 |
Продолжение таблицы 1 4 страница
|
|
|
|
В своем кратком сообщении автор остановился только на двух штрихах предложенной темы, позволяющих проиллюстрировать неиспользуемые возможности мемуарных материалов, хранящихся в личных фондах архивов и коллекциях РНБ. Материалы, содержащиеся в мемуарах и дневниках позволяют осветить многие из «белых пятен» последней русско-шведской войны. Я сознательно избегал упоминать дневники и записи Аракчеева, де Толли, Каменского, хранящиеся в архивах и практически неиспользуемых для изучения предложенной темы. Вне исследования остались и исследовательские работы, и мемуары посвященные Армфельду и Спренгпортену, а также деятельности различных политических и религиозных партий, которые принимали активное участие в событиях в Финляндии в 1808-1809 гг. Практически не исследованы материалы РГА ВМФ, посвященные морским сражениям этой войны и замечательные записи, касающиеся «Ледового похода» и отряда Вуччича, «экспедиции адмирала Бодиско». До сих пор в научный оборот полностью не введены материалы, собранные по распоряжению Его Императорского Величества экспедицией полковника П. А. Ниве в 1908-1909 гг., хранящиеся в архивах Военно-исторического общества (фонды архива МАИВВС). К сожалению, пока нам недоступны мемуарные материалы хранящиеся в Шведских архивах. Каждая из этих тем может составить самостоятельное исследование, а все вместе они смогут, наконец, составить объективную картину событий 200 летнего прошлого.
Пересадило Р. В.
Донесения российских консулов из Шведско-Норвежского королевства в Петербург (конец XIX – начало ХХ вв. ) как источник по изучению экономической истории Норвегии
Деятельность российских консулов в Норвегии в 1814-1905 гг., т. е. в период шведской унии, до сих остаётся малоизученной темой как в российской, так и в норвежской историографии.
|
|
|
Консулами являлись официальные представители, назначаемые правительством одной страны в города (особенно портовые) другой, для охраны и защиты там экономических, правовых, культурных и прочих интересов назначившего их государства, а также интересов граждан и юридических лиц этого государства. Консулы бывают: 1) штатными, состоящими на государственной службе своей страны, и 2) нештатными, или почётными. Штатные консулы делились на: 1) генеральные консулы; 2) консулы; 3) вице-консулы; 4) консульские агенты. Консулы освобождались от всяких повинностей, прямых налогов, за исключением налогов на лично принадлежащую им недвижимую, промышленную или торговую собственность, налогов на наследство, а также на доходы, извлекаемые в стране пребывания и не имеющие отношения к их служебной деятельности (напр., торговое или промышленное предприятие). [555] Генеральному консулу подчинялись все другие, но юридической разницы в правах и обязанностях не существовало. Кроме того, существовали так называемые нештатные консулы, выполнявшие свои обязанности «на общественных началах» без официального жалованья. В Норвегии, особенно на севере, такие назначения производились из числа местных промышленников или купцов, как правило торговавших с Россией. Типичный пример – Конрад Холмбое, почётный (т. е. нештатный) российский консул в Тромсё, по совместительству владелец фирмы «Holmboe & Sø n», активно торговавшей с Россией через Архангельск. [556]
Таким образом, т. к. консульства порой представляли из себя торговые предприятия, то и донесения наших консулов можно рассматривать как источники не только по дипломатической, но и по экономической истории. Российские и финляндские товары поступали на склады в Стокгольме, Готтенбурге, Карлсгамне, Ландскроне, Христиании, Гаммерфёсте «и во всех прочих норвежских портах, в коих имеются таможенные камеры, на условиях, постановленных для такового же рода товаров, привозимых на судах Шведских и Норвежских»[557]. Экономические отношения между российской империей и шведско-норвежским королевством регулировалась многочисленными конвенциями. И главной задачей для наших консулов считалась защита российских подданных, занимавшихся торговлей. Существовал даже специальный консульский сбор с приходящих к портам судам. [558]
|
|
|
Но донесения консулов – не просто ведомости пришедших и ушедших кораблей, замечания, предложения или доклады содержат анализ экономической ситуации в российско-норвежских отношениях. В 1819 г. российский генеральный консул в Хрсистиании Штевен докладывал об изменениях таможенных тарифов в Норвегии. Все иностранные товары могли привозиться с этого времени, кроме хлебной и можжевеловой водки, ликёра и карт игральных. [559] Вывоз же имел только ограничения по дубовому лесу и коры. Штевен показывал, что запрещение вывоза дубовой коры весьма чувствительно ударяло по восточным берегам Норвегии. Торговля дубом приносила ей ежегодно до 20. 000 фунтов стерлингов. И замены не было, т. к. лес (кроме дуба) при высоких ввозных пошлинах в Англии не приносил большой выгоды. Единственной выгодной (и значительной) статьёй становилась рыба, но и то только по западным берегам. Так что вся пошлина при вывозе ограничивалась лесом, рыбой, мягкой рухлядью (т. е. пушниной), медью и железом.
Штевен указывал на благоприятную перспективу для России, т. к. повышались ввозные пошлины. При этом Дания, до этого, пользуясь унией экспортировала сюда ежегодно до 800. 000 бочек хлеба, теперь должна была за свой привозимый хлеб платить на 50% более пошлины, «при том датский хлеб несравненно хуже российского или польского». [560] Неминуемо при этом по мнению Штевена, увеличение привоза русского хлеба. Сверх того, наши купцы, промышленники и рыбаки, приезжающие ежегодно с Белого моря в Норланд и Финмаркен, оставляли там значительное количество хлеба в обмен на рыбу.
На всём протяжении XIX в. консулы сообщали о всех юридических изменениях, и, главное, об экономических последствиях, или уже случившихся, о возможных путях решениях проблем. Консул докладывал и о выполнении торговых договорённостей, о необходимости каких-либо изменений. Императорский российский консул в Финмаркене Березников В. (г. Варде), в записке 1895 г. указывал на устаревание торгового трактата 1838 г.: «большинство его статей отменено новейшими законодательствами и изменениями в экономической жизни народов … он не оказывает ныне никакого влияния на нашу торговлю с Норвегией». [561]
|
|
|
В 1880-е гг. обострилась так называемая проблема «иностранных хищников». [562] В 1889 году консул в северной Норвегии Островский прислал донесение о положении в промысле морского зверя. По сведениям Островского, в 1888 г. шведский пароход «Вега» добыл тюленей на 100 000 крон (5600 зверей). Это привлекло в 1889 г. в устье Белого моря ещё 9 норвежских пароходов. [563] Причём если пароходы использовались жителями юга Норвегии, то северяне предпочитали парусные яхты. В связи с успехом норвежцев в северных промыслах, консул анализирует деятельность российских властей. По его мнению, опыт выдачи правительственной ссуды чердынскому купцу Суслову на ведение пароходного боя зверей оказался неудачным: промышленник прибыл на зимовку в Варде только с 8 бочками солёного мяса, 8 бочками масла и 4 бочками сала. [564] Островский указывал на необходимость развития русских промыслов, которые к тому времени всё более отставали от норвежских и английских. И надо сказать, в этом чиновник оказался прав: именно конфликты при добыче рыбы и зверя и браконьерский лов в российских территориальных водах стали причиной обострения российско-норвежских отношений в начале ХХ в. (прежде всего, на местном уровне). Островский при этом оценивал картину на уровне европейском. В частности, падение цен на китовый жир в Англии в 80-е гг. XIX в. привели к кризису китобойного промысла в Норвегии (где таким промыслом занимались 20 обществ с 32 пароходами) и России. И выходом консул считал развитие добычи альтернативных видов животных, а не механическое увеличение уровня боя китов, напоминая, что тем самым Россия укрепит свои позиции в споре с Норвегией по шпицбергенскому вопросу. [565]
|
|
|
О состоянии торговли между Швецией-Норвегией и Санкт-Петербургом, финскими и южными портами можно судить по донесениям генерального консульства в Христиании. Номенклатура товаров здесь несколько иная, в 1889 г., например, привезено из России в порт Христиании: рожь (16876924 кг), ячмень (1134421 кг), льняное семя (461500 кг), пенька (168016 кг), керосиновое масло (765283 кг), мука (800 кг) и др. [566] В основном суда приходили из Петербурга, Риги, Либавы, Одессы, Николаева, Севастополя, Таганрога и Улеаборгской губернии (Финляндия). Большая часть товаров прибывала на пароходах, в навигацию 1889 г. только небольшие партии пеньки и смолы привезли на парусниках. [567]
О поморской торговле можно судить по донесениям в департамент торговли и мануфактур МИД консула в Гаммерфёсте. По описаниям, «размен... начинается с того, что поморы... по приходе в Норвегию спешат запастись солью, дабы иметь возможность принимать от рыбопромышленников рыбу и солить её в трюме судна». Дело в том, что норвежские суда активно использовали другими странми для перевозок. Если наступало резкое оживление в торговле, то это вызвало усиленное фрахтование судов. В 1889 г. именно такая ситуация и произошла. В итоге соль, заказанная в Англии норвежскими купцами ещё в феврале, попала в Финмаркен только в конце июня. [568] Первые поморские суда зашли в Варде в мае и просто теряли время в ожидании. Поздняя доставка соли стала причиной завышенной цены, доходившей до 4 крон за гектолитр. В тоже время в Архангельске из-за мелководья возникли с доставкой муки до порта. Плюс не очень хороший урожай, и цены на зерно также выросли (до 1 руб. 10-13 коп. за пуд муки). Надо помнить, что поморы большей частью закупали муку с юга губернии и центра России. К довершению летний улов в Финмаркене оказался скудным, а следовательно и размер для поморов невыгоден. В некоторых становищах на пуд муки они получали не более 1 1/4 пуда трески. [569] Последствием всех этих неблагоприятных обстоятельств было то, что довольно значительное количество муки было вывезено поморами обратно в Россию. Консул дал прогноз, что привоз норвежской рыбы к Архангельску в 1889 г. составит на 1/4 миллиона пудов менее, чем в 1888. Финансовые убытки поморов могла поправить только благоприятная ситуация на Маргаритинской ярмарке в Архангельске.
Что интересно консул в отчёте дал не только раскладку по всем товарам российско-северонорвежской торговли (подробное описание по таким товарам, как крупчатка, солёное мясо, топлёное масло, свиное сало, картофель, лесные материалы, дрова, бересто, верёвки и снасти, смола и дёготь, керосин, мыло, оленьи и тюленьи шкуры, оленьи рога, чай, конфеты, орехи, варенье, самовары и чайная посуда), но сделал предложения по более интенсивному использованию русских товаров на норвежском рынке. В частности, свиное сало, по мнению Островского, теряло свои позиции из-за гораздо дешёвого американского, и конкуренция здесь не имела бы перспектив. Что касается солонины, то этот товар находил верный сбыт среди местного населения. Норвежские купцы даже отправили солёное мясо в виде пробы в порты южной Норвегии в качестве предмета корабельной провизии. Мясо было признано весьма хорошим, но дело не пошло далее опыта «по причине дурной и неправильной укупорки». [570] В Архангельское мясо укладывалось в бочки до 6 пудов, в Мезени же до 10 и 12 пудов, что оказалось слишком громоздким для торговцев. Большие нарекания у норвежских оптовиков вызывали бочки невысокого качества. Анализируя мнение о русских товарах в Норвегии, дипломат, отметил, что «Мезенское мясо своею дурною укупоркой и плохим приготовлением много вредит общему мнению о русском мясе». Топлёное масло тоже пользовалось спросом в Норвегии и отличалось особенно большим привозом опять же из Архангельска и Мезени, причём, как и в ситуации с солониной нарекания вызывала упаковка. Благодаря своей сравнительной дешевизне и тому, что хорошо сохранялось, оно находило хороший сбыт у местного населения: «самый бедный норвежец никогда не ест хлеба без масла». [571] Но и этому продукту приходилось с каждым годом выдерживать всё более и более серьёзную конкуренцию с другими сортами масел. На первом месте в этом отношении шёл маргарин норвежский и доставляемый через Берген и Тронхейм из Голландии и Гамбурга. Картофель привозился на парусных лодках и пароходах с Мурмана вместе с другими овощами, сеном и ягодами, и особой конкуренции здесь не наблюдалось. Лесные материалы (доски, брусья и т. д. ), приобретаемые поморами с лесопильных заводов в Архангельске, Онеге, Мезени, покупались норвежцами охотно, если удавался весенний рыбный лов. Если на этом лове рыбопромышленники заработали хорошие деньги, у них «пробуждалась потребность починивать и строить дома», и они охотно приобретали у поморов доски и брёвна. [572] Не меньшим спросом в безлесном Финмаркене пользовались и дрова.
|
|
|
Согласно докладу консула в Варде Березникова, норвежский таможенный тариф отличался весьма низкими ставками, причём главные из предметов русского вывоза, напр. керосин, овёс, пенька, дёготь и т. д. (на севере ещё ржаная мука и лесные материалы) допускались в Норвегию вообще беспошлинно. Хлебные же товары, за исключением пшеничной муки, облагались очень низкими пошлинами. [573]
А вот успехи в торговле берестом Островский не одобрил. И это при том, что бересто составляло один из самых верных и прибыльных предметов поморской торговли. Бересто использовалось в Норвегии в самых разнообразных областях: на крыши домов, в значительном количестве направлялось в южную Норвегию, в города Кристиансанд и Алезунд, где им выстилались трюмы кораблей, погружавшихся сухой трескою. Неограниченный вывоз береста из Архангельской губернии на поморских судах вызывал у Островского опасения за порчу лесов, он даже считал «полезным и желательным ограничить торговлю этим, хотя и выгодным, но крайне опасным в смысле лесосохранения предметов». Консул обращал внимание на то, что, Норвегия не торгует берестом, а предпочитает получать его из России.
Что интересно, в Тромсё крупнейшим импортёром русского береста стала фирма «Холмбое и Сын», собственность Конрада Холмбое, российского нештатного консула. Сфера деятельности «Холмбое и Сын» удивляет своим разнообразием: это не только чисто торговые операции торгового дома Холмбое по продаже рыбы в Северной России и закупке русской муки (чем традиционно ограничивают российско-норвежские отношения в этот период). «Холмбое и Сын» одновременно являлась своего рода кредитным банком: русские купцы не раз обращались к российскому вице-консулу с просьбой о выделении денег на проведении торговых операций. [574] Недостаток денежных средств особенно остро ощущался в период промыслов, когда русские торговцы за короткий срок тратили большие суммы (выловленную рыбу необходимо засолить в течении нескольких часов). Для засолки требовалось огромное количество соли. Фактически единоличным поставщиком-посредником соли (закупалась, как правило в Англии) являлась «Холмбое и Сын». Архивные документы начала века свидетельствуют, что «соляной» кредит для некоторых поморов составлял порой несколько тысяч рублей за сезон. [575]
Верёвки и корабельные снасти всё более и более теряли сбыт в Норвегии и в особенности в Варде. Архангельские фабрики выделывали снасти, но поморы предпочитали покупать не очень качественные, но дешёвые самодельные верёвочные у крестьян. В итоге конкуренцию со стороны Бергенских фабрик (где применялись новейшие усовершенствования) русская продукция не выдерживала. Островский считал очень досадным упущением российской промышленности, т. к. Норвегия всё более развивала свою рыбную отрасль и потому представляла обширный перспективный рынок для сбыта верёвочных изделий, не обложенных ко всему никакой ввозной пошлиной.
Что касается закупок товаров в Норвегии, то лидером безусловно оставалась рыба. Хотя российские власти пытались организовать конкуренцию мурманскими промыслами. С 50-х гг. XIX в. начинается планомерное заселение Мурманского побережья (по началу с помощью тех же норвежцев). Но больших успехов в замене норвежской рыбы достичь не удалось. По данным, приводимым В. В. Сусловым, улов мурманских промышленников во второй половине 80-х гг. XIX в. достигал 1 077 000 пудов за сезон. [576] Треть добычи шла в Санкт-Петербург, треть - за границу, остальное - в Архангельск. Но к этому времени кольским промыслам так и не удалось вытеснить норвежскую рыбу с архангельских рынков (импорт рыбы из Норвегии в 1, 5 раза превосходил мурманский улов). В 1886 г. кольский уездный исправник докладывал губернатору, что «меновая торговля в Норвегии идёт весьма неудовлетворительно»: отсутствовал спрос на доски, мука, купленная в Архангельске по 8 рублей 50 копеек, шла по 7 рублей, из-за больших уловов у норвежских берегов ожидалось понижение цен на мурманскую рыбу. [577] Вследствие плохих уловов около мурманских берегов поморы шли в Финмаркен. В 1889 г. российский консул в Гаммерфёсте, докладывая о русско-норвежских столкновениях, предложил провести нумерацию всех промысловых судов двух государств. По указу шведского короля от 8 апреля 1890 г. «кормщик на рыболовной лодке и шкипер судна, которые пожелают производить лов рыбы из какой-либо гавани Финмаркенской губернии, обязаны... объявить чиновнику инспекции о своём приходе, так и о своём имени и месте жительства, а равно и об именах и местах жительства находящихся на их службе лиц». [578] Таким образом, норвежское правительство постепенно ограничивало права русских промышленников у своих берегов. По донесению кольского уездного исправника, рыбопромышленники Мурманского (на 102 промысловых судах) берега заработали в 1890 году в Норвегии от 35 до 70 рублей, отдав от 1/2 до 1/3 этой суммы за пользование гаванью и продовольствие. [579] По заявлению консула Островского, столкновения подданных двух стран происходили из-за «обрезания и порчи норвежцами из корыстных целей или национальной вражды, рыболовных снастей у наших промышленников», виновные «в подобных преступных действиях в большинстве случаев оставались необнаруженными». [580] Правитель канцелярии архангельского губернатора в докладе 1892 г. считал необходимым принять ответные меры по отношению к норвежским рыбакам у берегов Мурмана. [581] Для охраны промыслов стало использоваться военное судно «Бакан». Последнее по пути из Балтийского моря к берегам Мурмана посетило в своё время Копенгаген и норвежские порта Ставангер, Берген, Трондхейм, Тромсе, Гаммерфест и Варде. [582]
Из других предметов вывоза из Норвегии на поморских судах кроме рыбы солёной и сушёной можно выделить шерстяные рубашки. Как сообщал Островский, «почти каждый помор, отправляясь из Норвегии, запасается одним или двумя тюками (в 10 штук) рубашек для себя и своих матросов». [583] Эта тёплая, прочная и крайне необходимая на Севере одежда производилась вручную на Фаррерских островах и привозилась в Норвегию через Копенгаген и Берген, в Варде эти рубашки продавались в конце 80-х гг. от 1 1/2 с 2 рублей за штуку.
Общий тоннах торгового флота Норвегии составил к 1910 году 3. 910. 000 тонн. [584]
В годы Первой мировой войны консулы продолжали свою деятельность, и также отслеживали экономическую ситуацию, хотя военная специфика всё более преобладала. В 1915 г. консул в Финмаркене, описывая опыт Норвегии в использовании промышленников-добровольцев по расчистке акватории порта от немецких мин, предлагал перенести этот опыт и в Россию, в Белое море. [585] По донесению генконсульства в Христиании, с начала войны по 31 октябяря 1916 г. норвежский торговый флот потерял 244 судов общим водоизмещением 316316 тонн. [586] По словам секретаря общества судовладельцев, норвежцы потеряли 13. 614. 001 крон, ожидавщихся в качестве прибылей от сделок по фрахтованию пароходов и 14. 335. 854 крон - стоимость погибших на кораблях грузов. [587]
Таким образом, донесения российских консулов являются чрезвычайно ценным источником по экономической истории Норвегии, освещают практически все вопросы российско-норвежских торговых отношений XIX – начала ХХ вв. Сами консулы (особенно нештатные) часто занимались предпринимательской деятельностью, поэтому их теоретические выкладки основывались на практическом опыте. Особо важным обстоятельством здесь является то, что возможно проследить реальное воплощение в жизнь намерений (отражённых в торговых договорах) России и Норвегии в совместной экономической деятельности.
Михалкова Т. К.
Работа А. М. Матушинского «Торвальдсен и его произведения» (1865) и статья А. В. Луначарского «Торвальдсен» (1910)
В отечественной историографии, связанной с именем Бертеля Торвальдсена, датского скульптора-неоклассициста первой половины Х1Х века, основополагающей и по сей день считается статья А. В. Луначарского «Торвальдсен», опубликованная впервые в 1910 г. в газете «Киевская мысль» (№ 298). Обстоятельство это, однако, вовсе не означает, что имя датского скульптора, имевшего в свое время тесные контакты с русской аристократией и помогавшего в Риме пенсионерам Петербургской Академии художеств, было предано в России забвению.
В 80-е – 90-е гг. Х1Х столетия были опубликованы письма русских пенсионеров в Италии – К. П. Брюллова, О. А. Кипренского, А. А. Иванова, С. И. Гальберга, в которых содержались отзывы этих мастеров о Торвальдсене. Особенно интересны в этой связи дневниковые записки С. И. Гальберга, которые он вел в свою бытность заграницей с 1818 по 1828 гг. С. И. Гальберг сообщает много интересных сведений о Торвальдсене и дает его образный портрет.
Опираясь на «записки» пенсионеров Академии художеств, а также на архивные материалы, советские исследователи 50-х – 80-х гг. ХХ в. в монографиях, посвященных творчеству отдельных мастеров русской живописи и скульптуры, смогли представить на суд читателя более или менее подробный портрет знаменитого датского скульптора. В этой связи следует упомянуть монографии Э. Ацаркиной «Орест Кипренский» (М., 1948); М. Алпатова «А. А. Иванов» (М., 1956); Я. И. Шурыгина «Б. И. Орловский» (Л-М., 1962); Э. Ацаркиной «К. П. Брюллов. Жизнь и творчество» (М., 1963); В. С. Турчина «Орест Кипренский» (М., 1975); М. Алленова «А. А. Иванов» (М., 1980). Однако, во всех выше названных изданиях Торвальдсен не является «специальным объектом исследования» – его упоминают лишь как наставника, советчика, учителя молодых русских художников в Италии.
В 1992 г. в отечественном искусствознании появилась работа, непосредственно посвященная Торвальдсену – исследвание Л. И. Таруашвили «Бертель Торвальдсен и проблемы классицизма» (М., 1992), выполненное на базе диссертации с одноименным названием (М., 1982).
Таким образом, уже в веке ХХ-м, в какой-то мере осуществилась мечта русского критика А. М. Матушинского, призывавшего в предисловии к своей работе «Торвальдсен и его произведения» (1865) «сказать о Торвальдсене свое слово в печати» художников и «людей, более/чем/ ( - Т. М. ) знающих в деле искусства».
Однако, несмотря на появление вышеупомянутых работ, статья А. В. Луначарского «Торвальдсен» не утратила своей актуальности, о чем свидетельствует, между прочим, факт неоднократного ее переиздания 1.
В основу написания статьи легли личные впечатления А. В. Луначарского от посещения музея Торвальдсена в Копенгагене, «живым духом» буквально наполнена каждая ее строчка. Но за живостью впечатлений стоит глубокое философское осмысление увиденного и - знакомство с трудами своих предшественников в этой области.
В задачу данной статьи не входит анализ всех доступных и допустимых для использования Луначарским русскоязычных источников. Отметим лишь, что таковых безусловно прослеживается по крайней мере два. Во-первых, это путевые заметки Д. В. Григоровича «Корабль Ретвизан», опубликованные впервые в «Морском сборнике» (1860, № 3). Совершая годичное морское путешествие по Европе, Д. В. Григорович, питавший «большую слабость к Копенгагену и вообще к Дании», не преминул посетить музей Торвальдсена, восторженные отзывы о котором он и предложил вниманию русского читателя, считавшегося им «легкомысленным в деле строгой художественной оценки». Заметки Григоровича не могли не вызвать интереса к Торвальдсену – «гениальной частной личности», наполнившей собою целый огромный город 2.
Можно с полным основанием утверждать, что вторым источником, использованным А. В. Луначарским, была работа А. М. Матушинского «Торвальдсен и его произведения» 3. Конечно, сравнивать статью А. В. Луначарского с работой А. М. Матушинского трудно и было бы неправомерно. Это разные по жанру, стилю, объему и поставленным задачам произведения. К тому же написанные совершенно в разные исторические эпохи. И все-таки, некоторые замечания, на наш взгляд, будут уместны.
Известно, что А. В. Луначарский писал о произведениях искусства по памяти – так и статья «Торвальдсен» написана под впечатлением от посещения музея Торвальдсена в Копенгагене – и в этом плане она сопоставима с работой А. М. Матушинского, толчком к созданию которой также послужили (но уже многократные) посещения музея «датского Фидия» в 1857 и 1858 гг. Был ли Луначарский в музее Торвальдсена всего лишь раз? Если исходить из того, что критик находился в Копенгагене с 28 августа по 3 сентября 1910 г., где принимал участие в работе Международного социалистического конгресса, - то, скорее всего, это так. Но по некоторым данным, Луначарский уехал в Париж лишь в 1911 г., возможно, он пробыл в Копенгагене и дольше, и тогда имел возможность повторных визитов в музей Торвальдсена.
Думается, что с работой А. М. Матушинского (напомним, что она публиковалась в «Русском вестнике» в 1865 г. ) Луначарский познакомился уже после посещения музея Торвальдсена – это ему, человеку европейски образованному, было сделать нетрудно. Небольшая по объему, статья Луначарского обнаруживает «следы» явного влияния работы Матушинского «Торвальдсен и его произведения». Влияния эти весьма разноплановы.
Они могут касаться, например, чисто фактических данных биографии Торвальдсена. Так Луначарский пишет о первых годах пребывания Торвальдсена в Риме: «Здесь, в Риме, Торвальдсен не только мог насмотреться вдосталь греческой красоты, но и попал в ближайший круг друзей самого Гете, группировавшихся вокруг такого человека как Вильгельм фон Гумбольдт»4. А вот что мы находим в сочинении Матушинского: « …Вальтер Скотт, Байрон, Меттерних, Вильям Бентинк, Вильгельм Гумбольдт поочередно приходили позировать в его мастерскую». И далее: «Дом прусского посланника барона Гумбольдта был в продолжение зимы 1807 г. центром, куда собиралось все, что в Риме было в то время самого знаменитого по части науки, искусств, литературы. Датские художники и путешественники всегда были приняты здесь с величайшим радушием. Торвальдсен и исторический живописец Лунд принадлежали к числу постоянных гостей и друзей дома. »5. Подобных «параллелей» встречается достаточно много.
Есть в статье Луначарского и прямое «цитирование» «из Матушинского»: «Характерные вещи рассказывает сам Торвальдсен о своих отношениях с Кановой в следующих строках: «Когда Канова кончал какую-нибудь работу, он обыкновенно просил меня посетить его для ее осмотра. Он хотел знать мое суждение о ней. Если я делал какие-нибудь замечания, говоря, что та или другая складка одежды была бы лучше вот так или вот этак, он совершенно соглашался со мной, горячо обнимал и благодарил. Но никогда ничего не поправлял. Из вежливости и я приглашал его в мою мастерскую. Когда он приходил, то рассыпался в восклицаниях: «Великолепно, восхитительно, ничего нельзя ни прибавить, ни убавить, ни изменить». 6 Однако, Луначарский не просто приводит заимствованную цитату, но и делает на ее основании определенные выводы в отношении Торвальдсена уже не как скульптора, а как человека, в сравнении его с Кановой: «Тут чувствуется разница натур (курсив наш –Т. М. ) графа Кановы, льстивого и сангвинистичного итальянца, принятого при всех дворах, баловня королев, и северянина Торвальдсена, сына лодочника, от которого все еще попахивает медведем» 7.
На что еще хотелось бы обратить внимание, сопоставляя статью Луначарского и работу Матушинского? Главным, на наш взгляд, является то, что работа Матушинского помогла Луначарскому «отобрать» из увиденного в музее Торвльдсена в Копенгагене наиболее ценное, что есть в наследии скульптора. Так, например, Луначарский (хотя и мимоходом, уже в конце своей статьи) совершенно справедливо отмечает, что «быть может еще более изысканным мастером показывает себя великий датчанин в барельефах» 8. При этом Луначарский акцентирует внимание на барельефах Торвальдсена «Времена года» и на цикле, иллюстрирующем «Иллиаду» – подробное описание этих барельефов дает и Матушинский. Но и в данном случае Луначарский «идет дальше» критика Х1Х в. – он разгадывает секрет успеха Торвальдсена в барельефных композициях – это «одомашненный классицизм», «опоэтизированная мещанская добродетель», органично «вошедшая» в дом простой датской хозяйки, скрасив ее повседневный быт.
Статья Луначарского отличается глубоким проникновением в суть явления, определением места Торвальдсена в культурном контексте своего времени, она содержит описание музея Торвальдсена не только как художественного, но и как определенного исторического феномена. Яркая и выразительная, но вместе с тем лапидарная манера изложения Луначарского дает читателю представление о Торвальдсене куда более живое, чем, безусловно, увлекательное, но иногда чуть медлительное и «архаизированное» повествование Матушинского.
Статья Луначарского, несмотря на свой небольшой объем, является, на наш взгляд, лучшим, что до сих пор написано о Торвальдсене в России.
Петров П. В.
Красная Армия глазами финского командования: уроки советско-финляндской войны 1939-1940 гг.
Как известно, события советско-финляндской войны 1939–1940 гг. оказали очень сильное влияние на формирование мнения германского верховного командования относительно боеспособности Красной Армии. В результате изучения полученной по разным каналам разведывательной информации о Советских Вооруженных силах, германским военным руководством был сделан неверный вывод о том, что РККА является “колоссом на глиняных ногах” и что для сокрушения ее сил не понадобится слишком много сил и времени. Это обстоятельство впоследствии сыграло свою роковую роль при подготовке фашистской Германии к войне с Советским Союзом.
|
|
|
