 |
Стихи как психотерапия и способ личностного развития
|
|
|
|
Размышляя о смысле и значении, которое имеет практика сочинения стихов в их жизни, практически все дети указывают на психотерапевтическую функцию процесса написания стихов.
Вот, например, как психотерапевтическое значение стихов представлено в размышлениях Лизы Плехановой
Л.П. «Никак не можешь оторваться, если хочется писать и вдохновение есть»
О.М. «А что такое вдохновение?»
Л.П. «Это когда у тебя мыслей много радостных – так, что хочется их выплеснуть все на бумагу. Или грустных – тоже выплеснуть… Иногда бывает тяжело-тяжело, а потом, когда все выплескиваешь на бумагу, лучше становится. Потому что у тебя на душе было тяжело очень, просто плакать хотелось, а потом ты вылил это все на бумагу, и у тебя как будто с души камень слетел, и уже можно в небе парить из-за этого…А вообще все происходит от настроения твоего, от мыслей, которые у тебя в голове существуют сейчас, на сегодняшний момент. От желания: если только хочешь – выплесни, переведи в стихи. Если не хочешь – в себе держи»
О.М. «А зачем нужно выплескивать мысли?»
Л.П. «Ну, чтобы…Просто охота очень!»
О похожих вещах размышляет и Оля Килунина. Но она особо подчеркивает психологическую значимость стихов, в которых появляется тема смерти.
О.К. «Когда пишу, мне обычно грустно, потому что я не могу писать веселые стихи. А после я уже довольна, что написала, потому что мои мысли очистились от всего этого - от всего того, чем голова заполнена, когда пишу. Когда пишу грустные стихи, то в мыслях так грустно, что охота плакать».
О.М. «А когда пишешь про смерть – ощущение, как будто умерла?»
О.К. «Да»
О.М. «А зачем тебе нужны такие печальные тексты?»
О.К. «Не знаю. У меня они сами происходят».
|
|
|
О.М. «А стихи тебе зачем-то нужны?»
О.К. «Да, для того, чтобы жить»
О.М. «А если бы ты не писала стихов?»
О.К. «У меня была бы совсем другая жизнь, плохая. У меня с ними жизнь лучше. Не знаю чем, но лучше»
Вообще испытание смертью, проживание смерти с помощью стихов – важнейшая составляющая экзистенциального опыта взрослеющего ребенка, начиная с самого раннего возраста, когда он страстно погружается в атмосферу «страшных сказок». Об этом, кстати, пишет и Софья Ковалевская: « Всего счастливее я бывала, когда оставалась наедине с няней. По вечерам я садилась рядом с ней на диване, и она начинала рассказывать мне сказки. Какой глубокий след эти сказки оставили в моем воображении, я сужу по тому, что хотя теперь, наяву, я и помню из них только отрывки, но во сне мне до сих пор нет-нет да и приснится то «черная смерть», то «волк-оборотень», то двенадцатиголовый змей. И сон этот всегда вызывает такой же безотчетный, дух захватывающий ужас, какой я испытывала в пять лет, внимая няниным сказкам».[13]Здесь особенно важным является указание на то, что момент проживания страшной сказки является для ребенка моментом счастья. С помощью страшной сказки ребенок преодолевает в себе страх смерти. И то же самое происходит в процессе выписывания темы «страшного» и темы смерти в стихах.
Очень интересен в этой связи рассказ Кати Лещинской об опыте превращения в стихи страшных снов.
«Иногда пишется просто потому, что невозможно удержаться и не написать. Иногда – и со мной такое случалось – пишутся стихи, описывающие кошмары в снах Приснился какой-нибудь кошмарный сон, страшный такой, и его записываешь на бумаге. Только не напрямую, не пересказывая сон… Когда пишешь прямо, то ощущение, которое было во сне, оно уходит куда-то, пропадает, и появляется новое, совсем другое. А вот когда пишешь лабиринтами, то само ощущение из сна возвращается… Всегда через лабиринты настроение передается. А почему – объяснить не могу»
|
|
|
Обратим особое внимание на мысль про «лабиринтообразное» строение стиха. И ведь принцип лабиринтообразности касается не только случаев, когда стихи пытаются схватить и передать реальность сна. Эффект нелинейности, «лабиритообразности» - это эффект, который неизбежно возникает при передаче любых человеческих чувств и переживаний, поскольку чувства и переживания всегда выстроены нелинейно, в них нет жесткой заданности маршрута, нет движения «из пункта А в пункт В». И оттого в любых «прямых» изложениях чувств, эти чувства тускнеют, уплощаются. А вот что касается стихов, то они, наоборот, создают элемент загадочности и неоднозначности, эффект неисчисляемого объема, соотносимого с глубиной и неоднозначностью исходных душевных эмоциональных переживаний. И именно потому стихи оказываются «зеркалом души», зеркалом тончайших душевных движений. Что и становится залогом их психотерапевтической силы.
Вообще, если стихи удаются, они дают очень много.
Например – способствуют снятию агрессии.
Вот как размышляет по этому поводу Максим Плетнев
«Вообще стихи помогают быть не таким агрессивным. Например, побил тебя кто-нибудь, приходишь домой и сначала думаешь, как тоже кого побить, гнева много. А потом берешь, начинаешь писать стих, и успокаиваешься. И это у тебя получается типа стих-доктор. Он тебя как бы выводит из этого состояния, как бы говорит: «Не надо Максим, надо успокоиться!»
А Паша Вильнянский на вопрос о том, чем ему помогают стихи, отвечает с обезоруживающей детской непосредственностью:
«Помогают не сделать какую-нибудь пакость. Например, я мог бы пойти и стукнуть брата, а я сижу и пишу стих. Иногда они с сестрой кидаются в меня игрушками, и я бы мог подойти и их треснуть, но иногда вместо этого у меня появляется вещь, на которую мне хочется что-то сочинить, и я пишу… Думаю: “вот, сначала напишу, а потом стукну!” А когда допишу, уже забываю, что хотел стукнуть».
А еще, оказывается, стихи способствуют преодолению нарциссизма. Вот снова Максим Плетнев: «раньше казалось, что вот ты такой один, один на белом сете, лучше всех, а стихи говорят - нет, ты не один, надо помнить еще и о других, не быть единоличником». Получается, что стихи – странный инструмент. С одной стороны, это, казалось бы, постоянный разговор про свое Я, постоянный процесс высвечивания каких-то глубинных личностных переживаний. Но, вместе с тем, трансформация переживаний и чувств в материю стиха создает удивительный эффект мощного расширения границ «Я» и социального взросления.
|
|
|
Об этом говорит и Катя Васильева, отвечая на вопрос о том, помогает ли ей в реальной жизни процесс поэтического творчества
«Помогает, конечно, помогает. Я когда стихи пишу, я для себя всякие вопросы решаю. Например, вопрос, почему мы хотим стать сильными. И через стих понимаю для себя: да потому, что мы слабые! Когда я пишу стихи, я вроде бы просто перебираю слова, слова под чувства подбираю. Но потом-то с помощью этого стиха сама себя понимаю».
О.М. «А если бы ты не писала, какой бы была твоей жизнь?»
К.В. «Наверное, глупой. Я больше чем уверена, что каждый человек, когда влюблялся или еще что-нибудь важное делал, обязательно писал. Это невозможно, мне кажется, не писать. Вот даже папа мой, он у нас из деревни, а он все равно стихи писал».
И это принципиально важная фиксация феномена стихотворной письменной речи как одной из фундаментальных культурно-психологических потребностей человека.
* * *
Подведем некоторые итоги.
На наш взгляд, материалы представленных выше детских рефлексивных интервью позволяют говорить о том, что смоделированная в рамках описываемого психолого-педагогического эксперимента практика «стихоориентированной» письменной речи - это практика, отвечающая на некую экзистенциально значимую потребность детей предшкольного и младшего школьного возраста. Вместе с тем, в условиях «обычного» образования, не ориентированного на актуализацию экзистенциально-глубинных переживаний ребенка, эта потребность оказывается не востребована, и потому неизбежно затухает в процессе обучения и социализации. Однако данные нашего многолетнего эксперимента с разными группами детей позволяют с достаточно высокой уверенностью утверждать, что при определенных педагогических условиях эта потребность может быть продуктивно актуализована в письменной речи любого ребенка, и в этом случае она становится мощным фактором его личностного развития.
|
|
|
Вместе с тем, понятно, что полученные нами результаты достаточно неоднозначны и предлагаемые интерпретационные схемы далеко не исчерпывают предмет разговора. Ясно одно: здесь есть над чем размышлять и о чем спорить. И в этой связи хотелось бы рассчитывать на то, что представленные в данной публикации материалы станут предметом для достаточно серьезного критического обсуждения в профессиональной психологической и педагогической среде.
[1] См. об этом: Лобок А.М. Вероятностный мир: опыт философско-педагогических хроник образовательного эксперимента. Екатеринбург, 2001; Христосенко И.В. Психолог в вероятностном эксперименте. Екатеринбург, 2001; Христосенко И.В., Лобок А.М. Маргиналии на полях вероятностного эксперимента. Сноски к маргиналиям. Екатеринбург, 2002; Лаборатория детской письменной речи. М., 2004
[2] См.: Лобок А.М. Вероятностный мир. Екатеринбург, 2001
[3] См.: Лобок А.М. Вероятностный мир. Опыт философско-педагогических хроник образовательного эксперимента. Екатеринбург, 2001; Христосенко И.В., Лобок А.М. Психологические маргиналии на полях вероятностного эксперимента. Сноски к маргиналиям. Екатеринбург, 2002
[4] Вмешательство взрослого в публикуемые тексты ограничено разбивкой на строки, а так же орфографической и пунктуационной правкой
[5] Даниил Жуковский. Под вечер на дальней горе. Мысли о детстве и младенчестве. – «Новый мир», 1997, №6
[6] Ковалевская С.В. Воспоминания. Повести. М., 1974, с. 15
[7] Флоренский П.А. Детям моим. Воспоминания прошлых лет. М., 2004, с.20
[8] История всемирной литературы в 9 тт., т.1, с. 27.
[9] См. Лаборатория детской письменной речи. Издательский дом «Эврика». М., 2004
[10] Сапогова Е.Е. Психология развития человека. М., 2001. – С.318
[11] Мухина В.С. Возрастная психология. М., 1997. – С. 288
[12] В данной публикации мы используем материалы интервью, взятых у четырнадцати детей экспериментального класса ЛВО: Гриши Верникова (9 лет и 11 месяцев на момент интервью), Никиты Сурикова (10 лет и 1 месяц), Паши Вильнянского (10 лет и 2 месяца), Максима Плетнева (10 лет и 6 месяцев), Родиона Михули (10 лет и 6 месяцев), Кати Лещинской (10 лет и 8 месяцев), Лизы Плехановой (10 лет и 8 месяцев), Саши Корженковой (10 лет и 8 месяцев), Маши Христосенко (10 лет и 10 месяцев), Ани Поповой (11 лет и 4 месяца), Игоря Бернацкого (11 лет и 5 месяцев), Оли Килуниной (11 лет и 11 месяцев), Кати Васильевой (12 лет ровно), Сени Муковозова (12 лет и 1 месяц). Интервью у Гриши Верникова и Родиона Михули брала Ирина Христосенко. Во всех остальных случаях детей интервьюировала Ольга Мягкова. Все интервью взяты в период с 28 ноября по 25 декабря 2001 года.
[13] Ковалевская С.В. Воспоминания. Повести. М., 1974, с. 14
|
|
|
