Продолжение таблицы 1 7 страница

Следует отметить, что в Норвегии, также как и в Швеции, обитают саамы и финно-язычные квены, чьи этнические идентичности отличаются от идентичности национального большинства. В то время как толерантность культурной диверсификации декларировалась как основное кредо норвежской политики, этнические различия рассматривались как угроза национальному единству. Поэтому имидж норвежской нации в политической риторике первой половины ХХ в. оспаривался существованием не национальной, а «иностранной» идентичности саамов и квенов. Так, например, саамы в начале ХХ в. официально определялись как «иностранцы», «первоначальные иммигранты» или «монголы», что предполагало самый низкий статус группы. Переход от политики ассимиляции к политике плюрализма по отношению к саамам в 1980-ые годы означал принятие дефиниции «коренной народ». Таким образом, фундаментальная для норвежской политической культуры концептуализация равенства возможностей трансформируется в понятие позитивной дискриминации. «Это вопрос справедливости, а не равенства», - подчеркивает Т. Туен[652].

В результате изменения фокуса национальной политики Норвегии в последние десятилетия ХХ в. сформировался дифференцированный подход к обеим этническим группам, наделяемым различным социально-правовым статусом. В то время как власти Финляндии утверждали, что квены соответствуют всем критериям «национального меньшинства», норвежские власти продолжали оперировать термином «иммигранты». И только в связи с процессом подготовки к ратификации в Норвегии Рамочной Конвенции по защите национальных меньшинств (с 1998 г. ), квены, так называемые лесные финны юго-восточной Норвегии, евреи, цыгане, а также румыны упоминаются в качестве групп, удовлетворяющих содержанию и целям Конвенции, т. е. как национальные меньшинства[653]. Всё это как нельзя лучше демонстрирует то, что социальные дефиниции и этнонимы, используемые для обозначения группы, отражают, прежде всего, динамику этнополитических процессов.

Финляндия отличается от скандинавской модели развития созданием своей национальной идентичности на основе двух доминирующих в государстве народов – финнов и шведов, а также наличием двух государственных языков и, скорее, напоминает швейцарский вариант национального устройства. В целом финская модель интеграции обеих этнических групп в общество, а также опыт решения конфликтов, имевших место преимущественно в культурной и образовательной сферах, могут быть признаны успешными. Это во многом было обусловлено благоприятными историческими обстоятельствами.

В странах Северной Европы представлены разные типы этнических меньшинств, демонстрирующих различные политические и культурные стратегии. При этом понятия «большинство» – «меньшинство» обнаруживают чисто количественный смысл в специфическом скандинавском контексте, хотя в последнее время наблюдается тенденция обозначать термином «меньшинство» группы, находящиеся в состоянии дискриминации. В этом смысле финское население Финляндии до 1809 г., которое значительно превосходило по численности имевшую более высокий социальный статус и доминировавшую политически группу шведов, относилось к категории «меньшинство». Следует отметить, что Финляндия была инкорпорирована в состав Шведского королевства, представлявшего собой мультинациональную империю с иерархией региональных и локальных идентичностей, не как провинция (каковыми являлись, например, Ингерманландия и Балтские провинции), а как равноправная составная часть. В этот период единственным официальным языком страны являлся шведский[654].

В составе Российской империи (1809 – 1917) Великое княжество Финляндское являлось автономной, политически и административно демаркированной территорией. В 1863 г. финский язык официально признаётся равноправным со шведским. Однако в общественно-политическом дискурсе процесс конструирования единой нации с финским языком в качестве официального сталкивается с представлением о существовании двух наций и, соответственно, двух языков в стране. Именно в этот период здесь сложилась разновидность национализма, соединяющая в себе черты, характерные для Западной Европы, т. е. национализма «как гражданской религии», направленного на поддержание существующего государства, с элементами национализма, присущего странам Восточной Европы, целью которого было освобождение от власти мультинациональных империй. Этнополитическая стратегия, направленная на освобождение от влияния Швеции, установление более близких отношений с Россией и в то же время стремление избежать интеграции с ней, нашла своё выражение в следующем афоризме: «Мы не шведы, русскими мы не будем, разрешите нам быть финнами». «Паспортом Финляндии в семье цивилизованных наций» была призвана стать Калевала – национальный эпос, артикулирующий великое прошлое нации[655].

Именно на рубеже Х1Х и ХХ вв. осуществляется социальная категоризация шведов Финляндии как меньшинства. В научном и социальном дискурсе этого времени активно используется термин «шведоязычные финны» (ruotsikielset suomalaiset). Тем самым подчеркивается стремление к формированию национальной общности, актуализируется идея согражданства. В настоящее время большинство исследователей предпочитает термин «финляндские шведы» (Suomen Ruotsalaiset)[656], который фигурирует также в качестве самоназвания группы и артикулирует границу с «государственными шведами», т. е. населением Финляндии.

Пример Аландских островов, имеющих статус автономии с местным парламентом, собственным представителем в финляндском парламенте, а также образующих особый административный ареал шведского языка, поднимает вопрос о том, каковы границы действия принципа «позитивной дискриминации», т. е. в какой мере гарантии особого статуса меньшинства не противоречат соблюдению прав человека. Будучи частью национального большинства, финноязычное население Аландских островов (около 1000 чел. ) образует этнический анклав внутри меньшинства. В начале ХХ в. на Аландских островах доминировала шведская национальная идентичность, что нашло своё выражение в требовании присоединения (а точнее, воссоединения) этой провинции к Шведскому государству. Решение конфликта вокруг Аландских островов было перенесено в Лигу Наций, определившей в 1922 г. их особый статус, в соответствии с которым не предусмотрены гарантии сохранения языка и культуры финского населения. Прежде всего, это касается таких социальных программ, как преподавание в школах финского языка. Дискуссия о том, нарушает ли особый статус Аландских островов права человека, возобновилась в Финляндии в 1990-ые годы[657].

В результате структурных изменений последних десятилетий (таких как индустриализация, урбанизация, массовые миграционные процессы) в ареалах традиционного преобладания шведов (например, в южной Финляндии) они стали меньшинством и в количественном отношении, причем меньшинством малочисленным и дисперсным.

 Если в 1880 г. численность шведоязычного населения страны составляла 14, 3%, то к 1991 г. она сократилась до 5, 92%. В настоящее время шведы официально имеют статус культурного меньшинства. Их специфической особенностью является высокая степень интеграции в государственные институты. Процент шведов, занятых в таких сферах деятельности, как частное предпринимательство, менеджмент, администрация, духовенство, выше среднего по стране. Шведы Финляндии реализуют одну из форм экстерриториальной автономии: их интересы как этнической группы на общегосударственном уровне представлены Шведской народной ассамблеей. «В таких условиях шведское меньшинство без труда выработало в себе лояльность демократическому финскому государству, сохранив собственные культурные институты, легитимность которых была признана государством»[658]. При этом шведы Финляндии не апеллируют официально ни к Швеции, ни к международным правовым организациям (например, ООН), обнаруживая устойчивую тенденцию к решению вопросов национального, культурного и языкового развития исключительно в рамках Финского государства[659].

Таким образом, очевидно, что исторически сложившийся многовековой алгоритм взаимоотношений между Швецией и Финляндией, шведами и финнами во многом определяет особенности межэтнического взаимодействия, а также основания и пределы взаимной толерантности в границах современных национальных обществ.

 

 

Балашов Е. А.

Русские усадьбы на Карельском перешейке

 

Появление русских владений на Карельском перешейке связано прежде всего с практикой пожалования земель, распространившейся в период Северной войны на завоеванных территориях. Обширные ижорские земли, входившие прежде в состав Московского государства, получил в дар от государя его фаворит Александр Меншиков. Таким образом, южная часть Карельского перешейка получила нового хозяина в лице этого царедворца.

Земли, лежащие северо-западнее Ингерманландии, вошли первоначально в состав Выборгской провинции Санкт-Петербургской губернии. В 1714 г. генерал Адам Вейде получил в волости Рауту 188 крестьянских дворов и основал там своё поместье в 1720 г. В то же время к его имению присоединили довольно обширные территории. В 1725 г. хозяином усадьбы стал маршал князь Никита Иванович Репнин. На следующий год Репнин умер, и новым хозяином становится граф Антон Дивиер, который вскоре был отправлен в сибирскую ссылку. В 1727 г. имение получил “на вечные времена” адъютант флота Степан Лопухин. После его смерти имения в Рауту возвратились казне. Однако в царствование Елизаветы Петровны они вновь передаются “в вечное пользование” вернувшемуся из ссылки графу Дивиеру.

В 1713 г. граф Иван Мусин-Пушкин получил во владение в волости Саккола 91 крестьянское хозяйство. Свою усадьбу граф основал в деревне Петяярви. После него хозяевами усадьбы стали Иоахим Сиверс и барон Фредерикс. В 1732 г. деревни северной части волости достались возрожденным Валаамскому и Коневецкому монастырям.

В 1723 г. волость Кивеннапа была подарена коменданту Выборга Матвею Неелову, который, впрочем, умер год спустя. Кивеннапа перешла в собственность государства. В 1741 г. волость вновь была дарована гофмейстеру Дмитрию Шепелеву, который возвел свою усадьбу в деревне Линтула. От Шепелева Кивеннапа перешла графу Шувалову, затем графу Чернышеву и, наконец, графу Салтыкову. Наследники Салтыкова в 1820 г. продали волость Артиллерийскому управлению. [660]

В начале XIX в. добрая половина восточной части Карельского перешейка (т. н. Южно-Кексгольмский уезд), входившая в средние века в состав новгородских земель, находилась во владении наследников барона Фредерикса (36 деревень в кирхшпиле Саккола, 34 деревни в кирхшпиле Пюхяярви и 16 деревень в кирхшпиле Рауту), графа Дивиера (18 деревень в кирхшпиле Рауту), придворного аптекаря Брискарна (14 деревень в кирхшпиле Рауту). [661]

В Выборгском уезде пожалованные земли распределились между наследниками графа Чернышева (9 деревень в Выборгском кирхшпиле, 1 деревня в Санкт-Андреском кирхшпиле, 49 деревень в Валкъярвском кирхшпиле, 53 деревни в Малакском кирхшпиле, 41 деревня в Кивинебском кирхшпиле), полковником Оттерманом (21 деревня в Выборгском кирхшпиле) и генерал-майором Штенгелем (10 деревень в Выборгском кирхшпиле). [662] Возможно все эти деревни вначале принадлежали графу Чернышеву, а затем в ходе раздела наследства перешли в руки ближних и дальних родственников. Так, в конце XVIII в. во владение княгини Голицыной попали 50 деревень Молакского кирхшпиля: Весиккяля, Вихола, Ханттула, Харвала, Хаттула, Хейккиля, Хеймола, Химала, Хотакка, Илола, Каллайс, Каннила, Кархула, Койрала, Куркела, Куса, Кямяреля, Лавола, Латтула, Лехтокюля, Лилперо, Лейнола, Лейриля, Мяхкюрила, Норкола, Ойнала, Оравала, Орола, Пакила, Паллила, Пассила, Пейкола, Пейттола, Перкъярви, Пихкола, Пуннусниеми, Пюкола, Ряттюкюля, Савола, Сакиала, Сакалила, Селола, Сойтула, Сормула, Таперниеми, Тейвола, Тельела, Турулила, Яриля, Яскелейс. [663]

Еще в ходе Северной войны прятавшееся в лесах местное население по мере удаления линии фронта постепенно возвращалось к своим домам. И хотя официально на бывших шведских подданных русское крепостное право не распространялось, на деле же все они так или иначе попали в негласную крепостную зависимость от своих новых господ.

Начиная с 1720 г., по приказу протектора Выборгской провинции Шувалова, были установлены следующие налоговые суммы для крестьянского хозяйства, находящегося на государственной земле: деньгами 2 рубля, 2 бочки ржи, 25 литров крупы и 3 фунта масла. Двадцать домов доплачивали также быками и овцами. Кроме основных сборов, практиковали общественные работы и кормление солдат. На землях, принадлежавших помещикам, к государственным сборам добавлялся внутренний налог, который полностью зависел от воли помещика, а поскольку хозяева менялись часто, то они старались взять как можно больше. Такая политика приводила к быстрому обеднению крестьян. В связи с этим принимались и новые нормы налогообложения, с помощью которых удавалось снизить подати для помещичьих крестьян. Законы менялись и пересматривались на ходу много раз. [664]

Существование крестьян на помещичьих землях было тяжким бременем, которое трудно назвать жизнью. Крепостная зависимость постоянно усиливалась. Обязанностью крестьян было выполнение дневных работ – «барщина» и выплата оброка усадьбе и пастору. Летом рабочий день заполнял все время от восхода до заката, а осенью, во время молотьбы, мог продолжаться сутками. Такие работы, как вывоз навоза на поля или жнивье делали подрядом. Например, дневной подряд на жнивье означал сбор 12 вязанок ржи. Только самые проворные успевали выполнить подряд раньше захода солнца, чтобы продолжить работы в собственном хозяйстве. [665]

Протест против барщины финские крестьяне выражали скрытым саботажем и всяческими уловками и ухищрениями, что неминуемо влекло за собой физические расправы. На барщине за спиной крестьян всегда стояли надсмотрщики, вооруженные палками. У некоторых из них за день успевало сломаться несколько штук, так усердно они колотили по спинам крепостных. [666] Такие наказания часто приводили к тяжким последствиям. Уже в начале XX в. в первые годы независимости потомки тех крестьян, которые испытали на себе иго крепостничества, установили 5 больших каменных памятников крестьянам донационных земель. 4 из них находились на Карельском перешейке (Валкъярви, Саккола, Пюхяярви, Метсяпиртти).

Негативная реакция местного населения вынудила русских помещиков применить переселенческую политику к особо непокорным жителям. Часть карел отправили в Центральную губернию, а на их место оттуда были переселены послушные русские крепостные крестьяне.

Только после 1811 г., когда по Указу Александра I Выборгскую губернию воссоединили с Великим княжеством Финляндским, господству крепостнических порядков пришел конец. Привлекать финских крестьян к принудительному труду русские помещики уже более не могли. Переселение русских крепостных крестьян в приграничные районы Великого княжества возрастает с новой силой. На Карельском перешейке возникают большие русские деревни - Райвола, Красное Село.

После отмены крепостного права в 1861 г. принудительное переселение русских в Финляндию уходит в прошлое. Развитие капитализма и обеднение дворянского сословия приводит к дальнейшему дроблению русских владений на Карельском перешейке. Начинается новый этап освоения финских земель, теперь уже стимулированный появлением железной дороги. Вдоль новой Финляндской магистрали появляются многочисленные дачные поселения - Куоккала, Келломяки, Териоки, Мустамяки, Леовилла. Количество русских владельцев недвижимостью в Выборгской губернии быстро увеличивается. Этот рост достигает своего пика к лету 1914 г., а затем резко падает в связи с начавшейся мировой войной.

Сам участок строящегося полотна железной дороги от Санкт-Петербурга до Выборга проходил по частным владениям князей Голицыных, которые безвозмездно уступили свои земли под строительство. Первая железнодорожная станция близ озера Муолаан-ярви получила название Голицыно. К усадьбе от станции была проложена лесная дорога. Позднее в окрестностях озера были построены и другие усадьбы, которые на старых картах обозначены как мызы. В числе их владельцев были господа Алафузовы, Таратины, Снессаревы. Одну из усадеб в 1905 г. приобрел некто П. П. Бекель и назвал ее " Павлушино". [667]

После отделения Финляндии от России большая часть русских владений лишилась своих хозяев. Оставшиеся на территории независимой Финляндии бесхозные русские усадьбы и дачи переходят в государственную собственность. Часть этого фонда продается новым владельцам, которые перевозят дома в другие районы страны. Другая часть гибнет от обветшания и от военных действий. Отдельные особняки сохранились до сих пор как охраняемые памятники архитектуры. Многие из них в народной молве именуются " дачами Маннергейма", хотя в действительности к Маннергейму не имеют вообще никакого отношения.

Станция же Голицыно была вскоре переименована в Эвряпяа по названию одного из близлежащих озер. Но и это название просуществовало недолго. В 1930-е гг. в связи с появлением одноименной волости название Эвряпяа было присвоено другой станции, а голицынская станция получила новое третье по счету название - Лейпясуо, т. е. " Хлебное болото". Пережив две войны, станция сохраняет это название и до сих пор, хотя в 1948-1951 гг. делались неоднократные попытки переименовать ее на советский лад. Варианты менялись трижды - " Приветная", " Казаково" и вновь " Приветная". [668] Но ни один из них так и не прошел утверждения в министерских кабинетах. Наличие финского названия бывшей русской станции наряду с тотально переименованными географическими названиями Выборгского и Приозерского районов Ленинградской области весьма нарочито подчеркивает искусственную кривизну исторического зеркала прошедшей эпохи.

Садова Л. А.

 

Российская публицистика о норвежском характере.

(конец XIX-начало XX вв. )

 «Есть прекрасная страна не далеко от ледовитого севера. Там вы увидите грандиозные снежные горы, глубокие, узкие, лесистые долины., обнаженные горные вершины и скалы, дикие, мрачные ущелья, прозрачные, живительные озера, громадные леса сосен, берез и елей, безмятежная тишина которых успокаивает тревожный дух современного человека…и эта страна населена белокурой, голубоокой расой мужественных, честных, простых людей…»1 – Так описывал Норвегию в середине XIX в. известный путешественник Поль Дю-Шалью.

Конец XIX - начало XX вв. – время значительного подъема в общественной, политической и экономической жизни Скандинавских стран, и Норвегии в частности. Бурное развитие экономики в этот период, оживление торговых связей с различными государствами не могло не привлечь внимание к этой своеобразной стране.

Коренные перемены в политической жизни государства: борьба между различными партиями Соединенного Королевства по вопросу дальнейшего существования унии, собственно, разрыв союза породили бурную реакцию со стороны зарубежной общественности, разделив мнения на сторонников и противников независимости Норвегии. И, конечно, расцвет во второй половине XIX в. норвежской художественной литературы, живописи, музыки, многочисленные научные открытия, путешествия вызывали живейший интерес различных слоев общества к истории, политическому устройству, культуре, быту небольшого государства на Скандинавском полуострове. Ибсен, Бьернсон, Ли, Григ, Нансен - эти имена и многие другие звучали по всему миру и были также хорошо известны и в соседнем с Норвегией государстве, России. Вот как пишет российский публицист С. Мечь: « Я часто задаюсь вопросом: почему Норвегия, которая по размерам и числу жителей меньше нашей Пермской губернии, дает так много выдающихся, талантливых людей по всем отраслям духовной жизни? В литературе она имеет Ибсена, Бьернсона, Ли, Кьлланда, в музыке - Грига, в живописи - Скредсвига, Вереншельда, а также географа и путешественника – Нансена? ». 2

Отчасти ответ на этот вопрос был дан еще ранее известным филологом П. Ганзеном в его работе посвященной Генриху Вергеланну. По мнению автора именно данному поэту и общественному деятелю Норвегии ее народ обязан « … своим необыкновенно быстрым культурным ростом, своим превращением из жалкого невежественного, погибающего в пьянстве народа в народ крепкий, сильный, культурный, полный самосознания…»3. Впрочем, возможно с данным утверждением автора можно и поспорить, однако несомненным остается тот факт, что в дореволюционной России существовал огромный интерес к общественно-политической жизни Норвегии.

Более того, 1880-1890-е гг., как справедливо заметил известный скандинавист А. С. Кан, были временем пробуждения и симпатии ко всей северной культуре, периодом « русской скандинавомании». 4 Справедливости ради, стоит отметить, что Скандинавия изначально была наиболее популярным местом посещения английских, в меньшей степени германских и французских туристов. Так Венюков в своем очерке замечает, что наиболее яркими доказательствами парижской «моды» на Норвегию являются вышедшие в 1898 г. три тома описания Норвегии с иллюстрациями (авторами издания явились член французской академии А. Вандаль, агент французского министерства народного просвещения в Скандинавии А. Саллес и знаток севера Ш. Рабо). 5

В Россию же слава о достопримечательностях северного края дошла лишь в 1880-е гг. В это время в свет выходят большое количество различных публицистических очерков о Скандинавских странах. В своих работах авторы затрагивали различные аспекты политической, культурно-бытовой, экономической жизни норвежского государства, опираясь при этом как на свои собственные впечатления от поездок по Северным странам, так и на описания других путешественников: французов, англичан, немцев. При этом цели написания были совершенно различные: поделиться общими впечатлениями об увиденном, информировать читателя о наиболее удобных туристических маршрутах и т. д.  

В данной работе была предпринята попытка обрисовать общие представления российской общественной мысли о национальном характере норвежского народа в конце XIX -начале XX вв. Необходимо отметить, что на протяжении всего рассматриваемого периода образ норвежца в российской среде ассоциировался, прежде всего, с образом крестьянина. «Норвегия - крестьянское царство, и при том царство свободных крестьян». 6 Характерной особенностью является несколько идеалистическое восприятие жизни простого народа. Некоторые, наиболее радикальные авторы, проводя параллели между норвежской и русской действительностью, обращали внимание на небывалый уровень нравственности, грамотности и трудолюбия в среде рабочего люда. Так С. Ф. Русова в своей работе пишет: «Такой жизни (как у русских крестьян – Л. С. ) – со связанными руками и ногами и с завязанными глазами, норвежцы и представить себе не могут, а наш народ вымучился в ней не одно столетие, научился лгать, потому что ему лгали… В Норвегии же уже давно идет свободная трудовая жизнь…, жизнь открытая и честная…». 7 Высокий уровень благосостояния населения Норвегии объяснялся древним правом крестьянства на владение землей, соблюдением обычаев и традиций. 8

По мнению большинства российских публицистов, суровые природные условия, в которых вынужден был жить народ, наложили свой отпечаток на формирование норвежского характера. «На каждом шагу вы увидите в Норвегии… борьбу человека с природой; вы увидите победу человеческого ума и человеческой работы, вы с восхищением станете смотреть на бодрого, неутомимого, смелого норвежца, для которого, кажется, не существует преград». 9 Постоянная борьба за выживание в условиях суровой северной природы сделала норвежца несколько замкнутым, угрюмым, мрачным, что особенно бросалось в глаза российским путешественникам.

Пугающая молчаливость народа, задумчивость обескураживала туристов. С другой стороны, природа выработала в людях спокойствие, уверенность, неприхотливость и независимость. Каждое решение принималось взвешенно, тщательно обдуманно. 10 Многими авторами отмечалась особая изобретательность норвежцев. Так в одной из работ начала ХХ-го в. отмечается: «Норвежцы умеют все обдумать, из всего извлечь для себя пользу: водопады приспособлены двигать колеса мельниц и лесопилок…». 11 Основная же черта народа – упрямство, как в положительном, так и в отрицательном значении. Так, например, С. Орловский в своей работе писал: «Норвежцев часто укоряют за их упрямство. И в самом деле, они упрямы. Если норвежец забредет себе что-нибудь в голову, так уже никто не отговорит его». 12

Опять же в связи с географическими особенностями страны, обособленность отдельных крестьянских семей породила резко выраженный индивидуализм и независимость. «…Норвежец привык считать себя свободным…, он горд и деятелен, и всего тяжелее кажется ему признать над собой чью-нибудь власть». 13 Вот почему, видимо, норвежский народ столь долго и страстно боролся за независимость своей страны. Патриотизм населения неоднократно обращал на себя внимание российских путешественников. Ярким примером является описание дня проведения референдума по вопросу отделения Норвегии от Швеции. На улицах царило оживление, лица людей были наполнены восторгом и одухотворенностью, и все обстановка была крайне торжественна.

Нередко в связи с политическими событиями (борьба вокруг дальнейшей судьбы унии), авторы прибегали к сравнению двух соседних народов, шведов и норвежцев. По мнению большинства публицистов, норвежцы менее веселые и подвижные, чем шведы, не столь общительны, но «…за ними сила и настойчивость». 14 Известный в свое время писатель Е. Марков отмечал, что былая мощь и удаль норвежских викингов, агрессивность и стремление к захватам «…обратилась в несокрушимую энергию торговца и мореплавателя». 15 Сила духа, упорство, настойчивость норвежцев, несмотря на отсутствие внешнего лоска, светских манер восхищали русских путешественников. Однако не все авторы положительно оценивали грубоватое поведение норвежского народа. Н. З. Новинский в своих очерках о Швеции и Норвегии писал в 1913 г.: «Толпа в высшей степени демократическая, но зато и некрасивая; она утомляет своим однообразием, одноцветностью: в ней все равны, все похожи, все одинаково толкаются и плюются; нет того воспитания, того налета старой культуры, которая чувствуется в Швеции». 16

Демократизм норвежцев проявлялся, по мнению публицистов, прежде всего, в развитом среди населения «чувстве равенства», уважении к ручному труду, одинаковом отношении к бедным и богатым. Для русских путешественников было крайне непривычен, допустим, тот факт, что прислуга пользуется в Норвегии большой свободой, и «…после работы они (слуги - Л. С. ) могут отлучаться из дому, не спрашивая на то разрешение хозяев». 17 Особо отмечалось в публицистических изданиях того времени трудолюбие норвежского народа. 18

Главными же чертами норвежского народа все русские исследователи называют удивительную честность и гостеприимство. Описывая свои путешествия по Скандинавским государствам, авторы для пущей убедительности приводят различные факты из обыденной жизни народа, которые воспринимаются ими как некие диковинки. «Честность скандинавов вошла в пословицу и всего озязательнее доказывается тем фактом, что на всем Скандинавском полуострове никто ничего не запирает». 19

Ссылаясь на рассказы иностранных путешественников, приводится пример как один американец потерял в поле золотой медальон и не смог его найти. По возвращении домой в США ему пришла посылка из Норвегии, в которой находился тот самый медальон, найденный и возвращенный норвежскими крестьянами20. На горных дорогах устроены кое-где избушки, в которых можно было укрыться от непогоды, и найти также немного еды и даже одежды, «…но каждый подкрепившийся ею обязательно кладет должную плату…». 21 Кулакова-Грот в качестве доказательства честности норвежцев приводит случай, когда хозяин лавки оставлял одного покупателя, даже если ему было необходимо уйти. 22 Русским туристам было непривычно, что можно не думать о вещах в дороге, верить заявлениям пассажира на таможне и т. д.

Другой отличительной чертой норвежцев, как уже было сказано выше, являлось их гостеприимство. Бесспорно, можно предположить, что гостеприимство норвежцев было обусловлено высокими доходами, которые получала страна и население от туристического бизнеса. Однако, как отмечали наблюдатели, радушие было искренним, путешественника встречали с отрытыми объятиями, кормили и поили, не требуя уплаты, удовлетворяя все потребности с неизменной вежливой улыбкой на устах. Бескорыстная готовность помочь, великодушие изумляли русских туристов. 23 Вот как писал о норвежском гостеприимстве немецкий путешественник: « Северное гостеприимство не имеет ничего подобного себе в других странах и исполнено такого радушия, которому можно только удивляться…». 24

Высокая нравственность, честность норвежского народа замечаемые всеми авторами сформировались во многом благодаря быстрому развитию в Норвегии образования (особенно со второй половины XIX в. ) и огромному влиянию религии на население. Наличие большого количества различных учебных заведений, от передвижной школы до университета в Христиании, способствовало повсеместному распространению грамотности среди населения.

Высокий авторитет духовенства использовался в целях роста нравственной дисциплины. Данные факторы, в свою очередь, по мнению С. Орловского, привели к смягчению нравов, большему проникновению европейской культуры в массы. 25 По наблюдениям русских путешественников, в каждом селении можно было найти библиотеку, «в любом захолустье газету», любимым же занятием крестьян в зимние вечера было чтение книг. 26 В данном случае показательно сравнение уровня образованности норвежцев с англичанами: « Благодаря системе обязательного первоначального обучения и повсеместной грамотности, поселяне в Скандинавии знают больше, чем, например, провинциальный средний класс в Англии». 27 Как следствие грамотности населения, в Норвегии было замечено сравнительно малое количество преступлений. При этом помимо судебного решения в качестве обвинительного приговора выносилось и общественное порицание.

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: