий шаг, по крайней мере, задним числом рассматривается как средство достижения будущей цели. Для динамики неинституционализированного действия такая телеологическая схема как раз не подходит. Обычно в таком действии не только определения ситуации и нормы, но и постановка цели и выбор средств не ясны и не известны ни одному участнику; они проясняются только в ходе самого процесса. Смелзер встраивает в свою модель коллективного действия также социальный контроль как одну из фаз. Этот шаг был бы понятен, если бы эта модель трактовалась как перечень возможных причин. Однако в рамках фазовой модели от исследователя ускользает кон [:228] фликтный характер чередования вспышек коллективной активности и социального контроля. Это происходит в том случае, если социальный контроль не рассматривается как противодействующая сила, структура которой следует собственным законам и которая сама становится активной на основании собственных «теорий» о вспышках коллективного действия. Другая сложность проявляется при более пристальном рассмотрении смелзеровского объяснения, почему определенный тип коллективного действия возникает как реакция на определенные структурные напряжения. Ответ, собственно, следует из возникающих «генерализированных представлений», которые, по Смелзеру, являются необходимыми компонентами коллективного действия. Однако его теория абсолютно не объясняет, какие «генерализированные представления» возникают. Тем самым изначальная проблема объяснения не решается, а лишь отодвигается.

Таким образом, низкая эмпирическая продуктивность этой впечатляющей теоретической конструкции объясняется не только трудностями операционализации аналитических категорий Смелзера[342]. Скорее для этого существуют причины внутри самой теории. Нормативистская модель Смелзера не позволяет определить, какие категории подходят для ответа на вопрос о возникновении новых норм и ценностей; его теория касается лишь ожидаемых модификаций, спецификаций и генерализаций ценностей. В определенном смысле теория Смелзера содержит врожденный недостаток. В парсонсовской теории действия, из которой исходил Смелзер, не нашлось места для того качества человеческого действия, которое особенно заметно в неинституционализированном коллективном действии, а именно для креативности действия[343].

Ориентированная на креативность модель действия лежит в основе двух направлений исследования коллективного действия и социальных движе [:229] ний[344]: это, во-первых, работы, написанные в традиции символического интеракционизма, и, во-вторых, исследования Алена Турена и его коллег. Символические интеракционисты в своих работах продолжают единственную классическую традицию в социологии, в которой коллективное действие занимало центральное место: традицию Чикагской школы. В ней ранняя европейская психология масс не была просто огульно отброшена. Правда, здесь также не приняли ее полемический жест, заключавшийся в отрицании всякого интеллектуального содержания в социальных движениях и в рассмотрении их действий как чисто деструктивных последствий уменьшения ответственности индивидов в коллективе[345]; но, с другой стороны, в ответ на проводимую психологией масс стилизацию движений под «неистовство толпы» представители Чикагской школы не стали приравнивать их к «хорошо организованным объединениям, основанным на общности интересов». Напротив, они сохранили интерес к специфическим способам действия и опыта в социальных движениях и других формах коллективного действия. За этим стояла теоретическая идея рассматривать институты как временно стабилизировавшийся результат креативных процессов институционализации. Поэтому в своем учебнике Парк и Берджесс[346] называют процесс коллективного действия собственно предметом социологии. Но, к сожалению, уже у самих авторов учебника идеи о коллективном действии попали под влияние детерминистских концепций «биотического» или «экологического» порядка. Тем самым в теорию были включены незапланированные и непреднамеренные процессы переплетения последствий действия и отбор функционально пригодных альтернатив; однако интегрировать эти разрозненные фрагменты теории в связное целое так и не удалось. Герберт Блумер, который опирался на разработки Чикагской школы в области теории коллективного действия[347], избежал этой ситуации, обратив свое внимание почти исключительно на само коллективное действие и просто устранив элементы [:230] теории, оставшиеся не интегрированными у Парка. Но в результате было утрачено и притязание социологии на фундаментальное подтверждение именно через коллективное действие; оно теперь стало просто частью предметной области социологической дисциплины. Таким образом, отношение между теорией возникновения норм и институтов и анализом структурных воздействий существующих институтов осталось неясным.

Существенных изменений в этом отношении не произошло и в ходе последующей истории этой традиции. Но эмпирический вклад этих работ в изучение вопроса возникновения норм и институтов невозможно отрицать. Ни в какой другой традиции изучаемые феномены не рассматриваются настолько последовательно с позиции конституирования коллективных акторов. Внимание направлено на коллективное действие, которое не может быть выведено из имеющихся психических диспозиций или общественных проблемных ситуаций, но в ходе которого акторы как раз и образуют то, что они представляют собой для движения. Движения впервые определяют проблемы, на которые они ссылаются; они создают мотивы и идентичности, формируют новые социальные отношения и общности, дают повод для глубоких изменений идентичности (конверсии и регенерации), производят аффективно нагруженные символы и оставляют после себя символические связи, обладающие способностью структурировать биографии[348]. Все эти феномены остаются в тени, если в основу кладется рационалистическая или нормативистская модель действия. И наоборот, исследуемые с помощью этих моделей особые типы коллективного действия можно трактовать как специфические случаи этой универсальной теории действия.

Попытку создания такой универсальной схемы теорий и типов коллективного действия предпринял Ален Турен[349]. В отличие от работ символических интеракционистов, эмпирические исследования направлены на такие процессы коллективного действия, в которых речь идет о действительно центральных линиях конфликта в обществе. Он исследует конфликт вокруг использования ядерной энергии во Франции, студенческое движение, новый регионализм и деятельность польского профсоюза «Солидарность». При этом он выступает против сведения социальных движений к стратегическим акторам, а также против их сведения исключительно к процессам формирования идентичности. Он объединяет измерения власти и культуры в своем определении социальных движений как «коллективного действия, [:231] имеющего своей целью осуществление центральных культурных ценностей вопреки интересу и влиянию врага, который определяется в терминах властных отношений»[350]. Сам процесс самоидентификации и идентификации цели разыгрывается, согласно Турену, в пространстве, не свободном от властных отношений; и наоборот, битвы за власть редко не оказывают влияния на процессы самоидентификации и идентификации цели. Турен с самого начала решительно отверг теорию Парсонса, потому что она допускала слишком непосредственную ориентацию действующего субъекта на нормы и была не в состоянии объяснить происхождение систем ценностей. Конфликт конкурирующих систем ценностей не означал для Турена угрозу стабильности обществ, скорее он видел в них форму, в которой протекает само«производство» или само«конституирование» общества. Самоинституционализация общества — это не простой акт творения, она разворачивается в переплетении дискуссий о новых ценностях и изменениях сознания, социального протеста и опирающейся на власть репрессии. Самосознание социологии, которое проявляется в провозглашении исследований коллективного действия ядром макросоциологического анализа и которое было с течением времени утрачено Чикагской школой, вновь возрождается у Турена. Тем самым ориентированная на креативность теория действия снова формулирует далеко идущие макросоциологические притязания. Сможет ли она им соответствовать, учитывая конкуренцию со стороны функционализма?