 |
Стихи как диалог с поэтическим образом
|
|
|
|
Главным инструментом, с помощью которого разрешается «напряжение противоположностей», о котором пишет Катя, является возникающий у автора поэтический образ.
Поэтический образ – это своего рода вообразительная целостность, которая первоначально возникает у человека на дословесном уровне и позволяет трансформировать исходное эмоциональное «напряжение противоположностей» в собственно поэтический текст. И оттого процесс письма – это процесс, в котором автор пытается озвучить, овеществить в слова этот исходный поэтический образ-ощущение, образ-картинку.
Очень точно описывает ситуацию первичного поэтического образа Маша Христосенко: «Во время письма полностью уходишь в то, что пишешь. Когда самой хочется – пишется легко. Когда самой хочется – весь стих сразу словно стоит перед глазами. Как картина этого стиха. И я просто как бы слова подбираю. Картину стиха перекладываю в слова».
Аналогичным образом описывают процесс поэтического письма и другие дети.
Вот, например, как это выглядит в интерпретации Игоря Бернацкого.
И.Б. «Появилось, скажем, ощущение радуги, и тогда радугу представляешь и пишешь на нее…»
О.М. «Что значит “пишешь на нее”?»
И.Б. «Пишу на ее вид, как она появляется в воображении»
О.М. «Как это?»
И.Б. «Ну, в воображении радуга, ты представляешь ее и пишешь. Это опять же зависит от музыки, на которую пишешь. Или от музыки изнутри, от настроения»
О.М. «А музыка изнутри – это как?»
И.Б. «Это ощущение, видение цвета… Стихи – это палитра ощущений. Фразы стиха надо ощущать»
А вот как выглядит этот процесс у Кати Васильевой:
«Я как бы чувствую внутреннее желание, внутри находится какой-то такой цветочек, который распускается. Это внутреннее желание, и я начинаю смотреть, и я вижу этот стих сначала как бы в картинках. Например, когда я расстроюсь ужасно, я себя вижу, какая у меня в душе пустыня, и я начинаю писать на это»
|
|
|
Таким образом, прорисовывается некая творческая триада, лежащая в основе стихосложения.
Во-первых, острое эмоциональное напряжение, острое переживание, острое чувство. Если нет первичного эмоционального переживания, ни о каких стихах речи быть не может. Стихи – это способ диалога со своими предельными, сущностными переживаниями. И этим подлинное написание стихов принципиально отличается от любой версификации, от любого формального стихотворчества.
Во-вторых, первичный образ-ощущение, который на уровне некоей «картинки» словно «сшивает» внутренний эмоциональный разрыв. Возникновение такого рода образа-ощущения – это и есть начало собственно сиха.
И, наконец, в-третьих, собственно письмо, когда автор пытается перевести этот первичный образ-ощущение в «параллельную реальность» поэтического текста, пытается озвучить, развернуть, эксплицировать свой первичный образ так, чтобы этот первичный образ стал рельефен и слышен.
Стихи как волшебство
Важнейший эффект, производимый стихами, может быть охарактеризован как эффект волшебства. Это когда благодаря стихам сама окружающая человека реальность как бы трансформируется, существенно видоизменяется, превращается в нечто волшебное, одухотворенное.
На магический эффект стихотворной речи указывают практически все дети. Стихи создают совершенно особую магическую призму, которая преобразует окружающий мир, насыщает какой-то совершенно особой жизнью.
Катя Лещинская размышляет об этом так:
«Стихи – это не то, что можно потрогать. Это ощущения. Когда я стихи пишу, я никогда не пишу: “вот, стоял серый дом”. Но как бы дух, ощущение дома превращается в водопады и скалы»
|
|
|
О.М. «Но ведь многие люди смотрят на дома, однако у них не происходит превращение этих домов во что-то другое?» - уточняет интервьюер.
К.Л. «По-моему, это зависит от того, кто видит и по-настоящему ли он видит. Надо попробовать почувствовать, подумать, чем бы хотел быть на самом деле дом. Вот, например, люди какие-то хотели бы быть снежинками или деревьями, а кем бы хотел быть дом?»
Аналогичную способность отслеживает в себе Игорь Бернацкий: «Конечно, во мне что-то есть, что заставляет писать. Вот, например, увидел: фонарь, снег падает такими большими хлопьями, а еще с одной стороны у этого фонаря лампочка желтая, а с другой – серебряная, и с одной стороны как бы золото валит, а с другой серебро. И захотелось вселить это в стих»
А вот как эти процессы выглядят в размышлениях Сени Муковозова:
О.М. «Что происходит с теми предметами, на которые ты пишешь?»
С.М.«Они становятся как бы нереальными. Как бы что-то нереальное происходит с ними. Например, я помню, на своего кота хотел написать: вот у него на спине всякие полоски разные, и я их с чем-то сравнил, но они на самом деле, конечно, не то, с чем я их сравнил. Но я их сравнил, и дальше уже что-то само поехало, и это тоже ведь как бы нереальность получается».
О.М. «А кот для тебя как-то изменился после написания этого стиха?»
С.М. «Кот в реальной жизни, конечно, нет, а в самом стихе – да. В самом стихе все меняется, и в этом как бы и есть суть стиха… Вот я пишу про часы, и часы у меня там уже не часы, а само течение времени. И получается, что это часы владеют временем. Но это же не совсем реальность! …Бывает, я сижу и жду, когда мне на первую попавшуюся тему придет в голову какой-нибудь образ, который мне понравится. Он мне сам взбредет в голову, и я уже от него буду писать. И тогда я с самого начала практически ничего не знаю о том, о чем напишу. А «тема» - это просто такой коридор получается, из которого я не должен выходить в стихе. Это больше похоже на то, что я лечу в космосе, и чтобы не врезаться в какую-нибудь звезду, лечу все прямо и ни к какой звезде специально не сворачиваю».
О.М. «А бывает, что ты идешь по намеченному коридору, а тебя из этого коридора все-таки выносит?»
С.М. «Бывает, хотя и редко. Например, пишу про живой закат, а потом его лучи падают на какой-нибудь парк, и я уже дальше про этот парк пишу».
|
|
|
О.М. «А чем отличаются стихи, которые ты пишешь, от твоих же рассказов?»
С.М. «В стихе у меня обычно практически все состоит из образов. У меня люди в стихе почти не фигурируют. Там все получается совсем по-другому. Вот я, допустим, пишу стих про вечер, про закат, про звезды… Например, сделаю звезды живыми, закат живым, напишу, что он убегает, боится… В реальности-то все это не так. Но понятно, о чем я при этом пишу. Ведь если я напишу про живой закат, я увижу этот закат живым прямо в нашем мире».
Практически идентичные наблюдения находим и у Саши Корженковой
С.К. «Вот я увидела что-то, и мне приходит в голову стих, на что это похоже. Или где это еще может существовать. Я как бы оформляю этот предмет, и он получается в форме стиха. Кружка становится морем или птицей, и вокруг нее целый мир создается».
О.М. «А без чего у тебя не может получиться стих?»
С.К. «Без чувства. Я же не просто увидела предмет, я им вдохновляюсь. А если просто увидела – увидела, ну и что? Смотришь, а увидеть не получается»
О.М. «У тебя отношение меняется к предмету после того, как ты на него напишешь?»
С.К. «Да, он мне кажется красивей, изящней. Я сразу на него больше обращаю внимание»
Вот это «смотришь, а увидеть не получается» представляется нам чрезвычайно важным и точным наблюдением. Стихи – это совершенно особая способность увидеть что-то в чем-то. Увидеть то, чего на поверхности вроде бы и нет, но что появляется благодаря призме поэтического взгляда.
В сущности говоря, речь идет о способности к метафорическому удвоению мира и о корневой личностной потребности в такого рода метафорическом волшебстве.
Мир стихотворения – это некий особый, волшебный, параллельный реальному мир, в котором жизнь происходит не по законам прозаической реальности, а по законам волшебства. И оттого у стихотворного пространства прямая генетическая связь с мифопоэтическим пространством сказки. Как сказка для совсем маленького ребенка – это выход в иную, строящуюся по законам волшебства и воображения реальность, соразмерную иррациональному пространству души, так и поэтический текст для взрослеющего ребенка – это знак волшебства, знак иного мира, рождающегося в глубинах души и живущего не вполне по законам обыденной реальности. И это одна из причин, по которой стихи оказываются глубинной потребностью взрослеющего ребенка в нашем эксперименте. Стихотворная метафора оказывается для него своего рода волшебной палочкой, позволяющей чудесным образом одухотворять мир и насыщать его множеством дополнительных смыслов. И это, похоже, та мифопоэтическая власть над миром, которая дает ребенку дополнительный психологический ресурс жизни и развития. И это, возможно, главная причина того, почему у детей наших экспериментальных групп страсть и способность к поэтическому письму оказывается настолько выраженной. Поэтическое освоение мира через метафору в предшкольном и младшем школьном возрасте оказывается естественной формой развития сказочно-волшебного освоения мира, характеризующего более раннюю ступень культурного онтогенеза ребенка. Но и в том, и в другом случаях психологический смысл этого процесса достаточно очевиден: он позволяет взрослеющему ребенку обретать и развивать в себе чувство субъектной состоятельности, субъективное чувство силы и власти над миром. А мир благодаря этой деятельности субъективизации становится более многослойным и многоярусным.
|
|
|
Впрочем, сами дети пока не знают слова «метафора», и тем более интересно, как они пытаются выразить суть стихосложения на своём языке.
Например, для Лизы Плехановой одним из ключевых слов, описывающих процесс поэтического творчества, оказывается слово «маска». Стих – это то, утверждает Лиза, что надевает на привычные вещи явления какую-то «маску» и за счет этого происходит преображение привычных вещей.
Л.П. «Вот моя учительница по музыке сказала: “Стихи-то в рифму у тебя? Нет, не в рифму? Ну так это ж не стихи!” А мне как-то больше нравится без рифмы писать, лучше как-то получается»
О.М. А что значит – “лучше получается”?»
Л.П. «Ну, когда самой нравится… Не нравится тогда, когда много каких-то слов, не понятных ни мне, ни другому. А вот когда мне нравится свой стих, то там нет слов, похожих на абракадабру. И еще в хорошем стихе больше вещей и еще чего-нибудь»
О.М.“Вот стоит стол. Я сижу за ним. На столе лежат наушники, на столе лежит видеокамера” Все слова понятны? Вещей много появилось? Значит, это хороший стих?
Л.П. «Нет, я бы такой не написала. Мне больше нравится на стих маску надевать. Так, чтобы из наушников какая-нибудь вибрация побежала, а не просто так, что они лежат на поверхности. Надо как-то все это преобразить. Но не просто, что камера светится каким-то волшебным светом и снимает какие-нибудь цветы и обои. Надо так преобразить, чтобы оно мне понравилось и всем понравилось… Стихи – это как будто вещь хорошую подобрал себе или еще что-то подобрал хорошее»
|
|
|
О.М. «А вещь каким-то образом от этого изменяется или нет?»
Л.П. «Она преображается, становится красивее, чем она есть. Контуры красивее получаются».
Таким образом, получается, что поэзия – это своего рода карнавал, где предметы реального мира надевают на себя самые разные волшебные маски, а в результате мир оказывается удивительно красивым и притягательным. У него появляется особого рода индивидуальность. У него появляется индивидуальная размерность. Он перестает состоять из безликого ширпотреба, но словно насыщается индивидуально подобранными под данного, конкретного человека вещами.
И такое эстетическое преображение мира, такая его волшебная эстетическая индивидуализация является одной из глубинных потребностей человека. Это то, благодаря чему мир становится личным, персональным и по-настоящему интересным.
Но главное – это то, благодаря чему мир становится «своим». А, стало быть, это совершенно особой инструмент освоения мира. Инструмент преодоления его исходной чуждости.
|
|
|
