Шведские садовые мастера в Санкт-Петербурге 2 страница

При посещении Выборга Николай Павлович по заведенному порядку осмотрел войска, госпиталь, казенные учреждения и отправился далее в «Новую Финляндию» через Фридрихсгам (Лаппенранта). Там он осмотрел войска и Финляндский кадетский корпус. По пути император посетил знаменитые Пюттерлакские ломки, где вырубался монумент для памятника Александру I (Александровская колонна). Через Ловизу и Борго 1 (13) августа вечером император прибыл в Гельсингфорс, где был встречен А. А. Закревским с представителями русской и финляндской администрации[137]. Николай I осмотрел новую столицу Великого княжества Финляндского уже украшенную новыми зданиями. 3 (15) августа император на катере отправился осматривать «второй Гибралтар» - Свеаборг. Затем, он пообедал на линейном корабле «Кульм» у гельсингфорской набережной, на котором прибыл А. С. Меншиков.

А. Х. Бенкендорф свидетельствует о хорошем настроении императора и делает следующий вывод: «Сердечный прием, сделанный государю всеми классами населения, возрастание столицы, наконец общий вид довольства не оставляли сомнения в выгодах благого и отеческого устройства, данному этому краю. Прежние навыки, предания и семейные союзы не могли не поддерживать еще до некоторой степени симпатической связи его со Швецией; но материальные интересы и управление, столько же либеральное, сколько и национальное, уже производили свое действие, и все обещало России в финляндцах самых верных и усердных подданных»[138].

Во время визита 2 (14) августа было объявлено, что финляндский генерал-губернатор А. А. Закревский «возведен в графское Великого княжества Финляндского достоинство». В рескрипте говорилось, что государь «оказывает сей знак монаршего благоволения с тем большим удовольствием, что оный согласуется с желанием, изъявленным финляндским Сенатом; соединить его, Закревского, теснейшими узами с согражданами финляндской нации и считать его в числе его сочленов». [139] Трудно сказать, насколько верно утверждение К. И. Фишера относительно «шпионской системы» А. А. Закревского, но, несомненно, в представлении местных жителей именно он был виновен в некоторых непопулярных распоряжениях, хотя, некоторые из них и были продиктованы свыше. Именно при А. А. Закревском последовало высочайшее повеление принимать на службу только тех финляндцев, которые знают русский язык. Тогда шведы и финны, добровольно учившие русский язык, перестали ходить на занятия. Впрочем, через несколько лет в средних училищах были устроены параллельные кафедры, русская и шведская, с правом учащихся выбирать, по какой кафедре они будут изучать язык, историю и географию. О финском языке речь тогда не шла. В ходе школьной реформы в программу начальных школ Финляндии финский язык был включен в 1843 г., но первая финская гимназия была открыта лишь в 1858 году. [140]

Во время пребывания в Гельсингофорсе Николай I принял развод лейб-гвардии Финского стрелкового батальона. Для «человека в мундире», каковым до мозга костей являлся император, финский стрелковый батальон был любимым детищем. Во время маневров в Красном Селе в 1829 г. он вышел к нему в незнакомой окружающим новой форме. Это был мундир финского стрелкового батальона, ставшего гвардейским. А через полгода после смотра в Гельсингфорсе батальон принял участие в походе гвардии для подавления польского восстания 1830 – 1831 гг., причем, во время следования в самой Финляндии местные жители безвозмездно по собственной инициативе поставляли для него в зимнюю стужу подводы. В бумагах покойного историка Н. К. Шильдера М. М. Бородкин нашел черновой вариант статьи с правкой самого Николая I, рукой которого было написано: «Уже в многих делах сей прекрасный батальон доказал свою храбрость и отменное искусство в меткой стрельбе и ныне в последних делах гвардии батальоном командовал достойный полковник Рамзай и получил рану». [141] Еще дважды батальон покидал пределы края: в 1835 г. для участия в маневрах в Калише и в 1849 г. во время подавления восстания в Венгрии, когда батальон дошел до Бреста, где нес караульную службу. Один из мемуаристов приводит следующую легенду, подтверждающую общее мнение о добром отношении Николая I к финским стрелкам: «Подъехав однажды к стрелкам, он сказал, что дает 10 р. каждому, кто попадет в яблоко мишени. Началась стрельба, и ни один не дал промаха. «Хорошо наказали», - заявил государь и приказал выдать 10 000 рублей» (в батальоне было 1 000 человек). [142]

 

Второе высочайшее посещение состоялось в 1833 г. вместе с императрицей Александрой Федоровной. Место, где она ступила на землю в Гельсингфорсе, было отмечено «камнем императрицы». Вероятно, это был пик популярности Николая I в Финляндии. В июне этого года, в одном из писем к И. Ф. Паскевичу Николай Павлович с удовлетворением упомянул о Финляндии: «Посылаю тебе из любопытства письмо ко мне графа Ребиндера[143] и адрес мне врученный депутацией в Гельсингфорсе; как бы везде так хорошо думали, куды как бы нам легко было»[144]. После этого визита особенно пышно было отпраздновано. 6 (18) декабря тезоименитство императора («Никола Зимний»). В новых помещениях гостиницы «Cociete» прошел устроенный по подписке бал. Был установлен бюст императора и все присутствующим розданы стихи в его честь, написанные И. Г. Линсеном.

Последующие годы николаевского царствования стали важными в плане постепенной переориентации экономических связей от Швеции к России. В 1840 г. был осуществлен переход от шведской денежной единицы к русскому рублю, а на следующий год повышены таможенные пошлины. В 1837 г. было открыто регулярное пароходное сообщение с Ревелем, а в 1845 – 1856 гг. построен Сайменский канал, соединивший Восточную Финляндию с Петербургом. Наиболее тесно была связана с Петербургом экономика Выборгской губернии. В то же время, Финляндия сохраняла свою политическую обособленность. В связи с систематизацией общероссийского законодательства (кодификацией), было решено подготовить отдельные своды законов для Западных национальных окраин: Финляндии, Остзейских губерний и Западного края. При обсуждении “Свода законов Великого княжества Финляндского” было решено дать три года для ознакомления с ним местного населения, ссылаясь в этот период одновременно на старую редакцию законов и на новый “Свод”, чтобы это не выглядело посягательством на старинные права финляндцев. Впрочем, от введения «Свода» фактически пришлось отказаться.

«Мрачное семилетье» 1848 – 1855 гг. последовавшее за новой волной европейских революций, естественно сказалось на внутриполитической жизни Финляндии, которая рассматривалась как зона проникновения революционных идей в Россию. В 1850 г. была запрещена издательская деятельность на финском языке за исключением религиозной и сельскохозяйственной литературы. Начавшаяся в 1853 г. Восточная (Крымская) война заставила императора вновь обратить внимание автономную окраину с точки зрения стратегической. Это была его третья и последняя поездка императора в Финляндию, состоявшаяся в марте 1854 г. буквально накануне официального вступления в войну Англии и Франции. Сопровождавший его будущий адмирал И. А. Шестаков пишет: «Усилия союзников склонить на свою сторону Швецию вынудили его удостовериться лично в чувствах подданных, помнивших еще шведское владычество. Государь был мрачен, не скрывал трудностей и обстоятельств, при всяком случае говорил воинственные речи и, кажется, остался убежден, что финляндцы будут действовать как подданные России». [145]

Он прибыл в Гельсингфорс вместе с наследником цесаревичем Александром и многочисленной свитой в 4 часа утра. Газета «Helsingfors Tidningar» от 18 марта 1854 г. так передавала общие впечатления в самом благонамеренном духе: «Он пришел – и все сказали друг другу: Император все тот же. Пусть время лет, не щадящее и сильнейших, наложило свою печать на чело возлюбленного монарха, - высокий, могучий, как раньше, стоял он среди нас; все, что могли сделать годы и испытания, сводились к тому, что его лик стал еще более властным и вселяющим преклонение; точно новое трогательное сияние разливалось вокруг его благородного чела». [146] Встреча была пышной и, судя по всему искренней. Вечером Гельсингфорс, включая университет и казармы, был иллюминирован. Студенты встретили императора в Актовом зале пением гимна «Боже, царя храни». В 10 часов утра на Сенатской площади состоялся смотр лейб-гвардии финского батальона, собравший 8 – 9 тысяч зрителей. Профессор Эстландер в своих воспоминаниях, отметив несколько изменившийся облик императора, его похудевшее, но оставшееся волевым лицо, писал: «Государь смотрел на волнующуюся массу народа, которая по площади подвигалась к нему… Весьма вероятно, что императору Николаю не часто приходилось наблюдать такое непритворное приветствие от народной массы; но в его лице не заметно было ни волнения, ни улыбки, ни малейшего удовольствия». [147] Затем, несмотря на свежий мартовский ветер, без шинели, он вышел на балкон в мундире лейб-гвардии финского стрелкового батальона. Собственно в реакции Николая Павловича не было ничего особенного. Он и раньше во время поездок по России не спешил радоваться восторженным изъявлениям чувств.

После подавления нового польского восстания в 1863 г. император Александр II взял новый курс. Авторы «политической истории Финляндии» отмечают: «Если для николаевской системы была характерна централизация, при которой управление окраинами осуществлялась через наместников, наделенных широкими полномочиями, Александр II стремился унифицировать управление западными окраинами империи… Но на практике уступки, которые были сделаны в начальный период правления нового императора, подготовили почву для расширения финляндской автономии. Правда, одновременно были посеяны семена более позднего конфликта: с одной стороны, существовала унифицирующаяся Россия, с другой – отделяющаяся от нее Финляндия». [148]

                       

Яковлев О. А.

Финляндия глазами русских путешественников и туристов

(XIX – начало XX вв. )

 

Почти тридцать лет прошло со времени присоединения Финляндии к России, прежде чем русское общество открыло эту страну для путешествий и отдыха. В первую очередь это произошло благодаря организации Финляндским пароходством рейсов из Петербурга через Ревель в Гельсингфорс и далее в Стокгольм. Во-вторых, в 1838 г. в Гельсингфорсе были построены заведение минеральных вод и купальни. В связи с этим для российской знати стало модным проводить летнее время в столице Финляндии. Другим популярным местом в этой стране становится водопад Иматра. С этого времени сотни, а затем и тысячи путешественников устремились в Великое княжество Финляндское, которое привлекало их не только красотами суровой северной природы, но и своим особым положением в составе Российской империи.

Ряд русских путешественников и туристов, посетив Гельсингфорс, Иматру или другие места Финляндии, спешили поделиться своими впечатлениями на станицах газет, журналов и книг. Среди них журналист и прозаик, издатель Ф. В. Булгарин, академик, языковед, историк литературы Я. К. Грот, писатель В. И. Немирович-Данченко, публицисты Г. А. Джаншиев, В. Л. Дедлов, писатель А. И. Куприн. Разные по своему характеру, объему информации, политической пристрастности эти очерки, путевые зарисовки помогают увидеть Финляндию и ее народ глазами русских путешественников и туристов, воссоздают яркую картину жизни этой страны в XIX-ом и начале XX века, оценить достижения финского народа накануне Первой мировой войны.

Каким же предстает население Финляндии в описании русских путешественников и туристов? Что, в первую очередь, бросалось русским в глаза в характере финнов? Если в первых публикациях первой половины XIX в. выделяется мрачность, молчаливость, твердость, честность, медлительность финнов, то со временем появляются новые характеристики.

Посетивший крестьянскую палату Финляндского сейма Л. Полонский в 1872 г. опровергал распространенное мнение о медлительности финнов: „Быстрота, с какою говорят здесь ораторы, изумительна и может сравниться только с быстротою итальянского говора; французы, и те говорят медленнее. Некоторые ораторы употребляют жесты, конечно самого сдержанного свойства“. [149]

Многие авторы отмечают необычайное трудолюбие финского народа. Публицист Г. А. Джаншиев, называя финнов „пасынками природы“, характеризовал их как „вечных труженников“, которые „шаг за шагом отвоевывают у природы каждую пядь земли“. [150] Наряду с этим русские авторы наделяли финнов сильно развитым чувством законности, подчеркивали их уважение к закону. Отмечали, что наиболее популярным факультетом в Гельсингфорском университете является юридический. [151] Несмотря на то, что на улицах городов Финляндии путешественники редко встречали полицейских, порядок везде поддерживался образцовый. Да и сами полицейские выглядели джентльменами: постоянно вежливы, предупредительны, строго исполняют свои обязанности.

Говоря о практичности финского населения, русские авторы в 1890-х годах в качестве примера приводили широкое распространение телефона. Этот вид связи в России едва был доступен богачам, а в Финляндии в это же время он стал достоянием „почти всякой квартиры и лавчонки“. [152] Вся Финляндия была покрыта телефонной сетью, и телефон для финнов являлся не роскошью, а необходимым элементом городского и сельского быта. Столь же широко в Финляндии распространилось и электрическое освещение улиц. Все это заставляло изумляться русских авторов: „…умение идти вровень с веком составляет в Финляндии явление поразительное“. [153]

Среди черт характера финна русские путешественники отметили уважение к личности другого человека: „В Финляндии вошел в плоть и кровь принцип личной свободы и самостоятельности. Живи, как знаешь и как можешь, но не мешай также жить и другим“. [154] В конце XIX – начале XX века русским бросалось в глаза уважительное отношение к женщине. Финские женщины были повсеместно окружены заботой мужчин. В 1907 г. А. И. Куприн писал: „В Финляндии женщина может быть уверена, что ей уступят место в вагоне, в трамвае, в дилижансе“. [155] Но, может быть, более существенным для русских авторов было то, что женщина играла видную роль в жизни финского общества. Женское высшее образование стало распространяться в Финляндии с 1870 г., когда в университет в Гельсингфорсе поступила первая женщина. Поэтому в начале XX века в Финляндии было множество женщин-врачей, а также юристов. [156] Причем женский труд применялся очень широко. Русский турист отмечал: „Почта, телеграф, банки, школы по составу служащих скорее должны быть отнесены к числу женских“. [157] Женщины-служащие встречались русскими в магазинах, ресторанах, пансионах, курзалах, парикмахерских, банях. „При этом, – подчеркивал русский автор, – женщина не утрачивает женственного облика, а напротив, вносит мягкость, деликатность, предупредительность в те учреждения, где ей принадлежит служебная роль“. [158]⁰ Наконец, Финляндия, предоставив женщинам впервые в мире право голосования, в 1906 г. дала возможность финкам быть избранными в сейм, и А. И. Куприн отмечал, что „финны справедливо гордятся тем, что в этом деле им принадлежит почин“. [159] Русский писатель видел закономерность в том, что в 1907 г. в сейм было избрано четыре женщины. Это явилось результатом заботливого отношения к женщинам в этой стране и показателем высокого развития социального и культурного уровня финского общества.

Среди характеристик финнов нельзя не упомянуть о гостеприимстве, с которым на протяжении десятилетий сталкивались русские туристы. В то же время, в конце XIX века, когда генерал-губернатор Финляндии Н. И. Бобриков приступил к политике русификации, в России стали распространяться слухи о плохом отношении финнов к русским, но ряд авторов опровергал их, рассказывая о любезности и внимании к ним финского населения. Посетивший Финляндию с группой учащихся Тенишевского училища Н. Березин писал: „Что касается отношения к нам населения, то о какой-либо вражде, о каком-либо даже легком выражении неприязни нет и помину. Совсем обратное. Сплошь и рядом замечаешь, что путешествующая школа пользуется особым вниманием и покровительством“. [160] Правда, когда весной 1905 г., в период начавшейся революции, он с учащимися побывал в Гельсингфорсе, то они иногда ощущали на себе косые взгляды. Тем не менее, по словам Н. Березина, финны по отношению к ним „везде были любезны и предупредительны“. [161] А. И. Куприн все же признавал, что финны „в эпоху крутых мер“ генерал-губернатора Н. И. Бобрикова при звуках русской речи „притворялись глухими, и немыми, и слепыми“[162], но в 1907 г. ему и его друзьям в Гельсингфорсе, Выборге, на Иматре оказывался „самый радушный, любезный и предупредительный прием“. [163] Эти свидетельства писателя подтверждаются другим русским туристом – А. Генкелем, посетившим Финляндию незадолго до Первой мировой войны: „И несмотря на сильное обострение политических страстей, финны нисколько не переносят своих чувств на туриста, желающего изучить их страну и народ, и всегда ласковы, любезны и приветливы к нему“. [164]

В конце XIX в. русские туристы, делясь своими впечатлениями о Финляндии, стали подчеркивать патриотизм финнов, который проявлялся даже в беднейших слоях населения. Горячая любовь к своей суровой родине вызывала стремление познать свою страну в ходе экскурсий, поездок, путешествий по Финляндии. В ней возник „Финский клуб туристов“, который имел много членов в разных концах страны. Клуб безвозмездно оказывал помощь всем желающим совершить поездку, составляя маршруты с указанием расписания движения транспорта. [165]

Со временем у финнов, по словам русского автора, возникла „пламенная страсть“[166] к экскурсиям и путешествиям, и тысячи мужчин и женщин совершали познавательные поездки по стране. Чувство патриотизма проявлялось у финнов в их отношении к университету и студенчеству. Русский турист подчеркивал, что университет „в глазах финляндцев – это нравственная и умственная надежда, краса и гордость общества“, а студенчество виделось коллективным и лучшим детищем народа. [167] Наряду со студенчеством чувство патриотизма проявлялось финнами и по отношению к своей армии. В. Мошнин писал в своем очерке „Год в Финляндии“: „…не могу не упомянуть о том глубоком уважении, которым пользуется здесь солдат. В финских войсках не существует денщиков, во имя того, что войска назначены для обороны государства и не прилично, по произволу, назначать в должность лакея-защитника отечества. “[168] В этом проявлялась не только любовь и уважение к своим национальным воинским формированиям, но еще демократизм финского общества, который также был заметен русским туристам.

„Финляндия поистине демократична, – писал А. И. Куприн. – Демократична вовсе не тем, что в ней при выборах в сейм победили социал-демократы, а потому, что ее дети составляют один цельный, здоровый, работящий народ, а не как в России – несколько классов, из которых высший носит на себе самый утонченный цвет европейской полировки, а низший ведет жизнь пещерного человека. “[169]

Таким образом, на протяжении десятилетий русские путешественники и туристы рисовали русскому читателю доброжелательно, а иногда с восторгом и удивлением образ финского народа: честного и твердого, трудолюбивого и гостеприимного, практичного и уважающего права другого человека, патриота и сторонника женского равноправия. И несмотря на то, что прошло более ста лет, по-прежнему в начале XXI века актуально звучат строки русского автора: „Финны – народ, склонный к дружбе, миру, народ мягкий, хотя и замкнутый, но относитесь к нему хорошо и сердечно, и он вам сторицей заплатит. “[170]

 

 

аф Форселлес-Риска С.

Как из офицера и руководителя промышленности Карла Энкеля получился знаток российских дел и последний статс-секретарь Финляндии в Петербурге*

Лейтенант лейб-гвардии Измайловского полка и впоследствии руководитель крупной финской металлообрабатывающей фирмы Карл Энкель (1876-1959) относился к самым видным деятелям Финляндской республики, занимавшихся внешней политикой. В частности, он был министром иностранных дел во многих правительствах. Он был правой рукой маршала Финляндии, президента Маннергейма и президента Ю. К. Паасикиви, когда речь шла о внешнеполитических делах. [171]

Карл Энкель провел в Петербурге девять первых лет детства и вернулся туда позднее молодым гвардейским офицером, чтобы служить там в 1917 г. последним статс-секретарем Финляндии. В качестве офицера и одного из руководителей металлообрабатывающей промышленности Финляндии, он хорошо знал российское общество и экономику начала XX в. [172]

В своей диссертации[173] я рассматриваю Карла Энкеля прежде всего как промышленника, в частности, одного из стратегов роста промышленного руководства, преемником которых он стал в десятых годах прошлого века. Я также отмечаю, как Энкель в качестве одного из руководителей промышленности, особенно военной, занял политически значимое положение в Финляндии, одновременно пользуясь репутацией знатока российской жизни. До назначения статс-секретарем Энкель часто ездил в Петербург на переговоры по торговым связям России и Финляндии. В Финляндии опубликовано лишь небольшое количество исследований, посвященных отдельным руководителям промышленности и их политическому положению, стратегии промышленного руководства или подробным сведениям о металлообрабатывающей промышленности начала XX в.

В данной статье рассматривается, как из-за родившегося в Петербурге и служившего там офицером[174] Карла Энкеля получился человек, руководивший торговыми переговорами между Россией и Финляндией в десятых годах прошлого века, и политический деятель, хорошо знакомый с российскими условиями. Детство и военная служба Энкеля в Петербурге, а также его техническое образование в Германии явно повлияли на предпосылки, благодаря которым Энкель мог свободно вращаться в разных кругах Петербурга. Финским руководителям промышленности удавалось под руководством Энкеля заводить хорошие связи с русскими промышленниками и чиновниками. При углублении российско-финского кризиса Энкелю удавалось отстаивать интересы Финляндии указанием на то, что проводимая Россией финская политика не всегда бывала в интересах России.

Семья

Карл Энкель относился к тем финнам, которые родились в Петербурге и чьи родители зарекомендовали себя в российском обществе. Отец Энкеля служил в Петербурге офицером Главного штаба. Многие офицеры, приехавшие из Великого княжества Финляндского, успешно продвигались в своей военной карьере в российской императорской армии, в том числе, его отец с таким же именем, генерал Карл Энкель. Он стал профессиональным военным благодаря шансам продвинуться по службе, предоставляемым российской армией финнам. Когда Карлу Энкелю был год, его отец принимал участие, как и многие другие финские офицеры, в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. [175]

Несмотря на высокий офицерский чин отца, блестящий стиль жизни зажиточных и аристократических кругов был не для этой семьи. Для этого ни один из родителей не располагал достаточными средствами. Семья жила скромно в буржуазном районе Петербурга на Васильевском острове, на четвертом этаже большого дома. Здесь Энкель еще в детстве познакомился с многонациональным Петербургом, ведь в этом районе города жило много иностранцев, прежде всего немцев или людей немецкого происхождения, а также финнов. У Карла Энкеля была немецкоязычная няня и шведскоязычная домашняя учительница, учившая и других детей финских офицеров в том же квартале.

Мать Карла Энкеля Хелене Брониковски была русской польского происхождения. Ее родным языком был русский, и Карл Энкель говорил с матерью по-русски. Был ли Карл Энкель финном или русским? В семейных и культурных традициях Карла Энкеля были несомненно черты быта русских чиновников и офицеров. Военная карьера отца, детство в родном городе матери Петербурге, а позднее собственная военная служба в Петербурге, оказали на него русское влияние.

По отцу Карл Энкель был финн, и его собственное отождествление себя с финскими культурными кругами усилилось, когда его отца командировали в Финляндию директором кадетского училища в городе Хамина, куда переехала семья. Карл Энкель и его трое братьев получили там свое военное образование. Типичным для семьи Энкеля было то, что они очень хорошо учились. Отец и сыновья окончили кадетское училище лучшими учениками класса. Как правило, это гарантировало должность гвардейского офицера.

Лейб-гвардии Измайловский полк

В качестве лучшего ученика Карл Энкель стал служить младшим лейтенантом в элитном подразделении, в шестнадцатой роте лейб-гвардии Измайловского полка, причем его основной задачей было обучение новобранцев. Жизнь гвардейских войск не очень отличалась от жизни обычных войск. Такие же военные маневры и упражнения заполняли будни гвардии, как и прочих войск. Близость ко двору и императору все же отличала гвардейские войска от прочих. Карл Энкель вел свойственный гвардейским офицерам блестящий образ жизни - быть гвардейским офицером было само по себе образом жизни. [176]

В своих мемуарах Энкель рассказывает с теплотой, как он, подобно прочим офицерам полка, участвовал в светской жизни Петербурга. Он явно увлекался литературными и музыкальными вечерами, устраиваемыми полковым клубом. В мемуарах Энкель рассказывает, как его через товарищей также приглашали к друзьям последних на такие вечера. Энкель констатирует, что «другие метрополии Европы едва ли превосходили блеск и стиль петербургской светской и придворной жизни. На балах, особенно в среде космополитического биржевого мира, гвардейские униформы были очень популярны, а если их носители владели иностранными языками и умели танцевать котильоны, мазурки, кадрили и т. д., то они всегда были желанными гостями». [177] Большая часть времени Энкеля уходила, тем не менее, на службу в роте. В особые задачи входило, в частности, охранять императорские дворцы, выполнять представительские задания в различных случаях - таких как выставки, похороны и т. д.

В мемуарах Энкель отмечает, что кроме финнов офицерами полка были многие прибалты, поляки или литовцы, и русский национализм в общем не проявлялся. Наоборот, Энкель констатирует, что какой-нибудь урожденный русский бывало ко всеобщему удовольствию подсчитывал, какое нерусское большинство сидит за столом за завтраком. По мнению Энкеля, товарищеский дух офицерства был безупречен и почетные задания давали, невзирая на национальность. [178]

Многие жившие в Петербурге финны относились к совершенно разным социальным и профессиональным группам, и у входивших в разные группы людей было мало контактов друг с другом. [179] Очевидно, что Энкель вращался прежде всего в офицерских и светских кругах, не сталкиваясь с прочими соотечественниками, не считая других офицеров и их семей.

Военная служба вблизи двора и императора была интересной, и Энкелю нравилось жить в Петербурге. Он чувствовал, что офицерские круги Петербурга принимают его, и считал, что к финнам, как правило, относятся сочувственно. В офицерские годы знание Энкелем российской жизни углубилось, и он познакомился со многими русскими, ценившими финнов и Финляндию.

Длительное пребывание в российской среде решающим образом повлияло на представление о России, бытовавшее у Энкеля и у многих других финнов. Президент Ю. К. Паасикиви также рассказывал о том, что его опыт был таким же. когда он молодым человеком изучал языки в Новгороде. [180] Приветливость, испытанная в России такими финнами, как Энкель, Паасикиви и даже Маннергейм, имела следствием, что им часто было трудно соглашаться с представлениями о великом восточном соседе, основывавшимися на незнании и предрассудках.

Энкелю было нелегко уезжать из Петербурга изучать технику в Германии. Однако, большие расходы первых лет службы гвардейским офицером были нелегкими для семьи Энкеля. Энкелю, так же как и молодому гвардейскому офицеру Маннергейму, приходилось часто объяснять свои расходы непонимающим родственникам в Финляндии. Жалование, особенно младших офицеров гвардии, было очень скромное. Оно не покрывало даже самых необходимых издержек, не говоря уже о расходах на униформу, которую гвардейские офицеры должны были покупать сами. [181]

Из Петербурга в Дрезден

Материальные обстоятельства повлияли на смену карьеры Энкеля. Офицерское жалованье не могло соперничать с заработной платой в торговле и промышленности. Поэтому-то Карл Энкель и стал одним из офицеров, которые предпочли эти сферы деятельности. [182]

Однако настоящий массовый переход финских офицеров в сферу торговли и промышленности произошел лишь спустя несколько лет после отъезда Энкеля из Петербурга, когда разразился политический кризис между Россией и Финляндией в начале XX в. Тогда финские военные были распущены, а финское кадетское училище в Хамине закрыто. Одновременно в Финляндии и России происходили структурные перемены, и, по крайней мере, в Финляндии часть традиционной элиты обзаводилась новой работой, занимая руководящие посты в коммерции и промышленности. Энкель отправился в Дрезденский технический институт в 1899 г. По сравнению с Петербургом Дрезден не был метрополией. Вместе с Энкелем в технических учебных заведениях Германии учились в 1901 г. многие финны и почти 900 русских студентов. Восемь процентов студентов всех технических вузов Германии были русскими. Из всех иностранных студентов русские составляли добрую половину. Лишь в Дрезден ежегодно съезжались сотни русских студентов для изучения техники, составляя около двадцати процентов от общего количества студентов института. [183]

Приехавший из Петербурга гвардейский офицер Энкель мог таким образом и в Дрездене говорить по-русски и знакомиться с будущими русскими руководителями промышленности. Причина массовой учебы в Германии заключалась в том, что подобное обучение на рубеже веков отсутствовало в Финляндии и России. Финны и русские изучали в Германии на рубеже веков одинаковую стратегию руководства. [184] В качестве примера интересно отметить предпочтение протекционистской торговой политики, поддержку отечественного рынка, стремление к долгосрочным инвестициям и корпоративное поведение. Крупная промышленность Германии служила, по крайней мере, частично, образцом и для российской, и для финской металлообрабатывающей промышленности. Знание немецкого языка и контакты с немецким промышленным миром также решительным образом расширяли мировоззрение юного Энкеля и, очевидно, и многих других приезжавших из Петербурга студентов. Процветающие капиталистические промышленность и торговля обусловливали усвоение международной перспективы и следование принципам развития мировой торговли.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: