Обращение к русскому читателю 1 глава

Пьер Бурдье

Социология политики

 

Введение в социоанализ

 

Пьер Бурдье (1930 г. р.) — один из крупнейших фран­цузских социологов нашего времени. Его профессио­нальная биография складывалась как постепенное вос­хождение к вершинам социологического Олимпа, к широкому его признанию научной общественностью и формированию отдельного социологического течения, называемого "школой Бурдье".

Закончив в 1955 г. Высшую педагогическую шко­лу (Ecole normale supérieure) по специальности "филосо­фия" (учителями Бурдье были Альтюссер и Фуко), он начал преподавать философию в лицее небольшого го­рода Мулен, но в 1958 г. уехал в Алжир, где продолжил преподавательскую работу и начал исследования как социолог. Именно Алжиру, алжирским трудящимся и мелким предпринимателям посвящены его первые опубликованные социологические труды: "Социология Алжира" (1961), "Труд и трудящиеся в Алжире" (1964). Затем последовал переезд вначале в Лилль, а потом в Париж, где в 1964 г. Бурдье стал директором-исследо­вателем в Высшей практической исследовательской школе {Ecole pratique de hautes études). В 1975 г. он осно­вал и возглавил Центр европейской социологии, имею­щий обширные международные научные контакты и программы, а также журнал "Ученые труды в социаль­ных науках" ("Actes de la recherche en sciences sociales"), который в настоящее время является, наряду с Фран­цузским социологическим журналом (" Revue française de sociologie"), одним из ведущих социологических жур­налов Франции.

 

Важнейшим этапом на пути признания заслуг Пьера Бурдье стало его избрание в 1981 г. действитель­ным членом Французской академии и получение им почетного поста заведующего кафедрой социологии в Коллеж де Франс. В настоящее время Бурдье является автором 26 монографий и многих десятков статей, опуб­ликованных в крупнейших научных журналах Франции и других стран. Его работы переводятся на все европей­ские языки и имеют широкий резонанс в международ­ном научном сообществе.

Общая характеристика социологической концепции П. Бурдье

Социология Пьера Бурдье носит глубоко критич­ный и рефлексивный характер. Его диалектичное и по­рой парадоксальное мышление направлено на критику не только социальной или политической реальности переживаемого периода, но и на саму социологию как инструмент познания социального мира. Именно поэ­тому в работах Бурдье большое место занимает социоло­гия социологии. Начиная со своих первых книг: " Социоло­гия Алжира" ["Sociologie de l'Algérie"} (1961), "Педагогическое отношение и коммуникация" ["Rapport pédagogique et Communication"}(\%5), "Ремесло социоло­га" ["Le Métier de sociologue"} (1968) и кончая одной из последних — "Ответы" ["Réponses"} (1992), Пьер Бурдье постоянно анализирует онтологический и социальный статус социологии в современном обществе, свободу и предопределенность в выборе предмета и объекта исс­ледований, независимость и политическую ангажиро­ванность социологов.

Обращая внимание социологов на необходимость применения социологического анализа к самой социоло­гии как одной из областей социального универсума, подчиненной тем же законам, что и любая другая об­ласть, Бурдье отмечает, что деятельность социолога на­правляется не одними лишь целями познания, но и борьбой за собственное положение в научной среде. "Значительная часть социологических ортодоксальных работ, — пишет он, — обязана своим непосредствен­ным социальным успехом тому факту, что они отвечали господствующему заказу, часто сводящемуся к заказу на инструменты рационализации управления и домини­рования или к заказу на "научную" легитимацию спон­танной социологии господствующих."[1]

Для Бурдье характерно глубокое пренебрежение междисциплинарным делением, накладывающим огра­ничения как на предмет исследования, так и на приме­няемые методы. В его исследованиях сочетаются под­ходы и приемы из области антропологии, истории, лингвистики, политических наук, философии, эстети­ки, которые он плодотворно применяет к изучению таких разнообразных социологических объектов как: крестьянство, искусство, безработица, система образо­вания, право, наука, литература, брачно-родственные со­юзы, классы, религия, политика, спорт, язык, жилище, интеллектуалы и государственная "верхушка" и т. д.

Когда проводят границу между эмпирической социологией и теоретической, то обычно говорят, что эмпирическая социология изучает реальные факты и явления, интерпретируемые в рамках абстрактной мо­дели, которая и является теоретической социологией.

Эмпирическая социология, базируясь на конкретных данных, a priori интегрирована в наблюдаемую ею соци­альную реальность, тогда как теоретическая социология в своих рассуждениях старается встать на некую объек­тивную "сверхрефлексивную" позицию, расположен­ную как бы над обществом. Подобное деление на эм­пирическую и теоретическую социологию абсолютно неприменимо к работам Бурдье. Отвергая "непрактиче­скую", невовлеченную в социальную жизнь стратегию теоретического исследования как "наблюдения за на­блюдателем", автор выстраивает свои работы как чело­век, чьи интересы инвестированы в действительность, которую он изучает. Поэтому главное для Бурдье — зафиксировать результат, произведенный ситуацией наблюдения на само наблюдение. Это означает реши­тельный разрыв с традицией, утверждающей, что тео­ретику "нечего делать с социальной действительно­стью, кроме как объяснять ее"[2].

Отход от подобной "неинвестированной в социаль­ную жизнь" стратегии исследования означает, во-пер­вых, экспликацию того обстоятельства, что социолог не может занимать некую уникальную, выделенную по­зицию, с которой ему "видно все" и весь интерес кото­рой сводится только к социологическому объяснению;

во-вторых, социолог должен перейти от внешнего (те­оретического) и незаинтересованного понимания практики агентов к пониманию практическому и не­посредственно заинтересованному.

"Социолог противостоит доксософу тем, что ста­вит под сомнение вещи, кажущиеся очевидными... Это глубоко шокирует доксософов, которые видят политическую предвзятость в факте отказа от подчинения, глу­боко политического, выражающегося в бессознатель­ном принятии общих мест в аристотелевском смысле слова: понятий или тезисов, которыми аргументируют, но о которых не спорят."[3]

Логика исследований Бурдье в корне противопо­ложна чистому теоретизированию: как "практический" социолог и социальный критик он ратует за практиче­скую мысль в противовес "чистой" мысли или "теоре­тической теории". Он неоднократно подчеркивает в своих книгах, что теоретические определения не имеют сами по себе никакой ценности, если их нельзя заста­вить работать в эмпирическом исследовании.

Диалектика социального агента

Вводя агента в противоположность субъекту и ин­дивиду, Бурдье стремится отмежеваться от структура­листского и феноменологического подходов к изуче­нию социальной реальности. Он подчеркивает, что понятие "субъект" используется в широко распростра­ненных представлениях о "моделях", "структурах", "правилах", когда исследователь как бы встает на объ­ективистскую точку зрения, видя в субъекте марионет­ку, которой управляет структура, и лишает его собст­венной активности. В этом случае субъект рассматривается как тот, кто реализует сознательную целенаправленную практику, подчиняясь определен­ному правилу. Агенты же у Бурдье "не являются авто­матами, отлаженными как часы в соответствии с зако­нами механики, которые им неведомы"[4]. Агенты осуществляют стратегии — своеобразные системы практики, движимые целью, но не направляемые со­знательно этой целью. Бурдье предлагает в качестве ос­новы для объяснения практики агентов не теоретиче­скую концепцию, построенную для того, чтобы представить эту практику "разумной" или, того хуже, "рациональной", а описывает саму логику практики через такие ее феномены, как практическое чувство, габитус, стратегии поведения.

Одним из базовых понятий социологической концепции Пьера Бурдье является понятие габитуса, позволяющее ему преодолеть ограниченность и повер­хностность структурного подхода и излишний психоло­гизм феноменологического. Габитус — это система диспо­зиций, порождающая и структурирующая практику агента и его представления. Он позволяет агенту спонтан­но ориентироваться в социальном пространстве и реаги­ровать более или менее адекватно на события и ситуации. За этим стоит огромная работа по образованию и воспи­танию в процессе социализации индивида, по усвоению им не только эксплицитных, но и имплицитных принци­пов поведения в определенных жизненных ситуациях. Интериоризация такого жизненного опыта, зачастую оставаясь неосознаваемой, приводит к формированию готовности и склонности агента реагировать, говорить, ощущать, думать определенным — тем, а не другим — способом. Габитус, таким образом, "есть продукт характерологических структур определенного класса ус­ловий существования, т. е. экономической и социаль­ной необходимости и семейных связей или, точнее, чи­сто семейных проявлений этой внешней необходимости (в форме разделения труда между пола­ми, окружающих предметов, типа потребления, отно­шений между родителями, запретов, забот, моральных уроков, конфликтов, вкуса и т. п.)"[5].

Габитус, по Бурдье, есть в одно и то же время порождающий принцип, в соответствии с которым объ­ективно классифицируется практика, и принцип класси­фикации практик в представлениях агентов. Отноше­ния между этими двумя процессами определяют тип габитуса: способность продуцировать определенный вид практики, классифицировать окружающие предметы и факты, оценивать различные практики и их продукты (то, что обычно называют вкусом), что также находит выражение в пространстве стилей жизни агентов.

Связь, устанавливающаяся в реальности между определенным набором экономических и социальных условий (объем и структура капиталов, имеющихся в наличии у агента) и характеристиками занимаемой агентом позиции (соответствующим пространством стилей жизни), кристаллизуется в особый тип габитуса и позволяет сделать осмысленными как сами практики, так и суждения о них.

 

Двойственная природа социального пространства и социальных позиций

Главную задачу социологии Бурдье видит в выяв­лении наиболее глубоко скрытых структур различных социальных сред, которые составляют социальный универсум, а также механизмов, служащих его воспро­изводству и изменению. Особенность этого универсума заключается в том, что оформляющие его структуры "ведут двойную жизнь". Они существуют в двух ипо­стасях: во-первых, как "реальность первого порядка", данная через распределение материальных ресурсов и средств присвоения престижных в социальном плане благ и ценностей ("виды капитала" по Бурдье); во-вто­рых, как "реальность второго порядка", существующая в представлениях, в схемах мышления и поведения, т. е. как символическая матрица практической деятельности, поведения, мышления, эмоциональных оценок и суж­дений социальных агентов.

Бурдье пишет: "Прежде всего социология пред­ставляет собой социальную топологию. Так, можно изобразить социальный мир в форме многомерного пространства, построенного по принципам дифферен­циации и распределения, сформированных совокупно­стью действующих свойств в рассматриваемом универ­суме, т. е., свойств, способных придавать его владельцу силу и власть в этом универсуме. Агенты и группы агентов, таким образом, определяются по их относи­тельным позициям в этом пространстве. Каждый из них размещен в позиции и в классы, определенные по отношению к соседним позициям (т. е. в определенной области данного пространства), и нельзя реально зани­мать две противоположных области в пространстве, да­же если мысленно это возможно."[6]

Говоря о позиции агентов в пространстве, Пьер Бурдье подчеркивает тот аспект, что социальное и фи­зическое пространства невозможно рассматривать в "чистом виде": только как социальное или только как физическое: "...Социальное деление, объективирован­ное в физическом пространстве, функционирует одно­временно как принцип видения и деления, как катего­рия восприятия и оценивания, короче, как ментальная структура."[7]. Социальное пространство поэтому не есть некая "теоретически оформленная пустота", в ко­торой обозначены координаты агентов, но воплотив­шаяся физически социальная классификация: агенты "занимают" определенное пространство, а дистанция между их позициями — это тоже не только социальное, но и физическое пространство.

Для того, чтобы понять, что же находится "меж­ду" агентами, занимающими различные позиции в со­циальном пространстве, нужно "отойти" от привычно­го рассмотрения "социального субъекта" и обратиться к тому, что делает позицию в пространстве не завися­щей от конкретного индивида. Здесь следует еще раз подчеркнуть употребление Бурдье понятия "агент", от­ражающего в первую очередь такое качество индивида, как активность и способность действовать, быть носителем практик определенного сорта и осуществлять стратегии, направленные на сохранение или изменение своей позиции в социальном пространстве.

Следовательно, можно сказать, с одной стороны, что совокупность позиций в социальном пространстве (точнее, в каждом конкретном поле) конституируется практиками, а с другой стороны, — что практики есть то, что "находится" между агентами. Пространство практик, таким образом, так же объективно, как и про­странство агентов. Социальное пространство как бы воссоединяет оба эти пространства — агентов и прак­тик — при постоянном и активном их взаимодействии.

Таким образом, общество как "реальность первого порядка" рассматривается в аспекте социальной физи­ки как внешняя объективная структура, узлы и сочле­нения которой могут наблюдаться, измеряться, "карто­графироваться". Субъективная же точка зрения на общество как на "реальность второго порядка" предпо­лагает, что социальный мир является "контингентным и протяженным во времени осуществлением деятель­ности уполномоченных социальных агентов, которые непрерывно конструируют социальный мир через практическую организацию повседневной жизни"[8].

Говоря о социальном пространстве как "простран­стве второго порядка", Бурдье подчеркивает, что оно есть не только "реализация социального деления", по­нимаемого как совокупность позиций, но и простран­ство "видения этого деления": vision и division, a также не только занятие определенной позиции в простран­стве (поле) — position, но и выработка определенной (политической) позиции — prise de position. "Социальное пространство, таким образом, вписано одновре­менно в объективность пространственных структур и в субъективные структуры, которые являются отчасти продуктом инкорпорации объективированных струк­тур."[9]

Противопоставление объективизма и субъективиз­ма, механицизма и целеполагания, структурной необ­ходимости и индивидуальных действий является, со­гласно Бурдье, ложным, поскольку эти пары терминов не столько противостоят, сколько дополняют друг дру­га в социальной практике. Преодолевая эту ложную антиномию, Бурдье предлагает для анализа социальной реальности социальную праксеологию, которая объеди­няет структурный и конструктивистский (феноменоло­гический) подходы. Так, с одной стороны, он дистанцируется от обыденных представлений с целью построить объективные структуры (пространство позиций) и уста­новить распределение различных видов капитала, через которое конституируется внешняя необходимость, влияющая на взаимодействия и на представления аген­тов, занимающих данные позиции. С другой стороны — он вводит непосредственный опыт агентов с целью выявить категории перцепции и оценивания (диспози­ции), которые "изнутри" структурируют поведение агента и его представления о занимаемой им позиции.

 

Конституирование социальных полей и их основные свойства

Социальное пространство включает в себя не­сколько полей, и агент может занимать позиции одно­временно в нескольких из них (эти позиции находятся в отношении гомологии друг с другом). Поле, по Бурдье, — это специфическая система объективных связей между различными позициями, находящимися в альян­се или в конфликте, в конкуренции или в кооперации, определяемыми социально и в большой степени не за­висящими от физического существования индивидов, которые эти позиции занимают.

При синхронном рассмотрении поля представля­ют собой структурированные пространства позиций, которые и определяют основные свойства полей. Ана­лизируя такие различные поля, как например, поле политики, поле экономики, поле религии, Пьер Бурдье обнаруживает инвариантные закономерности их конституирования и функционирования: автономизация, определение "ставок" игры и специфических интере­сов, которые несводимы к "ставкам" и интересам, свойственным другим полям, борьба за установление внутреннего деления поля на классы позиций (домини­рующие и доминируемые) и социальные представления о легитимности именно этого деления и т. п. Каждая категория интересов содержит в себе индифферент­ность к другим интересам, к другим инвестициям ка­питала, которые будут оцениваться в другом поле как лишенные смысла. Для того, чтобы поле функциониро­вало, необходимо, чтобы ставки в игре и сами люди были готовы играть в эту игру, имели бы габитус, включающий знание и признание законов, присущих игре.

Структура поля есть состояние соотношения сил между агентами или институциями, вовлеченными в борьбу, где распределение специфического капитала, накопленного в течение предшествующей борьбы, уп­равляет будущими стратегиями. Эта структура, которая представлена, в принципе, стратегиями, направленны­ми на ее трансформацию, сама поставлена на карту:

поле есть место борьбы, имеющее ставкой монополию легитимного насилия, которая характеризует рассмат­риваемое поле, т. е. в итоге сохранение или изменение распределения специфического капитала.

Пьер Бурдье дает ответ на часто встречающийся вопрос о связи и отличии "поля" и "аппарата" в смыс­ле Альтюссера или "системы" у Лумана. Подчеркивая существенность отличия "поля" от "аппарата", автор настаивает на двух аспектах: историзм и борьба. "Я настроен очень против аппарата, который для меня является троянским конем худшего функционализма: аппарат — это адская машина, запрограммированная на достижение определенных целей. Система образова­ния, государство, церковь, политические партии, профсоюзы — это не аппараты, а поля. В поле агенты и институции борются в соответствии с закономерно­стями и правилами, сформулированными в этом про­странстве игры (и, в некоторых ситуациях, борются за сами эти правила) с различной силой и поэтому раз­лична вероятность успеха, чтобы овладеть специфиче­скими выгодами, являющимися целями в данной игре. Доминирующие в данном поле находятся в позиции, когда они могут заставить его функционировать в свою пользу, но должны всегда рассчитывать на сопротивле­ние, встречные требования, претензии, "политиче­ские" или нет, тех, кто находится в подчиненной позиции.[10]".

Конечно, в некоторых исторических условиях, которые должны быть изучены эмпирически, поле мо­жет начать функционировать как аппарат: тоталитар­ные институции (ссылка, тюрьма, концентрационный лагерь) или диктаторские государства сделали массу попыток, чтобы добиться этого. Таким образом, аппара­ты представляют предельный случай, нечто, что можно рассматривать как патологическое состояние поля.

Что же касается теории систем, здесь можно най­ти некоторое поверхностное сходство с теорией полей. Можно было бы легко перевести концепты "самореферентности" или "самоорганизации" как то, что П. Бурдье понимает под понятием автономии; в этих двух случаях действительно процесс дифференциации и автономизации играет главную роль. Но различия между этими двумя теориями, тем не менее радикальны. В первую очередь, понятие поля исключает функциона­лизм и органицизм: поскольку продукты данного поля могут быть систематическими не будучи продуктами системы и, в частности, той, которая характеризуется общими функциями, внутренней связностью. Если верно то, что можно рассматривать входящие в про­странство возможного занятые позиции как систему, то тем не менее они формируют систему различий, раз­граничительные и антагонистические различения, раз­вивающиеся не в соответствии с их собственным внутренним движением (как подразумевает принцип самореферентности), а через внутренние конфликты с по­лем производства. Поле есть место отношений сил — а не только смысла — и борьбы, направленной на транс­формацию этих отношений и, как следствие, это место непрерывного изменения. Связность, которую можно наблюдать в определенном состоянии поля, ее внешнее проявление как ориентации на какую-то одну опреде­ленную функцию (например, в случае Grandes Ecoles во Франции — воспроизводство структуры поля власти) являются продуктами конфликта и конкуренции, а не имманентного структуре некоего саморазвития.

Другим важным отличием является то, что поле не имеет частей, составляющих. Каждое субполе имеет свою собственную логику, свои правила, свои специ­фические закономерности, и каждый этап деления по­ля вызывает настоящий качественный скачок (как, на­пример, когда переходят от уровня поля политики в целом к субполю международной политики государст­ва). Каждое поле конституирует потенциально откры­тое пространство игры, ограничения которого есть ди­намические границы, являющиеся ставками в борьбе внутри самого этого поля. Иначе говоря, для более пол­ного понимания, что разделяет концепты "поле" и "си­стема", нужно рассматривать их в действии и сравни­вать их, исходя из произведенных ими эмпирических объектов.

В своей теории экономики полей Бурдье отмеча­ет необходимость всякий раз идентифицировать те спе­цифические формы, в которых проявляются в различ­ных полях наиболее общие концепты и механизмы (капитал, инвестирование, интерес и др.) и избегать, таким образом, какого бы то ни было редукционизма, но, особенно, редукционизма экономического, признающего лишь материальные интересы и стремление максимизировать денежную выгоду.

Вопрос о политическом и анализ поля политики

Собранные в данной книге работы Бурдье, каса­ющиеся его анализа политики, отвечают не сиюминут­ному запросу оценить расстановку политических сил, но фундаментальной потребности получить социоло­гический инструмент анализа политики как специфи­ческой социальной реальности. Бурдье изучает не пар­тии и политические течения или реальных политиков — этого читатель не найдет в книге, — но социальный механизм формирования политических партий и полити­ческих мнений, одним из которых является делегирова­ние. Он рассматривает поле политики как рынок, в котором существуют производство, спрос и предложе­ние продукта особого сорта — политических партий, программ, мнений, позиций. Применяя общую кон­цепцию строения и функционирования социального поля, Пьер Бурдье последовательно рассматривает спе­цифические принципы распределения в поле политики доминирующих и доминируемых позиций, власти, а также механизмов легитимного насилия и навязывания определенного видения распределения политических

сил и — более широко — деления социального про­странства.

Как социолог Бурдье регулярно обращался к ис­следованию политических сюжетов, что следует также из работ, публикуемых в данной книге — они датиру­ются разными годами, но как гражданин он всегда сторонился политики и никогда не вступал ни в одну партию. Однако в последнее время, особенно после войны в Персидском заливе, Бурдье стал выступать за актив­ную роль социолога в политическом процессе, за то, что необходимо анализировать и развенчивать совре­менную нам политику, не оставляя область производ­ства политического продукта на одних лишь полити­ков, чтобы избежать символического, да и прямого манипулирования, навязывания определенных (доми­нирующих) точек зрения. "Все происходит так, — пи­шет Бурдье, — как если бы все более и более неумоли­мая цензура научного мира, все более и более озабоченного своей автономией (реальной или види­мой), все более и более жестко навязывала себя иссле­дователям, которые для того, чтобы заслужить звание ученого должны были убивать в себе политика, уступая тем самым утопическую функцию менее щепетильным и менее компетентным из собратьев, либо же полити­ческим деятелям или журналистам." И добавляет: "...Я считаю, что ничто не оправдывает это сциентистское отречение, которое разрушает политические убеждения, и что настал момент, когда ученые совершенно полно­правно обязаны вмешаться в политику...со всем авто­ритетом и правом, которое дает принадлежность к ав­тономному универсуму науки."[11]

Бурдье рассматривает поле политики совсем иным образом, чем это стало принято теперь в нашей прессе:

т. е. не как нечто данное объективно и независимо от нас, то на что мы можем реагировать каким-либо спо­собом, но не можем изменить (в первую очередь пото­му, что этому [Перестройке, Ельцину, Рынку, Реформе

и т. д.] — "нет альтернативы"). Для него поле политики является условием и постоянно производящимся и институирующимся результатом политической практики.

В русле целостной концепции поля анализ борьбы, которую ведут агенты в поле политики, представляет собой также анализ сил, направленных на сохранение или изменение сложившейся социально-политической структуры и на легитимацию власти доминирующих в политическом поле. Бурдье показывает, что основной ставкой в политической игре являются не только и да­же не столько монополия использования объективиро­ванных ресурсов политической власти (финансов, пра­ва, армии и т. п.), сколько монополия производства и распространения политических представлений и мне­ний: именно они обладают той "мобилизующей" си­лой, которая дает жизнь политическим партиям и пра­вящим группировкам.

Если рассматривать интегрированность агента в политическую практику как сознательную деятельность, то ее нужно объяснять либо в терминах, описывающих сознание субъекта, либо в терминах политической по­зиции, т. е. со стороны двух принципиально различных механизмов порождения актов политической практики. С одной стороны, часть политических действий субъ­екта обусловлена рефлексией, рациональными "проек­тами будущего" и т. п., а с другой — способностью спонтанно воспринимать, оценивать и действовать в рамках сложившихся социальных форм. Можно ска­зать, что, если политическая практика субъекта регули­руется его сознанием, то политическая стратегия агента представляет собой реализацию необходимости, прису­щей политической ситуации. Политическая стратегия агента не является результатом сознательного стремле­ния на основе знания, но вместе с тем она и не продукт внешнего принуждения: было бы неверно редуциро­вать субъективность агента только к интериоризованной форме отношений поля политики или к легитимному насилию. Однако для того, чтобы агент, объективируя свою субъективность в политическом действии, мог добиваться результатов, он должен рас­полагать определенными капиталами — специфиче­скими знаниями и навыками, признанным статусом, "авторитетом", связями и т. д.

Согласно Бурдье, исследование поля политики с необходимостью должно включать рассмотрение усло­вий доступа к политической практике и ее осуществле­нию. Поле политики оформляется различиями актив­ных характеристик агентов, которые придают их обладателям власть в поле (способность действовать эффективно) и являются, собственно, видами власти в этом поле. Каждая политическая позиция описывается специфическими сочетаниями этих характеристик, оп­ределена отношениями с другими позициями. Все в поле политики — позиции, агенты, институты, про­граммные заявления, комментарии, манифестации и т. д. — может быть понято исключительно через соотнесе­ние, сравнение и противопоставление, через анализ борьбы за переопределение правил внутреннего деле­ния поля.

Заканчивая это краткое введение, хочется приве­сти слова Бурдье, обращенные к социологам:

"...Я хотел бы, чтобы социологи были всегда и во всем на высоте той огромной исторической ответствен­ности, которая выпала на их долю, и чтобы они всегда привлекали в своих действиях не только свой мораль­ный авторитет, но и свою интеллектуальную компетен­цию. Вслед за Карлом Краусом я хочу сказать, что "от­казываюсь выбирать из двух зол меньшее". И если я полностью отказываюсь прощать грехи "безответствен­ности" интеллектуалам, то в еще меньшей степени я склонен это делать в отношении "ответственных" ин­теллектуалов, "полиморфных" и "полиграфных", кото­рые в перерыве между двумя административными сове­тами, тремя коктейлями с участием прессы и несколькими появлениями на телевидении выдают каждый год по новой публикации."[12]

Н. Шматко

 

 

 

Обращение к русскому читателю

12345678910Следующая ⇒

Поделиться:

Воспользуйтесь поиском по сайту: