 |
Поэтическая речь ребенка младшего школьного возраста в условиях моделирующего эксперимента (фрагменты поэтического детского творчества)
|
|
|
|
В основе нашего многолетнего моделирующего эксперимента лежала деятельность по идентификации и поддержанию тех элементов свободного речевого высказывания ребенка, которые можно определить как поэтические или прапоэтические. Главное – это заинтересованное вслушивание в детскую речь с целью выявления в ней того, что можно назвать скрытой поэзией этой речи. Причем, когда речь идет о речевой практике 5-6 летнего ребенка, задача взрослого заключается в том, чтобы самому записывать улавливаемые его слухом элементы поэтической речи. А когда ребенок взрослеет и научается писать сам, задача взрослого состоит уже в том, чтобы всячески поддерживать в ребенке стремление самому записывать свои поэтические тексты.
Можно описать некоторые принципиальные особенности этого педагогического диалога взрослого с ребенком: то, что способствует становлению у ребенка полноценной потребности в авторской поэтической речи.
Все начинается с того, что взрослый занимает по отношению к ребенку позицию «вслушивающегося собеседника». Он вслушивается и записывает. Но записывает только те фрагменты детской речи, в которых присутствуют отголоски различных внутренних переживаний – а, значит, то, в чем присутствует индивидуальность, «неправильность», элементы поэтической семантики. Важно, чтобы ребенок услышал значимость своей «внутренней поэзии» для мира взрослых. То есть взрослый – не механический магнитофон, записывающий все шумы, а своего рода локатор, улавливающий и выделяющий в высказываниях ребенка то, что можно назвать поэтически значимым. Задача взрослого - проявлять некую культурную мускулатуру своего слуха, выбирая из речевого потока и акцентируя то, что позволяет ребенку глубже и объемнее раскрывать оттенки переживаний своего неартикулированного пока еще «я». И если эта диалогическая работа ведется точно и филигранно, ребенок постепенно начинает чувствовать потребность в более точном и глубоком «Я-высказывании». Он начинает понимать, что работа по артикуляции оттенков своего мировосприятия важна, прежде всего, для него самого. В этой-то точке и рождается потребность в собственной поэтической письменной речи. Ребенок начинает писать, чувствуя экзистенциально-предельную значимость того, что он пишет. И уже в первом классе он становится автором десятков и даже сотен поэтических текстов, в которых отражается его «я», и само письмо становится для него безудержной потребностью.
|
|
|
Примечательно, что наиболее естественной формой детского стихосложения оказался в нашем эксперименте верлибр. Вероятно, потому, что рифма и формальная ритмизация, – это такие внешние приемы, которые требуют определенного уровня профессионального мастерства, и оттого в детском возрасте блокируют прямой путь к чувствам и эмоциональным переживаниям. А верлибр – это такая форма, которая не имеет жестких внешних канонов, и оттого позволяет каждому ребенку выражать свои чувства максимально непосредственно, выстраивая для каждого текста глубоко индивидуальную ритмическую структуру. Он не думает о внешней форме – он непосредственно предъявляет чувства, используя для этого арсенал естественной для его внутренней речи символизации и метафоризации.
Еще одним важным условием такого рода письма является то, что ребенок освобожден от необходимости думать о грамматических ошибках. Это очень важное обстоятельство: не тормозить детское поэтическое письмо страхом грамматической ошибки. Это чрезвычайно важное психологическое обстоятельство, способствующее бурному развитию у ребенка младшего школьного возраста свободной поэтической речи. Что касается других технологические аспектов данного моделирующего эксперимента, то они подробно описаны в ряде других наших публикаций[3].
|
|
|
Приведем типичные примеры той поэтической письменной речи, которая оказалась сформирована у детей, вовлеченных в моделирующий эксперимент. И еще раз подчеркнем, что каждый ребенок, принимавший участие в этом эксперименте, создал на протяжении нескольких лет многие сотни (!) законченных поэтических произведений, аналогичных тем, которые приведены ниже[4].
Мы специально приводим примеры текстов, написанные разными детьми в разные возрастные периоды своего творчества, чтобы стала заметной некая возрастная общность текстов, свидетельствующая о некоторой общности их психологической природы. Вместе с тем, несомненна индивидуальность этих текстов и наличие у каждого автора своей поэтической стилистики, развивающейся год от года.
Мы полагаем, что данные материалы позволяют существенно по-новому взглянуть на интеллектуальное и эмоциональное устройство сознания ребенка 7-11 лет, на ресурсы и возможности этого сознания. Вместе с тем, нам бы хотелось, чтобы эти материалы стали предметом для самого серьезного обсуждения на междисциплинарной основе – для построения междисциплинарного дискурса с участием профессиональных философов, филологов, психологов и педагогов.
Родион Михуля
* * *
Что-то черное кроется под морем,
и слёзы льются в море красоты,
и облезлые перила валятся мне на грудь,
и становится тяжело на душе,
и слёзы льются в море.
Разбитый Титаник лежит на дне океана,
и куски льда ломаются,
и он плывет в холодном океане тоски,
и жилеты всплывают наверх,
и рыбы кусают разбитый корабль со сломанной мачтой,
и сапог лежит на дне,
и алмаз лежит на мачте корабля,
и имя всплывает наверх,
и морская смерть лежит над ним.
И всё –
«Титаник» мёртв...
(7 лет и 6 месяцев)
* * *
Моя неровная душа бредёт по лесу,
как волк с отчаянной душой.
Я стою на небе, но вижу всё внизу.
А я хочу на землю.
Но я стою на облаке печали
и радуюсь, что я живу.
(7 лет и 7 месяцев)
* * *
Она красивее лесов и морей, которые окружают нас,
|
|
|
но она не знает этого, потому что она никого не любит и не любила.
Но я люблю её.
Горы, высокие горы, красивые горы!
И я похож на эти горы.
Три лезвия сомкнутся на этих горах при закате золотого диска-солнца.
Я хочу попасть туда, но не смогу,
потому что я умру при встрече с ним.
(8 лет и 8 месяцев)
* * *
Твой поцелуй сведёт меня с ума,
и я уеду в рай далекий,
и я блаженством завладею всем,
и днём и ночью буду править миром,
но ты услышишь только звон любви,
ту капельку блаженства славы,
и мы с тобой
станцуем танец смерти
и поцелуев жгучих, как огонь.
(9 лет ровно)
* * *
Расстались мы с тобой на миг,
но очень долгий,
и мы отделались признаньями в любви
от изнеможения до скуки,
и мы с тобой пошли наверх,
в тот странный рай
очарования и злобы,
и грустной, но моей любви.
(9 лет ровно)
* * *
Странный звук я услышал вдали,
и испугался собственной догадки,
и побежал, не чуя ног, в бездонные болота.
и упал, не чувствуя боли.
Но выжил в этом лесу,
не найдя никого, ничего
(10 лет ровно)
Лиза Плеханова
* * *
Я иду по дороге,
и поворот в моих мыслях,
и полет птицы,
и сугробы падают мне на голову,
и я – не я, а снежинка грусти,
и я иду дальше,
и меня ведет ночь,
и ее огненные губы сверкают из-под белой оборочки,
и она бросает в меня лужу грусти и улетает,
и я одна,
и меня несет к чайкам в гнездо,
и я сама превращаюсь в чайку,
и я лечу вместе со стаей,
и падаю в пустоту,
и я жду неизвестного,
и плачу.
(7 лет и 10 месяцев)
* * *
Клочок неба летит с высоты,
я его беру, но он тает в моих руках,
и вот на моей ладони капля воды:
она переливается разными цветами,
ее раздувает ветер,
и ты идешь в никуда,
и я тебя не вижу.
(8 лет и 7 месяцев)
* * *
Я – не – знаю – что – писать.
Запятые бегут по бумаге.
Волны тьмы накатывают на меня
белым туманом черной ночи
и выглядят как обрывки облаков.
Клочки ваты на черном листе...
Что-то начинается.
Я теряю мысли как неуловимое чудо.
Надо что-то писать, писать, писать,
чтобы эти неуловимые мысли
не уходили от меня.
|
|
|
И голубой Глаз
смотрит на меня из темноты.
Я чувствую на себе его ледяное дыхание,
А ведь этот стих начинался всего с пяти слов:
«Я – не – знаю – что – писать»
(11 лет ровно)
Гриша Верников
* * *
Умер мой родной первого апреля.
Сердцу приказали: стоп, машина! стоп, мотор!
Отправляйся вверх и живи в покое.
(8 лет и 4 месяца)
* * *
Грусть после смерти и плач родных.
И все из-за этой смерти.
(8 лет и 4 месяца
* * *
Смерть крадется в дом, в квартиру.
И вовремя.
И когда это время наступает –
смерть кому-то,
кому пора взлететь
и жить второй жизнью.
(8 лет и 4 месяца
* * *
Сон – снег – волк
лежит в ночи безмолвной.
Нету слов.
Немые люди – слепые волки.
Глухие птицы рядом.
Апокалипсис.
Темнота.
Только меч сверкает.
Он хранитель тьмы и страха.
(8 лет и 11 месяцев)
* * *
Как леший ты, мальчик,
ходишь по улице, шляясь,
у дома цветы собирая.
(9 лет и 1 месяц)
Маша Христосенко
* * *
Музыка как языки пламени сжигает меня,
и как только пламя огня сжигает меня,
я превращаюсь в розовую струю дыма,
и этот дым превращается в розовый ветер,
и этот ветер тушит огонь,
и я снова превращаюсь в саму себя,
и зло этого огня уходит.
(8 лет и 2 месяца)
***
Музыка ползёт по пустынной пустыне,
и она уползает всё дальше и дальше,
и я почему-то тоже иду за ней,
и теряю след этой музыкальной змеи,
и блуждаю в лабиринтах этой жаркой пустыни,
и никак не могу выбраться из этой пустыни,
и пустыня запутывает меня в своих лабиринтах,
и я тону в этой беспощадной пустыне,
Но просыпаюсь,
и оказывается, что это был сон,
но сквозь сон
песок пустыни прорывается ко мне в комнату,
и всё, что в ней стоит, исчезает.
И снова пустыня, и музыка, и я...
И я запуталась в пустыне,
и я снова просыпаюсь,
и снова пустыня.
И так всю жизнь.
(8 лет и 3 месяца)
* * *
Музыка подхватывает меня,
и я как птица
несусь по голубым небесам.
Но музыка отпускает меня,
и я лечу вниз и разбиваюсь.
(8 лет и 3 месяца)
* * *
Я иду по серым дорогам
и не вижу ничего, кроме серого тумана.
А на меня капают серые капли серого дождя,
в серых лужах отражается моё серое отражение,
вокруг меня ходят серые люди,
но в этом сером мире есть только я,
потому что вокруг меня одни зеркала.
(9 лет и 10 месяцев)
Игорь Бернацкий
Весёлые, резкие ветра
гонят нас из этого мира в мир музыки,
и там так прекрасно, там ковры из нот.
Еда там – сладкая музыка...
(9 лет и 7 месяцев)
* * *
Я вижу своё зеркальное отражение,
где лево – это право, а право – это лево.
Но середина неизменна –
она всегда остаётся на своём месте.
(9 лет и 10 месяцев)
|
|
|
* * *
А учился ли ты когда-нибудь грести?
Умеешь ты смотреть на мир открытыми глазами?
Умеешь жить - и жить спокойно?
Умеешь мысли покидать?
Ты потерял почти всю жизнь, осталось пять минут.
Философ и лодочник подъехали к берегу,
философ только успел занести ногу, и…
упал в воду замертво.
(10 лет и 9 месяцев)
Максим Плетнев
* * *
Я прошел этот уровень воды –
потоки детства.
Я опять тону
в потоке детства.
(7 лет ровно)
* * *
Ты сидишь, и рядом с тобой ветер,
но ты не чувствуешь его...
Водяные знаки окружили тебя,
и ты не знаешь, куда бежать.
Ангелы уносят тебя,
и я тоже ангел...
И ты плачешь,
и ты дома.
Я сижу в темном замке и мне страшно:
летучие мыши летают в комнате,
и голоса раздаются в замке,
и грязные стены обваливаются,
и пыль в замке,
и темный-претемный коридор...
Привидение ходит в коридоре,
и крысы ползут ко мне.
Дудочка играет рядом с замком,
и замок рушится...
(7 лет и 10 месяцев)
* * *
Я – это струна...
Меня натягивает музыкант,
и я пою...
Он натягивает меня,
и я опять пою в тишине.
И я рвусь в небо.
(7 лет и 10 месяцев)
* * *
Листья опали.
И осенний дождь стучит по крыше.
Листопад делает весь мир красным и желтым.
А когда упадут все листья на землю,
то наша планета станет бо-о-ольшой радугой.
(8 лет и 2 месяца)
* * *
Я иду и вижу большой замок,
и я вхожу туда, и вижу сон,
как кто-то ведет меня куда-то.
Но он не показывает свое лицо.
Он протягивает руки в перчатках.
И это смерть.
(8 лет и 3 месяцев)
Оля Килунина
* * *
Цветные облака улетают.
Да, они улетают.
Жаль, что больше не будет дождей и снега.
И солнцу будет грустно.
И мне будет грустно без этих облаков.
И не будут идти цветные капли дождя.
Жаль, мне жаль, что они улетают
туда – в рай, рай, рай…
Но там ведь ад! Там страшно.
Ад – это чёрный человек, который играет страшную музыку.
И эта музыка разрывает меня на части.
И моё сердце перестает так сильно биться.
(10 лет и 1 месяц)
* * *
Твои строчки этих стихов…
Я не могу от них избавиться - я их ненавижу.
И твои сны я тоже ненавижу.
И ты меня ненавидишь из-за моих недобрых глаз.
А мои глаза не могут смотреть на тебя из-за твоей сильной любви.
Да, ты – страшная любовь,
которая не знает страшной любви моей.
Любовь…
юбовь…
бовь…
овь…
вь..
(10 лет и 2 месяца)
* * *
Золотая кошка стоит на чёрном мраморе,
а я рисую на окне дом,
в котором ты рисуешь золотую кошку.
(10 лет и 4 месяца)
* * *
Чёрное небо.
Дождь идёт всю ночь,
как и ты ходишь,
не зная, где будущее, а где прошлое.
А я просто летаю, не зная, что такое жизнь.
А что такое судьба?
Это знаешь только ты.
Но ты не знаешь, где я,
а я не знаю, где ты.
(10 лет и 9 месяцев)
Аня Попова
* * *
Я иду и вижу тёмное небо со звёздами,
но одна звезда упала, я её поймала,
она растаяла, превратилась в музыку,
и все тайны музыки выкатились из неё.
(8 лет и 7 месяцев)
* * *
Сказочный плод плывёт по маленьким и большим кругам
и парус, шатаясь, рвётся вдаль.
Чайки садятся на парус сказочной шлюпки.
Открылась дыра в море кругов, и корабль попал в сказку.
Сказочный мир затонул во времени.
Сказка спит и немного прихрапывает.
(8 лет и 11 месяцев)
* * *
На руке лежит лунный камень,
сверкает, как звёзды,
а звёзды всегда горят,
но мы спим и не видим это небо,
это прекрасное небо,
которое подарило нам эту капельку застывшей слезы.
(10 лет и 3 месяца)
* * *
На каждой ладошке - жизнь,
которую можно сжать в кулак,
и жизнь станет короче на много лет.
Но я этого делать не буду,
я боюсь этого.
Но я не боюсь себя.
Я не спрыгну с дома,
не перережу горло –
ничего такого я не сделаю,
а просто пойду по улице
и буду жить,
как все нормальные люди.
(10 лет и 3 месяца)
Сеня Муковозов
* * *
Я посмотрел на лампочку
и зажмурил глаза,
и долго видел
удаляющуюся звезду.
(8 лет и 5 месяцев)
* * *
Видишь флажки в темноте?
Не прикасайся к ним,
не трогай ничего,
окаменеешь.
Видишь замок?
Не входи,
там пусто.
Видишь кареты?
Не садись,
не уедешь.
Видишь, заброшенная башня?
Не подходи,
дьявол разобьёт душу.
Не ходи к замку –
зачем он тебе?
Мир будет веселей с тобой,
чем со статуей.
(9 лет и 10 месяцев)
* * *
Рассвет играет бликами,
и солнце тихонько дотрагивается до неба,
и ветер качает траву,
и рассвет золотит море,
и розовые облака гладят небо,
и стада золотистого света тихо резвятся на лугу,
и весёлые звёзды играют в прятки с днём и ночью –
день их никогда не найдёт,
а ночь найдёт потом, когда придёт сюда,
а сейчас она на другой стороне земли;
и свет играет в догонялки с тенями,
и не может их догнать,
и алая роза расцветает возле рассвета,
и свет заглядывает в каждый дом,
и он везде.
(10 лет и 3 месяца)
Человек без тени
Кто-то идёт по двору,
и у него нет тени.
Его тень давно забыта им,
за это она его не любит.
Он бродит по дворам звёздными ночами,
и у него в глазах слёзы,
и его разыскивает его тень,
но он боится её,
сам не зная, почему.
Никто не видит его.
Никто не видит его тень.
Никто не помнит,
что у него нет тени.
(11 лет ровно)
Катя Лещинская
* * *
Это – игра.
Это – часть жизни с капелькой ветра.
Это – азарт.
Это – попытка превратить сны в реальность.
Это – взгляд, незаметно мелькнувший в осеннем листе.
Это – то, что происходит сейчас.
(9 лет и 10 месяцев)
* * *
В твоих глазах отражается мир.
Так лети!
Лети и не знай одиночества!
Или, может, надо узнать,
что бывают связаны крылья?…
(11 лет и 2 месяцев)
* * *
По пустынной улице плавными шагами идёт человек –
тоже пустой.
Улица гудит как глиняный сосуд от его вроде бы тихих шагов.
Человек идёт, не обращая внимания на игру эха с его шагами,
не боясь, что его догонят.
Кто догонит?..
(11 лет и 6 месяцев)
Паша Вильнянский
* * *
Любовь - это мозаика,
разбитая на кусочки,
и я собираю ее.
(7 лет ровно)
* * *
Смерть – это грусть и слёзы.
И у всех есть смерть.
И вдруг прилетает смерть и разрубает сердце.
И человек умирает и уходит в вечную жизнь.
(7 лет и 1 месяц)
* * *
Ветер нашёл дорогу жизни и едет по ней.
(7 лет и 4 месяца)
* * *
Завяли кувшинки,
и я уже с трудом слышу их запах.
Озеро холодное сковано туманом.
Листопад засыпает меня.
Очи замерзают, потому что ветер подул.
Трагедия с ветром:
он все дует и дует,
и очи все замерзают и замерзают.
Но лес остановил ветер.
И яблоки, уже осенние, я ем.
Пух уже давно упал,
а я оставшийся собираю в ладони и сдуваю с ладоней.
Осень одела леса в золотую одежду.
Рот чувствует осень и холод осенний.
Артиллерия листьев засыпает меня.
(7 лет и 11 месяцев)
Саша Корженкова
* * *
Линия разделяет меня и бесконечность.
Но бесконечность может перейти через нее,
а я – нет.
Потому что тогда я умру.
(8 лет и 9 месяцев)
* * *
Я смотрю на что-то и не знаю,
что это: жизнь или смерть?
Оказалось, что это смерть,
и все умерло.
(8 лет и 9 месяцев)
* * *
Я иду по стране обид.
Я обижаюсь на всех.
Потому что они есть, они есть – а меня нет.
Я в обиде, значит, меня нет.
Здесь нет никого.
Сюда можно зайти, но нельзя выйти.
Это как черная дыра, только страшнее.
Здесь не умирают – здесь живут.
Но живут смертью.
Это обида, обида, обида.
(9 лет и 8 месяцев).
Никита Суриков
* * *
Волны мыслей смывают меня в пропасть какого-то тумана,
и я как будто в мутной воде или в облаке,
но какие-то капельки света смывают туман,
мысли забывают меня и улетают в другой мир,
но я в каких-то пустынных равнинах,
и ураганы песка капают песком на меня,
я превращаюсь в маленькую каплю дождя,
я маленькая капля дождя среди огромных туч засухи,
я иссыхаю в привидение пара
я облачный воздух, шипящий, как шампанское.
(9 лет и 2 месяца)
* * *
Я убегаю от тебя, но зачем?
Я думаю о тебе, но зачем?
Я грущу, и я лишь разбитое стекло.
Я знаю, что ты меня не любишь,
но я люблю.
Я помню тот лёгкий дым,
который висел над нами, когда мы познакомились,
тех птиц, которые радовались над нами,
тот песочный берег с ярким солнцем,
но я разбит.
(9 лет и 5 месяцев)
Катя Васильева
* * *
Я не хочу тебя видеть,
я не хочу тебя знать,
я не хочу тебя слушать,
и не хочу понимать.
Ты для меня кто?
Случайный прохожий, и всё.
Ты не должен стоять рядом со мною.
Моя жизнь не пересечётся с тобою.
Нет никогда,
уйди от меня.
Я не хочу тебя видеть…
(12 лет ровно)
* * *
Погрустим.
Я хочу туда,
где поёт много птиц.
Я хочу туда,
где нет слова «боль».
Я хочу туда,
где ждут меня,
Я хочу туда,
где я нужна,
Я хочу туда, где друзья,
Я хочу в рай!
(12 лет ровно)
Совершенно очевидно, что все приведенные нами примеры детских текстов существенно отличаются как от того, что принято называть «детской поэзией», так и от того, что обычно пишется детьми соответствующего возраста.
Но это не какие-то особо отобранные, а типичные для нашего моделирующего эксперимента тексты. И факт заключается в том, что именно такие тексты создавали у детей «цепную реакцию» писательского творчества в нашем эксперименте. Они вовсе не были единичными. Каждый участвовавший в эксперименте ребенок написал за четыре года обучения в начальной школе многие сотни текстов такого рода, и это, как минимум, означает то, что тексты такого рода можно охарактеризовать как потребностные для детей данного возраста: у каждого из принимавших участие в данном эксперименте детей возникала своего рода поэтическая страсть. Если обычное школьное письмо вызывает у ребенка, как правило, отторжение, то поэтическое письмо, возникающее в нашем моделирующем эксперименте, вызывало у ребенка страстное и неукротимое желание писать еще и еще. А это значит, что при всей своей «недетскости» эти тексты улавливают какую-то глубинную, сущностную потребность детского сознания, которая оказывается совершенно не востребована и не задействована в обычной образовательной практике, но которая оказалась вызвана к жизни в условиях нашего моделирующего эксперимента.
Несомненно, что вопрос о природе этой потребности еще ждет своего серьезного профессионального обсуждения, но в самом первом приближении можно предполагать, что это инструмент, с помощью которого ребенок исследует мир взрослых чувств и взрослых отношений; но вместе с тем это и способ проживать эти чувства и отношения в собственном воображении, способ открывать в себе такие глубины мыслей и чувств, о которых взрослые зачастую и не подозревают. Но что мы вообще знаем о силе глубинных чувств и переживаний ребенка?
Совершенно замечательно написал в свое время об этом в своих воспоминаниях Даниил Жуковский, сын Аделаиды Герцык и Дмитрия Жуковского:
«У бабушкиной дачи есть мезонин с балконом. Оттуда особенно хорошо видна водокачка. В мезонине этом годами тремя позже жила поэтесса София Парнок. Мне, маленькому, непонятна ее сложная жизнь, полная большими событиями; она отделена от меня той же тайной "взрослости", которой окутаны и все остальные люди и которую я внутренне всегда уважаю. Ее деяния мне чужды. Она пишет хорошие стихи. За предметами, которые она видит вокруг себя, в минуты творческих провидений она открывает лирические облики. Она тоже подслушивает ритм водокачки и старается воплотить его в словах:
Тень от ветряка
Над виноградником кружит.
Смутная тоска
Над сердцем ворожит.
Она призывает на помощь всю силу своего интеллекта, весь накопленный богатой жизнью материал, чтобы произвести труднейший эксперимент над человеческим сознанием - изгнать из него всю систему абстрактного мышления и раскрыть и закрепить в строках подлинную вещь, а не ее абстракцию. Медленными взмахами своих тяжелых крыльев подвигается она к своей цели, но в конце этого ее пути стоит ребенок. Он без всяких усилий, невольно и естественно видит мир таким, каким она хочет его увидеть.
О, если бы этот стоящий под балконом, осужденный на безмолвие мальчик смог подарить ей те слова, которые так ей нужны, чтобы сказать про водокачку!».[5]
Получается, что поэтическое переживание мира дано ребенку гораздо более открытым и естественным образом, нежели взрослому. Другое дело, что ребенку не даны слова, не дан тот язык, с помощью которого можно было бы проговорить свои переживания во всей их глубине. Ребенок «осужден на безмолвие», а поэт – это тот, кто с помощью слов пытается уловить и передать то первичное детское переживание, которое дано ребенку «без всяких усилий, невольно и естественно».
Поэтому когда в ребенке открывается путь к собственному поэтическому слову, он вовсе не о так называемых «детских» реалиях начинает писать, но о реалиях тех своих чувств и переживаний, которые на самом деле не имеют возрастных ограничений. И о реалиях того взрослого мира, в который он всматривается из своего детства с напряженным интересом и который уже обнаруживает внутри себя, он тоже готов писать с великим энтузиазмом. С помощью собственного поэтического слова ребенок как бы примеривается к тайнам человеческих чувств и тайнам окружающего его мира. Он примеривает к себе долетающие до него осколки «взрослых» слов, и переплавляет их в тигле собственного поэтического воображения.
Об аналогичном опыте детского переживания сообщает в своих «Воспоминаниях детства» Софья Ковалевская: «Я страстно люблю поэзию; самая форма, самый размер стихов доставляют мне наслаждение; я с жадностью поглощаю все отрывки русских поэтов, какие только попадаются мне на глаза, и – должна сознаться – чем высокопарнее поэзия, тем более она мне по вкусу. Самый размер стихов всегда производил на меня такое чарующее действие, что уже с пяти лет я сама стала сочинять стихи. Но гувернантка этого занятия не одобряла. У нее в уме сложилось вполне определенное представление о здоровом, нормальном ребенке, и сочинение стихов с этим представлением никак не вяжется. Поэтому она жестоко преследует мои стихотворные попытки; если на мою беду ей попадется на глаза клочок бумажки, исписанный моими виршами, она тотчас же приколет его мне к плечу и потом, в присутствии брата и сестры, декламирует мое несчастное произведение, разумеется, жестоко коверкая и искажая. Однако гонение не помогало. Из страха гувернантки я не решалась записывать своих стихов, но сочиняла в уме, как старинные барды, и поверяла их моему мячику. Погоняя его перед собой, я несусь, бывало, по зале и громко декламирую два моих произведения, которыми особенно горжусь: “Обращение бедуина к его коню” и “Ощущения пловца, ныряющего за жемчугом”»[6]
А вот фрагмент воспоминаний Павла Флоренского, где он так же размышляет о феномене детского поэтического мировосприятия: «…Наиболее достойным внимания и наиболее привлекательным было для меня явно иррациональное – то, чего я действительно не понимал и что вставало предо мною загадочным иероглифом таинственного мира. Таковым был любимый мною романс Глинки на слова Пушкина «Я помню чудное мгновенье». В нем я ничего не понимал, но зато остро ощущал, что тут-то и есть фокус всего изящества, что это полюс средоточия тех проявлений изящества, которые восхищали меня разрозненно в окружающем мире. Особенно знаменательным представлялось слово, в котором я не без основания предугадывал вершину всего пленяющего: «Как мимолетное виденье, кагени чистой красоты». Что значит, это «кагени», я не только не знал, но и не старался узнать, ибо чувствовал, что никаким пояснением не увеличится мое понимание этого иероглифа превосходящей всякую меру и всякое земное понимание красоты. «Кагени» было символом бесконечности Красоты, и, как я прекрасно понимал, любое разъяснение лишь ослабит энергию этого слова»[7].
И таких свидетельств о глубинных поэтических переживаниях маленького ребенка мы можем найти достаточно много
Можно, конечно, предположить, что описываемое Жуковским, Ковалевской или Флоренским поэтическое состояние и поэтическая страсть детской души – это исключение из нормы, характерная лишь для каких-то особенных детей. Однако наш многолетний моделирующий эксперимент доказывает, что острое поэтическое переживание мира – это на самом деле норма детского сознания в дошкольном и младшем школьном возрасте, и описываемый Софьей Ковалевской детский опыт проживания «взрослой» поэзии тоже не является случайным и эндемичным опытом детства, а отвечает на какую-то чрезвычайно глубокую потребность детского сознания. Стихотворная форма в ее некоторой «надмирности» и «потусторонности», в ее метафорической, смысловой и эмоциональной нагруженности оказывается чрезвычайно важной, «потребностной» формой письменной речи, являясь эффективным зеркалом для различного рода экзистенциальных напряжений, возникающих в душе взрослеющего ребенка.
Между прочим, возникающая в нашем моделирующем эксперименте детская поэтическая речь весьма напоминает поэтическую речь в ее генетически исходных формах – тех формах, в которых она в принципе зарождается в человеческой культуре. И это так же свидетельствует о том, что в своем моделирующем эксперименте мы вышли на какую-то корневую потребность детского сознания. Достаточно посмотреть на приведенные выше примеры детского поэтического творчества под углом зрения того, как, к примеру, описывает характер первобытных ритуально-обрядовых песен Е.М.Мелетинский:
«Песни могут быть весьма краткими, состоять из одного слова (например, характеризующего определенное животное) или из двух слов (например, слово «воин» или имя воина), но могут быть и весьма обширными. (…) Ритмизация в ряде случаев достигается растягиванием или добавлением новых слогов, а так же всякого рода эмфатических частиц, восклицаний и т.п. Рифма для первобытной поэзии не характерна, в ней ведущим началом является повторяемость не звуков, а комплексов. Стихия повторяемости поддерживается верой в силу слова, рассматривается как аккумулирование этой силы. Но повторение мыслей должно варьироваться. (…) Сочетание повторения и варьирования приводит к семантико-синтаксическому параллелизму. В параллельных строках часто появляется прием контраста (типа: белый свет утра – красный свет вечера, падающий дождь – стоящая радуга). Подобное контрастирование чрезвычайно характерно для «первобытных» песен. Наряду с контрастированием типичной чертой первобытной поэзии является накопление синонимов».[8]
Таким образом, можно предположить, что как и в случае с первобытной поэзией, возникающая в рамках нашего модельного эксперимента поэтическая практика отвечает на какие-то глубинные потребности существования ребенка и сама может быть определена как экзистенциально значимая потребность.
Другое дело, что существующие образовательные традиции и образовательная практика не создают условий для полноценной артикуляции этой потребности, и оттого она благополучно угасает у абсолютного большинства детей. В обычной образовательной ситуации у ребенка попросту нет каналов для опредмечивания своих психологических напряжений: школа вообще не знает способов работы с ними. Школьная деятельность письма оказывается отчуждена от реальных психологических потребностей взрослеющего ребенка. Но если ребенок овладевает средствами по выражению своих душевных драматизмов, это оказывается, с одной стороны, удивительно эффективным (и чрезвычайно естественным) механизмом его психологической самокоррекции, а, с другой стороны, мощным стимулом развития ребенка в культуре через открывающуюся у него потребность в поэтической письменной речи.
|
|
|
